Текст книги "Живая жизнь. Штрихи к биографии Владимира Высоцкого. Книга 2"

Леонид Евсеевич Эгинбург

– Леонид Евсеевич, Вы учились с Высоцким в одной школе, входили в одну дружескую компанию, а как она сложилась?

– Дело в том, что Аркаша Свидерский, Яша Безродный и я учились в другом, параллельном классе, а вместе с Володей – Гарик Кохановский и Володя Акимов. Володя учился в 8 «б», а мы – в 8 «г», и вот с восьмого класса началась наша дружба, образовался этот наш кружок. Про всех ребят я буду говорить без отчеств, потому что это моё детство.

Что нас сблизило тогда? Конечно, не разговоры об искусстве. Мне кажется, что все ребята, которых я назвал, были чуть взрослее всех остальных. Я-то точно был взрослее всех, потому что был «второгодником». Мою мать по ложному обвинению посадили в тюрьму, и одно время я не учился, а целыми днями просиживал в прокуратуре – добивался её освобождения.

– Давайте вернёмся к самому началу: с какого момента и каким вы помните Высоцкого?

– Я помню Высоцкого с 53-го года, то есть с восьмого класса. С этого момента начались какие-то отношения. Может быть, всё началось с канадского хоккея. Как мне кажется, мы первыми среди школьников Москвы начали играть в канадский хоккей, во всяком случае, мы так считали. И вот где-то Гарик Кохановский достал настоящие «канады». Это была такая радость – что-то невероятное! И никаких щитков, никаких шлемов тогда не было. У меня были обыкновенные «гаги», и я стоял на воротах, стоял в первый и последний раз… Потому что Гарик Кохановский так «заехал» мне шайбой по ноге, что я по сей день это помню. Так что вначале сроднились мы на почве чистого интереса к спорту. Гарик Кохановский в хоккее очень преуспевал, ещё в одном параллельном классе учился будущий олимпийский чемпион – Игорь Деконский… Мне кажется, что и Высоцкий был с нами, но были ли у него коньки, я не помню, ведь тогда коньки были не у всех, их достать было невозможно. Когда отец мне купил «канады» – это был миг полного счастья и полного тщеславия! У Лёвки – «канады»!

Как вам, наверное, известно, мы учились в мужской школе, а рядом была 187-я женская школа. Мне кажется, что у Володи тоже были коньки, потому что я помню наши походы на каток и знакомства с девчонками из соседней школы. Появились какие-то знакомства на катке, – это всё было в 8–9 классах. Тогда мы пришли к нашему любимому завучу Михаилу Петровичу и добивались совместного вечера. У нас был вечер, но были одни мальчики, были их родители, и мальчики со сцены декламировали стихи и пели песни. И вдруг Михаил Петрович устраивает нам совместный с девочками вечер в актовом зале 187-й школы, и Володя – это я отчётливо помню – читал басню Крылова…

– Но она была переделана…

– Да, да – в шутливой, даже пошловатой форме. Это не с точки зрения искусства, а с точки зрения оценки прошлого. Я хорошо помню этот вечер – это наиболее яркая страница нашего детства, по крайней мере, из моих воспоминаний. Это не был сексуальный интерес, но подсознательно мы тянулись к этому, потому что ни у кого не было тогда девочки, с которой бы он встречался, по крайней мере, у меня точно не было. И после этого вечера мы стали ходить к кому-то из девочек домой слушать Лещенко и Козина, пить сухое вино и в темноте есть торт и детские пирожные, которые были маленькие и очень дешёвые.

Я очень хорошо помню, что на Трубной площади, в одном из старых домов жила Вера Козлова, которая казалась мне очень недоступной, хотя она была нашей ровесницей. Была ещё такая Тартаковская, очень красивая девочка. И мы впервые с этими девочками поехали на природу. Мы взяли с собой сухое вино, еду, и я даже помню это место – это было в Кратово, на берегу озера. Когда мы стали думать, куда поехать на этот пикник, я сказал:

– Давайте поедем в Кратово – там прекрасное озеро… Это линия школьная – 8–9 класс, хоккей, совместные вечера, походы на каток… Да, года два заливали дорожки сада «Эрмитаж».

