Текст книги "Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции"

Дикие гуси

Поверить невозможно – он превратился в гнома! Ну, нет, подумал мальчик, скорее всего, я сплю. Проснусь – и опять стану человеком. Надо только немножко подождать.

Он встал перед зеркалом, зажмурился, подождал пару минут и снова открыл глаза в уверенности, что все встанет на свои места. Но нет – как был, так и остался таким же крошкой. Льняные волосы, веснушки, заплатка на кожаных брючках, штопаный чулок – всё его, но он уменьшился раз в пятнадцать.

Стоять у зеркала и ждать, пока вырастешь, довольно глупо. Надо попробовать что-то другое. Лучше всего найти гнома и помириться с ним. Попросить прощения.

Спрыгнул на пол и начал искать. За шкафами, под диваном, за сундуком, даже в печь заглянул и в мышиную норку – ни следа. Гнома как ветром сдуло.

Он искал и искал, начал плакать, клялся, что никогда больше не изменит данному слову, никогда больше не позволит себе такие злые шутки, никогда не заснет над проповедью. Никогда, никогда… он будет послушным, добрым, он будет просто замечательным и образцовым мальчиком, только бы опять стать нормальным.

Никакие обещания не помогали.

Тут он вспомнил. Мать рассказывала: маленький народец часто селится в коровниках. Надо поискать там.

Ему повезло – входная дверь была приоткрыта, иначе ни за что не добраться до дверной ручки.

Дома он, само собой, ходил в чулках. А как теперь выйти на улицу в огромных, чуть не больше его самого, деревянных чоботах? И ахнул: у самого порога стояла пара крошечных деревянных башмачков. Значит, гном позаботился и об этом. Сделал башмачки по размеру.

И ему стало совсем страшно. Значит, это надолго. Значит, гном разозлился всерьез.

На дубовой доске перед входом лениво прыгал воробей. Увидел мальчика, встрепенулся и зачирикал:

– Чив! Чив-чив! Поглядите-ка на гусепаса Нильса! Мальчик-с-пальчик! Нильс Хольгерссон – мальчик-с-пальчик! Тумметот![3]3
  Тумметот – так в известной детской считалке называется большой палец.


[Закрыть] Мальчик-с-пальчик! Коротышка – чив! – Нильс – чив! – Хольгерссон! Тумметот!

На его отчаянное чириканье сбежались и гуси, и куры.

– Ку-ка-ре-ку! – заорал петух. – Так ему и надо! Ку-ка-ре-ку! Будет знать, как дергать меня за гребешок!

– Так-так-так…та-а-ак! – заскрипели куры. – Так тебе и надо. Так-так-та-а-ак!

Гуси сбились в кучку, как заговорщики.

– Кто это сделал? – спрашивали они друг друга и недоуменно мотали шеями. – Кто это сделал?

Мальчику стало очень обидно, и он не сразу сообразил, что именно во всей этой истории самое странное. А самое странное во всей этой истории было вот что: он, оказывается, прекрасно понимал птичий язык!

А когда сообразил, замер. Будто примерз к крыльцу.

«Это потому, что я превратился в гнома. Гномы наверняка понимают, о чем говорят птицы…»

Обиднее всего куриное квохтанье: «Так тебе и надо, так тебе и надо…»

Почему это – «так тебе и надо»?

Он швырнул в них камешек. Будет еще всякий сброд указывать, как ему надо, а как не надо.

Но мальчик забыл, что он уже не тот, кем был раньше! Куры не прыснули в разные стороны, как обычно, а окружили его и назойливо тянули:

– Так-так-та-а-ак тебе и надо! Так-так-та-а-ак тебе и надо!

Хотел было убежать, но куры гнались за ним и верещали так, что он чуть не оглох:

– Куд-куда? Куд-куда? Та-а-ак тебе и надо!

И никуда бы от них не деться, если бы из-за угла не появился домашний кот. Куры увидели кота, притихли и сделали вид, что ищут червяков в размякшей земле.

Мальчик подбежал к коту.

– Привет, Миссе, – сказал он. Постарался, чтобы голос звучал как можно ласковей. – Ты ведь все облазил здесь, на хуторе? Наверняка знаешь, где найти гнома? – Подумал и добавил: – Пожалуйста!

