Текст книги "Кубок Брэдбери-2021"

Евгения Кинер

Никакой тьмы

Кровь пульсировала в обмотанных мягкими веревками кистях. Мия считала удар за ударом. Тук-тук, пропуск, тук… Тяжелый груз на каждом суставе тянул пальцы вниз так, что ей казалось, скоро они станут длинными как корни, коснутся земли и врастут в нее. Кожа начала неметь, и пульс ощущался все слабее. Но девушка молчала и прислушивалась к каждому движению внутри себя. Весь мир сейчас – это боль и легкие толчки крови в растянутых до предела сосудах. Все остальное – темнота и тишина.

С лестницы послышались тяжелые шаги и сопение. Отец Пеларатти вернулся. Веревки соскользнули с пальцев, заскрипела, открываясь, жестяная крышка баночки с мазью. Горький резкий запах трав разлился в воздухе, шершавые руки священника втерли жирную мазь в бесчувственную кожу кистей.

– Вот так, – приговаривал отец Пеларатти. – Сейчас кровь вернется, слишком долго держали, я же просил тебя говорить раньше!

Онемение и правда прошло, сменившись теплом. Оно почти обожгло, закололо иглами. Мия улыбнулась. Ей нравилось это странное ощущение. Ей нравилось любое.

Пеларатти взял в руки ее тонкие пальцы, такие длинные и гибкие, словно зеленые ветки. Но при этом сильные, способные сжимать струны и смычок много-много часов. Она его произведение. Растяжки, упражнения, боль, приносимые изощренными изобретениями – малая цена за безупречность. Эти руки – совершенство. И все же они лишь инструмент.

– Прекрасно, – прошептал он. – Теперь завтрак, прогулка и играть.

Он отвел Мию наверх. Раз, два, три… Восемнадцать ступеней. Прохладная сырость каменного подвала сменилась сухим летним воздухом. Налево кухня – звон посуды, направо выход на улицу – дверь открыта, со сквозняком долетает запах нагретой душным зноем травы.

Отец Пеларатти исчез, шаги его растворились в глубине дома, а Мию уже подхватила Бити – ее личная служанка. Брать за руку, касаться кожи запрещено, потому Бити потянула девушку за рукав. Говорить попусту тоже нельзя. Служанка не раз была наказана за это. Теперь она молчала. Мия тоже не пытается заговорить с ней. Сейчас вся она слух, вибрации звуков чувствует даже через кожу. Скрип половиц, шорохи травы за окном, мягкий шелест платья служанки. Так она и видит.

Бити переодела ее, умыла и покормила с ложки. Как всегда – каша и вареные овощи. Наверняка Мия смогла бы сама и поесть, и одеться. Она слепая вот уже шестнадцать лет и привыкла, научилась бы видеть руками, ориентироваться в доме по памяти. Но отец Пеларатти против. Ей разрешено только слышать. А руки – только чтобы играть. Все остальное – лишь крайняя необходимость. Наверное, он мог бы закрыть ее в пустой комнате и оставить наедине со скрипкой. Мия вздрагивает. Раньше так и было, но она стала болеть. Нет, все-таки он добр.

После завтрака – недолгая прогулка по саду. Бити вела ее, легко придерживая за край рукава. Дорога одна и та же, знакома до мелочей. Мелкие камешки под ногами, потом мягкая трава. Через десять шагов можно посидеть – там, где начнется прохладная тень от дерева.

Мия села на траву. День, наверное, облачный, темнота вокруг непроглядна. Она никогда никому не признавалась, но в солнечную погоду ей удавалось различить немного света. Воздух сейчас тяжелый и сырой, собирается дождь. Мия перебирала траву руками, пока никто не видел – это лучшее, что случилось сегодня. Но вдруг ветер донес до нее нечто невероятное. Запах, яркий и густой, вспыхнул в голове, будто луч света.

Девушка вскочила на ноги и, глубоко вдохнув запах, кинулась туда, откуда он шел. Да, она послушная, и так делать нельзя. Но это… что это?

Перед ней был розовый куст. Запах рядом с ним разливался сладостью, которая ощущалась даже на вкус. Опустившись перед ним на колени, Мия замерла, боясь протянуть руки и коснуться цветка – нарушить еще одно правило. У подбежавшей Бити при виде девушки по спине прошла дрожь – скорчившаяся у куста темно-красных роз, тонкая фигурка в белом платье не шевелилась, не моргала и только тяжело дышала. Ее бледное лицо, обычно не выражавшее ничего, теперь выглядело таким изумленным, что даже слепые глаза за белой пленкой вновь казались зрячими.