– Ну, сад «Эрмитаж» – это целая эпопея…

– А вы, наверное, знаете это не только от меня. Там недалеко жил Володя Акимов, у него была своя комната, он в те годы был художником, и по тем временам нам казалось, что – очень серьёзным. Я позже стал профессиональным художником. Не помню, какие у него тогда были полотна, но помню, что они были необычные. Это десятый класс, а может быть, и после школы. Это компания Володи Акимова, которая собиралась у него дома.

– То есть, вы продолжали общаться и после окончания школы?

– Да, когда я в 59-м году пришёл из армии, все функционировало, компания жила.

– Но началось это в 8–9 классах – встречи у Акимова в его громадной комнате?

– Да, это был целый мир, и мне казалось, что другого мира просто не существует. Это были встречи в его огромной комнате, которая существует до сих пор. Практически это не были отдельные встречи – это было ежедневное времяпрепровождение… Мы слушали музыку. Я не помню, какого склада была музыка, но джазом для нас были Утесов и Цфасман, Эдди Рознер, – ведь мы же ходили в «Эрмитаж» на их концерты. Более того, не каждый мог купить билет – просто не было денег, так что мы сидели в оркестровой яме, слушали у входа. Сад был великолепный, – это был остаток дореволюционной Москвы.

Большой Каретный переулок, 15. Дом 1900 года постройки, в котором бывал весь цвет Москвы. Тут, в квартире его отца, прошли юношеские годы Владимира Высоцкого. Здесь же проживали Левон Кочарян вместе с женой Инной Александровной (в кв. № 11), а также школьный товарищ Высоцкого – Володя Акимов.

А ещё мы прогуливали школу, сбегали на «Тарзана»… У пленных немцев, которые строили Петровку 38, мы оставляли портфели, потому что с портфелями не пускали в кино. А чуть помладше – мы сбегали в уголок Дурова и часами простаивали у говорящего ворона. На вопрос: «Как тебя зовут?» – он отвечал: «Воронок». «А как ласково тебя зовут?» – «Воронуша».

У Гороховера мы играли в карты. И сам факт, что в карты мы играли на деньги, увеличивал к ним интерес. Играть без денег казалось неинтересно. Правда, Гороховер, как мне по сей день кажется, был взрослее нас по развитию, несмотря на то, что был младше на класс – он раньше нас прикоснулся к порочным, что ли, сторонам жизни. Не в том смысле, что это плохо, а просто он больше соприкоснулся с реальной жизнью, столкнулся с её негативными сторонами.

Нам никогда не было скучно. У нас была масса интересов, не знаю – высоких ли, но уж не низких – точно. Была живая жизнь.

– О чём вы говорили, о чём спорили, чем жили?

– Вы помните, может быть, был такой процесс врачей. Лидия Тимашук, Герой Советского Союза, открыла преступную группу врачей, которые якобы хотели уничтожить всё… У меня мать была «враг народа», но некоторые преподаватели в душе были против гонения, и среди них – очаровательная Вера Александровна Дудовская, преподаватель французского языка. Так вот, я знаю, что Вера Александровна нескольких парней из нашего класса водила к себе домой обедать. Но она не говорила: «Пойдёмте ко мне обедать», – а предлагала:

– Пойдёмте у меня что-то посмотрим…

А потом:

– Ребята, давайте попьём чаю.

А чай с бутербродами – нормальная еда для мальчишки… Так что находились люди, которые хотели нас оградить, защитить.

— А были контакты с дворовыми компаниями: с Малюшенкой, с Лиховым переулком?

– Значит, была Малюшенка, Крапивинский переулок… У меня эта страница осталась как бы неперевёрнутой. Но я знал, что существуют какие-то кланы, существует какая-то вражда или, будем считать, мелкая рознь. Думаю, что Акимов, Гарик Кохановский и Володя соприкасались с ними теснее. А Петровка 26 была наша, там жили будущие конькобежцы и хоккеисты – чемпионы мира, а поскольку Деконский учился в нашем классе, его окружение было нашим окружением. И когда на каток приходил со своей шайкой Олег Домницер – предводитель лиховской шпаны, то он очень чётко знал, кто принадлежит к клану Петровки 26, и его дружки нас не трогали.

