Текст книги "Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции"

XVII. Старая крестьянка

Четверг, 14 апреля

Три уставших путника искали место для ночлега. Дорога их пролегала через самую пустынную и нищую часть северного Смоланда, но их это мало смущало. Они были не из тех, кому нужны мягкие перины или грелки в постель.

– Найти бы хоть одно незамерзшее болотце, самое топкое, – сказал один. – Вот было бы здорово… Лис ни за что не решится полезть в такое болото.

– Найти бы хоть одно озерцо, где лед отошел от берегов… Туда лис ни за что не перепрыгнет, – грустно добавил другой.

– Найти бы крутой и скалистый холм, – мечтательно сказал третий. – На такой холм лис ни за что не заберется.

Но не успело зайти солнце, двоих путешественников начал неумолимо одолевать сон. Они буквально с ног валились. А третий пока держался, но беспокойство нарастало с каждой минутой. Приближалась ночь.

«Вот ведь незадача, – думал он. – Занесло нас куда-то… Болота и озера покрыты льдом. Везде уже все растаяло, а здесь, наверное, самое холодное место во всем Смоланде. Весной и не пахнет. Ума не приложу, где же нам заночевать? Если не разыщем такое местечко, завтра от нас одни косточки останутся. Лис Смирре бродит где-то поблизости, и уж он-то такого случая не упустит».

Он уже знал, как Акка выбирает место для ночлега, и огляделся. Ничего подходящего. Вдобавок ко всему пошел колючий мелкий дождь, и с каждой минутой становилось все холоднее. Вскоре он промок насквозь.

Конечно, нам с вами это покажется странным, но путешественники не постучались ни в одну дверь, хотя хутора попадались. Их не привлекали даже маленькие, бедные лачуги на опушке леса, которые обрадовали бы любого заблудившегося в ночи путника. Не будь они так измучены, можно было бы сказать, что сами и виноваты. Почему бы не воспользоваться помощью, которую тебе наверняка предложат в любой из этих лачуг?

Ночь вступила в свои права, стало совершенно темно, хоть глаз выколи, ледяной дождь даже не думал стихать, двое из путников спят на ходу. Надо что-то предпринять, и срочно.

И здесь им попался стоящий на отшибе крошечный хутор. Мало того что он стоял далеко от другого жилья, но по всем признакам и дома никого не было. Ни огонька в окнах, ни дыма из печной трубы. В такую непогоду наверняка бы затопили. И во дворе пусто.

– Будь что будет, – сказал самый маленький путник, тот, который то и дело расталкивал засыпающих товарищей. – Ничего лучшего нам не найти.

Они проковыляли во двор, и, как только остановились под навесом, двое тут же заснули, а третий принялся искать что-нибудь получше – он не умел спать стоя.

Хутор оказался вовсе не таким крошечным. Кроме жилого, и вправду очень маленького домика, был еще и коровник, и небольшая конюшня, а вдоль забора стояли ящики и сарайчики с садовой утварью. Но все равно ощущение бедности и запущенности не оставляло. Серые, заросшие мхом покосившиеся стены, двери на бугристых от ржавчины петлях висят косо и едва не отваливаются. Видно, давным-давно никто не брал в руки молоток, чтобы подправить разваливающиеся постройки.

А вот и коровник. Дверь заперта на крючок, но путник легко поддел этот крючок прутиком. Он с трудом растолкал спящих товарищей и вздохнул с облегчением – здесь они будут в безопасности.

Не успела дверь со скрипом отвориться, как послышалось коровье мычание.

– Наконец-то, хозяйка, – промычала корова. – А я-то думала, останусь сегодня без ужина.

Неутомимый путник замер. Он-то думал, что в коровнике тоже пусто. Глаза немного привыкли к темноте, и он разглядел, что в стойле стоит только одна корова, а по углам жмутся три или четыре курицы.

