Текст книги "Казус бессмертия"

Глава четвертая

Снаружи кто-то крикнул:

– Эй, там, слушай сюда!

Шенгеле курил самокрутку. Агасфер подошел к выходу и осторожно высунул голову. Долина, перепаханная взрывами, лежала перед ним, как на ладони. Везде беспорядочно бродили овцы. Домик старика, как ни странно, уцелел. Во многих местах лежали туши убитых животных и трупы боевиков. По пастбищу бродило несколько живых людей. Они были одеты в странную, желтоватого цвета, маскировочную форму, и все были безбородыми. Двое стояли возле скалы и, задрав вверх головы, рассматривали вход в пещеру. На поясе каждого из них висел странный короткоствольный автомат с длинной рукояткой. Один был человеком в возрасте, о чем свидетельствовала полностью седая голова, но спортивное телосложение и подтянутый внешний вид говорили о том, что сил в его теле еще предостаточно. Вторым был молодой и худой, как жердь парень. Он-то как раз и кричал.

Заметив высунувшуюся голову Агасфера, они оба тут же присели и подняли оружие, направив стволы на входное отверстие. Молодой крикнул:

– Эй, вы! Выходить по одному! Если нет, бгошу в пещегу гганату! Даю пять минут вгемени!

Голова Агасфера громко расхохоталась и убралась внутрь. Двое внизу недоуменно переглянулись между собой.

Агасфер же, смеясь, подошел к Шенгеле, подобрал лежавшую рядом с ним фляжку и встряхнул ее. Услышав знакомое бульканье, он, радостно открутив колпачок, глотнул изрядную порцию. Затем убрал посудину в карман и весело спросил:

– У вас в тюрьме телевизор был?

– Да, − ответил Шенгеле.

– Советский мультик про Винни-Пуха смотрел?

– Да.

– В одной из серий он поет песенку:

 
«Конец моим страданиям и разочарованиям.
И сразу наступает хорошая погода…»
 

Вот так и у меня. Там внизу люди. По всем признакам – это опять к тебе. Так что, вставай. Пора, а то кинут гранату и неизвестно, что из этого получится. Вдруг наши разорванные тела срастутся между собой?

Представляешь, ты приходишь в себя, а у тебя мое туловище… И кем ты после этого станешь? Еврейским фашистом, что ли? Уму непостижимо!

Он заржал, как лошадь, и пошел к выходу. Шенгеле нехотя поднялся и отправился следом. Они вместе остановились на каменном бортике и посмотрели вниз. Шенгеле, взглянув на двух людей, находившихся у подножия скалы, тут же отвернул голову влево и принялся рассматривать ту часть долины, где остался его шалаш. Ему хватило всего одного взгляда для того, чтобы в седом вооруженном военном узнать своего персонального врага-охотника. Да, это действительно был Макс Ковальски…

Все прошедшие годы он был занят тем, что выслеживал и уничтожал тех, кто приносил горе его соотечественникам. И сейчас он занимался своей работой. Он напал на след известного террориста, участвовавшего несколько лет назад в захвате заложников в одной из стран Индокитая. Тогда среди захваченных людей оказались семеро израильских туристов. Террористы зверски убили всех евреев. Остальных заложников они обменяли на право свободного выхода, и благополучно скрылись в джунглях. Имена всех, причастных к этому делу, спецслужбы узнали быстро. Один из борцов за веру уже больше года ошивался в Чечне, занимаясь своим привычным делом, то есть – воевал с беззащитными людьми, не имеющими возможности дать отпор. Он участвовал в знаменитом рейде, когда несколько тысяч до зубов вооруженных боевиков вторглись в Дагестан. После героической победы над мирными жителями и позорного бегства от федеральных войск (причем бегство осуществлялось под прикрытием заложников, большинство из которых составляли женщины и дети), искомый международный террорист был повышен в ранге и получил в командование собственный отряд в количестве тридцати таких же наемников, как и он сам. Теперь он носил имя – Абу-Шахид, и считался уважаемым полевым командиром.

