Текст книги "Молодой Сталин"

Глава 30
Разъезды с загадочной Валентиной

Сталин вернулся в Петербург через несколько дней после неудачного ограбления. Он редактировал “Правду” и жил в одной квартире с Молотовым и Татьяной Словатинской. Сталин выдавал статью за статьей[155]155
  В его статьях обнаруживаются циничные взгляды на дипломатию (он перефразирует Талейрана) и вера в “двоемыслие” (задолго до Оруэлла): “Когда буржуазные дипломаты готовят войну, они начинают усиленно кричать о “мире”… <…> У дипломата слова должны расходиться с делом, иначе какой же он дипломат? <…> Хорошие слова – маска для прикрытия скверных дел. Искренний дипломат – это сухая вода, деревянное железо”.


[Закрыть], набрасывал Манифест и руководил выдвижением кандидатов на выборы в Думу. В середине октября он наблюдал за отбором большевистских кандидатов в Петербурге, а затем за выдвижением Малиновского в Москве.

Жизнь беглеца Сосо превратилась в череду “бессонных ночей… Ему… приходилось сбивать со следов полицию… Путая охранников, они пересекали улицу за улицей, проходили переулками, – вспоминает Анна Аллилуева. – Если попадался трактир, входили туда. За стаканом чая можно было сидеть до двух часов ночи. Если… натыкались на городового, изображали подгулявших ночных прохожих. Потом можно было снова набрести на извозчичью чайную и среди кучеров в махорочном чаду дождаться утра и спокойно добраться до чьей-нибудь квартиры”. Часто это оказывалась квартира Аллилуевых, где жила любвеобильная Ольга и ее веселые дочки. Сталин “заходил” к ним и, “усталый, садился на диван в столовой”.

Девочки всегда были рады его видеть. Их мать Ольга заботилась о нем. “Если хотите немного отдохнуть, Coco, – говорила она, – прилягте на кровать… Здесь, в этом гаме, разве дадут задремать”. Воспоминания Анны позволяют предположить, что Сосо с Ольгой по-прежнему связывали особые отношения – по крайней мере, они оба были преданы одному делу. Уходя от Аллилуевых, он мог сказать Ольге: “Выйдемте со мной”. Ольга “ни о чем не расспрашивала. Оделась, вместе со Сталиным вышла на улицу. Они наняли извозчика и поехали, обо всем условившись заранее. По знаку Сталина мама сошла. Он, видимо, сбивал шпионов со своих следов. Дальше он поехал один”.

Однажды Сталин пригласил Ольгу в Мариинский театр: “Пожалуйста, Ольга, пойдите сейчас же в Мариинский театр, успеете к началу”. Но перед самым спектаклем он сказал: “Хотелось хоть раз побывать там… Видите, не удается”. Ольге пришлось идти в театр одной и передавать сообщение товарищам Сталина, ждавшим в ложе.

25 октября 1912 года шесть большевиков и шесть меньшевиков прошли в Думу – неплохой результат. Карло Чхеидзе, которого Сталин разозлил в 1901 году в Батуме, возглавил фракцию социал-демократов, а Малиновский стал его заместителем. Среди шестерки депутатов-большевиков оказалось двое агентов охранки – выдающееся конспиративное достижение. Охранка проникла в ближний круг Ленина.

В “Правде” Сталин писал о необходимости соглашения с меньшевиками. Когда большевики планировали устроить устроить демонстрацию у Думы, меньшевики их отговорили. Это встревожило Ленина – он забрасывал Сталина статьями, в которых критиковал его примиренческую политику. Примечательно, что Сталин не принял сорок семь статей Ленина. Ленин, живший теперь в Кракове, вызвал к себе Сталина и шестерых депутатов. Один из большевистской шестерки вспоминал: “Сталин заявил: надо депутатам-большевикам во что бы то ни стало поехать за границу к Ленину”.

28 октября шпики сообщали, что Сталин отправился к своему другу Кавтарадзе. Шпики следовали за ними до их любимого ресторана Федорова, но затем потеряли след. Сосо искали, но он исчез¹.

