Текст книги "Эверлесс. Узники времени и крови"

Потом до моих ушей доносится совершенно иной звук, не из мира видений. Резко открыв глаза, я не сразу понимаю, почему лежу на полу, устланном кровавым железом, а драгоценный камень больно впивается в щеку.

Постепенно звук шагов возвращает меня в реальность. Свет факелов озаряет лестничный колодец, и я вижу тени людей на стене, слышу голоса: стража Эверлесса.

Я оставила дверь открытой, и любой мог это заметить. Глупый поступок, из-за которого я теперь могу умереть!

Когда кто-то появляется в дверном проеме, я поднимаю руки. Мозг в панике начинает убеждать, что если я не вижу пришедших, то и они меня – тоже. Повисает тишина, и я жду, что вот-вот раздастся крик и чьи-то руки схватят меня и поволокут прочь.

Но ничего не происходит. Я опускаю руки и вижу мужчину, выглядывающего из дверного проема. Он замер, не дышит, и даже пламя его факела не колеблется.

Нет времени размышлять, кто передо мной. Вместо этого я аккуратно крадусь по ковру из драгоценностей и обхожу этого и других стражей, расположившихся за ним на лестнице, осторожно, чтобы никого не задеть, а потом бросаюсь прочь. Сзади меня раздается шум.

Только оказавшись на лужайке, на полпути к конюшням, я понимаю, что книга осталась там.

25

Ветер пробирает через плащ до самых костей. Кобыла подо мной идет галопом, камушки вылетают из-под ее копыт, пока мы несемся по пустой дороге. Все тело болит, и нужно бы остановиться и принять кровавого железа, которое я не смогла отдать Каро, но желание покинуть Эверлесс берет верх надо всем остальным. Нелегко было оседлать коня, держаться в седле прямо и лгать стражникам у ворот, но страх придал мне дикой энергии.

Теперь адреналин уходит, и я чувствую себя такой изможденной, что боюсь заснуть прямо на спине кобылы, несмотря на морозный воздух, обжигающий руки и шею. Но почему-то я знаю, куда ее направить, и, кажется, проходит всего пара минут, прежде чем лошадь резко останавливается.

Пустынные поля раскинулись по обеим сторонам дороги, нетронутый снег искрится в лунном свете. В сотне метров впереди сгрудились, на первый взгляд, заброшенные домики и постройки. Они странно сияют в свете луны, словно сейчас лето, и между мной и деревней висит полупрозрачная дымка. Кажется, дома подсвечиваются, хотя улицы выглядят пустыми, а в окнах темно.

Как бы я ни пихала лошадь, она отказывается идти дальше, нервно бьет копытами по замерзшей земле и вскидывает голову. Оно и понятно: вид Брайарсмура впереди кажется нереальным. Я сама из последних сил борюсь с желанием развернуться и броситься прочь.

Мне придется пройти пешком остаток пути, и я пытаюсь унять страх, пока привязываю лошадь к столбу возле дороги, и, закинув сумку на плечо, поворачиваюсь лицом к Брайарсмуру. Дорога к городу кажется бесконечной, и странное мерцание, висящее над ним, только усиливается по мере моего приближения. К тому времени, как я подхожу к нему, искажение такое сильное, что здания за ним кажутся лишь слегка подсвеченными силуэтами, словно я с улицы всматриваюсь в мутное окно. Сердце в ужасе колотится. Все тут кажется нереальным, но пути назад нет, так что я протягиваю руку к границе между Брайарсмуром и внешним миром. Тепло распространяется в месте, где я касаюсь странной пелены, но ничего необычного не происходит, так что я спокойно прохожу сквозь завесу.

Оказавшись внутри, я щурюсь от солнечного света. Голова кружится, пока я осматриваюсь вокруг. Секунду назад надо мной простиралось ночное небо, усеянное звездами, а теперь наверху серо-голубое покрывало, и солнце пригревает почти по-весеннему.

Истории правдивы.

Постепенно глаза привыкают, яркий свет тускнеет, и я вижу некогда прекрасный город: мостовую, испещренную дырками, словно оспинами, группу разваливающихся домов с выбитыми стеклами. Я разворачиваюсь: за пеленой, отделяющей Брайарсмур от остальной Семперы, едва заметна темная линия заснеженного горизонта, перечеркнутого длинным серо-белым шрамом – дорогой.

