Текст книги "Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции"

Живой город

Понедельник, 11 апреля

Весь второй день Пасхи стая гусей и, само собой, Тумметот летели на Готланд.

Под ними простирался огромный плоский остров. Земля, точно так же, как в Сконе, напоминала лоскутное одеяло, с той только разницей, что луга между пашнями были намного больше. Не было здесь и старинных поместий с украшенными башнями замками и просторными парками.

Гуси решили полететь через Готланд ради Тумметота. Последние два дня он был на себя не похож. Ни улыбки, ни веселого словечка. Не мог ни о чем думать, кроме подводного города. Он никогда не видел ничего прекраснее и величественнее и никак не мог примириться, что ему не удалось этот город спасти. Нильс Хольгерссон, вообще говоря, особой чувствительностью не отличался, но Тумметот – другое дело. Горе Тумметота было глубоким и искренним.

И Акка, и Белый пытались, как могли, утешить мальчика. Они настаивали, что вся история ему приснилась или, может быть, обман зрения сыграл с ним злую шутку, но он стоял на своем. И его спутники начали беспокоиться – с ними летел другой Тумметот. Не тот Тумметот, которого они узнали и полюбили.

И как раз в этот момент вернулась Какси. Шторм унес ее на Готланд, и она облетела чуть не весь остров в поисках своей стаи, пока какая-то ворона не сказала, что видела ее спутников на Овечьем острове.

Когда ей рассказали, что происходит с Тумметотом, Какси всплеснула крыльями:

– Неужели Тумметот так горюет по мертвому городу Винета? Мне кажется, я смогу его утешить. Летите за мной, я покажу Тумметоту одно местечко, и все как рукой снимет.

Гуси попрощались с овцами и теперь летели за Какси на Готланд. Акка даже уступила ей место во главе клина.

Мальчик, несмотря на подавленное настроение, все же поглядывал вниз. Зрелище земли с птичьего полета ему никогда не надоедало.

Казалось, что остров когда-то давным-давно был таким же скалистым и неприступным, как Овечий, только намного, намного больше. Но потом кто-то взял огромную скалку и раскатал его, как тесто. Не то чтобы остров был совсем уж плоским, как пирог, хоть суй в печку; нет, мальчик разглядел кое-где крутые известковые обрывы, утесы, гроты и скалы. Как их называл баран на Овечьем острове? Останцы. Скалистые столбы. Но в основном все же плоский. Суша плавно переходила в море, бесчисленными оттенками голубого и фиолетового напоминавшее размытую акварель.

На Готланде они провели замечательный день. Ласковая весенняя погода, совсем уже набухшие, вот-вот откроются, почки на деревьях, поляны, усыпанные весенними цветами, тяжело покачивающиеся сережки тополей. В маленьких садиках почти при каждом хуторе зеленеет готовящаяся к цветению вишня.

В такую погоду людям трудно усидеть дома. Мальчику показалось, что все заняты играми – не только дети, но и взрослые. Кидают камушки в мишень, подбрасывают мячи, да так высоко, что почти достают до летящей стаи. Всем весело, всех заразило весеннее буйство пробуждающейся природы. И он тоже радовался бы со всеми, если бы мог простить себе легкомыслие, из-за которого прекрасный город погрузился в морскую пучину еще на сто лет.

Но он не мог не признать – все, что он видел, было красиво и волнующе. Дети водили хороводы и пели, на холме расположились солдаты Армии спасения в своих черно-красных мундирах. Они тоже пели, их трубы и валторны сверкали горячим золотом под весенним солнцем. Большая группа из Общества трезвенников направлялась на прогулку – мальчик узнал их по огромным знаменам с золотыми буквами. И эти пели песню за песней. Гуси улетели уже довольно далеко, а их пение все еще было слышно – так громко и самозабвенно осуждали они приверженцев алкоголя.