Ленин поручил Валентине Лобовой, еще одной раскрепощенной девушке поколения большевиков, ехать со Сталиным. Она уполномочила Александра Шотмана, ленинского “министра иностранных дел” и тайного посредника, доставить Сталина в Краков “с максимальной быстротой и с абсолютной безопасностью… Это директива Ленина”. Сталин “прибыл в Петербург с Валентиной Лобовой” – как тактично писал Шотман, “остановился он в гостинице в качестве персидского гражданина, имея в кармане хороший персидский паспорт”. Шотман рассказал о двух маршрутах в Краков: более рискованном южном, через Або, и более долгом, но и безопасном – пешком через шведскую границу в районе Хаапаранта. Сталин выбрал путь через Або. Затем они с Валентиной Лобовой в крытом экипаже выбрались из Петербурга. По российским паспортам со станции Левашово они уехали на поезде в Финляндию. В Финляндии Эйно Рахья, впоследствии охранявший Ленина, предоставил Сталину финский паспорт и препроводил путешественников на паром в Або. “Два полицейских… проверяют документы… Тов. Сталину вручили финский заграничный паспорт, хотя сам он был мало похож на финна. <…> К счастью, все прошло благополучно”. Сталин и Валентина отправились на пароме в Германию.

Это еще одна неясная связь Сосо. Валентина (партийный псевдоним – товарищ Вера) была красавицей, замужем за большевиком, оказавшимся “кротом” из охранки: никогда еще в партии не действовало столько предателей. Неизвестно, знала ли она о том, что ее муж – двойной агент, но Ленин ей полностью доверял. Из воспоминаний Шотмана ясно, что Сосо по паспорту безвестного перса какое-то время путешествовал с Валентиной. Сначала они прибыли в Гельсингфорс и вместе жили в одной комнате гостевого дома: это было “в конце лета”, возможно, в сентябре, вскоре после бегства из Нарыма. Шотман дает понять, что здесь они были вместе. Вероятно, в дни долгих путешествий уже после сентября 1912-го они стали любовниками – типичный незначительный роман, случающийся при выполнении опасных заданий… Впоследствии муж Валентины был изобличен и казнен, и, вероятно, это повлияло на отношение Сталина к вероломным женам[156]156
  Муж Валентины, журналист Александр Лобов, в 1918-м был расстрелян как агент охранки. Валентина осталась свободна от подозрений, но в 1924-м скончалась от туберкулеза. Шотман, тесно сотрудничавший с Лениным и в 1920-х, был казнен Сталиным в 1939-м.


[Закрыть].

Вдвоем они сели на поезд до Кракова, столицы Галиции, провинции двуединой монархии государя императора Франца-Иосифа².

Ленин обожал Краков. Галицкая столица – древний польский город. Здесь в королевском замке стояли гробницы польских королей. Здесь в 1634 году был основан Ягеллонский университет.

Квартиру в доме 49 по улице Любомирского Ленин, Крупская и ее мать делили с членом ЦК Зиновьевым, его женой и сыном Степаном. Ленин и Зиновьев составляли Заграничное бюро партии, Крупская была его секретарем. В Кракове пышным цветом цвели политические интриги – это напоминало Ленину о родине. “Краковская эмиграция не походила на парижскую или швейцарскую, – писала Крупская. – Связи с Россией установились… самые тесные”: 4000 из 150 000 жителей были эмигрантами из России (по национальности в основном поляками). “Краков Ильичу очень нравился, он напоминал Россию”.

Сам Ленин с удовольствием катался на коньках, а Крупская ходила за покупками в старинный еврейский квартал, где было дешевле. “Ильич… похваливал “квасне млеко” [кислое молоко с картофелем] и польскую “моцну старку” (крепкую водку)”. Он играл в прятки с сыном Зиновьева, прятался под столом и говорил: “Не мешайте, мы играем”. И конечно, он с нетерпением ждал Сталина и шестерку депутатов.