– Мы бедные путешественники, – сказал он как можно более жалобно. – Нас трое, и мы ищем место, где могли бы переночевать в безопасности. Нас преследует коварный лис. Но… мы и людей побаиваемся. Позвольте нам здесь остаться!

– Ту-ут-то да… а… – грустно промычала корова и очень шумно, по-коровьи, вздохнула. – Стены, конечно, так себе… дует. Щелястые. Но лис в такую щель не пролезет. А из людей одна старушка, ей не то что кого-то ловить, ей бы самой на ногах устоять. А вы-то кто такие?

Корова тяжело повернулась в тесном стойле и уставилась красивыми глазами на нежданных гостей.

– Позвольте представиться. – Мальчик вспомнил, как начинают разговор люди. – Я – Нильс Хольгерссон из Западного Вемменхёга, волшебник превратил меня в гнома. А со мной друзья – белый домашний гусь, с которым я путешествую, и дикая серая гусыня.

– Никто в этих стенах не говорил со мной так вежливо, – одобрительно сказала корова. – Хорошо объяснил, хоть я вас и не вижу в такой темноте. Все поняла. Конечно, вы можете остаться, но, если честно, я бы больше обрадовалась хозяйке с вечерней охапкой сена.

Мальчик с трудом затолкал сонных гусей в коровник и засунул в пустое стойло. Оба, и Белый и Дунфин, мгновенно заснули опять, а скорее всего, даже не просыпались. А себе постелил соломы и лег.

«Наверняка засну как подкошенный», – подумал он.

Но не тут-то было. Бедная корова, так и не дождавшаяся ужина, все время поворачивалась в своем стойле, громко вздыхала и взмыкивала:

– Ах, как я голодна-а… Как я голодна-а…

Мальчик поворачивался на своей соломенной подстилке с одного бока на другой. Под этот припев заснуть не удастся.

Он попробовал вспомнить по порядку, что же произошло за последние дни.

Оса-пастушка и маленький Мате… Надо же было случиться, что он спалил их дом. Не чей-нибудь, а именно их! Он покопался в памяти и вспомнил, как Оса описывала именно такую хижину, низкую, без потолка, и большую вересковую пустошь по соседству.

И опять он кому-то принес несчастье – пришли домой, а дом сгорел. И ночь впереди, и жить им, наверное, негде. Ничего, когда он станет человеком, разыщет способ им помочь и загладить невольную, но все же вину.

А Фумле-Друмле, который спас ему жизнь! Фумле-Друмле только что выбрали предводителем стаи, а его загрыз лис. Мальчик заплакал горькими слезами – и тут он виноват.

Какие тяжелые, страшные дни… Слава богу, Белый и Дунфин его разыскали, иначе и ему пришлось бы плохо.

Белый рассказал: как только в стае заметили, что Тумметот исчез, полетели расспрашивать мелкий звериный народ. И почти сразу выяснилось, что мальчонку похитила стая смоландских ворон. Но это было уже давно, и куда они полетели – никому не ведомо.

Акка приказала гусям разделиться по двое и лететь во всех направлениях, расспрашивать свидетелей и искать следы. Она дала им на поиски два дня. А ровно через два дня, найдут они Тумметота или не найдут, встретимся в северном Смоланде – так сказала Акка.

И сказала где – на вершине горы Таберг, похожей на обрубленную башню. Подробнейшим образом описала дорогу, назвала приметы, и гуси разлетелись в разные стороны.

Белый полетел с Дунфин. Они носились туда и сюда, их подгоняло беспокойство за Тумметота. И совершенно случайно услышали пение дрозда. Тот не мог прийти в себя от негодования – его смертельно оскорбил некий вороний пленник. Они подлетели к обиженному дрозду, и дрозд, ворча, указал им, куда направилась воронья стая. Потом встретили голубя, скворца и селезня. И те тоже с возмущением поведали о хулигане, который набрался нахальства и помешал их любовным ариям.

Вороний пленник – это запомнили все.

Так парочка и долетели до вересковых зарослей.