По телу бегут мурашки. Слушать рассказ управляющего из приюта о городе-призраке – одно, а оказаться здесь собственной персоной – совсем другое. Ветер завывает в пустых домах.

Я медленно бреду по окраине города, размышляя, что делать дальше. Что именно мне искать: статую, книжный магазин, любой признак жизни? Все вокруг выглядит абсолютно безжизненным. Деревья прорываются сквозь разбитые окна. Крыши проседают под снежным покровом. Я чуть не падаю, спотыкаясь обо что-то, похожее на сломанный стул.

Взглянув вниз, я понимаю, что такие засыпанные снегом реликвии разбросаны повсюду: остовы мебели, разбитые тарелки и миски, игрушки и книги – все неузнаваемо раздулось от влаги и времени. Я вспоминаю слова работника приюта о мародерствах после кризиса времени и прихожу в ужас при мысли о царившем здесь хаосе.

Какое-то движение в небе заставляет меня посмотреть вверх, я замечаю тонкую струйку дыма, поднимающуюся в небо откуда-то из центра города, и дыхание замирает. Кто может жить в таком месте?

Ну ты же здесь, напоминает беспристрастный внутренний голос. Несомненно, всевозможные исследователи и старьевщики набросились на Брайарсмур, когда люди его покинули. Даже если здесь никого нет, я все равно ничего не узнаю о своем прошлом, слоняясь по окраинам. К тому же я пока так и не успела заметить статую из своих снов.

Так что я расправляю плечи и иду на дым.

Дорога выводит меня к маленькому домику, который сохранился немного лучше, чем его соседи. Бледный дым поднимается из трубы. В снегу видна узенькая тропинка до входной двери. Не оставляя себе времени на раздумья, я подхожу, стучу в дверь и жду, кажется, целую вечность, пока наконец не раздаются медленные, неуверенные шаги, и дверь передо мной не открывается.

Не знаю, кого я ожидала увидеть, но женщина передо мной похожа на любого обитателя Крофтона или другого города: длинные каштановые волосы заплетены в косу, лицо и руки обветрены, домотканое платье висит на ее худой фигуре. Кажется, она папиного возраста, может, немного моложе.

– Кто ты? – спрашивает женщина. Кажется, сперва она удивлена, но удивление быстро проходит. – Добрый день.

– Э-э-э… – заикаюсь я, прежде чем обрести дар речи. – Джулс. Джулс Эмбер. Я ищу… информацию. Думаю, моя семья раньше здесь жила.

Секунду женщина рассматривает мое лицо, а потом жестом приглашает:

– Входи.

Прижимая сумку к груди, я следую за ней внутрь. В очаге горит слабое пламя, а над ним кипит чайник. Меха навалены возле одной стены, а сухое мясо и травы развешаны под потолком. Как давно эта женщина живет одна в заброшенном городе?

– Меня зовут Ринн, – представляется она, садясь за грубый деревянный стол и приглашая меня сделать то же самое. – Я здесь живу. Всегда жила.

– Привет, – дружелюбно отвечаю я. – Я думала, Королева приказала эвакуировать город.

Ринн улыбается.

– Кто заметит во всем этом хаосе, если одна женщина останется? – отвечает она. – Пока огонь не разгорится. – Она говорит так, словно пламя, дикое и голодное, может выпрыгнуть из своей клетки в любой момент. И мне кажется, это правда.

– А как же твоя семья?

– Мой сын умрет, – словно между прочим сообщает Ринн, но за этими словами я слышу всю ее боль. – Он болезненный, и… для него это чересчур. Со мной была еще одна женщина. Но она умерла от лихорадки.

– Мне жаль, – я прогоняю страх при мысли об одиночестве и смотрю на нее, пытаясь понять, как она видит мир. Возможно, время разлетелось на осколки вокруг нее, так же как и вокруг города. – И ты с тех пор здесь одна? Как же ты выжила?

Ринн пожимает плечами:

– Охота, растения, консервирование. Иногда сюда заходят люди. Так что я не одна. Чаю?

Я киваю, а Ринн поднимается, чтобы заварить чай.

– Ты пришла на фестиваль? – спрашивает она.