Служанка подняла девушку с травы и почти поволокла до комнаты. Ноги Мии подгибались, она крутила головой, пытаясь вновь почувствовать запах, теряла равновесие на незнакомой ногам дороге.

– Вам лучше отдохнуть, нужно прийти в себя, – испуганно бормотала Бити, представляя, что с ней сделает священник, если узнает, что она не уследила за его воспитанницей.

Но Мия потребовала скрипку. Получив ее, заиграла, ни секунды не задумываясь, сразу зная, как это должно звучать. Музыка ее собственная, ничего такого она раньше не исполняла. Тягучая и сладкая, как ветер с ароматом роз.

Священник, разбиравший бумаги в своем кабинете, замер, прислушиваясь. Для урока еще рано… Что она играет? Он решительно дошел до двери в комнату воспитанницы, но у входа остановился, боясь спугнуть, оборвать момент свершившегося чуда.

Закрыв глаза, он увидел сад, полный цветущих роз. Аромат разливался в воздухе. Легкий ветер раскачивал кусты, сыпал лепестки и капли росы на землю.

«Райский сад… Музыка ангелов. Чистая, оторванная от всего земного», – промелькнуло в голове отца Пеларатти.

И тут же его бросило в холодный пот. Это слишком. Ее игра должна была просто приносить деньги, но в одно мгновение стала чем-то большим. Настолько большим, что он испугался.

* * *

Вчерашний день закончился не так, как привыкла Мия. Она почти два часа не выпускала из рук скрипку, а после просто заснула. Никто не стал ее будить, ее не вывели к ужину и на вечерний урок. Проснувшись, Мия испугалась, что теперь будет наказана, и прислушивалась к каждому звуку, ожидая услышать у двери шаркающие шаги рассерженного отца Пеларатти.

Но в комнату ворвалась Бити, чем-то шелестя и спотыкаясь. Вместо того чтобы отвести девушку в подвал, она принялась умывать ее и расчесывать волосы. Шелест оказался платьем. Длинным и гладким, таким гладким, будто струящаяся вода.

Одевшись, Мия стала похожа на моль или бесцветную ночную бабочку, слишком бледную в темно-синем шелке. Платье оказалось ей велико, а она в нем выглядела почти прозрачной. Высокая прическа неудобно стягивала волосы.

– Красота-то какая! – выдохнула служанка. – Как жаль, что ты сама не видишь.

Мия слабо улыбнулась.

– Отец Пеларатти просил передать, что сегодня у него гость. Он приехал так внезапно! Ты будешь играть для него.

Они спустились по узкой лестнице. Скрипнуло ровно семь ступеней. Последняя громче всего.

Присутствие в комнате чужого человека Мия почувствовала сразу. Слабо пахло дымом давно прогоревшего костра, хрустнула спинка кресла, пальцы нетерпеливо простучали по деревянному подлокотнику.

– Это она, – послышался голос священника. – Проходи, дорогая.

Отец Пеларатти волновался, она слышала, как часто он дышит. И… дорогая?

Бити подтолкнула ее вперед, и Мия неуверенно прошла несколько шагов.

– Здесь очень важный человек – епископ Лучано, – продолжил священник голосом, в котором слышалось что-то извиняющееся и заискивающее. – Ты для нас не сыграешь?

Мия вскинула скрипку на плечо и заиграла ту самую музыку, полную запаха роз. Сегодня она изменила ее, добавив в конце тревожные нотки дыма. Отец Пеларатти ничего не заметил. За первой последовала мелодия о ветре с полей, о далекой грозе, а после – об утреннем солнце, отблески которого Мие удавалось рассмотреть в темноте.

– Красиво… Правда. Это очень красиво, – произнес незнакомец задумчиво, когда она закончила. Голос его оказался не старым, но слегка хрипловатым. Он подошел ближе.

– Она выглядит младше шестнадцати. Ты всегда была слепой, Мия?

– Да, – резко ответил за нее отец Пеларатти. – Я взял это бедное дитя, потому что никто больше не захотел бы приютить бедного незрячего ребенка.

Голос его продолжал звучать так сладко, так фальшиво, что Мия поморщилась.

– Ты никогда не видела мира? Странно… – рассеянно заметил епископ.