Сталин приехал в Краков на первой неделе ноября. Он встретился с Лениным и Крупской, спал у них в кухне на диване. Ленин околдовал Сталина, Малиновского и еще одного депутата – Муранова; при этом он ругал их, категорически возражая против любого объединения или примирения с меньшевиками. Ленинские большевики должны были остаться отдельной партией.

Хоть Ленин и был высокообразованным дворянином, грубоватое чувство юмора и железная воля помогали ему держать в узде “людей дела”. Он радушно принял Сталина, и тот чувствовал себя как дома. Они сблизились на почве голода. Крупская готовила неаппетитные немецкие блюда. Сталин терпел два дня, но потом не выдержал и признался Ленину: “Я есть хочу. Сейчас бы шашлыка…” Ленин ответил: “Вы знаете, я тоже ужасно есть хочу, но только боюсь сказать Наде, а то она обидится. Скажите, есть у вас деньги? Давайте где-нибудь поедим”. Но вот взгляды на тактику у них расходились. Это был один из множества случаев, когда Ленин стоял за более жесткое решение, чем Сталин. Тот жаловался: “Ильич рекомендует “твердую политику” шестерки внутри фракции, политику угроз большинству фракции [меньшевиков]… но Ильич уступит”.

Через десять дней Сталин вернулся в Петербург – скорее всего, по паспорту-“полупаску”: такие документы позволяли тем, у кого были родственники за границей, ездить к ним и обратно. Он полагал, что Ленин оторвался от реальности, и оставался упрямым примиренцем. Ленин подумывал о том, чтобы отстранить Сталина от “Правды”³. Когда собралась новая дума, Малиновский зачитал манифест, возможно, написанный Сталиным; манифест был выдержан в дружественном тоне по отношению к братьям-меньшевикам. Вопреки воле Ленина Сталин даже тайно встретился с Жорданией и Джибладзе, своими давними врагами из числа меньшевиков[157]157
  В советское время факт этой встречи с архиеретиками скрывался.


[Закрыть].

Ленин забрасывал Сталина требованиями вновь приехать в Краков, чтобы обсудить национальный вопрос – и проблему “Правды”. Сначала Крупская заманивала Сталина в Краков под видом спасения от ареста: “Васильева [Сталина] как можно скорее гоните вон, иначе не спасем, а он нужен и самое главное уже сделал”. Сталин открестился от поездки, сказавшись больным.

“Для К. Ст. Дорогой друг, – написала Крупская Сталину 9 (22) декабря, впервые называя его новым именем – Коба Сталин, – кажется, вы собираетесь… сами не приехать… Если это так, то мы самым категорическим образом против этого протестуем. <…> Независимо даже от условий вашего здоровья ваше присутствие, безусловно, обязательно. И мы категорически требуем его. Вы не имеете права поступить иначе”. Сталин начал готовиться к поездке – снова в компании Лобовой. Ленин и Крупская обрадовались: “Надеемся, что скоро приедут к нам Вася [Сталин] и Вера [Валентина] с детьми [шестеркой депутатов]”.

15 декабря Дума была распущена на каникулы⁴. Сталин и Валентина отправились в Краков[158]158
  О двух поездках Сталина в Краков ходило много слухов. Он сам часто и по-разному рассказывал о переходе через границу. (Старый тиран рассказывал об этом, как и об эпизоде с голодным Лениным, своему молодому любимцу Юрию Жданову.) Могло ли это быть ложью? Сталин обычно преувеличивал, но не полностью выдумывал истории о себе, особенно если речь шла о такой известной поездке. Полную ложь он не произносил сам, а вплетал в тексты своих пропагандистов. Таким образом, маршрутом через Або он, видимо, он шел как минимум один раз. Шотман пишет, что организовал первую поездку; другие источники сообщают иное. Автор этой книги полагает, что Шотман имел касательство только к первой поездке, которую было время хорошо спланировать. На обдумывание второй поездки времени не было, так что Сталин и Валентина, скорее всего, рискнули и перешли границу тропой контрабандистов.