А «трогали»– что это значит? Петровка 26 – это был очень популярный каток в центре Москвы, каток «Динамо». Вдоль его освещённого забора обычно выстраивалась очередь за билетами. Билет стоил 2 рубля 50 копеек. Команда Домницера раскупала с утра все билеты. Выстраивалась очередь и… ждали, когда кто-нибудь уйдёт с катка: уйдут 5 человек, продадут 5 билетов в кассе. А чтобы долго не стоять, домницерские мальчишки продавали эти билеты желающим по 5, по 10 рублей в субботу и воскресенье.

А на катке играет музыка. Это тогда для нас!.. Мне казалось, что я окунаюсь в какую-то сказочную атмосферу – музыка, свет и ещё Игорь Владимирович Ильинский катается на фигурных коньках посредине, мы в одном дворе с ним жили. Каток – это огромная страница жизни.

А ещё эти ребята из домницеровской компании высматривали в очереди людей, одетых подороже, побогаче, и… У них точно была мафия, потому что их контролёры пропускали безо всякого – они фланировали то на лёд, то со льда. Короче, делали так: заходили на каток без коньков, подходили к тому забору, через который всё видно, – глухой забор был примерно по плечи, а выше торчали головы в зимних шапках – выбирали себе жертву и сдирали шапку.

Одноклассники у витрины магазина «Бакалея» на ул. Горького: Леонид Эгинбург, Владимир Акимов, Игорь Кохановский, Владимир Малюкин и Владимир Высоцкий. Москва, 1 мая 1955 г. Фото Аркадия Свидерского

Один раз пострадал и я. Мне отец купил шапку за 10, кажется, рублей – это было что-то фантастическое! Для меня это был праздник! И у меня стянули эту шапку. Я подошёл к Домницеру – он стоял, как адмирал Нельсон, и руководил действиями своих подчинённых, – я говорю:

– Олег, что такое?! У меня только что один из твоих шкетов стянул шапку!

Через десять минут нашли этого человека, вернули мне шапку. Я никуда не ходил жаловаться не потому, что я такой хороший, а потому, что знал отношения. И, видимо, чувствовал защиту: рядом Деконский, Кохановский, Акимов – он же их всех знает, и против не попрёт.

Что ещё связано с Домницером?.. Я помню, была такая ситуация: у нас в классе был отличник – Алик Трофимов, сын полковника КГБ. Он тоже жил на Большом Каретном. В общем, он нас пригласил к себе на день рождения. Это был 9 или 10 класс, точно сейчас вспомнить не могу. Алик Трофимов пригласил кучу мальчишек – одни мальчишки. Мы играли в пуговицы. Вы знаете эту игру? О, это была роскошная игра! У Алика, у него одного был громадный стол – полированный, с бортами, и мы пуговицами играли в футбол. Играли один на один – в бортах были сделаны ворота. У каждого было по 5 больших пуговиц и одна маленькая, которая изображала мяч. Нужно было нажатием на край большой пуговицы сделать так, чтобы эта большая пуговица стукнула по мячику, и чтобы он влетел в ворота. Довольно часто мы там собирались.

Алик нас пригласил, мальчишки пришли. Кто был? Володя Высоцкий был точно. Короче говоря, к нему пришло человек восемь мальчишек… Отец дежурил, а мать специально, чтобы дать мальчишкам отдохнуть, создать атмосферу, ушла. На столе стояли лимонад и оранжад, бутерброды с любительской колбасой, пирожные и отдельно стояли чашки для чая.

Мать уходит – гуляйте и всё такое. И тут кто-то раз – и вынул из кармана бутылочку сухого вина. В какой-то момент пришёл Домницер, притащил настоящую водку:

– Кто пить будет? Никто не будет? Ну, ладно…

Короче говоря, пили-пили-пили, а на следующий день Алик Трофимов красный прибегает в школу – исчез из письменного стола отцовский пистолет.

Началось расследование: вызывали каждого, кто там был. Все мальчишки промолчали, никто ни разу не назвал фамилию Олега, хотя все поняли, что пистолет взял он. В общем, каким-то образом раскрутили это дело, никто ни одной фамилии не назвал, но обвинили Домницера. Как это раскручивалось, я уже не помню, но точно знаю, что через короткое время после этого происшествия Домницера около школы сбил трофейный «Студебеккер». А следом шла машина – она вторично его переехала. У него была травма, практически не совместимая с жизнью: была изувечена черепная коробка, но его спасли и выходили для того, чтобы судить за кражу оружия.