Как только Тумметот нашелся, Белый и Дунфин помчали со всех сил по указанному Аккой направлению: к горе Таберг. Но сил у них осталось немного, а до горы далеко. Сколько ни вглядывались, даже верхушку этой загадочной горы не удалось различить в быстро сгустившихся сумерках. Дальше лететь они не могли.

«Ничего, с самого утра двинемся в путь. Успеем», – подумал мальчик и зарылся в солому поглубже.

А корова никак не могла успокоиться. Она опять вздохнула, еще шумней, чем прежде, безнадежно толкнула рогами загородку и вдруг обратилась к мальчику:

– Если я правильно поняла, один из моих гостей – гном. Домашний гном. И что это значит? Это значит вот что: все знают, что домашние гномы прекрасно ухаживают за коровами. И это меня радует.

– Чего тебе не хватает?

– Мне не хватает всего, – тихо, с неподдельной грустью сказала корова. – Меня надо подоить, меня надо почистить, мне надо засыпать свежего сена в ясли. Постелить соломы, в конце концо-о-в! – Она внезапно повысила голос. – Матушка приходила на закате, но что-то ей было не по себе. Больна она, что ли… Пошла в дом и не вернулась.

– Мне очень жаль, – сказал мальчик, – но я такой маленький и слабосильный, вряд ли смогу тебе помочь.

– Это большая ошибка, – назидательно произнесла корова. – Ошибка и недооценка. И неверие в собственные силы. Не воображай, что ты такой слабенький. Все гномы, о которых я слышала, могли поднять целый воз сена, и даже… – Она совсем понизила голос. – Я даже слышала ужасную историю, как гном ударом кулака убил большое животное… корову, – добавила она страшным шепотом. – А еще гном, прости господи.

Ну как тут не удержаться от смеха!

– Это, наверное, какая-то другая порода гномов. Что я могу сделать, так это открыть дверь и расстегнуть твой ошейник. Пойдешь и напьешься из лужи. А потом попробую забраться на сеновал и скинуть в ясли сена, сколько смогу… Хотя не уверен, что из этого что-то получится.

– Ну что ж… хоть какая-то помощь.

У него получилось. Когда корова, напившись, вернулась со двора, в яслях лежала большая охапка сена. Она начала жевать и, казалось, забыла про его существование.

Наконец-то можно поспать, решил мальчик. Но не тут-то было. Не успел он забраться поглубже в теплую солому, опять послышалось мычание.

– Я понимаю, что утомила тебя своими просьбами… Даже неудобно обращаться еще с одной.

– Ничего не утомила. Давай свою просьбу. Если смогу – выполню.

– Сходи, пожалуйста, в дом и посмотри, что там с хозяйкой. Боюсь, с ней что-то случилось.

– Ну, уж нет, – сказал мальчик. – Я людям не показываюсь.

– Не хочешь ли ты сказать, что боишься старой больной женщины? Такой отважный, умелый и сравнительно молодой гном? Впрочем, это твое дело. Тебе вовсе не обязательно показываться ей на глаза. Даже в дом заходить не надо. Подойди к двери и посмотри в щелочку.

– Ну, это-то я могу сделать. Но даже нос туда не суну. И не проси.

Мальчик открыл дверь коровника. Ночь стояла – хуже не придумаешь. Ни луны, ни звезд. Воет ветер, идет мелкий, промозглый дождь. Но еще страшнее шесть больших сов. Они примостились на коньке крыши и наперебой жаловались на погоду. Даже слышать их заунывное уханье – и то мороз по коже, а если, не дай бог, одна из них его приметит – тут ему и конец.

Трудно жить всякой мелочи, вроде меня, подумал мальчик. Только и гляди, чтобы не сожрали.

И нельзя сказать, чтобы он был неправ: мелкому народу жить трудно. Его дважды опрокидывало ветром, а один раз занесло в большую лужу, такую глубокую, что он чуть не утонул.