Кот ответил не сразу. Он уселся, устроил хвост поудобнее и долго и внимательно смотрел на мальчика. Большой черный кот с белым фартучком на грудке. Гладкая шерстка глянцево поблескивает под солнцем. Когти втянуты, неподвижные серые глаза с вертикальной щелочкой зрачка. Образцовый домашний кот.

– Допустим, я знаю, где найти гнома, – тихо и певуче сказал Миссе. – Но это вовсе не значит, что я обязан болтать об этом на каждом углу.

– Миссе, милый, ты что, не видишь – он меня заколдовал.

Кот приоткрыл круглые невинные глаза, и в глубине их мелькнула опасная зелень. Но тут же зажмурился, потянулся и насмешливо промурлыкал:

– Значит, ты будешь меня дергать за хвост, а я тебе буду помогать?

Мальчик разозлился. Он совершенно забыл, какой он маленький и беспомощный.

– И еще подергаю, – крикнул он и глазам своим не поверил.

За секунду в коте произошли небывалые перемены. Неужели это тот самый ласковый, уютный зверек, который по вечерам любит греться у печки? Кот в два прыжка настиг его, сбил с ног и прижал к земле. Оскаленная пасть оказалась рядом с горлом.

Острые когти прошли сквозь жилетку как сквозь масло, и он почувствовал боль в груди. Острые клыки щекотали горло.

– Помогите! – закричал мальчик изо всех сил.

Помочь было некому, и он решил, что настал его последний миг.

Но тут кот отпустил лапу и сел.

– Ладно, – прошипел он, – на первый раз хватит. Пожалею тебя ради хозяйки. Но берегись! Попробуй только забыть, кто из нас главный.

И пошел своей дорогой, степенный и кроткий, как будто ничего не произошло.

Мальчик не мог и слова вымолвить от унижения. Проглотил слезы и побежал в коровник, где, по словам матери, чаще всего селится «маленький народец».

У них было всего три коровы, но, когда он появился на пороге, раздалось такое мычание, будто их по меньшей мере тридцать.

– Му-у-у, – сказала Май-Роз, когда мычание немного стихло. – Приятно сознавать, что в мире есть справедливость.

– Му-му, – подтвердили остальные и опять начали мычать наперебой так бестолково, что мальчик не понял ни слова.

Хотел было спросить, не видели ли они гнома, но куда там! Коровы разошлись не на шутку. Они вели себя точно так, как в тот раз, когда он заманил в коровник бродячую собаку. Лягались, мотали головами, гремели колокольчиками, грозно выставляли рога.

– Подойди только, – сказала Май-Роз, – лягну так, что всю жизнь не забудешь.

– Подойди, подойди, – закивала Милашка Лиля, – потанцуешь у меня на рогах.

– Подойди, подойди, – перебила ее Звездочка, – узнаешь, каково мне было, когда ты швырял в меня свои деревянные башмаки.

– И когда ты мне в ухо осу засунул! – взревела Милашка.

Надо же, еще одну обиду припомнила.

Май-Роз – самая старшая и самая умная из коров – возмущалась больше других.

– Иди-ка сюда, – грозно мыкнула она. – Получишь сполна за все подножки, что ты ставил своей матери, когда она шла с молочными бидонами! За все ее слезы, которые она над тобой, негодяем, пролила!

Он начал убеждать коров, что раскаивается, что отныне и всегда будет совершать исключительно добрые и даже образцовые поступки, лишь бы коровы помогли ему разыскать гнома. Но коровы не слушали. Они угрожающе мычали и толкались, перебивая друг друга. Мальчик испугался, не сорвутся ли они с привязи. Нет уж, лучше ноги унести.

Ему стало совсем тошно. Он понял, что никто на хуторе помогать ему не станет… и даже если он найдет гнома, снимет ли тот заклятие?

Это еще неизвестно.

Он забрался на широкий каменный забор, окружавший хутор. Когда-то этот забор сложили, тщательно подгоняя камень к камню, а теперь его и найти-то постороннему человеку нелегко, настолько зарос терном и ежевикой.