Что за черт? Сегодня нет никакого фестиваля и быть не может. Это призрачный город, место, застрявшее во времени навсегда. Она передает мне чашку, и я потягиваю чай, не сразу отвечая: не хочу разрушать ее иллюзии.

– Если получится. Но пришла я сюда по другой причине – потому что здесь родилась, – медленно говорю я. – Теперь ищу… – внезапное понимание правды мешает продолжить. – Меня разлучили с родителями. Я совсем их не помню. – Роюсь в памяти, пытаясь вспомнить Брайарсмур, кровь, кричащую женщину и мужчину, уносящего меня прочь. – Помню лужайку и статую Колдуньи, держащую камушки вот так, – я складываю руки на столе, а потом, смутившись, убираю их. – Прости. Я понимаю, странно такое помнить.

Взгляд Ринн становится напряженным.

– Я знаю, чей это дом: Морсов, торговца и его жены Наоми Морс.

Во мне растет разочарование: кто же такая Антония Ивера?

Ринн продолжает:

– Она, ее муж, сестра и их дети – все живут в старом особняке к западу отсюда, на окраине города. – Ринн наклоняет голову, рассматривая меня, словно отчаянно желая вспомнить мое лицо. – Я повитуха Наоми.

Внутри все холодеет от сообщения, что они еще живы. Я приказываю себе не питать надежды: вдруг это еще одно ее искаженное понимание настоящего?

– Не могла бы ты мне сказать, где находится этот особняк? Думаю… мне хотелось бы осмотреться.

Ринн моргает.

– Дорогая моя, – говорит она наконец, – дом горит.

Сердце замирает.

– Горит? – повторяю я вслед за ней.

Ринн протягивает свою смуглую руку и кладет поверх моей, в ее глазах внезапно появляется ужас.

– Мы должны идти! – почти кричит она. – Мы должны…

– Ринн, – я кладу руки ей на плечи, – никакой дом не горит.

– Джулс, послушай, – Ринн немного успокоилась, – Наоми Морс… говорят, она ведьма. Настоящая.

– И потому они сожгли ее дом? – слезы начинают душить меня, и становится сложно произносить слова. – Они ее убили?

Она качает головой.

– Наоми умирает, – говорит она. – Я вижу. Думаю, это милосердие: ее сестра, муж, дети – все погибают в пожаре. Мы все умрем в конце концов, но огонь не заберет меня. Она это сделает. – Эти слова Ринн произносит шепотом.

Я крепко сжимаю глиняную кружку.

– Кто? Кто она?

Она смотрит на меня, а потом моргает.

– Дом падает. Нужно выбираться.

Ее взгляд становится отрешенным, глаза стекленеют, словно она снова оказалась в прошлом. А потом женщина начинает плакать: новое горе омрачает ее лицо, и я тоже его чувствую, к своему удивлению. Я помню крики, размытые лица, собравшиеся вокруг моей кровати в видениях. Если моя догадка верна, то Наоми Морс была моей матерью, а те лица – тетей и кузенами. И все они давно мертвы.

– Ты знала моего… мужа Наоми? – спрашиваю я хриплым голосом, вовремя останавливая себя, чтобы не сказать моего настоящего отца. У меня уже есть отец, пусть даже не кровный.

– Эзра странный, – говорит она наконец. – Появляется внезапно на улице в дорожном плаще и с сумкой совершенно нового кровавого железа. И никому не говорит, откуда пришел. Я даже не уверена, знает ли Наоми. – Она делает глоток чая, на ее лице грустная улыбка. – О нем разные слухи ходят.

– Какие слухи? – пальцы болят от того, как сильно я сжимаю кружку, но ослабить хватку не выходит.

– Что он одержим временем и темной магией. Бывало, он задержится в таверне или в гостях у друга, и… будет казаться, что ночь длится дольше обычного. Люди говорят, он подмешивает кровавое железо им в чай. Со мной это случалось не раз, когда Эзра и Наоми приходили в гости. Кажется, мы едим и смеемся сутками, но, когда они уходят, я смотрю на часы и вижу, что прошел только час или два. – Она улыбается своим воспоминаниям. – Он смущает людей, у него странные идолы. Он плохо отзывается о Колдунье.

По спине пробегает холодок оттого, что мне знакомы все эти игры со временем.