И много лет спустя, когда заходила речь о Готланде, Нильс Хольгерссон первым делом вспоминал песни, хороводы и сверкание меди в лучах весеннего солнца.

Мальчик поднял глаза и удивился. Оказывается, он так увлекся рассматриванием проносившихся под ними картин, что не заметил, как стая почти пересекла остров и теперь приближается к западному побережью. Перед ними лежало море. Пролив, отделяющий остров от континента, был таким широким, что море казалось безбрежным.

Но удивило его вовсе не море. Море он сто раз видел. Гуси приближались к большому городу. Дело шло к вечеру, они летели на запад, а солнце, как известно, там и садится, на западе. И на фоне светлого заката красовался черный ломкий силуэт большого города с церквами, башнями и высокими домами. В таком освещении город казался не менее роскошным, чем тот, что он видел пасхальной ночью.

Но вблизи оказалось, что город и похож и не похож на тот, возникший из моря. Разница была такой же, как если бы кто-то вырядился в бархат, пурпур и надел все свои украшения, а на другой день явился в лохмотьях. Тот же человек, а узнать трудно.

Когда-то, наверное, и этот город был таким же, как Винета. Он тоже был окружен стеной с порталами и башенками. Но в городе, которому милостивая судьба позволила остаться на земле и жить, как все другие города, башенки стояли без крыш, в порталах не было ворот, не было ни стражников, ни рыцарей. Вся роскошь, весь блеск, все богатство исчезли, растаяли, остались только серые оголенные руины.

Пролетая уже над самим городом, мальчик заметил, что застроен он в основном маленькими скромными домишками. Кое-где остались старые высокие здания и церкви, но только как напоминание о давно ушедшем времени. Грубо оштукатуренные, украшения на фасадах если когда-то и существовали, давно исчезли – ни скульптур в нишах, ни мраморных инкрустаций. У многих даже крыш нет, черно зияют пустые глазницы выбитых окон, своды обвалились, на разбитом каменном полу пробивается трава, стены заросли плющом. Но теперь-то мальчик знал, как все это выглядело когда-то: золотой крест, златокованый алтарь, барельефы и фрески на стенах, священники в золотых сутанах.

Он смотрел на пустые улицы и представлял, какая жизнь кипела здесь раньше. Как толпились у купеческих прилавков богато одетые, добродушные горожане, как работали искусные ремесленники.

И настолько Тумметот был одержим видением города-призрака, что даже не заметил, что и этот живой город примечателен и красив. Он не заметил на окраинах прелестные хижины с черными стенами и белыми углами, с красной геранью за чисто вымытыми окнами, не заметил красивые сады и аллеи, не оценил красоту величественных, опутанных плетьми плюща руин. Он не заметил вообще ничего хорошего в этом городе. Потому что перед внутренним его взором по-прежнему стоял город-призрак невиданной, неземной красоты.

Гуси сделали два больших круга, чтобы дать Тумметоту возможность рассмотреть все как следует, и сели на полу одной из разрушенных церквей. Здесь, как решила Акка, они проведут эту ночь.

Гуси уже встали в позу поудобнее, потоптались немного для равновесия и уже изготовились сунуть голову под крыло и спать. А Тумметоту не спалось. Он смотрел через пролом в своде церкви на бледно-розовое вечернее небо и думал, что уже, наверное, хватит сокрушаться о своем промахе. Конечно, он мог бы освободить этот роскошный город от проклятия. Не вышло – значит, не вышло. Его вины нет. Он сделал все что мог.

После того, что мальчик увидел сегодня, в голову закралась мысль: а может, оно и к лучшему? Если бы Винета не была наказана за тщеславие, а осталась стоять на суше, как и все остальные города, она бы наверняка не уцелела. Ничто не может противиться времени и войнам. И теперь в ней вместо совершенной, ухоженной красоты и роскоши тоже царило бы запустение, как и здесь. Ни украшенных фасадов, ни гуляющих толп, ни купцов, ни ремесленников.