Надо подумать, что делать дальше. А если, допустим, ему так и не суждено снова стать человеком? Если он останется гномом на всю жизнь? Вот вернутся отец с матерью из церкви – с ума сойдут от удивления. Да и не только они. Притащатся на него смотреть отовсюду, и из Восточного Вемменхёга, из Скурупа, со всего округа. А может, мать и отец захотят заработать на нем и станут показывать на ярмарке в Чивике?

Его передернуло. О таком даже думать неохота. Лучше, если бы его вообще никто не увидел. Ни один нормального размера человек.

Мальчик был глубоко несчастен. Наверное, никто в целом мире не был так несчастен, как он. Он уже не человек. Чудище. Хотя, наверное, нельзя сказать «чудище» про существо размером в ладонь. Так… недоразумение.

Постепенно до него доходило, что это значит – не быть человеком. Теперь ему все отрезано. Поиграть с другими мальчишками? Забудь. Мало того, он не вправе унаследовать хутор, и даже речи не может быть о том, чтобы завести девушку и жениться.

Он посмотрел на свой дом. Маленькая хижина, каркас из деревянных брусьев заполнен беленой глиной, высокая, крутая соломенная крыша будто прижимает стены к земле. И сарай тоже маленький, и надел такой узкий, что лошадь с трудом разворачивается. И все маленькое – для людей, конечно. Для людей – маленькое. А для него… Для него хватит и дырки под полом в стойле.

У него защипало глаза.

Погода стояла на удивление замечательная. Журчат ручьи, вот-вот распустятся почки, отовсюду доносится веселый птичий щебет.

Но мальчика ничто не радовало. И наверное, ничто уже не обрадует.

Никогда он не видел такого огромного голубого неба, как сегодня. Что ж тут удивительного – пока он был большим, и небо было как небо. А теперь оно просто огромное. И в этом огромном небе то и дело пролетали стаи птиц. Они возвращались с зимовок в южных странах на север, к своим гнездовьям. Стая за стаей. Он и не знал, что это за птицы. Узнал только диких гусей, ведь они всегда летят клином. Впереди один, а за ним, как волны от лодки, расходятся две стройные шеренги.

Гуси летели высоко-высоко, но мальчик все равно слышал их крик:

– Пора в горы! Пора в горы!

Заметили пасущихся во дворе домашних гусей, снизились немного и закричали:

– Летите с нами! Летите с нами в наши горы!

Домашние гуси подняли головы и ответили, как и должны были ответить домашние гуси: достойно и разумно:

– Нам хорошо и тут! Нам хорошо и тут!

Конечно хорошо. Что ж плохого – на хуторе замечательно. Роскошный день, пригревает солнышко, воздух пропитан легкой весенней свежестью. С другой стороны, какое удовольствие, наверное, лететь в таком воздухе!

Молодые гуси беспокоились все больше. Они даже хлопали крыльями и делали короткие пробежки.

– С ума вы сошли? – гоготнула старая гусыня. – Холод и голод – вот что вас ждет. Холод и голод.

И молодежь соглашалась – мы понимаем, понимаем. Холод и голод. Вот что нас ждет. И ничего больше – холод и голод.

Только один молодой гусь не унимался:

– Будет стая, полечу с ними.

И не успел он сказать эти дерзкие слова, в небе появился еще один треугольник:

– Летите с нами в наши горы!

Гусак расправил крылья и побежал. Но ведь он ни разу не пробовал летать по-настоящему! Его занесло в сторону, и он неуклюже свалился на бок.

– Подождите! – крикнул он изо всех сил. – Подождите, я лечу с вами!

И дикие гуси услышали. Они повернулись и сделали круг над хутором – а вдруг этот белый гусь и в самом деле собрался лететь с ними на север?

– Подождите, подождите! – Молодой гусь сделал еще одну попытку взлететь.

Это никуда не годится. Родители будут очень огорчены: придут из церкви, а лучший гусь улетел неизвестно куда.

И Нильс, совершенно забыв, какой он маленький и беспомощный, ринулся со всех ног к статному молодому гусю и обхватил его за шею:

– Никуда ты не полетишь! Только этого не хватало!

Но как раз в этот момент гусак наконец сообразил, как ему удержать равновесие, и взял разгон. Он уже не мог остановиться, чтобы скинуть незваного седока, и, тяжело хлопая непривычными к полету крыльями, поднялся в воздух.