– А ребенок? – нетерпеливо спрашиваю я.

Ринн меняется в лице – счастливые воспоминания об ужине с Эзрой и Наоми пронизаны ужасом того, что случилось потом.

– Девочка родилась с камушком во рту, – наконец говорит она. Лицо Ины появляется в моей голове. – Знак. Люди испуганы, думают, что ребенок – причина всего… – Она опускает взгляд на свои ладони.

Я тяжело дышу, голова кружится, словно я стою над обрывом. Ина родилась с камушком во рту. Все это знают. Но если дом в моих снах – мой дом, если Наоми – моя мать…

– Среди нас есть друзья Наоми, пойдем к ней в дом, вернее, в то, что от него осталось, после пяти. Мы хотим похоронить Морсов до того, как все уедут, – она делает паузу. – Королева… – говорит она, – Королева хочет его.

– Кого? – выдыхаю я.

– Ребенка, – отвечает Ринн. Грустная улыбка появляется на ее лице. – Но брат Наоми не позволит ей. – Она поднимает на меня взгляд, в ее глазах – страх. – Нам нужно помочь сбежать.

– Кому? – спрашиваю я. – Брату Наоми?

Ринн кивает:

– Кузнецу.

Мое дыхание обрывается.

– Перу?

– Да, так он…

У меня нет времени размышлять над этим открытием, потому что Ринн морщится от боли и кричит, прижимая руку к сердцу. Я роняю кружку и бросаюсь к ней. Оказавшись совсем близко, я замечаю, что ткань ее платья испачкана.

Она цепляется за меня.

– Другую, возьми другую, – с трудом бормочет она.

– Кого другую, Ринн?

– Двойняшку. Но… но… Слишком поздно. Она ее забирает…

Голос Ринн затихает, и руки безвольно падают. Я опускаю взгляд и вижу красное пятно, расплывающееся над ее сердцем.

Медленно и осторожно я оттягиваю толстую шерсть платья на груди.

Ее плоть разрезана пополам, и кожа вокруг рубца темно-фиолетового цвета – след, который я так хорошо знаю, – мава, королевский знак смерти. Кровь льется из раны, как в тот день, когда ее нанесли.

Я не сразу выпускаю ее из объятий, потому что слишком напугана, чтобы двигаться. Теплая кровь сочится по моим коленям в трещины между досками пола. Наконец я отпускаю Ринн и стою в замешательстве, собираясь найти простыню, чтобы накрыть ее, а потом бежать из этого города и больше никогда не возвращаться.

Внезапно я слышу сзади какой-то звук, и крик ужаса застывает в горле. Я вижу Ринн, рассматривающую меня с удивленным выражением. Ее платье чистое и целое, хотя мое все еще мокрое от крови.

– Привет, – говорит она. – Ты кто?

26

Когда я снова пересекаю границу между Брайарсмуром и остальным миром, сразу же попадаю в кромешную темноту: ясный холодный зимний день превратился в морозную ночь, ожидающую холодный рассвет. Из-за столь резких перемен кружится голова. Люди не должны так перемещаться во времени. Когда глаза привыкают к темноте, я различаю очертания кобылы, привязанной к забору чуть дальше, у дороги.

Лошадь благодарно ржет, когда я разворачиваю ее и пускаю обратно в сторону Эверлесса, по тому же пути, по которому мы приехали сюда. Если бы я могла разделить ее прыть…

Слова Ринн все еще эхом звучат в моей голове. Платье перепачкано кровью, которую она проливает снова и снова уже семнадцать лет. Как только дар речи вернулся, я просила ее уйти со мной, думая, что смогу спасти из ловушки времени, в которую она, судя по всему, попала, но, едва она дошла до порога дома, ее глаза остекленели. Когда я попыталась вытащить женщину на улицу, она начала кричать и перестала только тогда, когда я отпустила ее и ушла.

Глупо было думать, что я могу кого-то спасти от такой могущественной магии. Сердце обливается кровью от жалости к Ринн, к этому городу и превратившейся в пепел семье, которую я никогда не знала.

Но прежде всего мои мысли занимает правда, которая медленно, но верно вырисовывается в законченную картину. Не могу перестать думать об Эзре Морсе, человеке, который останавливал время, когда был счастлив. Разумеется, когда его жена родила, время полностью остановилось, как сделало вчера, когда Каро была в опасности.