Девушке казалось, что она чувствует его взгляд, он смотрел на нее, как на диковинного зверька.

– Да… С такими пальцами было бы грехом не играть на скрипке. Дар Божий.

Он хотел взять ее за руку, но Мия резко отдернула ее. Касания запрещены!

– Слепая девушка с великолепным слухом и талантом, да еще с такими руками! Сколько совпадений. Отец Пеларатти, вам невероятно везет! – в словах его звучала ирония, но священник ее не уловил. – Такое чудо я хотел бы забрать с собой.

– Я привезу ее в город, ведь и так собирался! А если она вам понравилась и вы позволите, она будет играть на Пасху. Конечно, не то, что сегодня. О, она знает много духовной музыки. Мне, конечно, тоже придется поехать, она так привыкла…

– Безусловно, вы будете с ней, – усмехнулся епископ. – До Пасхи еще почти полгода, но мы поедем завтра. Ей предстоит всех удивить.

Рассыпаясь благодарностями, Пеларатти проводил своего гостя до двери.

– Мия! Упражнения! – выкрикнул священник прежним своим голосом, требовательным и недовольным.

От волнения он быстро перебирал четки. Надо успокоиться. Щелк, щелк, щелк, бусины мерно стучали друг об друга. Его заметил сам епископ, впереди город, деньги, высшее общество. Мечта наконец-то начала сбываться. Сама собой. Разве это не знак от Господа?

Главный инструмент этой мечты снова в подвале. Большие пальцы разогнуты под невообразимым углом и привязаны кожаными ремешками к запястью. Это для растяжки. Больно. Но Мия сейчас думала не об этом. Почему епископ спросил, всегда ли она была слепой? Пеларатти говорил, что да. Но почему же тогда ей снятся сны? В них она видела то, что не смогла бы ощутить. Нет, она могла бы придумать, представить предметы…

Но эти сны всегда были цветными.

* * *

Дорога в экипаже для Мии – просто тряска. И, как выяснилось, ее она переносит плохо. Резко пахли лошади и кожа дорожных перчаток, усиливая тошноту. Девушка полулежала на сидении, стараясь не шевелиться.

Но мысли ее не тут.

– Отец Пеларатти, а почему вы стали обучать меня игре на скрипке?

Священник, сидящий напротив, не ответил, но сердце его застучало чаще. Она это слышит.

«Нет, – подумала Мия, – спросить надо не так».

– Как вам удалось открыть мой дар? Почему никто больше не заметил?

Он думает почти минуту и, кажется, уже не ответит. Но потом произносит:

– Однажды я пришел в приют по делам и услышал странные звуки. Ты забралась в капеллу и, нажимая на клавиши клавесина, пела ноты вместе с ним. И попадала в каждую.

Внутри Мии что-то дернулось. Пятна витражей на сером полу, старый пыльный клавесин. Никто не играл на нем, а она…

Пеларатти не заметил ее волнения.

– Но иметь слух – не самое важное. Что было бы с тобой, останься ты в приюте? Да, у тебя есть дар, но твои умения развил я, твои руки создал я, и я вложил в них скрипку. И я дал тебе гораздо больше, отбросив всю эту шелуху: эмоции, чувства, я позволил тебе развить совершенный слух. Даже зрение и осязание – лишь засоряют разум. Хорошо, что у тебя их нет – не нужны. Ты должна слушать мир и отдавать людям музыку.

– Я смогу играть им так, как слышу? Так, как могу теперь?

– Да, – Пеларатти напряженно засмеялся. – Но часто все же не стоит. Разучим что-нибудь попроще. В городе ты будешь часто выступать. Нам нужны будут деньги, придется ходить на приемы в богатые дома. Там сложной музыки не поймут. Но мы найдем тех, кто заплатит за нее очень дорого.

* * *

Очередной вечер. Узкое платье мешает Мие дышать. Оно очень модное и дорогое, так сказал отец Пеларатти. Но ей все равно. Она устала.

Прием у герцогини Морсо. Душный запах пудры, духов и шампанского, шелест вееров, тонкий звон клавесина и тихие беседы. Отец Пеларатти опять отошел от нее, где-то вдалеке она слышит обрывки его «фальшивого» любезного голоса.

Мия сидит одна. Корсет мешает согнуться, скрипка лежит на коленях. На глазах кружевная полоска маски, полностью закрывающая глаза. Гостей герцогини пугает ее слепота.