Они взлетели так быстро, что у мальчика закружилась голова, и он просто-напросто не успел расцепить руки, а когда начал соображать, было уже поздно: они были высоко. Прыгнуть – расшибиться насмерть.

Единственное, на что он решился, – перебрался на спину гуся и устроился поудобнее. Но и здесь было не лучше – на скользкой спине между двумя огромными, равномерно поднимающимися и опускающимися крыльями.

И мальчик, чтобы его не сдуло ветром, изо всех сил вцепился в лоснящиеся белоснежные перья.

Лоскутное одеяло

У него так кружилась голова, что он плохо понимал, где он и что происходит. Ветер свистел, будто начался шторм, хотя небо по-прежнему было ярко-голубым, без единого облачка. Он посмотрел направо и налево. Тринадцать гусей летели двойной шеренгой, равномерно, будто по команде, взмахивая крыльями. В глазах рябит, уши заложены, он даже не мог определить, высоко они летят или низко.

Постепенно он немного пришел в себя. Надо прежде всего понять, куда они летят.

Легко сказать! Он был совершенно уверен: если посмотрит вниз, у него тут же закружится голова – и он упадет.

Гуси летели не очень быстро и не очень высоко, чтобы их новый товарищ смог приспособиться к разреженному воздуху. Наконец мальчик заставил себя посмотреть на землю.

Посмотрел – и удивился. Отсюда, с высоты, земля была похожа на бабушкино лоскутное одеяло: разноцветные квадратики, прямоугольники и полоски, большие и маленькие.

И куда же его занесло?

Квадратики, полоски… даже треугольники. Любой формы, только не круглые. И ни одной кривой линии.

– Вот это одеяло, – пробормотал он про себя.

Но гусь, летевший рядом, услышал и усмехнулся.

– Поля и луга, – крикнул он. – Поля и луга.

И только сейчас мальчик сообразил: все эти квадратики, треугольники и полоски не что иное, как плоская сконская земля. Они летели над Сконе. И сразу все стало на свои места. Ярко-зеленые лоскуты – озимая рожь, ее посадили осенью, и она зимовала под снегом. Серожелтые полоски и треугольники – прошлогодняя стерня. Ржавые с прозеленью – пастбища, засеянные клевером, а черные – вспаханная земля. Коричневые квадраты с желтой окантовкой – наверняка буковые рощи, старые деревья еще стоят голые после зимы, а молодая поросль на опушках сохранила пожелтевшие листья. Были и темные участки – хутора. Выложенные каменной плиткой дворы с серыми прямоугольниками домов, крытых потемневшей соломой. Он различил сады, зеленые в середине, где на газонах уже пробивалась молодая трава, и коричневатые по бокам, где кусты и деревья еще не оделись листвой.

И засмеялся – он даже не предполагал, в каком клетчатом мире живет.

Летевший рядом гусь услышал его смех и укоризненно покачал головой:

– Нечего смеяться. Хорошая, плодородная земля. Хорошая, плодородная земля.

И в самом деле, как он может смеяться – он, с кем случилось едва ли не самое страшное, что может случиться с человеком! Не до смеха – он загрустил было, но через секунду опять засмеялся. Подумать только: его земля, та самая земля, на которой он вырос, похожа на старое лоскутное одеяло!

Он постепенно привык к своему положению гусиного наездника. Скорость тоже перестала его пугать. Теперь он мог думать не только о том, как удержаться на гусиной спине. Можно и осмотреться.

Оказывается, в воздухе было несметное количество перелетных птиц, и все направлялись на север. Они перекрикивались и пересвистывались, искали знакомых.

– Пьяввились! Пьяввились!

– Появились! – кричали в ответ гуси.

– Что скажешь про весну?

– Ни-чив-чиво себе весна! Ничего себе весна! Одно название. Листьев еще нет, и вода в озерах холодная.

Теперь они летели над какой-то деревней. Во дворе большого хутора на околице бродили гуси и утки. За ними приглядывал большой разноцветный петух.

– Что за хутор? Что за хутор? – крикнул дикий гусь.

Петух поначалу испугался – не ястреб ли? Втянул голову в шею, повернулся, одним глазом глянул на небо и снова принял маршальскую осанку.