Человек, которого я считала отцом, на самом деле был моим дядей. Должно быть, Морсы – мои настоящие родители; мой кровный отец был незнакомцем, появившимся в Брайарсмуре из ниоткуда. Человек, презиравший Колдунью, но установивший возле дома ее статую и, по слухам, экспериментировавший с магией. Если я была спасенным младенцем, значит ли, что это я остановила время? А Ина Голд…

Моя сестра-двойняшка?

Невозможно. А Роан…

Моя сестра выходит замуж за Роана Герлинга, ее коронуют. И она понятия не имеет, кто я, ничего не знает о ночи крови, магии и смерти, породившей нас.

Единственная мысль не дает покоя: отец умер, чтобы уберечь меня от Королевы. В день смерти он предупредил меня, что я должна держаться подальше от нее.

Но почему? И как это связано с Колдуньей, продолжающей появляться в моих снах со сложенными чашей ладонями, пока я бегу к ней с ножом в руке…

Как Королева связана с историями, рассказанными Ринн? Зачем ей нужен был ребенок из Брайарсмура, чье рождение остановило время?

Только если Королева… и есть Колдунья.

Но я гоню прочь эту мысль.

Меня спасли, разлучили с Иной, которую забрала Королева. Значит ли это, что только в моей крови сокрыта сила?

Если Королева и Колдунья – одно лицо, что ей вообще от меня нужно? Она холодная и жестокая, но никогда не причиняла вреда моей сестре. Если Королева думала, что Ина – ребенок, родившийся с камушком во рту, поймет ли она свою ошибку?

И, конечно, мне не дает покоя еще один вопрос: почему я? Почему именно мое рождение остановило время? Почему время из моей крови застыло и застряло в горле Каро, а потом вернулось ко мне?

Наконец другая, более ужасающая, мысль вытесняет все остальные, словно струя черного удушающего дыма, такого тяжелого, что от него слезятся глаза. Я вспоминаю истории, которые писала в детстве, в которых невинные игры Лисы и Змеи становились мрачнее, пока Змея не свернулась вокруг сердца Лисы, украв ее жизнь. А что если бояться нужно совсем не Королеву? Вдруг единственный человек, которого нужно бояться, – это я?

Папа похоронен в безымянной могиле где-то в лесах. Он был бы сейчас жив, если бы я не отправилась в Эверлесс. Он был бы жив, если бы семнадцать лет назад позволил мне умереть в Брайарсмуре вместе с Наоми Морс.

Я смотрю на трясущиеся, испачканные мавой и кровью руки. Кобыла подо мной несется со скоростью молнии. Я не могу туда вернуться. Мне нужно уехать далеко-далеко отсюда. Но как путешествовать без денег, и куда я поеду?

В голове быстро рождается план: я вернусь в Эверлесс, но лишь чтобы забрать личные вещи и чистую одежду. Если бы я могла и книгу взять с собой… Но, думаю, Герлинги поставили охрану у хранилища, так что я выбрасываю эту идею из головы. Придется уехать без нее, выскользнуть и сбежать через ход для слуг. Если мне посчастливится, я буду уже далеко, когда мое отсутствие заметят.

От мысли о том, что я не попрощаюсь со своими друзьями Лорой и Хинтоном, которые поддерживали меня в дни горя, с Иной, моей сестрой, словно нож вонзается в сердце. В голове всплывает лицо Каро и ее не запятнанные мавой руки, без следов проникновения в хранилище. Ее руки, на которых нет порезов после забора крови. Айван солгал ради нее. Она солгала мне.

Возможно, когда я буду далеко от Эверлесса, то смогу распутать тайны, чтобы разделаться с ними и однажды вернуться свободной.

Фантазии.

Я пришпориваю лошадь.

* * *

Поездка назад в Эверлесс проходит как в тумане, вскоре ворота остаются позади, и я спешу по коридорам для слуг в спальню, которая, к счастью, пуста. Сейчас разгар рабочего дня. Уходит совсем немного времени на то, чтобы собрать все необходимое. Я переодеваю платье, бросая испачканную кровью вещь в камин, и надеваю пару мягких перчаток, которые мне подарила Ина, чтобы скрыть запачканные руки. А потом спешу к черному входу, изо всех сил стараясь забыть обо всем, что собираюсь оставить позади. Только когда кто-то зовет меня по имени – знакомый бархатный мужской голос прорывается через туман в моей голове, – я останавливаюсь.