В конце концов мальчуган кое-как вскарабкался по ступенькам крыльца. Дверь закрыта, но в углу небольшой лючок, наверное, для кошки.

Он приподнял люк, заглянул и тут же отпрянул.

На полу лежала старая, совсем седая женщина. Она не шевелилась, а лицо ее было необычно бледного, воскового цвета, словно на него светила невидимая луна.

И он сразу вспомнил: когда умер дедушка, лицо у него было точно таким же. Как будто на него светила луна, хотя дело было днем.

Эта женщина, лежащая на полу в своей хижине, мертва. Смерть подкралась к ней так незаметно, что она даже не успела добраться до постели.

Мальчику стало очень страшно. Мало того что ночь такая жуткая…

Он сломя голову бросился в коровник и рассказал корове, что увидел.

Она перестала жевать сено и подняла голову:

– Вот как. – Из ее больших, выразительных глаз выкатилась слеза. – Значит, померла матушка… И мне скоро конец.

– Найдется, кому о тебе позаботиться, – утешил ее мальчик.

– Ты-то откуда знаешь, гном? Я уже пережила свой век, коровы так долго не живут… Да мне и жить-то не хочется. Зачем жить, если ты никому не нужна… Значит, померла матушка-хозяйка… – повторила она и опустила голову… – Вот оно как…

Мальчику показалось, она задремала, но нет. Корова опять широко открыла глаза. К еде не притрагивалась.

– Так и лежит на голом полу? – вдруг спросила корова.

– Так и лежит.

– У нее привычка такая была: приходит сюда и рассказывает мне все свои горести. Я же все понимаю, хотя ответить, само собой, не могу. А в последние дни все повторяла – боюсь умереть. Одна я, говорит. Некому руки сложить на груди, некому глаза закрыть… Вот чего она боялась! Может быть, ты… может, решишься?

Мальчик промолчал. Он помнил, как хлопотали женщины, когда умер дед. Все это, конечно, надо бы сделать, но… в такую жуткую ночь остаться наедине с покойницей?

Он не сказал «нет», но и не двинулся с места.

Корова многозначительно помолчала, словно бы ждала ответа. Не дождалась и начала рассказывать про свою хозяйку. Матушку, как она ее называла.

Рассказ был долгий.

Сначала про детей, которых вырастила старушка. Дети ей помогали, летом пасли скотину.

– Замечательные были ребята. Веселые, работящие. Уж кому и знать, как не нам, коровам.

И хозяйство было побогаче. Надел побольше. Хотя земля тут, конечно, так себе – мхи до камни. Много не посеешь. Но пастбища – только мечтать. В каждом стойле по корове, и бык был. Сейчас-то бычья клеть пустая, а тогда… так хорошо было, весело. И в доме, и в стойле, и в курятнике… открывала матушка коровник с песней, и вся скотина радовалась.

Но хозяин умер. Дети еще маленькие, так что все на ее плечи. Она, конечно, сильная была, как мужик, и пахала, и урожай собирала – все сама. А по вечерам приходила к нам и плакала от усталости. Потом вспоминала своих детей и вытирала слезы:

«Обойдется. Лишь бы детей поднять. Лишь бы поднять детей».

Но выросли дети, и овладела ими тоска. Уехали искать счастья в далекие страны. Никто не остался ей помогать, наоборот, кое-кто даже успел жениться, и все равно уехали, а малышей оставили на бабушку. И внуки тоже ходили за ней как на веревочке – и на скотный двор, и на выпас, и в поле. Пасли коров, птицу кормили… тоже были как на подбор, веселые и работящие. А по вечерам матушка засыпала в коровнике, прямо над подойником. Но ничего, встряхивалась и опять улыбалась:

«Обойдется. Лишь бы внуков поднять. Лишь бы поднять внуков».

Но вот и внуки выросли и уехали к родителям в дальние страны. Никто оттуда не вернулся.

Осталась она одна.