– Хутор называется Малополье. Малополье. Он и в прошлом году так назывался. И в прошлом году тоже!

Хутора в Сконе, как правило, называли по имени хозяина, но петухи этот обычай не признавали. Вместо того чтобы ответить, как полагается: хутор, мол, Пера Матссона или Улы Буссона, – петухи сами придумывали более подходящее, с их точки зрения, название. Те, кто жил на небогатых хуторах или у арендаторов, кричали: Бессемянное! А совсем нищие горько кукарекали: Маложуево!

Большие хутора, те, что побогаче, петухи переименовывали в Урожайное, Яйцегорье или Денежное.

А в господских усадьбах петухи были слишком горды, чтобы придумывать своим роскошным жилищам дурацкие клички. Один выгнул шею и закукарекал так, будто хотел, чтобы его услышали на солнце:

– Это усадьба Дюбека! И в прошлом году была усадьба Дюбека!

А другой петух постарался взять тоном выше:

– Лебяжье! Странно, что не знаете. Все, кто поумнее, знают: Лебяжье. И в прошлом году было Лебяжье!

Удивительно: стая не летела целеустремленно в одном направлении – на север, и только на север. Гуси делали круги над Южной равниной, залетали то туда, то сюда, заглядывали чуть не на каждый хутор. Словно рады были повидать друзей и знакомых.

Стая подлетела к странному месту: несколько больших кирпичных строений с высоченными дымовыми трубами, а вокруг лепятся маленькие домики.

– Юрдберга! Сахарный завод Юрдберга! – орали петухи. – Сахарный завод Юрдберга! Как и в прошлом году!

Мальчик вздрогнул так, что чуть не свалился.

Как же он не узнал! Это же совсем недалеко от их хутора, в прошлом году он даже работал на этом сахарном заводе помощником сторожа. С высоты все выглядит совершенно по-иному.

И подумать только! Óса[4]4
  Ударение на первом слоге – Óса.


[Закрыть] и малыш Мате… Они тогда очень подружились. Оса, как и он, пасла гусей. Интересно, что бы она сказала, если бы увидела, как он летит на гусе.

Мальчик долго оглядывался на Юрдбергу, пока завод не скрылся из виду. Стая пролетела над железнодорожной станцией в Сведале и озером Скабер, потом вернулись к большому монастырю в Берринге. За один-единственный день он узнал Сконе лучше, чем за всю свою жизнь.

Настоящее веселье начиналось, когда дикие гуси замечали домашних собратьев. Тут же снижались и начинали гоготать:

– Пора в горы! Летите с нами! Летите с нами!

Но домашние отвечали:

– Во всей стране зима. Во всей стране зима. Вы поторопились. Возвращайтесь на юг!

Дикие гуси делали круги над ними и кричали:

– Летите с нами! Мы научим вас летать! И плавать!

Гуси спустились еще ниже, так что крылья чуть не задели землю, и тут же вертикально взмыли в небо, как будто их что-то испугало.

– Га! Га! Га! – хохотали они. – Это никакие не гуси! Это не гуси! Это овцы!

С высоты они приняли овец за домашних гусей. Неудивительно, что овцы обиделись. Им предлагают летать! Какое бесстыдство! И плавать!

– Чтоб вас всех перестреляли! – гневно заблеял баран. – Всех до одного! Хорошо бы еще в прошлом году!

Мальчуган умирал со смеху, слыша эту перебранку.

Вдруг вспомнил, в каком отчаянном положении он сам, заплакал, но тут же засмеялся опять – в который раз за этот день!

Он любил бегать, и бегал очень быстро, но никогда в жизни ему не приходилось передвигаться с такой скоростью, как сейчас.

Даже на высоте пахло стряхнувшей зимние оковы землей и немного смолой. Как замечательно, как свежо, как свободно и легко здесь, в воздухе!

Никогда, никогда он даже мечтать не мог, чтобы лететь так высоко над землей. Как будто он улетал от всех горестей и хлопот. Любых горестей и любых хлопот, какие только можно себе представить.

II. Акка с Кебнекаисе

Вечер

Большого белого гуся, отважившегося улететь со стаей диких собратьев, буквально распирало от гордости. Подумать только – он летел наравне с дикими родственниками над огромной Южной равниной, мало того, с удовольствием дразнил домашних птиц.