Впервые после того, как покинула спальню, я замечаю что-то вокруг себя: оказывается, я забрела прямиком в королевские сады, зимой не менее красивые, чем летом. Роан Герлинг стоит посреди нетронутого снежного великолепия в зеленом охотничьем плаще. Его щеки раскраснелись, снежинки искрятся на волосах и ресницах.

В последние дни я почти не видела Роана и теперь, глядя на него во всей красе, чувствую, как меня накрывает волна эмоций. Он непринужденно держит в одной руке элегантное ружье с бронзовым прикладом, а другой убирает волосы с лица.

– Джулс, – снова говорит он. Его улыбка более ослепительная, чем слабое утреннее солнце над нами. – Где ты была?

Пытаясь сдержать горькую усмешку, я вспоминаю таверну, переулок ростовщика времени, хранилище, заброшенный город. Мне хочется все ему рассказать, глядя в его небесно-голубые глаза, обещающие утешение и понимание. В конце концов, он знает меня дольше, чем кто-либо. Но в последнюю секунду прикусываю язык.

– Была занята работой, лорд Герлинг, – говорю я, избегая его взгляда. – И, кроме того, вас с леди Голд не было в замке. – От собственных слов мурашки бегут по телу. Произнося их, я понимаю, что Ина и Королева, должно быть, тоже вернулись в Эверлесс, раз Роан здесь. Мне нужно уходить сейчас же, прежде чем наши пути пересекутся. Не уверена, что смогу посмотреть в лицо Ины и не выпалить правду о нас и Королеве…

Но мои мысли улетучиваются, когда Роан наклоняет голову. Его непременная улыбка исчезает, взгляд становится серьезным. Он подходит ближе, и я крепче сжимаю свою сумку.

– Джулс, – мое имя из его уст звучит так мягко. – Ты в порядке?

Как во сне я вижу Роана ребенком, тянущимся вниз со своего насеста на дубе, чтобы помочь мне забраться и сесть рядом с ним. Слова вырываются потоком, и я не в силах остановить их.

– Ты ее любишь?

Роан замирает на месте от неожиданности и хмурится.

– Что?

Стыд и страх заставляют почувствовать себя маленькой и беззащитной. Но я ухожу и никогда снова не увижу Роана Герлинга после сегодняшнего дня, так что…

– Ина, – повторяю я. – Ты любишь ее?

Роан глубоко вздыхает и делает шаг мне навстречу, остановившись достаточно близко, чтобы я чувствовала запах сосны на его коже. Ни следа лаванды или розовой воды сегодня. Снова слышится тяжелый вздох.

– Нет, – наконец говорит он. – Не люблю.

Я замираю как громом пораженная и не могу двигаться, даже когда Роан берет мою ладонь в свою.

– Ты здесь, – начинает он сбивчиво. – Ты здесь, и я скучал по тебе, и я… не могу больше смотреть на Ину так, как раньше. Теперь, когда я знаю, что ты в Эверлессе. – Он подходит ближе. От его теплого дыхания по коже бегут мурашки.

– Роан… – Я не уверена, что именно собираюсь сказать: признаться в своих чувствах, обвинить его в трусости, раз он, не смотря ни на что, все равно женится на Ине, попросить его отпустить меня или подойти ближе.

Роан, юноша, меняющий запахи в зависимости от дня недели.

Роан, мальчик, который со смехом гонялся за мной по полям с дикими цветами, который вырос, любя лишь Эверлесс с его пудингами и жареными перепелками, брызгами искрящегося шампанского и вечеринками в летних садах посреди зимы.

Слова так и остаются невысказанными.

Теперь они не имеют значения, потому что Роан уже принял решение. Он наклоняется, сокращая расстояние между нами, и, прежде чем я успеваю подумать и уйти, его губы находят мои.