И ни разу ни слова не сказала. Не просила их остаться. Помню, спрашивала:

«Как ты думаешь, Красавка, надо было их уговаривать? Жить в этой нищете, когда перед ними весь мир? Может, там найдут свое счастье… Здесь, в Смоланде, ничего хорошего их не ждет. Только работа с утра до ночи да нищета».

И уехал последний внук. Из матушки как воздух вышел. Сразу состарилась: согнулась, поседела, ногами стала шаркать, будто ей ходить трудно. И хутор запустила. Не хотела больше работать, а скорее всего, сил не было. Продала коров, быков, оставила одну меня. И то потому, что внуки меня очень любили.

Могла бы нанять батраков, но не хотела видеть чужих людей, раз собственные дети и внуки ее бросили. И даже довольна была, что хутор погибает. Не хотят его унаследовать, и пусть. Сама нищенствовала, еле-еле сводила концы с концами… но ей все равно было. Ей было все равно. Только беспокоилась: а вдруг дети узнают, каково ей приходится здесь одной? Бредет, бывало, по двору и повторяет себе под нос:

«Лишь бы дети не узнали… Лишь бы не узнали дети…»

Не то чтобы они ее забыли, нет. И письма писали, и приглашали к себе, но она не хотела. Не хотела ехать в страну, которая отняла у нее все. Она ее ненавидела, ту страну.

«Глупо, глупо… моим детям там хорошо, а я… я даже посмотреть не хочу, как им там живется».

Пожимала плечами и не трогалась с места.

Она и не думала ни о чем другом, кроме своих детишек. Понимала, почему уехали. Летом ходили мы с ней на выгон. Присядет, бывало, на травку, сложит руки на животе и говорит:

«Сама видишь, Красавка… будь здесь земля получше, они бы и не уехали. Атак – болото… кругом одно болото».

И болото возненавидела. Все повторяла: если бы не это проклятое болото, и дети бы не уехали.

А сегодня еще хуже, чем всегда. Даже подоить меня не осилила. Только рассказала – приходили двое фермеров, хотят купить это болото. Пророем канавы, говорят, осушим, и будет пахотная земля. Матушка и испугалась, и обрадовалась.

«Слышишь, Красавка? Они хотят сажать рожь на болоте. Надо писать детям, пусть возвращаются. Оказывается, можно и здесь прожить…»

И пошла писать письмо детям… А теперь, видишь…

Мальчик не стал дослушивать грустный рассказ коровы Красавки. Он перебежал двор и открыл дверь в хижину, где лежала мертвая старушка.

В хижине было не так уж бедно, как могло показаться из рассказа Красавки. Полно всяких вещей, встречающихся в семьях с родней в Америке. Американское кресло-качалка в углу, на столе пестрая плюшевая скатерть, на постели красивое покрывало. Фотографии детей и внуков в искусно вырезанных рамках. На комоде пара высоких цветочных ваз и подсвечники с толстыми, оплывшими свечами.

Первым делом мальчик зажег свечи. Не потому, что плохо видел, – как вы помните, у него после превращения в гнома появилось ночное зрение, как у совы. А потому, что ему показалось уместным хоть так почтить умершую.

Подошел к старушке, закрыл ей глаза и пригладил легкие седые волосы.

Ему уже не было страшно. Ему было очень жалко несчастную женщину, прожившую такую тяжелую жизнь и окончившую ее в одиночестве и тоске по близким. Может, для нее будет хоть каким-то утешением, если он посидит с ней этой ночью.

Поискал псалтырь и прочитал пару псалмов вполголоса.

Начал было третий, но внезапно остановился. Вспомнил мать и отца.

Подумать только! Как, оказывается, родители тоскуют по своим детям! Так тоскуют, что, если дети их покидают, жизнь для них кончается. А если его родители так же тоскуют по нему?

Мысль была ему приятна, хотя он и не решался поверить. Вряд ли кто-то тоскует по такому, как он.