— Это была случайность, этот «Студебеккер»?

– Думаю, что нет. Думаю, что это была акция, и думаю, что эта трагическая конфликтная ситуация послужила толчком для написания «Где твой чёрный пистолет?».

– А что ещё запомнилось вам из школьных лет?

– Как мы снимались в кино… 1955 год. Юрий Павлович Егоров, знаете такого режиссёра? – снимает фильм «Они были первыми». Этот фильм был недавно по телевизору, и я с гордостью показывал моей жене, что «вон мы мелькаем». Это эпизод, которого никто не помнит. А я помню. Есть документы, есть ведомости, по которым мы получали деньги. Мы едем чёрт-те куда от центра – киностудия им. Горького, где я, по иронии судьбы, потом проработал 20 лет почти. Мы прочли где-то в газете объявление:

«Молодёжь в возрасте от 16 до 20 лет приглашается на массовые съёмки кинофильма «Они были первыми». Приезжать к такому-то часу, адрес 4-й Сельскохозяйственный проезд, – это раньше он так назывался, – теперь это ул. Эйзенштейна – киностудия им. Горького».

Мы приехали на проходную. Точно помню, кто был: Гарик, Володя Высоцкий, Володя Акимов, Аркаша Свидерский и Игорь Герасимов – точно знаю, что пять человек. Нам выписывают пропуска, мы проходим и снимаемся. Восемь часов в жаре, с намазанными лицами торчали за спиной Ленина, которого играл Штраух. Это была заключительная сцена этого фильма, где Ленин на III съезде ВЛКСМ провозгласил свой лозунг: «Учиться, учиться и учиться!». А за Лениным – панорама участников этого съезда – комсомольцев, и последние три минуты камера всё время приближается, таким образом приближаются лица – и мы там стоим! По телевизору было видно, можно было отличить и Акимова, и Высоцкого, и Гарика, и меня. 20 лет назад мне это очень польстило.

– Но все ходили, смотрели фильм?

– Я – да. Я гордился, я всем рассказывал. Мне кажется, что это не запечатлелось у большинства участников этого случая, но у меня запечатлелась на всю жизнь вот эта сцена. Я помню, что мы даже получали деньги по ведомости – три рубля – спустя неделю или две. Но дело не в деньгах – сам факт, что мы были ещё раз на киностудии. Вот такой эпизод. Это был 1955 год.[1]1
  По свидетельству Аркадия Васильевича Свидерского, случай такой действительно был, но Володя Высоцкий по каким-то причинам тогда не пошёл.
  ^«Я спрашивал всех ребят, которые названы у Перевозчикова в числе ходивших сниматься в этой массовке. Кстати, меня среди них не было, тут Лёва ошибся. <…> А из неназванных людей есть ещё Игорь Герасимов, тоже наш одноклассник: он снимался в массовке, и сам видел кого-то из них на экране…» (Ред.)


[Закрыть]

– А после окончания школы вы встречались с Высоцким?

– Я в 59-м году вернулся из армии, у нас уже разделилась компания, потому что пока я был в армии, Володя уже стал профессиональным актёром. Я искал себя: работал санитаром в морге, готовился поступать в медицинский… Но в конце концов я пошёл на студию Горького, где долгое время работал художником. А Володя уже распределён к Равенских, и мы с ним редко видимся:

– Вовка, ну как дела?

– Да какие дела – 70 рублей!

Не шикарно, жизнь не шикарная. У меня уже потекла какая-то своя заваруха – жизнь, закрутка… Ещё я помню эпизод по кинематографу, у нас на студии Горького – Шукшин делал фильм «Живёт такой парень». Володя тоже был приглашён в эту картину и снимался там и ездил с Василием Макаровичем на Алтай.

– Точно?

– Как «точно», когда он в кадре! Как это «точно»? Володя же в кадре – знаменитая сцена «В клубе»! Я это совершенно чётко знаю… О Василии Макаровиче рассказывать, наверное, не надо – вы всё знаете. И вот они едут на Алтай, на съёмки – это Оловянный рудник! – поселение зековское. Володя потом отлично рассказывал, как там за водкой женщины ходят. Тогда он эту сцену увидел и мне её рассказал, у меня было такое впечатление, что я пережил это.