На мгновение я замираю: два противоречивых желания – бежать прочь и прижаться еще сильнее – борются внутри меня. Последнее стремительно побеждает. Роан гладит меня по волосам, берет за подбородок, в ответ мои руки сами обвивают его талию, и я крепче прижимаюсь к нему. Желание – не только лишь самого Роана, но и быть любимой так же сильно, как я люблю его, обрести целостность, быть настоящей – вспыхивает во мне, унося прочь все темные открытия этой ночи.

Роан проводит рукой по моей щеке, и его касание вызывает волну жара, разливающуюся по всему телу. Я ощущаю биение чьего-то пульса на своей шее. Все беспорядочно: руки, дыхание, губы. Только когда мы останавливаемся, чтобы перевести дух, я понимаю, что вокруг абсолютная тишина.

Я не различала звуков сада, пока они не исчезли. А теперь их отсутствие звенит намного громче. Мир вокруг нас безмолвен.

Нет.

Роан чувствует мое напряжение. Он отстраняется, вопросительно глядя мне в глаза, на его губах легкая улыбка. Кажется, он тоже заметил отсутствие звуков. Я точно могу угадать, о чем он думает, потому что знаю, что случилось. Все выглядит обычным, но нельзя не заметить абсолютную тишину. Я вижу замешательство на лице Роана, когда он понимает, что ветви деревьев не раскачиваются, две птички, купающиеся в соседнем фонтане, замерли, а легкие облака не бегут по небу, застыв на месте, словно нарисованные.

Я снова заморозила время. И на этот раз не одна. Роан смотрит на меня, а я наблюдаю, как в его голубых глазах замешательство медленно сменяется страхом. Мне становится больно.

Растянутое мгновение не длится вечно. Тишину нарушает грохот захлопнувшейся двери: слышится какая-то возня за пределами сада.

– Вон она! – кричит мужчина.

Вернувшиеся звуки сада сразу же тонут в грохоте бегущих ног. Я отхожу от Роана, мы оба поворачиваемся и видим троих стражников Эверлесса, несущихся к нам. Я так шокирована, что не могу двигаться, и самый быстрый из них хватает меня за руку.

– Что… что это значит? – голос Роана звучит слабо. Он выглядит потрясенным. – Лиам!

Я резко разворачиваюсь и вижу, как Лиам идет по саду, черный плащ развевается за спиной. Он весь – лед и острые шипы, в то время как Роан – цветы и жизнь.

– Отойди, Роан, – холодно говорит Лиам, словно ни капли не удивлен, найдя своего брата рядом со мной. – Арест мисс Эмбер тебя не касается.

Дыхание замирает в груди, а Роан делает шаг вперед, сжимая кулаки.

– Арест? По какой это причине?

Но его слова повисают в воздухе, когда стражник стягивает с меня перчатки, обнажая ладони, испачканные темно-красным соком.

Вот и ответ!

Лиам пронзает меня взглядом, обращая мое сердце в лед. Он воплощение злобы, его глаза бесконечно черные, в них ничего нельзя прочитать. Он живо машет стражникам:

– Уведите ее.

Роан стоит неподвижно, пока стражники тащат меня прочь из садов. Двое из них сжимают мои руки так сильно, что остаются синяки. Я смотрю на него, надеясь, что он что-то скажет, чтобы остановить их, но Роан молчит. Он просто смотрит, как они уводят меня. Сердце сжимается от разочарования – не столько в Роане, сколько в себе, ведь я мечтала о том человеке, который даже не хочет попытаться спасти меня.

Лиам легкой походкой шагает рядом со стражниками.

– Не кричи, – приказывает он мне.

Я стискиваю зубы в ярости, когда мы выходим на пустой двор, где ожидает неприметная карета без окон с открытыми дверцами.

Стражники бесцеремонно поднимают меня и запихивают внутрь, и я больно приземляюсь на спину, не сумев охранить равновесие. Двери закрываются, оставляя меня в темноте. Последнее, что я вижу, прежде чем меркнет дневной свет, – это Лиам, опускающий капюшон, чтобы скрыть лицо.

27

Кажется, мы едем уже целую вечность, но вот на смену безумному метанию мыслей приходит липкий страх. Вернувшись из Брайарсмура, я была близка к правде как никогда, а теперь наверняка никогда ее не узнаю и закончу свою жизнь как папа, лишенная времени, умирая в одиночестве и холоде.