[Закрыть] – вероятно, по ближнему, но рискованному маршруту. В поезде двое пассажиров читали вслух националистическую газету. “Как вы можете читать такую чепуху!” – возмутился Сталин. Они с Валентиной сошли в польском городке у русско-австрийской границы и пересекли ее пешком, как контрабандисты.

Это будет самое долгое путешествие Сталина за границу. Накануне Первой мировой войны он окажется в Вене, на перекрестке цивилизаций.

Глава 31
Вена, 1913. “Чудесный грузин”, австрийский художник и старый император

В маленьком приграничном городке Сталин никого не знал. Но он прекрасно умел импровизировать. Он ходил по улицам, пока сапожник-поляк не спросил его:

– Вы нездешний?

– Мой отец тоже был сапожником, там, на моей родине, в Грузии, – ответил Сталин, знавший, что и грузины, и поляки были узниками “тюрьмы народов”. – Мне надо сегодня же перейти границу.

Поляк предложил ему помощь и не взял денег. Рассказав эту историю после революции, Сталин задумался, “точно вглядывался в прошлое”. “Хотел бы я знать, где сейчас этот человек, что с ним сталось? Как жаль, что я забыл его имя и не могу его разыскать”. Как многие, кому случилось помочь Сталину в его молодости, сапожник, возможно, потом пожалел, что не закопал грузинского гостя где-нибудь в лесу между двумя империями. Сталин никогда не упоминал, что путешествовал в компании Валентины Лобовой.

Перейдя границу и оказавшись в Галиции, Сталин хотел поскорее добраться до Ленина, но был “страшно голоден”. Он зашел в буфет на вокзале в Тшебине, где тут же оскандалился. Он подозвал официанта по-русски. “Официант то и дело провозил на тележке еду”, но на Сталина не обращал никакого внимания, пока тот не потерял терпение: “Это возмутительно! Всех обслуживают, кроме меня!” Поляк не подал ему суп, Сталину пришлось принести его самому. “В бешенстве я хватил тарелку об пол, швырнул официанту рубль и вышел вон”. Когда он добрался до Ленина, то уже сходил с ума от голода.

Мы едва поздоровались, и я выпалил:

– Ленин, дайте мне сейчас же что-нибудь поесть. Я полутруп. Я ничего не ел со вчерашнего вечера.

– Что же вы не поели в Тшебине? Там хороший ресторан.

– Поляки мне ничего не дали.

– И болван же вы, Сталин! – засмеялся Ленин. – Разве вы не знаете, что поляки считают русский язык языком угнетателей?[159]159
  Эту историю Сталин рассказывал Станиславу Коту, польскому послу, на кремлевском банкете в декабре 1941-го.


[Закрыть]¹

Должно быть, Ленин подивился такой слепоте – или “великодержавному шовинизму” – своего предполагаемого “эксперта” по национальному вопросу. Но у Сталина постепенно развилась типично русская вражда к польской независимости.

Ленин и Сталин сдружились как никогда прежде. “Меня так гостеприимно встречали! – вспоминал пожилой Сталин. – Он [Ленин] никуда меня не отпускал, уговаривал оставаться с ними; я у них завтракал, обедал и ужинал. Я только дважды нарушил установленное правило: предупредил Крупскую, что к обеду не явлюсь, и ходил в старые районы Кракова, где было множество кафе”. Любимым рестораном Сталина был “Гавелка” – он и сейчас работает на площади Главного рынка. Ленин беспокоился, если Сталин обедал в городе.

– Послушайте, старина, вы уже второй раз обедаете не с нами – мы вас что, плохо кормим?

– Нет, товарищ, мне все очень нравится, просто неловко, что вы меня всем обеспечиваете.

– Но вы же наш гость, – настаивал Ленин. – И что, хорошо вы поужинали в ресторане?

– Еда была неплохая, а вот пиво – превосходное.