Вернее, по такому, каким он был. Вряд ли кто тоскует по Нильсу Хольгерссону.

Но, может быть, все еще поправимо.

Он посмотрел еще раз на портреты на стене. Сильные, крепкие мужчины и женщины с серьезными, напряженными лицами. Невесты в белых шалях, господа в шикарных костюмах. Кудрявые девочки в красивых платьях. Они смотрели в никуда, словно ничего не хотели видеть. И уж наверняка не хотели видеть того, что происходит в этой хижине.

– Бедняги, – сказал мальчик вслух. – Ваша мама и бабушка умерла. И вы уже не можете ничего поправить, вы ее бросили, и вам нечем оправдаться. Но моя-то мама жива! – Он замолчал, улыбнулся и кивнул сам себе. – Моя мама жива, – повторил мальчик. – И папа жив, и мама.

XVIII. С Таберга до Хускварны

Пятница, 15 апреля

Мальчик просидел с умершей всю ночь, а потом все же задремал, и приснились ему родители.

Он не узнал их во сне. Седые волосы и лица в глубоких морщинах. – Почему вы так постарели?

– Очень скучали по тебе, Нильс, – отвечает мать.

Он растроган и удивлен, потому что всю жизнь считал, что родители ни о чем так не мечтают, как от него избавиться.

И тут он вздрогнул и проснулся. Вчерашней непогоды как не бывало. Ярко и весело светило солнце, ветер стих. Он нашел в буфете кусочек хлеба, поел, задал корм корове и вывел гусей попастись на травке. Дверь в коровник оставил открытой – Красавка доберется до ближайшего хутора, а там поймут, что с хозяйкой что-то случилось, найдут ее и похоронят.

Не успели три путника подняться в воздух, как сразу увидели на горизонте высокую гору с крутыми, почти вертикальными склонами и плоской, точно обрезанной, верхушкой. Таберг – в точности, как описала Акка. А на самом верху, на плато, стояли и Акка, и Какси, и Кольме, и Вийси, и Кууси, и весь молодняк. Что тут поднялось! Подумать только – Белый и Дунфин нашли Тумметота! Гуси гоготали, хлопали крыльями, некоторые даже подпрыгивали от радости и тут же смущенно оглядывались.

Склоны горы поросли ельником, но плоская верхушка была совершенно голой, и вид отсюда открывался во все стороны. Если посмотреть на восток, на юг или на запад – везде одна и та же картина. Темные неприветливые ельники, болота, скованные льдом озера и серые холмы. Правду говорил малыш Мате – тот, кто создавал эту землю, не особенно старался. Вырубил наспех, как попало, топором, а об отделке даже не подумал. Зато, если посмотреть на север, взгляду открывается совсем другая картина. Этот край создан заботливо и с любовью. Прекрасные, мягкие гряды холмов, дали, извивы рек. И так насколько хватает глаз, до огромного озера Веттерн. Там лед уже сошел, и озеро сияло голубизной, как будто было наполнено не водой, а светом.

Скорее всего, именно Веттерн придавал всему пейзажу такое очарование, потому что его сияние распространялось на всю округу. Рощи, холмы, шпили города Йончёпинг на берегу – все было окутано нежной сиреневатой дымкой. Вот так и должен выглядеть рай, подумал мальчик.

Гуси летели над этой волшебной страной в превосходном настроении. Они все время перекликались между собой, и люди на земле поднимали головы. Не обратить внимание на стройный клин красивых птиц было невозможно, даже если очень захотеть.

И погода! С тех пор как они покинули Сконе, ни разу не было такой замечательной, ласковой весенней погоды. Почти все время, пока летела стая, весна делала свою работу с помощниками: ветром и дождем. А когда наконец просияло солнце, словно напомнив, что оно исчезло не навсегда, люди сообразили, как они истосковались по летнему теплу, по зеленым лесам. И, заметив летящую ровным клином стаю диких гусей, они бросали работу и долго провожали ее взглядами.