Многие подходят к ней, за месяц она стала известна, все богатые дома Милана открыты для нее по вечерам. Она играет хорошо, все мелодии, популярные в этом сезоне, запомнила за пару дней. Хоть это и не то, что ей бы хотелось. Но музыку публика и не слышит, не вдумывается в нее, для всех Мия – просто интересный диковинный зверек.

– А это правда, что у тебя пальцы, как ножки паука? – хихикает рядом какая-то дама. – Сними перчатки, я посмотрю. Фу, и правда…

Дама ускользает. Но Мия чувствует, рядом все еще кто-то стоит. Запах дыма. Она его помнит.

– Епископ?

– Да, Мия. Пришел послушать твое выступление.

Его голос тихий, почти шепот. Но она слышит его так четко, будто он говорит прямо в ухо. Он снимает повязку с ее глаз. Блестят огоньки свечек.

– Ты сыграешь для меня так, как играла тогда? То, что ты слышишь в темноте.

Не понимая, что делает, как завороженная Мия встает и идет в центр зала. Для ее выступления еще рано, но она начинает играть. Рокот удивления проносится над толпой.

Она играет о городе. О каменном перестуке шагов, о голосах множества людей, ржании лошадей, дыме и сырости канав. Сюда же она вплетает тяжелый сладкий аромат духов и шелест шелковых юбок.

Зал умолк. Все остановились, застыли на полуслове, обернулись к ней, боясь пошевелиться, вдохнуть. Музыка звучит так живо, что Мия по-настоящему видит то, что видеть не может. Интересно, что различают в ней остальные?

Останавливаясь на несколько секунд, она играет вновь. Теперь о доме. Начинает тоскливо о сыром подвале, но потом вспоминает о саде, о сырой траве, прохладном утреннем воздухе. В музыке мелькает запах роз и песня малиновки.

Длинные гибкие пальцы бегают по грифу быстро, как живое насекомое. Эту музыку играть тяжелей, чем короткие заученные мелодии. И после второй Мия уже устала.

Она останавливается. И воздух взрывается аплодисментами, криками восторга. Люди со всех сторон кидаются к ней, желая выразить восхищение, прикоснуться. Отец Пеларатти подхватывает Мию и быстро ведет из зала, опоздай он, и ее бы просто смяли.

На выходе из зала Мия слышит:

– Умница.

Шепот у самого уха. Горький запах дыма.

* * *

Через пару недель ночью, во сне, Мия видит зеленую траву. Она идет по ней маленькими-маленькими ногами. Сколько ей лет? Может, три или четыре года. Здесь так много солнца. Она никогда не устанет искать его в отблесках тусклого света в окружающей ее темноте.

Проснувшись, она все еще помнит свой сон. И помнит, что это и не сон вовсе.

Говорят, дети забывают то, что случилось так давно. Но она помнит. Может, дело в том, что потом, в наступившей темноте, вспоминать стало попросту нечего?

А еще во сне было небо. Как может быть столько прозрачно-голубой пустоты? Как, когда мир вокруг нее такой маленький. Она знает, что хочет сыграть вечером.

Теперь ее встречают совсем не так. Тишина наступает, как только она входит в зал. На приемы больше не ходят танцевать или играть в карты, не слышны даже беседы. Все приемы в городе теперь устраивают лишь для того, чтобы услышать ее.

С первыми нотами небо раскидывается над ними бесконечной голубизной. Это музыка тоски и удивления. Мия все еще пытается осознать, как это, быть частью огромного мира. Чувствует себя точкой, мухой в черной пустоте. Музыка ищет выход из темноты, но свечи, горящие вдали, как звезды, это все, что у нее есть.

Мелодия кончается. Где-то слышится плач.

– Это о Боге, – говорит кто-то.

Мия уходит. Но они уже не могут ни пить, ни веселиться. Только не после этого.

* * *

Сны теперь приходили каждую ночь. Больше она не сомневалась, что раньше могла видеть. А теперь научилась снова. Только иначе. Каждый сон она могла сыграть, и тогда другие видели их тоже.

Частицы памяти вспыхивали в темноте. Музыка расставляла их по местам. Она вспомнила почти все. Жизнь в приюте, других детей, яблони в саду, старую капеллу… Тот самый клавесин в свете витражей. Она вспомнила даже, как выглядит отец Пеларатти. Его толстые губа и обвисшие щеки. Тогда он ее испугал. Что было после? Ничего. Только темнота.

Словно какой-то провал из одного мира в другой. Как это произошло?