– А, теперь понимаю, – сказал Ленин. – Вы скучаете по пиву. Что же, будет теперь вам пиво и дома, – и он “попросил свою тещу каждый день ставить гостю две-три бутылки пива”. Сталин был вновь тронут заботой Ленина.

“Ильич нервничал тогда по поводу “Правды”, – вспоминает Крупская. На самом деле Ленина выводили из себя сталинские примиренческие передовицы. “Нервничал и Сталин. Столковывались, как наладить дело”. Перед Лениным стояло несколько задач: он хотел утвердить контроль над “Правдой”, разработать национальную политику и продвинуть ценного соратника. Ему нужен был большевистский эксперт по национальному вопросу – не русский и, конечно, не еврей. Тремя годами ранее Ленин утверждал, что Сталин лучше разбирался в национальном вопросе, чем Жордания. В итоге он пришел к решению, которое позволило убить всех зайцев одним выстрелом: вместо возвращения в Петербург Сталину было поручено остаться в Европе и изложить в статье новую национальную политику большевиков. Сталин согласился.

Около 28 декабря 1912 года к Ленину, Сталину и Зиновьеву приехали Малиновский, двое других думских депутатов, подруга Сталина Валентина Лобова и обеспеченная пара из Вены – большевики Александр и Елена Трояновские, а также нянька их детей, латышка. Коба “говорил негромко”, но “размеренно… с неумолимой логикой… – вспоминала 19-летняя нянька Ольга Вейланд. – Иногда он выходил в первую комнату и, прохаживаясь по ней, внимательно слушал выступления товарищей”.

Сталин все еще противоречил Ленину, а Ленина громогласно защищал Малиновский – по весьма сомнительной причине. Ни Ленин, ни охранка не хотели объединения социал-демократов. Поэтому охранка велела Малиновскому держаться идей “твердой политики”; тем временем Сталин настаивал, что может перековать нескольких меньшевиков. Он надеялся, что Ленин поймет: “нужно работать и немножечко подождать с твердой политикой”. Кроме того, думской шестерке был нужен настоящий руководитель – конечно, он сам.

В письме в Петербург Сталин жаловался, что атмосфера невыносимая. По его словам, все были невероятно, чертовски заняты, но его положение было не так уж и плохо. Затем он написал почти любовное письмо старому другу Каменеву: “Целую тебя в нос, по-эскимосски. Черт меня дери. Скучаю без тебя чертовски. Скучаю – клянусь собакой! Не с кем мне, не с кем по душам поболтать, черт тебя задави. Неужели так-таки не переберешься в Краков?”

Впрочем, одного друга Сталин в Кракове нашел – Малиновского. Осужденный насильник и провокатор из охранки в это время получал баснословное жалованье – 8000 рублей в год (начальник императорской полиции получал только 7000).

“Живой такой человек, оборотистый… красивый, – вспоминал Молотов. – Внешне немножко на Тито похож”. Сталин написал ему теплое письмо, передал привет “Стефании с ребятами”. Хитрый Малиновский выставлял предателями других большевиков, отводя от себя внимание. Но груз двойной жизни давил на него; у него случались срывы.

Во время последнего собрания, в канун Нового, 1913 года, Сталин наконец согласился с Лениным. “Все резолюции принимаются единогласно, – радостно писал Ленин Каменеву. – Гигантский успех!” Но Сталина не расстраивало поражение. На собрании, как докладывал Малиновский охранке, было восстановлено устройство большевистской машины: Заграничное бюро (Ленин и Зиновьев, секретарь – Крупская) и Русское бюро (главными здесь были Сталин и Свердлов, теперь главный редактор “Правды”; секретарь – Валентина Лобова)[160]160
  Тифлисский друг Сталина Калинин не был выбран в ЦК, потому что его в то время подозревали в работе на охранку. Так большевики, которых предавал находившийся возле самого руля партии Малиновский, возводили напраслину на своего товарища.