Все к лучшему, решил мальчик. В пучине моря город может сохранить все свое неувядающее великолепие.

Жалко горожан, но им же лучше. Теперь ему казалось, что, если бы он не отбросил ногой древнюю монетку, если бы купил что-нибудь у этих торговцев, если бы он дал этому прекрасному городу вторую, земную жизнь, он совершил бы непоправимую ошибку.

И сам для себя постановил: про Винету больше не думать.

И ведь многие молодые люди на его месте тоже захотели бы спасти город. Но когда человек стареет, он учится довольствоваться малым. И, конечно, этот город Висбю приносит горожанам куда больше счастья, чем великая, утопающая в роскоши Винета на дне моря.

XV. Смоландская легенда

Вторник, 12 апреля

Гуси без затруднений перелетели широкий пролив между Готландом и материком и приземлились в уезде Чюст. Чюст – довольно примечательное место. Оно никак не может решить, считаться ему морем или сушей. Фьорды глубоко врезались в землю и разделили ее на острова и полуострова. Море оказалось таким настойчивым, что устоять против него могли только горы и пригорки. А вся низина – затоплена водой.

К вечеру стая наконец добралась до гряды пологих холмов между полыхающими закатными красками фьордами. Гуси летели в глубь континента, и маленькие домики на островах постепенно сменялись домами побольше. Чем дальше они летели, тем больше и лучше становились жилища. Появились настоящие усадьбы. Вдоль фьордов высажены рощи, ограждающие от морских ветров пахотные наделы. Почти на всех холмах растут деревья. Мальчик невольно вспомнил Блекинге. Здесь тоже море и суша встречаются спокойно и приветливо, как старые добрые друзья, и хотят показать друг другу все лучшее, что у них есть.

Они выбрали голый, без растительности холм в длинном фьорде, где всегда ночевали гуси. Он, кстати, так и назывался: Госфьерден, Гусиный фьорд. С первого взгляда стало понятно, какие большие успехи сделала весна, пока они были на островах. Листья, правда, еще не распустились, но землю уже покрывал пестрый ковер фиалок, синих и белых подснежников и гусиного лука. Зрелище было трогательное и красивое, но гуси скорее испугались, чем обрадовались.

– Мы слишком долго прохлаждались на юге, – сказала Акка. – Весна в разгаре. Долго отдыхать нет времени. Завтра же летим на север.

Значит, я не увижу Смоланд, подумал мальчик. Нельзя сказать, чтобы это известие его обрадовало. Он слышал очень много рассказов про эти места, и ему хотелось посмотреть все своими глазами.

Прошлым летом, когда мальчик пас гусей недалеко от сахарного завода Юрдберга, он познакомился с двумя бедными детишками родом из Смоланда. Они тоже пасли гусей. А в свободное время дразнили его рассказами про свой несравненный Смоланд.

Впрочем… нельзя сказать, чтобы Оса его дразнила. Она была слишком умна для этого. А вот ее братец, малыш Мате, тот не успокаивался.

– А слышал ли ты, гусиный пастух Нильс, – говорил он многозначительно, – слышал ли ты, откуда появились Сконе и Смоланд? – И тут же начинал рассказывать старинные народные байки. – А вот как. Давно это было, очень давно… когда наш Создатель только-только сотворял землю. Работал на совесть, день и ночь. А тут святой Пер мимо проходил. Посмотрел, как Господь работает, и спрашивает: а что, тяжелая это работа? Не такая уж и легкая, ответил Господь. Постоял-постоял святой Пер, посмотрел – что тут трудного? Одна провинция появляется, потом другая. Завидно стало, захотелось самому попробовать.

«А ты не устал, Создатель? – спрашивает. – Отдохнул бы немного, а я за тебя поработаю».

Но Господь сказал: «Я не уверен, что ты так уж силен в этом деле».