Фотопроба Высоцкого на роль Пашки Колокольникова в к/ф «Живёт такой парень». 1963 г.

Женщина заходит в магазин, где продают железо-скобяные изделия, водку, макароны, бычки в томате – ну всё в одном помещении. И из магазина она выходит и вот так держит подол: она несёт водку: не в чем нести после работы – и она так по посёлку идёт и несёт водку в подоле.

А другая сцена – это во время съёмок в клубе, где Володя снимался. Играла музыка, местные парни и девушки танцевали. Один из осветителей пригласил местную девушку потанцевать. К нему подошли двое местных и на очень высоких тонах стали говорить, то есть затевалась драка. И в это время подошёл Володя и своим голосом, – более того, он взял обоих за руки:

– Вы чего там?

И парни мгновенно отошли. Это не со слов Володи – это со слов осветителя, который там был… Просто приходил этот человек, которому Володя помог, – и рассказал всё это, всё про картину «Живёт такой парень».[2]2
  Данное утверждение из разряда многочисленных «легенд». Сам Высоцкий вполне определённо сказал об этом в интервью газете «Комсомолец Донбаса» (Донецк, 22.05.1977 г., стр. 4): «Мне особенно обидно сегодня, что так и не удалось сняться ни в одном из фильмов Шукшина». И буквально за неделю до смерти, на своём последнем выступлении (16 июля 1980 г. Московская обл., г. Калининград [Королёв], ДК им. Ленина) пояснил конкретную причину: «Вася Шукшин <…> хотел, чтобы я пробовался у него. Но он уже раньше обещал [эту роль] Куравлёву». Впрочем, фотопробы Высоцкого всё-таки были сделаны. (Ред.)


[Закрыть]

Больше кинематографические пути наши не соприкасались, а соприкоснулись мы один раз у Геры Фрадкина, когда Володя уже был с Мариной. Какой это был год?.. Наверное, это начало, потому что они ещё не были мужем и женой.

Но мы уже не перекрещивались так тесно. Это всё, что я могу сказать о Володе по хронологии встреч.

Потом были встречи мельком – в Сочи, в «Спутнике» – он был с Мариной: они уже были мужем и женой. Не помню, какой это был год… Где-то 72–73–74… Потом были случайные встречи в Доме кино.

– Как дела?

– Всё нормально!

Что у нас ещё могло выпасть из разговора, о чём я не рассказал?.. Я не хочу вам ничего говорить о его творческой жизни на Таганке – эти страницы на виду у всех. Для меня дороже то, с чего мы начинали. То, с чего он начинал, в чём он рос и как он рос. А росли мы, по-моему, очень достойно. И не каждый школьный класс давал такое количество имён, да и не каждая школа в целом, я думаю, давала такой выпуск.

Март 1988 г.

Юрий Борисович Гладков

– Юрий Борисович, когда вы попали на Большой Каретный?

– В 1961 году я поступил в юридический институт и учился там вместе с Лёвой Кочаряном. Мы учились в одной группе и, как говорится, сидели за одной партой, и через Лёву я познакомился со всеми остальными – с Утевским, с Макаровым, с Туманишвили… И на дне рождения Утевского я впервые увидел Володю Высоцкого; скорее всего, это было в 1955 или 56-м году. Я хорошо помню, что Володя пришёл с гитарой и спел шуточные куплеты, посвящённые Утевскому.

После третьего курса института я ушёл работать в уголовный розыск (это было в 1955 году), а Лёва закончил институт и должен был тоже работать в милиции. Но Сергей Апполинарьевич Герасимов взял его ассистентом на «Тихий Дон», и вся дальнейшая жизнь Кочаряна была связана с кино. Потом Лёва женился на Жене Крижевской, а она жила в этом же самом доме на Большом Каретном. Вот в этой квартире и существовала наша компания. Вообще ребят было много, но постепенно сформировалось такое ядро, которое Артур Макаров называл «первой сборной».

– А каким вам запомнился Высоцкий?