В освобожденной от коммунистической власти России с еврейским вопросом теперь все было в порядке. Потому «Моссад» достаточно хорошо стал себя чувствовать на постсоветском пространстве. Да и в отношениях с Грузией не было никаких разногласий. Поэтому, получив сведения от агентуры, что вытесняемые федералами террористы начали стягиваться к грузинской границе, Ковальски, возглавлявший небольшой отряд разведчиков, пересек рубеж и, напав на след группы Абу-Шахида, двигался за ней, выискивая возможность для наиболее безопасной ликвидации террористов. Ведь за каждого убитого еврея необходимо обязательно отомстить…

Из тридцати боевиков к этому моменту оставалось в живых не более десятка. Ковальски, следуя позади террористов, уже собирался отдать команду своему отряду и вступить в бой, но русские вертолеты опередили его. Он вовремя приказал своим бойцам залечь на склоне, с которого они спускались, и тем самым сохранил им жизни. Вертолетчики не заметили вторую группу вооруженных людей, спрятавшихся в густой траве, и лихо отработали первую. Теперь разведчики Макса бродили по долине и, собирая останки и ошметки, пытались определить, кто есть кто, и где среди этой требухи сам Абу-Шахид. Ковальски с прикрывавшим его долговязым Семеном Берштейном (в детстве – потомственным одесситом), остался на охране вещмешков, и прочей амуниции, сваленной у подножия одной из скал.

Максу исполнилось сорок пять лет. И хотя он чувствовал себя прекрасно, но понятно было, что этот возраст уже не позволяет скакать по горам и лично гоняться за врагами иудейского народа. Очевидным это было и для руководства. Ковальски неоднократно получал предложения, связанные с переменой характера деятельности. Причем, должности, которые ему предлагались, были достаточно почетными, высокооплачиваемыми и – самое главное – безопасными. Он всегда соглашался с доводами начальников и обещал подумать. И всегда просил направить его на очередное задание, как бы – в последний раз. И всегда при успешно выполненном деле чувствовал гордость за себя и за свой народ.

Вот и сегодня у него было такое чувство, но – если честно – немного омраченное сознанием того, что Абу-Шахида уничтожил не он, и даже не его бойцы. То, что он мертв, стало понятно сразу после отлета русских боевых машин. При такой плотности огня, застигнутые посреди поля боевики, просто физически не смогли бы уцелеть. И это было хорошо. Это радовало. Но досаду вызывало то, что террористы уничтожены не собственными руками.

Как бы там ни было, но оставалось лишь добыть доказательства. Поэтому разведчики и занимались этим. Несколько человек собирали обрывки окровавленной одежды для последующего проведения генетической экспертизы, другие снимали на видеокамеры расположение тел. Ковальски с Берштейном тем временем следили за долиной. Неожиданно Берштейн задергал носом и тихо сказал Максу на идише:

– Где-то рядом курят гашиш.

Ковальски с удивлением взглянул на Семена, принюхался и понял, что тот прав. Они оба принялись усиленно вертеть головами. Наконец, Берштейн указал пальцем вверх и Макс, задрав голову, увидел входное отверстие пещеры, которое не было ими замечено ранее.

– Солнце било с востока, − констатировал Ковальски. – Оно проникало в пещеру и освещало одну из внутренних стен. Поэтому вход казался трещиной. Теперь солнце поднялось выше… А ведь действительно оттуда идет дымок! Ну-ка, крикни по-русски, чтобы выходил, кто там есть.

Семен крикнул…

* * *

Ковальски очень плохо знал русский язык, поэтому командовал Семен.

– Спускаться по одному, − крикнул он. – Лишних движений не пгоизводить!

Первым слез Агасфер. Он тут же вытянулся по стойке «Смирно» и, ехидно улыбаясь, стал глазами нагло пялиться в Макса, справедливо угадав в нем старшего. Вторым подошел Шенгеле. Он встал рядом со стариком и опять отвернул голову влево. Ковальски, взглянув на Агасфера, каким-то безошибочным образом сразу же угадал, к какой народности тот принадлежит. Он спросил на идише:

– Это что за парикмахер так над тобой поработал?

– Вот этот, − ответил старик, указав пальцем на Йозефа.

Шенгеле медленно повернул голову, и его расширенные зрачки впились в лицо Макса. Тот неловко опустил руки, и автомат его вывалился в траву…

Дальше все произошло очень быстро. В руке у Шенгеле оказался нож, и он сделал шаг в сторону Ковальски. Агасфер увидел, как коротко дернулось оружие второго военного и, отпрыгнув в сторону, уже в полете услышал звук автоматной очереди. Мельком он увидел падающее на землю тело Шенгеле и бегущих в их сторону людей. Упав на четвереньки, Агасфер заорал по-русски:

– Не стрелять, вашу мать! Я свой! Еврейский!