Разозлился святой Пер. Запросто, говорит, могу слепить страны и земли не хуже тебя.

И так случилось, что Господь как раз в это время создавал Смоланд. Еще не все было готово, но выходила у него неописуемо красивая и плодородная земля. И Господь, добрая душа, пожалел святого Пера. Ладно, думает, я уже почти все доделал, тут трудно что-то испортить. И говорит он святому Перу: давай, мол, проверим, кто из нас лучше по этой части. Но ты все-таки начинающий, поэтому вот тебе почти готовая провинция. Досотворяй ее, а я пока займусь чем-нибудь другим.

Святой Пер согласился, и, долго ли, коротко ли, приступили они к работе.

Господь освободил святому Перу местечко и передвинулся поюжнее. Быстренько сделал Сконе, вернулся и спрашивает святого Пера: как, мол, дела?

«Давно закончил», – потер руки святой Пер, и видно было, как он доволен своей работой.

Но сначала пошли они поглядеть на только что сотворенную Господом провинцию Сконе. Что тут сказать? Красивая, плодородная земля, ровная, удобная для вспашки, и даже намека нет на какие-то горы. Видно было – постарался Господь, чтобы люди жили удобно и сытно.

«Хороша земля, ничего не скажешь, – сказал святой Пер, – но и моя не хуже. А может, и лучше».

«Пошли посмотрим», – улыбнулся Создатель.

А на севере и востоке Смоланда уже все было готово, он уже все сотворил, так что святому Перу осталось доделать только юго-запад. Он и доделал.

Господь посмотрел и ужаснулся.

«Что ты насотворял, Пер?!» – воскликнул он.

Святой Пер исходил из убеждения, что ничего нет лучше тепла. Притащил неимоверное количество скал и камней и слепил горы – чем ближе к солнцу, тем лучше, решил он. А по горам размазал плодородную землю – пусть себе сеют и жнут, тут так близко к солнцу, что у них все созреет быстрее, чем на равнине.

И надо же тому случиться: пока Господь показывал святому Перу Сконе, один за другим прошли сильные дожди, и всю почву смыло в море. Когда они вернулись, повсюду торчали голые, мертвые скалы, на которых в лучшем случае могли зацепиться пара-тройка елей, вереск да мох с лишайником. Зато воды было много. Вода заполнила все ущелья, все промежутки между горами, повсюду виднелись озера, речушки, ручьи. Не говоря уже о торфяниках и болотах. И самое обидное, что при таком избытке воды в ущельях в других местах ее вовсе не было. Поля стояли сухие. Только дунет ветер, и к небесам поднимаются облака песка и пыли.

«О чем ты думал, создавая такое безобразие?» – спросил Создатель.

«Я хотел, чтобы в Смоланде было тепло, и поднял землю поближе к солнцу», – оправдался святой Пер.

«Тепла, может, и больше, но больше и ночных холодов, – покачал головой Господь. – Холод, как и тепло, приходит с неба. Боюсь, даже то немногое, что сможет здесь вырасти, погибнет от морозов».

Об этом святой Пер не подумал.

«Что ж, пусть это будет бедная, скованная морозами страна», – подвел итог Создатель…

Тут в разговор вмешалась гусиная пастушка Оса.

– Не так уж все плохо в Смоланде, – сказала она. – Ты совсем забыл, как у нас много плодородных земель. Под Кальмаром, к примеру. Нигде нет такой замечательной земли. Там сплошные пашни, точно как у вас в Сконе. Палку воткни – зацветет.

– За что купил, за то и продаю, – пожал плечами малыш Мате.

– И я от многих слышала – нигде нет такого красивого места, как наш Чюст. Заливы, фьорды, рощи, усадьбы!

– Это да, – сказал Мате. – Что есть, то есть.