– Это был совсем молодой парнишка, симпатичный и очень живой. По-моему, он уже учился в школе-студии МХАТ… С Володей мы тогда довольно много разговаривали. Понимаете, у меня так сложилась судьба, что я с 13 до 15 лет был на фронте – воспитанником, или, как говорят, «сыном полка». Потом некоторое время я учился в мореходном училище, учился и в цирковом… И только после этого поступил в юридический институт. Ребята, конечно, об этом знали, а вот Володе я рассказывал о своей жизни.

В то послевоенное время мы не сразу определились… Во всяком случае, многие из нас. Кочарян некоторое время учился в училище гражданской авиации, потом в институте востоковедения. У Артура Макарова вообще очень сложная судьба… Поэтому много разговоров было о жизни, которую мы знали к этому времени достаточно серьёзно.

– А где вы тогда работали?

– Вначале – «на территории», в 62-м отделении милиции на Тишинском рынке, а перед уходом в коллегию адвокатов – на Рижском вокзале. Насчёт «громких» дел я особенно похвастаться не могу, но дела были всякие… Ребята многие знали, и Володя – тоже. А было одно дело, в котором ребята участвовали. Мне надо было задержать такого Лапчева Женю – он скрывался. И мы его задержали вместе с Левой Кочаряном. Взяли в Электрическом переулке, прямо на улице. Был там такой знаменитый дом.

– Первые песни Высоцкого – уличные, дворовые. Как вы думаете, почему они были именно такими?

– Я не думаю, что они были именно такими потому только, что Толя Утевский и я работали в уголовном розыске. Хотя в первых Володиных песнях всё из наших разговоров, из нашего быта, из нашей жизни.

Во-первых, тогда была мода – многие пели такие песни. А ещё этот уголовный мир в нашей стране обладал какой-то притягательностью. Помню, что Володя этим интересовался. Я ему рассказывал про одну женщину, которую хорошо знал, про женщину из этого мира. Рассказывал, как она ездила в Магадан, на Колыму – прошла по тюрьмам… Володя интересовался языком, особым языком этого мира, и что могли, мы ему рассказывали.

– Вы помните сам процесс записи первых песен?

– Первым его стал записывать Лёва Кочарян. У него был старенький магнитофон «Днепр». Лёва подкладывал под микрофон книги, усаживал Володю, и они начинали записывать. Лёва делал всё, чтобы лучше получалось. И Володя тоже очень серьёзно готовился… В общем, это всегда был очень серьёзный процесс, почти как в студии.

– А вы видели Высоцкого работающим, то есть, когда он писал ручкой по белому листу бумаги?

– Нет. За исключением, пожалуй, одного случая… Я заехал за ним, Володя жил тогда у своей мамы, где-то на Профсоюзной. Я приехал, Володя мне открыл и говорит:

– Извини, мне надо дописать…

Беловой автограф песни «Большой Каретный»

И вот он при мне стал что-то писать, дописывал прямо на ходу. Я помню, что он был очень весёлый:

– Ну всё, ну сейчас…

Но это было уже позже.

– А что вам запомнилось с самых ранних лет?

– Запомнился такой случай. В 60-м году лежал я в госпитале, на Петровке. На последнем этаже поликлиники МВД было такое отделение… Это, очевидно, сентябрь или октябрь. Моё заболевание связано было с печенью, и жена приносила мне очень много винограда. А ребята приходили совершенно голодные и съедали весь этот виноград. Володя наелся винограда и пел для меня, правда, не в палате, а на балконе. Сбежались люди и слушали Володю.

– Ваше отношение к первым песням Высоцкого?

– Может быть, это не очень скромно, но я Володю оценил чуть ли не одним из самых первых. Я не только его ценил, но и отстаивал… Однажды мы собрались у Артура Макарова – он тогда жил на Звёздном – и сидели на кухне… Я помню, что Артур и Андрей Тарковский Володю немного зажимали, а я всегда говорил:

– Да у него все хорошо, не надо лучше! Уже! У, здорово!

Артур и Андрей говорили:

– Вот ты всегда споришь. А ведь Володя мог бы куда более серьёзные вещи писать!

Левон Кочерян на съёмках к/ф «Один шанс из тысячи». 1968 г.

И мне кажется, что уже тогда Володя был крупной личностью. Если бы он не состоялся как поэт и певец – хотя этого просто не могло быть, – то он мог бы стать крупным артистом типа Райкина или Казакова, хотя несколько в другом жанре… Уже тогда Володя так здорово работал со словом, так талантливо рассказывал, мог подать самые простые вещи так, что мы все лежали. И мне тогда казалось, что он всё равно станет известным и знаменитым.