Наравне-то наравне, но все же не совсем наравне. Как бы ни был он горд и счастлив, в середине дня начал уставать. Пытался дышать глубже, чаще взмахивал крыльями, но постепенно отставал все больше.

Гуси, когда они летят своим красивым клином, смотрят вперед. Поэтому первым заметил непорядок последний гусь в шеренге:

– Акка с Кебнекайсе! Акка с Кебнекайсе!

– Что тебе? – спросила летевшая во главе стаи гусыня.

– Акка с Кебнекайсе! Белый отстает!

– Передай ему: лететь быстро легче, чем лететь медленно, – не оборачиваясь, крикнула предводительница.

Белый гусь попробовал последовать ее совету, и это отняло у него последние силы. Он опустился почти к земле, к аккуратно постриженным кустам ракитника на меже между наделами.

– Акка, Акка, Акка с Кебнекайсе! – уже несколько гусей заметили, как тяжело приходится белому.

– Что вам теперь нужно?

– Белый совсем опустился! Он опустился! Он почти сел!

– Передайте ему: лететь высоко легче, чем лететь низко, – крикнула гусыня, не снижая скорости.

Домашний гусь попробовал подняться повыше, но тут, на высоте, у него перехватило дыхание.

– Акка, Акка!

– Оставьте меня в покое! – раздраженно огрызнулась предводительница.

– Белый падает! Белый падает!

– Если не может лететь с нами, пусть возвращается домой!

Она по-прежнему вела стаю, не снижая скорости и не оглядываясь.

– Ах, так! – возмутился домашний гусь.

Только сейчас он понял, что дикие гуси вовсе не собирались брать его с собой в Лапландию. Они просто-напросто решили над ним подшутить!

И разозлился на себя так, что защелкал клювом. Неужели он такой слабак? Если бы у него осталась хоть капля сил, он бы показал этим бродягам, что и домашние гуси кое на что годятся. И самое обидное – стаю вела сама Акка с Кебнекайсе! Даже на хуторе гуси обсуждали эту знаменитую гусыню. Вроде бы ей не меньше ста лет, и у нее такая слава, что дикие гуси со всей Швеции только и стремятся попасть в ее стаю. И еще говорили: никто так не презирает домашних гусей, как стая Акки с Кебнекайсе. И конечно же именно ей он хотел доказать, что домашние ничем не хуже. А сейчас отставал все больше и размышлял, не вернуться ли ему и в самом деле домой.

И тут коротышка, сидевший у него на спине, вдруг подал голос:

– Мортен, милый, ты же понимаешь, что не долетишь до Лапландии. Ты же никогда раньше не летал! Может, повернешь, пока не поздно?

«Этот вредный мальчишка будет меня учить! – разозлился гусь. – Он намекает, что мне слабо с ними тягаться! Еще посмотрим!»

Больше всего его оскорбило, что его назвали Мортеном. На каждом хуторе в Сконе выбирают самого лучшего гуся и называют Мортеном. Ничего хорошего. Это значит, что его зарежут и съедят в день святого Мортена, которого когда-то гуси якобы выдали своим гоготаньем. Каждый год в ноябре в честь этого святого Мортена едят жареного гуся. В Дании, кажется, тоже существует этот отвратительный обычай. То ли выдали гуси Мортена, то ли не выдали – еще вопрос. А вот о том, что гуси спасли Рим, никто и не вспоминает.

– Скажешь еще слово – полетишь вверх тормашками в первую попавшуюся лужу! – свирепо прошипел гусь.

Ярость прибавила ему сил, он встряхнулся, взмахнул крыльями и полетел наравне с остальными.

Долго он все равно бы не выдержал. Но, на его счастье, солнце начало быстро садиться, а ночью гуси не летают. Не успел Белый оглянуться, как стая, сделав несколько кругов, уже расположилась на берегу озера Вомбшён.

«Наверное, здесь и заночуем», – подумал мальчик и спрыгнул со спины Белого.

Он стоял на узкой береговой полоске. Смотреть на озеро было страшновато: лед потемнел, стал колючим и ноздреватым, с трещинами и промоинами. Но ему недолго осталось – тут и там откалывались от сплошного зимнего ледостава большие льдины, а у берегов между землей и водой тихо чмокала черная и на вид очень холодная вода. Попасть на льдину можно было только по воздуху.