– А разве не помнишь, учительница говорила, что во всей Швеции нет прекраснее места, чем у озера Веттерн? Желтые песчаные берега, Йончёпинг с его спичечной фабрикой, Хюскварна с ее промышленностью!

– Это да, – повторил Мате. – Что есть, то есть.

– А дубовые сказочные леса и старинные руины? А реки? Водяные мельницы, лесопилки, мебельные и бумажные фабрики?

Оса перечисляла несравненные достоинства Смоланда, а малыш Мате кивал головой, вроде бы соглашаясь.

– Дурачки вы, дурачки, – вдруг сказал он. – Все твои приманки – в той части Смоланда, которую сотворил сам Господь. Еще до того, как святой Пер напортачил. Там-то все в порядке. Лучше не придумаешь. А вот где потрудился святой Пер, все точно так, как в легенде. И ничего удивительного, что Создатель огорчился. Но святой Пер не смутился, он даже попытался утешить Господа.

«Ну, не убивайся уж так, Создатель, – сказал он. – Я еще успею сотворить народ, который засеет болота и очистит пашни от камней!»

И тут терпение Создателя кончилось.

«Ну уж нет, – сказал он. – Лети в Сконе, земля там замечательная. Вот и создавай сконский народ. А людьми в Смоланде я займусь сам».

И создал Господь смоландцев, и сделал их быстрыми умом, веселыми и усердными. Иначе не выжить в этой недоделанной им стране.

Тут малыш Мате замолчал. И если бы Нильс Хольгерссон последовал его примеру, все бы обошлось как нельзя лучше. На Нильса будто кто-то за язык дернул.

– А кого создал святой Пер?

– А ты как думаешь?

Малыш Мате соорудил такую высокомерную гримасу, что Нильс бросился на него с кулаками. И дело бы кончилось печально, если бы не вмешалась Оса. Она готова была защищать младшего брата, как львица. И Нильс остановился. Связываться с девчонкой – последнее дело, решил он.

Он развернулся, пошел домой и весь день даже думать не хотел про этих смоландских выскочек.

XVI. Вороны

Глиняный горшок

В юго-восточном Смоланде есть уезд под названием Суннербу.

Довольно плоское место. Если посмотреть на него зимой, когда все укрыто снегом, наверняка подумаешь, что под этим белоснежным покровом скрываются вспаханная земля, зеленая озимь и клеверные пастбища, как это обычно и бывает в таких степных районах. Но как только в Суннербу в конце апреля сходит снег, взгляду открывается совсем иное – сухие песчаники, каменные пролысины и бескрайние болота. Возделанные участки тоже есть, но они настолько малы, что даже не стоят разговора. Красные или серые крестьянские хижины прячутся в редких березовых рощах, точно стыдятся показаться людям.

Там, где Суннербу встречается с Халландом, лежит огромный песчаный пустырь, такой большой, что конца не видно. Весь пустырь порос вереском. Чтобы вырастить там что-то другое, пришлось бы выкорчевывать вереск. Неприметный, маленький, с кривыми веточками и сухими, съежившимися листочками кустарничек воображает себя лесом – и ведет себя как лес. Заросли вереска могут тянуться километрами, и любой чужак, попытавшийся затесаться в его компанию, обречен на гибель.

Единственное место, где вереск еще не захватил все позиции, – невысокий каменистый гребень под называньем Вороньи Горки. Тут росли кусты можжевельника, рябины и даже высокие, стройные березы. А в те времена, когда здесь побывал Нильс Хольгерссон в компании диких гусей, здесь стояла маленькая полуразрушенная хижина с крошечным участком пашни. Когда-то здесь жили люди, но потом ушли. Такой маленький надел вряд ли мог их прокормить. И теперь на пахотной земле росли только сорняки.

Те, кто здесь жил когда-то, возможно, не оставили мысль вернуться. Окна аккуратно заколочены, двери закрыты на замок. Но хозяева, видно, торопились и не подумали, что тряпка, которой они заткнули разбитую форточку, – материал не вечный. После нескольких летних дождей тряпка сгнила. Она кое-как держалась, пока ворона не проклевала ней дырку.