– Мне уже говорили, что два человека сразу же оценили первые песни Высоцкого, а кто был второй?

– Кочарян, конечно, Лёва.

– А вы как-то соприкасались с фильмом Кочаряна «Один шанс из тысячи»?

– Что значит соприкасался? При мне писался сценарий. Артур писал его сам, но сценарий дорабатывался, нарабатывался в разговорах. Многие что-то предлагали, особенно Лёва. И всем нам это было очень интересно. Это был первый самостоятельный фильм Кочаряна, поэтому Лёва очень серьёзно относился к этой работе. Лёва предложил мне сняться в фильме в роли немца, а я сказал, что в роли немца сниматься не буду. Принципиально. Но, вообще говоря, я был очень занят в то время. Они все уехали в Одессу, а я остался в Москве.

– В конце 60-х годов в вашей компании уже не было единства?

– Да, у нас произошла такая размолвка… Вначале между Артуром и Лёвой – какая-то меркантильная история… Я остался на стороне Артура, хотя с Лёвой не порывал. А вскоре Лёва заболел, заболел очень серьёзно и знал об этом. Он несколько раз лежал в больнице. Однажды мы приехали к нему с Андреем Тарковским. Лёвка лежал зелёный: он тогда принимал какую-то химию, и цвет лица у него был жёлто-зелёный. Мы были настроены очень решительно: расцеловали, встряхнули – и Лёва немного взбодрился… А потом, в последние дни, он уже никого не хотел видеть.

– Вы, наверное, знаете, что у Высоцкого было какое-то чувство вины перед Кочаряном?

– Чувство вины было… И было, наверное, у всех, и у меня в том числе. Лёва умер, ушёл, а нас рядом не было. Наверное, от этого… Ведь Лёва абсолютно для всех нас был человеком эпохальным. Он очень много значил для каждого из нас, и как-то не верилось, что он может так рано уйти.

– Но Высоцкий ещё до смерти Кочаряна отходил от вашей компании?

– Да, он уже стал более самостоятельным, он был весь в делах. У него пошли спектакли, концерты, и общения стало меньше – просто не хватало времени.

Примерно в это время у нас с ним был один очень интересный случай; театр гастролировал где-то в Прибалтике, кажется, в Риге. И там вдруг возникли какие-то преступления, связанные с изнасилованием, и почему-то дали словесный портрет, похожий на Высоцкого. Не знаю, что там конкретно произошло, но Володя очутился в Москве, пришёл ко мне и вот здесь, в этой комнате, жил два дня. Скорее всего, он просто уехал оттуда, потому что его могли задержать. Задержать и предъявить потерпевшим. А знаете – люди в таких случаях могут и ошибиться сгоряча. И когда Володя пришёл ко мне посоветоваться, я сказал:

– Сиди здесь и никуда не выходи!

А в это время мы вместе с Борисом Скориным наводили справки. В конце концов, мы узнали, что к Володе это никакого отношения не имеет… Вот был такой случай, когда Володя пришёл ко мне за помощью как к знающему человеку. Скорее всего, это было самое начало 70-х годов.

Вольдемар Бруйе (сын Марины Влади) и Владимир Высоцкий рядом с одной из своих BMW – 2500v SST. Москва, Малая Грузинская ул. Август 1975 г.

В это же время была ещё одна встреча. В нашей компании я был одним из первых автомобилистов. С 1955 года у меня был старый «Москвич», за рулём которого побывали многие наши ребята. Володя на машине не ездил, но знал о моем увлечении автомобилями.

И вот однажды, когда у Володи уже был «БМВ», мы встретились прямо на улице. К этому времени мы виделись уже очень редко, буквально два-три раза в год, совпадали в каких-то компаниях. У него давно уже была своя жизнь…

И вот мы с женой едем в «Жигулях», и вдруг сзади нам мигает «БМВ». Я остановился – выходит Володя. Я ему и говорю:

– Ну, у тебя и аппарат, черт возьми! Ничего себе!

– Аппарат как аппарат…

– А здорово бегает?

– А ты садись, попробуй!