Больше никто и не стрелял. Перевернувшись и усевшись на траву, старик огляделся.

Вокруг них жидким кольцом стояло около десятка человек в военной форме. Оружие их было нацелено на Агасфера. Тощий картавый переводчик стоял с поднятой вверх рукой. Ковальски в какой-то непонятной прострации смотрел на распростертое у его ног тело Шенгеле с разорванной пулями грудью. Наконец, он очнулся, подал команду: «Не стрелять», и склонился над Шенгеле. Приложив руку к его шее, он вздохнул безнадежно, поднял нож и обернулся к Агасферу. Тот, пользуясь случаем, как раз хлебнул из фляги и вытирал рукой губы. Отдышавшись, он неожиданно раскрыл рот и пропел густым басом:

– Прими, Господи, душу раба твоея… Если она у него быти еси…

Ковальски спросил у Берштейна:

– Что он поет?

– Что-то церковное, − ответил тот.

– Он что, издевается?

– Похоже на это.

Ковальски дал команду подчиненным заниматься своим делом, уселся на корточки напротив Агасфера и спросил на идише:

– Ты знал, кто это такой? – он указал ножом на тело Шенгеле.

– Конечно, − осклабился старик, перейдя на тот же язык.

– Да ты, я смотрю, пьян?

– Да ты, я смотрю, догадлив, − нагло ответил Агасфер.

Ковальски, осмотрев нож, прочитал на нем надпись, выведенную арабской вязью, и спросил:

– Ты знаешь, что здесь написано?

– Да, − ответил Агасфер и помрачнел. – Написано на клинке следующее: «Да буду я сыт иудейской кровью».

– Ты знаешь арабский? – удивился Макс.

– Не только, − усмехнулся Агасфер. – Лучше спроси, какой язык я не знаю.

– Ты ашкенази или сефард?

– Никогда не задумывался над этим вопросом. Скорее всего, я – просто еврей. Хотя, может, помесь? Нет, наверное, перечисленные тобой разновидности – помесь по сравнению со мной.

– И что ты здесь делаешь? Находишься в рабстве?

– Нет, я работаю свыше двадцати лет наемным пастухом.

– Странно, − Ковальски подозрительно взглянул на Агасфера. – Откуда у него этот нож?

– Несколько месяцев назад русские вертолеты расстреляли здесь группу ваххабитов, подобную уничтоженной сегодня. Он нашел нож и припрятал.

– Ты знал об этом ноже?

– Знал. И не только о ноже. У него еще был припрятан пистолет. Но я предусмотрительно выгреб из него все патроны и утопил их. Пистолет превратился в бесполезную железяку. Так что можешь сказать мне «спасибо», а то валялся бы ты сейчас грудой расстрелянного мяса рядом с ним. – Агасфер кивнул головой на тело Шенгеле.

Ковальски «спасибо» не сказал. Вместо этого он презрительно произнес:

– Получается, что ты, − зная, кто это такой – несколько месяцев был с ним бок о бок? И не попытался его убить?

– Послушай, − вздохнул Агасфер. – Убивать кого-нибудь, я так понимаю, − это твоя работа. А, может даже, и обязанность. Моя же работа – пасти овец. Каждый должен заниматься своим делом. Ты молодой – гоняйся за врагами. Я старый – буду пасти овец.

Макс покачал головой:

– Ты не представляешь, в каком положении я сегодня оказался. Его появление повергло меня в шок! Двадцать лет назад я убил его дважды. Причем, в последний раз я его еще и сжег! Но обгоревший скелет пропал из морга! Невероятно, но выжить после этого нельзя… Надо будет взять образец для экспертизы.

– Я так понимаю, что ты – Макс Ковальски? – спросил Агасфер.

Тот вздрогнул и ответил:

– Это одно из моих оперативных имен. Я пользовался им в Латинской Америке.