[Закрыть]. Сталина убрали из “Правды”, но теперь он стал главным большевиком в России (оклад – шестьдесят рублей в месяц). Ему была поручена престижная роль теоретика. Сталин трудился над статьей о национальном вопросе, Ленин вносил свои предложения. Первый вариант статьи Сталин отослал в Петербург.

После собрания Ленин и большевики пошли в театр отмечать Новый год, но, как пишет Ольга Вейланд, пьеса оказалась плохой. “Владимир Ильич, посидев немного, решительно встал и ушел вместе с Надеждой Константиновной”. Ленин, Сталин и другие встретили Новый, 1913 год в отдельном кабинете в ресторане. Уже в старости Вейланд признавалась, что Сталин начал с ней флиртовать. “Владимир Ильич был очень весел. Он шутил, смеялся, подпевал и даже принимал участие в играх”².

Вскоре Сталин приехал к Трояновским в морозную и заснеженную Вену. Ленин говорил о них: “Хорошие люди… у них есть деньги!” Александр Трояновский был красивым молодым дворянином, армейским офицером: после Русско-японской войны он стал марксистом. Теперь он редактировал и выпускал журнал “Просвещение”, где должна была выйти статья Сосо. Трояновский прекрасно говорил по-немецки и по-английски, жил со своей красавицей женой – дворянкой Еленой Розмирович – в большой и уютной квартире на Шёнбруннершлоссштрассе, 30[161]161
  Теперь здесь пансион “Шёнбрунн”. Интересно, что на здании сохранилась установленная в 1949 году памятная доска: “В этом доме в январе 1913 года жил И. В. Сталин. Здесь он написал свою важную работу “Марксизм и национальный вопрос”.


[Закрыть]. По этой улице ежедневно проезжал престарелый император Франц-Иосиф – из Шёнбруннского дворца в свою рабочую резиденцию, Хофбург.

Старомодный усатый кайзер, правивший с 1848 года, ездил в золоченой карете, запряженной восьмеркой белых лошадей; на передних лошадях сидели верховые, одетые в черно-белую униформу и белые парики. Карету сопровождали всадники-венгры; с их плеч свисали леопардовые шкуры. Сталин, конечно, видел эту демонстрацию дряхлого величия. Кроме него, ее наблюдал еще один будущий диктатор. В январе 1913 года в Вене жило столько титанов xx века, что их состав подошел бы для пьесы Тома Стоппарда[162]162
  Здесь же в это время работал механиком Иосип Броз – будущий маршал Тито.


[Закрыть]. В мужском общежитии на Мельдеманнштрассе, в районе Бригиттенау (совсем другой мир, нежели довольно фешенебельный район Сталина), жил молодой австриец, художник-неудачник – 23-летний Адольф Гитлер.

И Сосо, и Адольф были свидетелями одного венского зрелища. Лучший друг Гитлера Кубичек вспоминает: “Мы часто видели старого императора… когда он ехал в своей карете из Шёнбрунна… в Хофбург”. Но обоих будущих диктаторов это зрелище не волновало, они относились к нему с пренебрежением: Сталин никогда о нем не вспоминал, а “Адольф не придавал этому большого значения… так как его не интересовал император как человек; он интересовал его лишь в государстве, которое представлял”.

В Вене и Гитлер и Сталин были – по-разному – поглощены расовыми вопросами. Вена была городом отживавших свое придворных, еврейских интеллектуалов, расистов-смутьянов; городом пивных и дворцов. Евреи здесь составляли только 8,6 % населения, но их культурное влияние, которое олицетворяли Фрейд, Малер, Витгенштейн, Бубер и Шницлер, было весьма значительным. Гитлер разрабатывал “народные” антисемитские теории расового превосходства – став фюрером, он будет поверять ими свою европейскую империю. Сталин же, работавший над статьей о национальном вопросе, искал новую концепцию интернациональной империи, где центральная власть будет спрятана за фасадом автономии; он придумывал прототип Советского Союза. Чуть меньше, чем через тридцать лет их государства и идеологии схлестнутся в самой страшной войне в истории человечества.