Вороньи Горки были не так уж пустынны, как могло показаться с первого взгляда. Здесь гнездилась, что ясно из названия, большая стая ворон. Естественно, вороны жили тут не круглый год. Зимой они улетали, осенью обследовали нивы чуть не во всем Йоталанде, где было полно несжатого зерна, а весной, когда приходило время гнездовья, возвращались сюда, на вересковую пустошь.

Ворону, расклевавшую тряпку в форточке, вернее, того ворона… а еще вернее, самца вороны, потому что ворон – совсем другая птица, звали Гарм Белоперый. Именно это имя родители дали ему при рождении. Но никто его так не называл. Для всех он был Фумле, что, вообще-то, означает недотепа, или даже Фумле-Друмле. А Друмле в переводе с вороньего – растяпа, как будто назвать его просто недотепой показалось недостаточно.

Недотепа-Растяпа Фумле-Друмле был больше и сильнее других ворон, но проку от этого никакого – его поступки были именно такими, каких следовало ожидать от Фумле-Друмле: глупыми и неуместными. Все над ним насмехались, хотя он происходил из весьма знатного рода. Если бы все шло по вороньему закону, он даже должен был стать вожаком всей стаи. Это право с незапамятных времен принадлежало роду Белоперых. Но еще задолго до его рождения в стае произошел военный переворот, и вся власть перешла к жестокому и буйному самцу по имени Винд-Иле, что на вороньем языке означает Носимый Ветром.

Эта смена власти, как и все смены власти, произошла потому, что вороны на Вороньей Горке мечтали о другой жизни.

Многие думают, что если птица называется «ворона», то она и живет так же, как другие вороны.

Это неверно.

Есть стаи, которые ведут исключительно благопристойный образ жизни: едят зерно, червей, гусениц, в крайнем случае позволяют себе полакомиться падалью. Но есть стаи, выбравшие другой путь. И их немало. Это не стаи, а шайки. Шайки разбойников. Нападают на зайчат и мелких птичек. Мало того, грабят каждое попавшееся им на глаза гнездо и поедают яйца с невылупившимися птенцами.

Вожаки династии Белоперых очень строго следили, чтобы вороны племени вели себя достойно. Никто не мог сказать о них ничего плохого.

Но ворон становилось все больше, и почти все страдали от беспросветной нищеты. Не потребовалось много времени, чтобы началась революция. Белоперые были низложены, и к власти пришел Винд-Иле. Всем были известны его преступные наклонности, но он столько наобещал, что его все равно выбрали. Это был завзятый разоритель гнезд и грабитель. Можно было бы сказать, что он чемпион по этой части, если бы его жена, Винд-Кора, не была еще хуже. При их правлении вороны так распустились, что их боялись даже больше, чем ястребов-тетеревятников и филинов.

Фумле-Друмле в стае слова не имел. Все согласились, что он не унаследовал от своих знатных предков ровным счетом ничего и в вожаки не годится. Про него давно бы забыли, если бы он сам время от времени не напоминал о себе какой-нибудь очередной глупостью. Но, может быть, это его и спасало – не будь он таким недотепой-растяпой, Винд-Иле и Винд-Кора ни за что не позволили бы ему остаться в стае. Напоминания о былом величии династии Белоперых были им ни к чему.

Наоборот, вороны с удовольствием брали с собой Фумле-Друмле в свои набеги. Приятно было каждый раз убеждаться, насколько они ловки и умны по сравнению с недотепой Фумле.

И никто из ворон не знал, что именно Фумле-Друмле вытащил тряпку из разбитого окна, и если бы им об этом рассказали, они бы очень удивились и даже, скорее всего, не поверили. Такая храбрость – подойти в одиночку к человеческому жилищу! Ну уж нет, наш Фумле-Друмле на такое не способен.