После теплого весеннего дня было особенно неприятно оказаться в жутковатом царстве зимы.

На другой стороне озера открывалась широкая светлая равнина. Там наверняка теплее, но гуси выбрали сосновые посадки. А сосны никак не хотели расставаться с зимой. Снег почти везде сошел, но под деревьями еще лежат неопрятные сугробы, а язычки вытекающей талой воды покрылись хрусткой ледяной коркой.

Ему стало не по себе. Куда он попал? В вечную зиму? Даже закричать захотелось от страха.

К тому же за весь день у него во рту не было ни крошки. А откуда здесь возьмется еда? В марте ничего съедобного нет ни на земле, ни на деревьях. Вообще нигде.

Где взять еду? Кто постелет ему постель, кто уложит спать, кто согреет у огня, если он замерзнет? Кто защитит от диких зверей?

Солнце село. Ледяной мрак накрыл землю, и тысячью змей поползли страхи, а лес наполнили леденящие душу шорохи и вздохи.

Веселье, охватившее его в воздухе, как ветром сдуло. Он понуро посмотрел на товарищей по путешествию – других у него не было.

И заметил, что Белому приходится еще хуже, чем ему. Гусь лежал неподвижно, вытянув шею. У него даже не хватило сил сложить крылья – они бессильно распластались по земле. Из клюва сочилась пена. Можно было подумать, он умирает. Глаза закрыты, дыхание еле слышно.

– Белый, милый! – У мальчика навернулись слезы. – Попробуй хотя бы воды попить. До озера два шага.

Но гусь не шевелился.

Нильс Хольгерссон, вообще говоря, довольно скверно относился к домашним животным, издевался над ними и дразнил. Белого гуся тоже, но теперь он был его единственной надеждой и поддержкой. Даже думать не хочется, что будет, если он его потеряет.

Он начал подталкивать и подтаскивать Белого к воде. Гусак был большой и тяжелый, так что работа, можно сказать, непосильная. Вряд ли бы он справился, если бы мокрую траву не затянуло скользким ледком, и в конце концов мальчик доволок гуся до озера.

Белый соскользнул в озеро головой вперед и несколько мгновений лежал, не шевелясь. Но потом поднял клюв, кое-как сложил крылья, помотал головой, стряхнул попавшую в глаза воду, чихнул и гордо поплыл в заросли тростника и камыша.

Дикие гуси полезли в воду сразу. Они даже не оглянулись на своего неожиданного спутника и тем более на гусиного наездника. Плескались, чистили перья, пощипывали перепревшие за зиму водоросли и бобовник.

Белый внезапно опустил голову в воду и сразу поднял: в клюве у него трепыхался маленький окунь. Он подплыл к берегу и положил мальчику в ноги:

– Спасибо, что помог до воды добраться.

Первый раз за весь день мальчик услышал доброе слово. Он так обрадовался, что хотел обнять гуся за шею, но не решился. И подарку тоже обрадовался, хотя сначала немного испугался – разве можно есть сырую рыбу? Но он был так голоден, что решил попробовать.

Пощупал, на месте ли ножик – он всегда носил его с собой в специальном чехольчике на брючном поясе. Нож был на месте, но и он тоже уменьшился и стал не больше спички.

Все же ему удалось почистить и выпотрошить окунька. Через несколько минут от рыбки остались одни косточки.

Съел – и ужаснулся. Люди не едят сырую рыбу. Значит, он уже не человек – гном. Гном, он и есть гном.

Мальчик даже не обратил внимания: пока он ел, Белый молча стоял рядом. Когда последняя косточка была обсосана, гусь тихо сказал:

– Ты наверняка заметил, что эти задаваки презирают домашнюю птицу.

– Заметил.

– Теперь для меня вопрос чести долететь с ними до Лапландии и доказать, что и домашние гуси не такие уж недотепы.

– До Лапла-андии?..

Он не поверил своим ушам. Хотел возразить, но не посмел.

– Но, боюсь, одному мне не справиться. И я хотел тебя спросить… ты не смог бы полететь со мной?

Мальчик, разумеется, ни о чем другом и думать не хотел, как поскорее вернуться домой. Вопрос его так ошарашил, что он не сразу нашелся что ответить.