В какой-то момент я замечаю, что карета едет более плавно, как будто мы движемся по траве. А потом она резко останавливается. Двери распахиваются, и внутрь льется ослепительно-яркий свет. Я сажусь, прикрывая глаза, пока фигура в дверном проходе не принимает отчетливые очертания Лиама, стоящего одной ногой на подножке. Кажется, за ним открытое поле и дороги не видно.

Жгучая неприязнь поднимается во мне: он что, решил убить меня здесь?

Лиам смотрит молча. Моя ненависть к нему так сильна, что я с наслаждением представляю, как сжимаю руки вокруг его шеи. Но если я постараюсь воплотить эту сцену в жизнь, то меч, свободно висящий на бедре Лиама, за секунду найдет дорогу к моему сердцу.

– Посмотри туда, – говорит Лиам и отходит, чтобы я смогла увидеть то, на что он указывает. Сперва я думаю, что он показывает на стражников, стоящих неподалеку от нас, – вряд ли они что-нибудь слышат, но точно успеют выстрелить в меня, если я попытаюсь сбежать.

А потом мой взгляд скользит дальше, в направлении, куда указывает Лиам, и я замечаю несколько маленьких темных силуэтов и тоненькие струйки дыма. Город, намного больше Крофтона или Лаисты.

– Это Эмбергрис, – говорит он. – Портовый город в Охотничьей бухте. Ты бывала здесь раньше?

Я скрещиваю руки на груди.

– Будем считать, что нет, – говорит Лиам. – Здесь проживает более сотни тысяч человек. Ты сможешь исчезнуть. – В его голосе нет злобы, наоборот, он словно пытается меня в чем-то убедить. – Создай себе новое имя, новую жизнь.

Лиам тянется, чтобы взять что-то, и бросает сумку на пол кареты между нами. К своему удивлению, я понимаю, что это маленький, но тяжелый кошелек с кровавым железом.

– Ты не можешь оставаться в Эверлессе.

– Знаю, – слезы ярости душат меня. – Но скажи: если у тебя есть доказательства, что я вломилась в хранилище, почему просто не лишить меня жизни?

Кажется, мои слова задевают Лиама. Он вздыхает, поднимает руку и нервно теребит застежку плаща.

– Я не ненавижу тебя, Джулс, – говорит он дрожащим голосом. – Но разве ты не понимаешь, что в Эверлессе ты в опасности?

– Из-за тебя! – я почти кричу. – Ты солгал. Не притворяйся, что не знаешь, о чем я. Если бы ты рассказал, что толкнул Роана в огонь, нам бы не пришлось бежать. Ты обвинил моего отца и мучил нас, несмотря на то что он отдал свое здоровье на служение твоей семье. Это был наш дом, а ты выгнал нас. – Мой голос набирает силу, и я не могу остановиться. – Ты виноват, что с нами все это случилось. Ты виноват, что он мертв.

Лиам выглядит так, словно его ударили, но потом что-то меняется в его лице.

– Джулс, – говорит он низко и твердо. А я вспоминаю его блокнот с записями моих детских историй.

– Ты что-то знаешь обо мне, не так ли? – прерываю я прежде, чем он успевает продолжить.

Несчастный случай.

– Ты раньше звал меня ведьмой, – шепчу я.

Пламя выпрыгнуло из очага к Роану. Оно бы убило его.

Возможно, я подчинила себе огонь так же, как остановила время в саду, когда Роан поцеловал меня.

– Ты видел, как я остановила время, – шепчу я. Мне нужно было произнести эту мысль вслух, чтобы она обрела значение.

Он молчит, а когда наконец отвечает, его голос тихий:

– Нет, намного больше. Я видел, как ты повернула время вспять. Я толкнул Роана, и жидкий металл из котла пролился на него, но ты схватила его и оттащила назад, так что он не обжегся. – Лиам опускает глаза в пол. – Ты спасла его. Я не хотел ему навредить, клянусь. Но если бы ты осталась, если бы кто-то узнал, что ты можешь делать…

Паника понемногу стихает, освобождая место разочарованию. Мне нужно унять злость и сосредоточиться на смерти отца, но под тяжестью сказанных слов я еле стою на ногах.

Ненависть папы к Эверлессу и Герлингам была гораздо больше, чем я думала. Если только он не преувеличивал, стараясь выстроить глухую стену между мной и опасной правдой.