– Он мне про тебя рассказывал. То, что это лежит именно его тело – можешь не сомневаться. Интересно другое. Экспертизу чего произвели в 1992 году? Ведь в газетах писали…

Макс сморщился и брезгливо взмахнул рукой:

– Экспертиза – обман. После исчезновения трупа я честно доложил своему руководству о том, что не проконтролировал все до конца. Но он явно не мог выжить! И нигде не был обнаружен. Мы заявили о том, что нашли его могилу. Мировая общественность успокоилась. Но недавно мне сообщили, будто есть сведения, что на самом деле он жив. Прошел слушок, что им занимается КГБ. Я посчитал это чушью. Такой организации давно не существует, а ему на этот момент должно быть девяносто лет. Кем, спрашивается, заниматься? Мешком со старыми костями? Я оказался неправ. Надо же, какая потрясающая живучесть. Если честно, у меня все эти двадцать лет болела душа. Что-то тянуло, выматывало. Своеобразное ощущение не сделанного до конца дела, висящего дамокловым мечом над тобой. Этот мерзавец постоянно мне снился. И я был готов убивать его снова и снова. Но сегодня я растерялся. Я не ожидал…

Ковальски задумчиво вертел в руках нож. Взгляд его стал отсутствующим. Агасфер скрутил «козью ногу», поджег ее, затянулся, и по долине поплыл сладковатый запах. Макс встрепенулся и спросил:

– Чем это воняет?

– Ганджюбасом, − охотно пояснил Агасфер по-русски.

Ковальски сплюнул и поднялся на ноги. Пока они беседовали со стариком, подошли подчиненные Макса. Они доложили, что Абу-Шахид мертв, и труп его находится в расчлененно-взорванном состоянии, как и остальные члены террористической группы. Останки засняты, образцы окровавленной одежды собраны. Можно было уходить. Ковальски дал команду, и один из солдат срезал пропитанный кровью кусок рубашки с груди Шенгеле. Агасфер, вдыхая вонючий дым, с придурковатой улыбочкой наблюдал за действиями военных. Наконец, все было закончено, и Макс сказал старику:

– Можешь пойти с нами. Мы переправим тебя в Израиль. Там ты действительно будешь свободным.

Агасфер покачал головой:

– Спасибо, не надо.

– Почему?

– А что мне там делать? Сидеть в доме престарелых? Или, ты думаешь, меня сразу же назначат банкиром? Там все – такие как я. Куда ни плюнь – одни евреи. Еще и в армии заставят служить. Нет уж. Мне и тут хорошо.

Ковальски презрительно посмотрел на Агасфера и дал команду уходить. Но старик был против. Он громко сказал:

– Минуточку! А этого фашиста вы что, мне оставляете? Этого еще не хватало!

– А зачем нам трупы? – удивился Макс.

Агасфер вдруг понял, что чувство сострадания куда-то улетучилось. И он продолжил:

– Если ты оставишь здесь этот так называемый труп, то в последующем будешь за ним гоняться по всему миру. Причем, не только ты, но твои дети, внуки и правнуки.

– Не понял… – Сказал Ковальски.

– А чего тут понимать? Пойдем со мной.

Агасфер встал на ноги, и неторопливой качающейся походной рэппера подошел к трупу Шенгеле. Макс с Берштейном оказались рядом.

– Вот чего я больше всего не люблю, так это тупость людскую. Ну, неужели нельзя понять, что если какая-то сволочь неоднократно убивается, но не умирает, то, значит, это – далеко не простая сволочь.

Агасфер несильно ткнул носком сапога под ребра Йозефу. Труп вздрогнул, сведенный оскомой рот закрылся, и сквозь зубы вылетел негромкий стон. Теперь автомат вывалился из рук Берштейна.

Агасфер брюзгливо заметил:

– Не армия, а сборище хлюпиков. Надо вам ввести специальную должность − собирателя автоматов.

Ковальски широко открытыми глазами уставился на старика и произнес:

– Но он же мертв…

– Ну да, − подтвердил ехидно Агасфер. – Он – труп. А ты – роза иерихонская.

Как бы в подтверждение этих слов рука Шенгеле медленно поднялась и опустилась на грудь. Прозвучал еще один стон.

Берштейн резким движением подобрал автомат и дернул затвором. Макс крикнул:

– Не стрелять!

Семен опустил ствол вниз. Губы его дрожали. Ковальски спросил:

– Он придет в себя?

– Да, − ответил Агасфер. – Три пулевых отверстия, это так, − тьфу. Через пару часов даже дырок не останется. И мучиться сильно не будет. Часа через три пойдет своим ходом, если пинками подгонять.

У Макса глаза засверкали странным блеском. Он принялся отдавать распоряжения. Солдаты рассыпались по долине и залегли за валунами. Возле постепенно приходящего в себя Шенгеле остался Берштейн. Агасфер, собиравшийся приложиться к фляжке, обнаружил, что она пуста. Он направился к своему домику. Ковальски пошел следом.