– Я-то думал, ты меня считаешь врагом, – пролепетал он наконец.

Но Белый, похоже, уже забыл, что они враги. У гусей короткая память, они не помнят обиды. Белый помнил главное: этот гномик спас ему жизнь.

– Я бы хотел вернуться к маме с папой, – немного осмелел мальчуган.

– А я тебя отвезу к ним. Ближе к осени. Не бойся, не брошу. Доставлю прямо на порог.

А может, не так уж и глупо – не показываться родителям в таком виде… И мальчик хотел было согласиться, как услышал за спиной нестройный шум. Дикие гуси вышли из воды и дружно отряхивались. Привели себя в порядок, выстроились в шеренгу и направились к Белому. Само собой, во главе колонны шла предводительница.

Белому стало не по себе. Он ожидал, что дикие гуси – такие же гуси, как он сам. Что-то вроде близких родственников. В полете он не успел их разглядеть, не до того было. А теперь оказалось, что они совсем другие. Намного меньше, чем он. Недоростки. И ни одного белого! Все серые, с коричневатым отливом. А глаза… Белый даже немного испугался. Глаза светились желтым зловещим огнем, словно где-то там в голове у них полыхал костер. И как они ходят! Белого всегда учили: ходить надо степенно, неторопливо, враскачку и с достоинством. А эти почти бегали. Но больше всего Белого поразили лапы: большие, бугристые, в шрамах и трещинах. Много повидавшие лапы. Им не приходится выбирать, куда ступить. Никто не посыпает им дорожки гравием.

В общем и целом, гуси выглядели довольно аккуратно, но лапы их выдавали. Видно было, диким гусям недешево дается свобода.

Они подошли так быстро, что Белый едва успел шепнуть:

– Отвечай быстро и прямо, только не говори, кто ты такой!

Дикие гуси окружили их и начали кивать, немного оттопыривая крылья. Белый проделал то же самое. Он даже отвесил несколько поклонов и после того, как они закончили. Таков был ритуал приветствия и у домашних гусей, и нарушать его не полагалось: новенький кланяется дольше.

– Хорошо, – сказала предводительница. – Теперь мы хотим услышать, кто вы такие.

– Что обо мне говорить! – Белый слегка наклонил голову. – Вылупился прошлой весной, а осенью меня продали Хольгеру Нильссону в Западный Вемменхёг. Там я и живу.

– Негусто, – сказала Акка с Кебнекайсе. – И как это ты набрался храбрости лететь с нами, с дикими и вольными гусями?

– А вот так и набрался! – Белого, судя по всему, обидела насмешка в ее тоне. – Хочу показать, что мы, домашние, тоже кое на что способны.

– Так покажи!

– Что – покажи?

– Покажи, на что вы способны! Мы уже видели, какой из тебя летун. Но может быть, ты посильнее в других видах спорта? В плавании, к примеру?

– Нет, тут мне нечем похвалиться. – Белый понял, что предводительница решила отправить его домой, и уже не старался произвести на нее впечатление. – Запруду переплывал, да. Но не больше. Не больше. – Подумал и честно добавил: – И запруда маленькая.

– Тогда ты, должно быть, чемпион по бегу?

– Вообще не бегаю. Даже не видел, чтобы домашние гуси бегали. Куда нам бегать?

«Он делает все, чтобы его прогнали», – подумал мальчик.

Белый тоже был уверен, что на этом его путешествие закончилось. И очень удивился, когда предводительница сказала:

– Ты честно и мужественно ответил на мои вопросы. А честный и мужественный гусь может стать хорошим и полезным членом стаи, даже если он не особенно ловок поначалу. Ты можешь остаться с нами еще пару дней. Посмотрим, как дело обернется. Что скажешь?

Белый буквально расцвел:

– Скажу, что очень рад твоему решению.

– А это кто такой? – Предводительница чуть не клюнула мальчика. – Я таких еще не видела.

– Мой товарищ, – сказал Белый. – Он всю жизнь пас гусей на хуторе. Думаю, он может нам пригодиться.

– Ну да, как же, как же! Даже странно – домашнему гусю не иметь с собой пастуха, – усмехнулась Акка. – А как его зовут?