Мало того, они вообще ничего не знали, что Фумле-Друмле вытащил эту сгнившую тряпку.

А у него были свои причины не распространяться на эту тему. Днем Иле и Кара обращались с ним вполне дружелюбно, но однажды темной ночью, когда вороны уже утихомирились на своих спальных ветвях, на него напала пара ворон, и он чуть не распрощался с жизнью. Еле отбился.

После этого он каждый вечер улетал ночевать в заброшенную лачугу.

И вот как-то в послеполуденный час, когда вороны уже привели в порядок свои гнезда на Вороньих Горках, они сделали удивительное открытие.

Винд-Иле, Фумле-Друмле и еще пара ворон прилетели в большую яму на краю пустыря. Скорее всего, здесь когда-то добывали щебень, но ворон не устраивало такое простое объяснение. Они летали сюда каждый день, перевернули чуть не каждый камешек и каждую песчинку – надо же понять, для чего люди выкопали эту никому не нужную яму. И как раз в этот день обвалилась одна из стен. Среди осыпавшихся камешков и сухой рыжей глины вороны увидели довольно большой глиняный горшок, плотно закрытый деревянной пробкой.

Сколько они ни пытались открыть эту пробку или проклевать дыру в горшке, ничего не вышло.

Вороны собрались вокруг горшка и обсуждали, что еще предпринять.

– Может, спуститься к вам на помощь?

Вороны подняли головы. На краю ямы сидел лис и весело им подмигивал. Красоты этот лис был неописуемой – ярко-рыжий, стройный. Единственный недостаток, который тут же подметили вороны, – у лиса был откушен кончик правого уха.

– Если хочешь помочь, отказываться не станем, – буркнул Винд-Иле, кивнул, и вся стая поднялась в воздух.

Лис спрыгнул в яму, покатал горшок, попробовал открыть лапой, покусал пробку зубами, но и у него ничего не вышло.

– А как ты думаешь, что там, в этом горшке? – крикнул Винд-Иле.

Он сидел на краю ямы и подозрительно наблюдал за лисом.

Лис еще раз катнул горшок по земле и прислушался.

– Серебряные монеты, – сказал он убежденно. – Что же еще?

Это было куда интереснее, чем они ожидали. Вороны выпучили глаза от нетерпения.

Вам, должно быть, это покажется странным, но вороны ничего на свете так не любят, как серебряные монеты. При виде серебряных монет они теряют достоинство.

– Слышите, как гремят? – Лис для убедительности еще раз покатал горшок. – Новенькие, должно быть. Только ума не приложу, как до них добраться. Невозможно…

– Невозможно… невозможно… – приуныли вороны.

А лис в задумчивости потер голову о левую лапу. Ему пришла в голову мысль. Может быть, туповатые вороны помогут ему добраться до его главного обидчика? До мальчишки-недоростка?

– Вообще-то, не так уж и невозможно… Я, во всяком случае, знаю, кто бы мог вам помочь.

– Говори! Говори! – загалдели вороны. Они настолько увлеклись, что одна за другой, забыв про опасность, слетели в яму.

– Скажу, – пообещал лис, – но только на моих условиях.

И рассказал воронам про Тумметота. Если им удастся доставить гнома на пустырь, тот наверняка откроет горшок. Но в качестве вознаграждения за совет он, лис, требует: как только вороны доберутся до своих монеток, мальчишку отдадут ему.

Вороны с легкостью согласились – им вовсе не нужен был этот не то человек, не то гном. Гораздо труднее было разузнать, где находится стая Акки с Кебнекайсе. Там и Тумметот. Где еще ему быть?

Винд-Иле со свитой из пятидесяти ворон поднялись в воздух.

– Скоро вернусь! – каркнул он.

Но шел день за днем, а об экспедиции не было ни слуху ни духу.