Евреи в их картины мира не укладывались. У Гитлера они вызывали смесь отвращения и возбуждения, у Сталина – раздражение и замешательство (Сталин не любил их “мистическую” натуру). Для Гитлера они были “слишком расой”, для Сталина – “недонацией”.

Но оба будущих диктатора ценили типичное венское времяпрепровождение – любили гулять в парке при Шёнбруннском дворце Франца-Иосифа, недалеко от которого жил Сталин. В 1939 году после подписания пакта Молотова – Риббентропа Гитлер и Сталин сделались союзниками, но никогда не встречались. Вероятно, они никогда не оказывались ближе друг к другу, чем в дни шёнбруннских прогулок.

“Те несколько недель, которые товарищ Сталин провел у нас, полностью прошли под знаком изучения национального вопроса, – рассказывает нянька Трояновских Ольга Вейланд. – <…> Товарищ Коба втянул в изучение национального вопроса всех окружающих. Кто читал Отто Бауэра, кто Каутского”. Хотя Сталин время от времени принимался учить немецкий, читать на нем он не мог, так что Вейланд ему помогала. Другим помощником был еще один молодой большевик, которого Сталин здесь встретил впервые: Николай Бухарин – интеллигент с бородкой, с горящими глазами. Ольга Вейланд вспоминала, что Бухарин приходил к ним каждый день. У них же жил и Сталин. Сталин оказывал няньке знаки внимания, но она предпочитала остроумного и озорного Бухарина. Кроме того, ей приходилось стирать сталинские рубашки и белье – после его смерти она жаловалась, что это была задача не из легких.

Сталин и Бухарин хорошо поладили. Сталин будет писать ему из ссылки – так началась дружба, которая в 1920-х превратится в политический союз. Отношение Сосо к Бухарину оказалось для того роковым – Сталин любил его и завидовал ему. Дружба, начавшаяся в Вене, закончилась в 1930-х: Бухарин получил пулю в затылок.

“В Вене, в старой габсбургской столице, я сидел в квартире Скобелева за самоваром, – вспоминал Троцкий. – <…> Дверь внезапно раскрылась без предупредительного стука, и на пороге появилась незнакомая мне фигура, невысокого роста, худая, со смугло-серым отливом лица, на котором ясно видны были выбоины оспы. <…> …во взгляде его не было ничего похожего на дружелюбие”. Это был Сталин. Он “подошел к самовару, молча налил себе стакан чаю и молча вышел. <…> Впечатление от фигуры было смутное, но незаурядное. Или это позднейшие события отбросили свою тень на первую встречу?”

Сталин уже презирал Троцкого, которого называл “шумливым чемпионом с фальшивыми мускулами”. Своего мнения он никогда не менял. Троцкого в свою очередь испугали “желтоватые глаза” Сталина: в них он увидел “искры враждебности”.

Время, проведенное с Трояновским, было для Сталина временем открытий: в первый и последний раз он, по собственному признанию, почувствовал, что такое жизнь цивилизованного европейца. Он жил в комнате, выходившей окнами на улицу и “целыми днями работал”. Когда спускались сумерки, он гулял с Трояновскими в Шёнбруннском парке. За обедом иногда рассказывал о своем прошлом, вспоминал Ладо Кецховели, то, как его убили в тюрьме. Но вообще он был довольно замкнут. “Здравствуй, дружище, – писал он вернувшемуся в Петербург Малиновскому. – Пока сижу в Вене и… пишу всякую ерунду. Увидимся”. Но затем его поведение изменилось. Поначалу застенчивый и замкнутый, он научился отдыхать, веселиться, вспоминает Ольга Вейланд. Аристократический стиль жизни хозяина дома Сталину не досаждал – напротив, он до конца жизни хорошо относился к Трояновскому.