Мия прислонила скрипку к плечу. До сих пор, чтобы вспомнить, она играла про свет. Наверное, теперь пришло время сыграть про темноту.

В этой музыке было легко потеряться, она походила на падение. Падение не случайное, а осознанный шаг с края пропасти. Темный подвал, в котором нет света. Она еще видит, но это уже запрещено. Боль в пальцах, растягиваемых кожаными ремнями. Священник, что-то бормочущий над ее лицом. Жуткая резь в глазах.

Мия вспомнила. Дрогнувший смычок соскользнул, резанув воздух громким некрасивым звуком. Лопнула струна скрипки, ударила по щеке. Мия села на пол, дрожа и прижимая к себе инструмент. Ее замутило, показалось, что воздухе резко запахло гарью.

Разве он так уж и скрывал от нее раньше? Она знала, как изменились ее пальцы, почему это не пугает, а ослепление приводит в ужас? Нет, это тоже не новость. Он же много раз повторял, что чувства лишь мешают сосредоточиться на главном. Вот и удалил их все.

Мия слышала истории о детях, которым специально ломали ноги, искривляли позвоночник, ослепляли… Чтобы вызвать больше жалости, когда те пойдут просить денег. Ее дар – не творение Бога, он создан жадностью и жестокостью. Раньше она думала, что Бог выбрал ее для чего-то важного. И это помогало пережить пустоту и темноту вокруг. Она поверила в это еще больше, когда научилась играть так, как теперь. Но Бог ее не выбирал. Она не особенная, а наоборот. Поломанная.

Мия сидела на полу и медленно отрывала от скрипки струну за струной. Их она наматывала на свои нечеловечески длинные пальцы.

Под окном цвел миндаль. Приближалась Пасха.

* * *

Вечером она отказалась выходить из комнаты. Отец Пеларатти, увидев разорванные струны и исцарапанные руки, пришел в ярость. Он кричал на нее, стучал кулаком по стене, но Мия осталась равнодушна.

– Я никуда не пойду, – твердила она одно и то же голосом тихим, но твердым.

Священник заламывал руки и наигранно вздыхал, хлопал дверью и уходил, возвращался снова. Мия не ела, не пила, не поднималась с пола. Раньше он мог и ударить ее. Но теперь не решался, слишком многое от нее зависело, к тому же синяки могли заметить.

Новые струны натянули на скрипку уже на следующее утро. Отец Пеларатти осторожно положил инструмент перед Мией. Она его не коснулась.

– Скоро Пасха! – пытался убедить ее священник. – Все уже знают, что ты будешь играть! Это обсуждают везде!

Мия смотрела в темноту. Ни одного огонька вокруг. Почему у нее все отобрали?

Тихие шаги по комнате, она почувствовала их вибрацию щекой на деревянном полу. Сладкий запах дыма. Голос епископа.

– Бедная девочка.

Он опускается на пол рядом с ней. По тону Мие кажется, что он не жалеет ее, а улыбается. Рядом с ним лежать на полу ей становится стыдно. Что он делает здесь? Наверное, отец Пеларатти позвал его, решив, что тот убедит ее подняться.

Он говорит медленно, очень-очень тихо. Но она слышит его слова будто внутри головы.

– На этом свете полно людей, с которыми поступили несправедливо. Они болеют и умирают, ничего не получив взамен. Свою цену платят даже те, кто считает себя счастливчиком. Даже те, кто не знает об этом. В итоге каждый из нас потеряет все. Твоя плата велика. Но ты получила за нее несоизмеримо больше. И да, это плохое оправдание для мира, но скажи честно, ты отказалась бы от скрипки теперь, если бы могла выбирать?

Он ушел. Отставив Мию одну. Щеки ее горели. Руки ее судорожно шарили вокруг в поисках скрипки. Нашла. Прижала к себе. Потрогала свежие струны.

Новая мелодия была тихой и тоскливой. О потерях и одиночестве.

Она так отчаянно хотела видеть, а музыка показывала лишь обрывки, лишь огоньки, но не солнце. Но Мия знала, что выбрала бы скрипку. Не раздумывая.

* * *

К Пасхе Мию готовили специально. Она разучила столько подобающих мелодий и гимнов, что могла бы играть сутками без перерыва. Темное платье делало ее похожей на монахиню. Но во что ее одевали, она никогда не интересовалась. Мия ждала этого выступления с момента приезда. Оно было самым главным. И почему-то ей казалось, что там произойдет что-то чудесное.