Раньше всех увидели гусей шахтеры с Таберга, где добывали руду. Рабочие как раз бурили в скале отверстия, чтобы заложить в гранит взрывчатку, и все, как один, подняли головы и посмотрели в небо.

– Куда вы летите? Куда вы летите? – крикнул самый молодой.

Гуси не поняли вопроса, поэтому мальчуган перегнулся через спину Белого и ответил за них:

– Туда, где нет ни кирки, ни молотка! Ни кирки, ни молотка!

И шахтеры услышали этот крик – и решили, что это кричит их собственная тоска по другой жизни, по жизни, где гуси разговаривают, как люди.

– Возьмите нас с собой! Возьмите нас с собой! – выкрикнул кто-то.

– Не в этом году! Не в этом году! – сложив ладошки рупором, ответил мальчик.

Гуси так и летели над холмами до самого Монашеского озера, Мункшё, и шума от них было, как никогда раньше. Здесь, между этим небольшим озером и огромным Веттерном, расположился Йончёпинг со своими фабриками.

Сначала им попалась бумажная фабрика в Мункшё. Как раз кончился обеденный перерыв, и толпы рабочих тянулись к проходной. Услышав крики гусей, многие подняли головы:

– Куда вы летите? Куда вы летите?

И опять гуси не поняли вопроса, и опять мальчик ответил за них:

– Туда, где нет ни машин, ни котлов!

– Возьмите нас с собой! Возьмите нас с собой!

– Не в этом году! Не в этом году!

Потом они увидели известную во всем мире спичечную фабрику, построенную на самом берегу Веттерна. Огромная, как крепость, с высоченными дымовыми трубами. Во дворе фабрики не было ни души, но у открытых по случаю хорошей погоды окон сидели молоденькие работницы и набивали спичками коробки. Одна из них высунулась в окно и, не выпуская коробок из рук, крикнула:

– Куда вы летите? Куда вы летите?

– В страну, где не нужны ни свечи, ни спички! – крикнул мальчик.

Девушка решила, что ей послышалось, но на всякий случай попросила:

– Возьмите меня с собой!

– Не в этом году, – опять ответил он. – Не в этом году.

К востоку от фабрики располагался сам Йончёпинг. Лучшего места для города не придумать. Берега неширокого, но очень длинного озера Веттерн на западе и востоке представляют собой довольно крутые песчаные откосы, но на юге в откосах образовался большой пролом, наподобие ворот. Через эти ворота легко спуститься к озеру по пологому песчаному берегу. И как раз там, с Монашеским озером за спиной и Веттерном перед глазами, расположился этот замечательный город.

Город, как и озеро, был длинным и узким. Гуси летели над улицами, продолжая выкликать что-то веселое, но в городе никто на их крики не откликнулся. Ничего удивительного – трудно ожидать от городских жителей, чтобы они посреди дня останавливались на улице для бесед с дикими гусями.

Через несколько минут подлетели к больнице. Больные сидели на веранде, наслаждаясь весенним теплом.

– Куда вы летите? Куда вы летите? – крикнул один из них таким слабым голосом, что мальчик еле расслышал.

– Туда, где нет ни горя, ни болезней!

– Возьмите нас с собой! Возьмите нас с собой!

– Не в этом году… Не в этом году…

Теперь под ними был город Хускварна, совсем недалеко от Йончёпинга. Город устроился в долине между невысоких, но довольно крутых гор. На одном из обрывов мальчик заметил небольшой водопад. Фабрики и мастерские лепились к горе, а чуть подальше, в предгорье, стояли дома рабочих с маленькими садиками.

В школе прозвенел колокольчик, и дети высыпали на школьный двор.

– Куда вы летите? Куда вы летите? – закричали они.

– Туда, где нет ни книг, ни домашних заданий!

– Возьмите нас с собой!

– Не в этом году! – привычно ответил мальчик.

Подумал и добавил:

– На следующий год – обязательно!