Маленькая Галина Трояновская была бойкой девочкой, которая хорошо поладила со Сталиным. Она “любила пошалить со взрослыми”, и Сталин обещал привезти ей с Кавказа “зеленый шоколад”. Она ему не верила, и он “очень громко хохотал”. Но и она поддразнивала его: “Опять про нации!” Сталин покупал девочке сладости в Шёнбруннском парке. Однажды он поспорил с ее матерью, что, если они одновременно позовут Галину, она подбежит к Сталину – за угощением. Решили проверить. Галя побежала к Сосо, тем самым подтвердив его циничные воззрения на человеческую природу[163]163
  Дальнейшая судьба Елены характерна для кровосмесительных большевистских порядков: она развелась с Трояновским и завела роман с предателем Малиновским (так он, по крайней мере, утверждал). Елена вторично вышла замуж за видного большевика Николая Крыленко – члена первого ленинского правительства, позднее Верховного главнокомандующего Красной армии, затем генерального прокурора и, наконец, свирепого наркома юстиции. В годы Большого террора Крыленко расстреляли. К счастью для Елены, он ушел от нее в конце 1920-х – вероятно, это спасло ей жизнь: она пережила Террор, занималась тихой архивной работой и умерла в 1953-м своей смертью. Дочь Трояновских Галина вышла замуж за другого большевистского руководителя – члена сталинского Политбюро Валериана Куйбышева, бабника и пьяницу, который плохо с ней обращался. Сталин говорил, что, если бы он знал о пьяном распутстве Куйбышева, он бы вмешался. Подозрительная смерть Куйбышева от алкоголизма в 1935-м Сталина вполне устраивала. Нянька Ольга Вейланд стала аппаратчицей в Партии и Коминтерне. Она довольно рано ушла на покой и дожила до старости. Судьба Трояновского, несмотря на то что он ругал большевиков, сложилась совсем иначе (см. эпилог).


[Закрыть].

Сталин попросил Малиновского вернуть ему первый вариант статьи, чтобы он мог ее отредактировать. Он писал: “Прошу ответить на следующие вопросы: 1) как дела с “Правдой”; 2) как у вас во фракции дела; 3) как поживает группа. <…> Твой Василий”. Перед отъездом из Вены Сталин переработал статью[164]164
  “Марксизм и национальный вопрос” – самая знаменитая работа Сталина. Он продолжал редактировать ее всю свою долгую жизнь. Это был ответ австрийским социалистам, которые предлагали, по словам Ленина, создать внутри партии “австрийскую федерацию”. Ленин, как всегда, мыслил практически и дальновидно, идеологически. Он боялся, что еврейские бундисты или грузинские меньшевики, выступавшие за культурную автономию или даже национальный сепаратизм, сделают партию и в конце концов Российскую империю неприспособленными для того, чтобы ими управляли большевики. Ему нужна была теория, предлагавшая идеал автономии и право на отделение, но не допускавшая их реального предоставления. И Ленин, и Сталин считали, что ничто не должно мешать созданию централизованного государства. Сталин определил нацию как “исторически сложившуюся устойчивую общность людей, возникшую на базе общности языка, территории, экономической жизни и психического склада”. Сталин спрашивал о евреях: “Что это… за еврейская нация, состоящая из грузинских, дагестанских, русских, американских и прочих евреев, члены которой не понимают друг друга… живут в разных частях земного шара… никогда не выступят совместно, ни в мирное, ни в военное время?!” “Евреи ассимилируются”, потому что у них “нет связанного с землей широкого устойчивого слоя”. Сталин критиковал “австромарксизм” и идею национальной автономии, но допускал для Кавказа “областную автономию”. Право на отделение в теории предлагалось, но воспользоваться им на практике было нельзя. Статья была не слишком хорошо написана, но в ней была одна хитрость, воплотившаяся в жизнь, когда Сталин создал сеть республик, составивших СССР. Статья до сих пор не потеряла актуальности: после распада Советского Союза в 1991 году союзные республики, такие как Украина, Эстония и Грузия, получили независимость, а автономные, такие как Чечня, – нет.


[Закрыть].

В Кракове его ждал Ленин. В Петербурге зрело предательство³.