Ее разбудили рано, солнце едва начало всходить. Отец Пеларатти вел ее за руку по каменной мостовой. Сырой утренний холод заставлял ежиться, но день, наверное, будет жарким. Рассеянный свет восхода ощущался где-то в уголках глаз. Хоть раз бы увидеть солнце таким, как во сне.

В церкви сладко пахло воском и ладаном. Каждый шаг отражался бесконечной гулкой высотой. Мия ощущала, как эхо улетает далеко вверх, и не могла представить размеров этого здания. Казалось, будто оно достает до облаков. А звуки ее музыки достанут сегодня до неба.

– Епископ скажет тебе, что играть. После проповеди, после хора. В самом конце. Ты же справишься? – голос отца Пеларатти дрожал от волнения. Он неумело обнял Мию в первый в жизни раз и тут же отошел. От неожиданности она не успела ответить.

Епископа она узнала по дыханию, по шагам. По легкому запаху дыма. Может, это запах горящих свечей?

– Что мне сыграть? – спросила Мия, не поворачиваясь к нему.

– Разве могу я тебя ограничивать? – в его голосе опять улыбка, но сегодня она грустная. – Ты сыграешь то, что нужно. Сыграешь как никогда. Мне так сказали…

* * *

Первая нота ее музыки звучит как продолжение затихающего голоса хора. Но их пение – о смирении и преклонении, а ее – о восхищении красотой всего сущего. В ее музыке продолжают перекликаться голоса, собираясь в один стройный звук и рассыпаясь вновь. Толпа ахает. Они боятся дышать, чтобы ничего не пропустить.

Но потом музыка меняется. Теперь она играет им о них самих. Играет о людях. Как всегда, со скрипкой в руках она видит, и видит гораздо лучше, чем обычным зрением. В этой мелодии есть и красота, но в глаза, в первую очередь, бросается отвратительное уродство.

Каждый смотрит в пустоту, как в отражение. В зеркало в руках изуродованной девочки. Видят себя нелепыми в этих праздничных нарядах, мелкие дела, занимавшие их головы, вмиг теряют всякий смысл. Остается пустота, стыд и сожаления. Половина прихожан готова сбежать, сбежать от себя самих. Но никто не шевелится.

В глубине зала, у стены, плачет отец Пеларатти. Он смотрит на пальцы Мии и вспоминает, сколько раз девочкой она плакала в подвале. Ей полагалось стать послушной механической игрушкой, инструментом, красиво воспроизводящим мелодии. Но, кажется, он сделал что-то не только с ее телом, но и с ее душой.

От слез все вокруг расплывается, а руки дрожат. Горячий воск свечи в его руках закапал на пальцы и одежду, и он поставил ее на алтарь. Утерев лицо рукавом, он прислонился лбом к холодному камню колонны. Эта музыка прекрасна, но почему так мучительна?

Свеча медленно наклонилась и упала с алтаря.

Мия устала. Ее длинные пальцы онемели. Скоро она закончит. Последняя часть мелодии – о покое. И о прощении. За то, что сделали с ней, за то, что делают с собой. Музыка вновь взмывает вверх и наконец-то достигает неба, приливами эха отвечая откуда-то из-под самого свода.

Упавшая свеча расплавилась на полу. Огонь, тихо тлея, черной змеей ползет по длинной ковровой дорожке, подбирается к деревянным креслам. Кто-то замечает дым, но толпа лишь отходит от него, не пытаясь найти источник и потушить. Музыка так захватывает, что оторваться от нее никто не в силах. А это лишь легкий дымок. Сейчас мелодия закончится и вот тогда…

И вдруг в один момент тихо тлеющий огонь вспыхивает огромным ревущим пламенем. Наверное, где-то на ковре было разлито масло для лампад.

Мия чувствует запах дыма, треск огня, как шепот епископа что-то успокаивающе говорит ей на ухо. Она не останавливается, она играет дальше. Пламя взметнулось вверх и разошлось в стороны, накрывая храм, словно крылья страшного дракона.

Окна и двери храма отрыты, но никто не побежал наружу. Люди подступали к Мие, будто она и должна их спасти. На их лицах не было страха. Все потому, что теперь Мия играла о свете. Огоньки свечей слились для нее в громадное золотое сияние, заполнившее все вокруг. Наверное, вот так и выглядит солнце. И это самое красивое, что она видела в жизни.