И мы на этом «БМВ» мотанули по Бородинскому мосту, развернулись, поехали по набережной в сторону Воробьёвки. И я на этом кусочке сумел получить километров 170! Она, наверное, может и больше.

– Ну как?

– Вообще – ничего… Только у тебя что-то там постукивает.

– Да, я знаю, что-то с коробкой передач…

Вот так он вспомнил, что я ценитель всех этих автомобильных дел.

– А позже вы встречались?

– Да, однажды Володя пел в нашей юридической консультации. Это было в 1972 году. Наши адвокаты просто с ума сошли, когда он спел «Охоту на волков». Вот тогда я в полной мере ощутил величину его славы…

– Кто и как организовал этот концерт?

– Было это так… Заведующая нашей консультацией, Лидия Максимовна Каменева (к сожалению, её уже нет в живых), узнала, что я имею отношение к Высоцкому:

– Юра, ты не мог бы сделать так, чтобы Высоцкий пришёл к нам и попел?

И Володя пришёл… Это было на Фрунзенской набережной, наша консультация и теперь в том же месте… Мы устроили какой-то вечер – тогда ещё было можно с вином, – были самые простые закуски, и Володя просто пел… Поел с нами винегрета и пил только лимонад. А потом многие на него набросились:

– Как бы с вами договориться… А вы не могли бы поехать туда…

Володя ответил:

– Только через Юру.

Да! Он тогда сказал, что начал писать песню «Сегодня в гостях у адвокатов», и прямо там, за столом, начал что-то записывать. Это хорошо помнят все, кто там был, но насколько я знаю, Володя такой песни не написал.

– А как вы узнали про смерть Высоцкого?

– Так получилось, что я в этот день уезжал за границу. Да, это было 25 июля: у нас с женой были визы – мы на своей машине уезжали в Чехословакию. Дело в том, что я заканчивал войну в Чехословакии, в Праге, и решил съездить туда, взглянуть…

Так вот: была виза, и нужно было пересечь границу в точно определённое время. Шла Олимпиада, и все было очень строго. И вдруг позвонил Артур – жуткая совершенно вещь: умер Володя. Но мы должны были уехать – поэтому я не попрощался с Володей. Вот такая история…

И уже после его смерти со мной произошла немного странная история, связанная с Володей… Однажды я приехал в Первую тюрьму, в «Матросскую Тишину». Приехал встретиться с одним своим подзащитным – горели сроки, нужно было срочно подать жалобу. Это была пятница – приёмный день, но мне сказали:

– Сегодня приёма нет, у нас карантин. Иди в кабинет к начальнику тюрьмы…

Вижу, у него на стене висит портрет Высоцкого – такая расхожая фотография, с гитарой, честно говоря, она мне никогда не нравилась. И вот начался разговор, который у нас не получился. Откровенно говоря, я разозлился и просто «послал» этого начальника тюрьмы.

И тут он мне говорит:

– Ах, ты так?! Ну, я тебя проучу! – и к секретарю: – Давай сюда кого-нибудь из персонала! Сейчас мы этого адвоката оформим, будет знать, как здесь ругаться!

Я не выдержал:

– И у тебя, гадина, ещё портрет Высоцкого!

– А ты чего о Высоцком знаешь?

– Я-то знаю, а вот ты ничего не знаешь!

– Ну-ка, погоди чуть-чуть, – сказал он секретарю, – и оказалось, что этот начальник тюрьмы работал в МУРе и даже встречался с Володей. И когда он узнал, что я люблю Высоцкого, и даже имел к нему какое-то отношение, он моментально стал другим человеком:

– Ну, хорошо… Извини, что так получилось.

Он мне выделил специальную камеру, где я и поговорил с моим подзащитным.

– И последний вопрос, который я задаю всем: главная черта характера Высоцкого?

– Знаете, бывают такие люди, которые принимаются целиком, во всём, абсолютно. Вот Володя был именно такой парень. Я не помню никаких его поступков, которые могли кого-нибудь задеть, обидеть… Не то, чтобы его надо было защищать, он очень точно входил и выходил – в любой ситуации.

А главное, по-моему, в нём было чувство справедливости. Он хотел, чтобы всё было по-справедливому, и искренне и честно говорил об этом в своих песнях.

Декабрь 1988 г.