Зайдя внутрь, Агасфер поставил на стол фляжку стоймя, зажал ее двумя сковородками (чтоб не упала), и – без всякой лейки – ювелирно наполнил посудину из канистры. Стоявший в проеме двери Ковальски, покачал головой и спросил:

– Где ж ты здесь берешь алкоголь и гашиш?

– Работодатели предоставляют. Так сказать – по условиям заключенного контракта.

Агасфер тяпнул водки и уселся на кровать. Макс, продолжая стоять, заметил:

– Странные у тебя взаимоотношения с мусульманами. Но все равно, ты – раб.

Старик спокойно ответил:

– Я-то как раз – не раб. Это вы – рабы. Рабы самих себя. Рабы системы, заставляющей жить так, как вы живете. Системы, толкающей мстить за убитых соплеменников, карать за злодеяния, совершенные против своего народа… Может быть, лучше научиться жить так, чтобы вас не убивали по национальному признаку? Не били только за то, что вы – евреи? Может, если это случится когда-нибудь, в этом и будет заключаться настоящая свобода?

Ковальски заметил:

– Ты рассуждаешь не как еврей…

– Я уже давно не еврей, − произнес печально Агасфер. – Я уже давно Бог знает кто… Я живу так, чтобы не причинять никому вреда. Но меня все равно убивают. В-основном, по национальному признаку. Это потому, что о единицах судят по их сумме. И вас убивают, и будут убивать до тех пор, пока вы не научитесь жить по-другому… А сейчас вы – рабы. Вы мстите. И месть эта стала бесконечной. Это – вечное рабство. Если, конечно, ничего не изменится в головах. А начинать что-либо менять надо с себя…

Макс зашел в домик, уселся на табурет и, пристально глядя на старика, спросил:

– Кто ты?

– Агасфер, − ответил тот.

Ковальски удивился:

– Это твое настоящее имя?

– И имя и жизнь…

– Насколько я помню, легенда о Вечном Жиде придумана христианами. Агасфер – мифическая личность, и никогда на самом деле не существовал. Как, впрочем, и Христос.

– Да. Я – мифическая личность. И никакого Иисуса не толкал. Ты – пьян, а я – нет. С чем тебя и поздравляю.

Ковальски проглотил подступивший к горлу комок и пробормотал:

– Куда я попал?

– В долину фарса, − серьезно ответил Агасфер.

Он достал стакан, налил в него водки, подвинул его по столу поближе к Максу и, положив рядом кусок лепешки, произнес:

– Выпей.

– Нет, − сказал Ковальски. – На мне лежит ответственность за подчиненных мне молодых солдат. Нам до границы идти около десяти километров. Мало ли на кого нарвемся. Да и здесь оставаться опасно.

– Почему? Местное население уже привыкло к взрывам и стрельбе. До вечера тут вряд ли кто появится.

– Опасно не местное население… Ты лучше скажи, он знал о том, что ты – это ты?

– Конечно. Даже пытался умертвить. Вот так мы и жили.

Агасфер забрал ранее налитую порцию, выпил ее сам, и закусил лепешкой. Он был уже основательно пьян. Ковальски встал. Старик произнес слегка заплетающимся языком:

– Пойду, соберу овец и потом приду попрощаться. Не с вами. Больно вы мне нужны. С ним. Вот ведь как получается. Ведь это я его сдал. Вы бы ушли, считая его дохлым, а он бы очнулся и отправился в Грузию… Знаю, что он – сволочь. А все равно – жалко. Будь проклято это чувство сострадания! Уж он-то этого чувства точно не имеет…

* * *

Через два часа слегка протрезвевший Агасфер подошел к скале и увидел, что отряд уже готов к выходу. Шенгеле был на ногах и с отсутствующим выражением лица стоял в середине шеренги солдат. Ковальски давал последние указания.

Старик остановился перед Йозефом на расстоянии вытянутой руки, взглянул ему в глаза и с искренним состраданием в голосе спросил:

– Йося, водочки на дорожку выпьешь?

Тень промелькнула по лицу Шенгеле, в глазах что-то блеснуло и он, резко выбросив правую ногу вперед, носком сапога врезал Агасферу в пах. Старика сжало в комок и он, присев, с шипением завалился на траву, подтянув ноги к животу. Шенгеле сквозь зубы процедил по-русски:

– Жри свое пойло сам, Иуда.

Никто больше не шевельнулся. Солдаты с интересом смотрели на корчащегося от боли Агасфера, и лишь Ковальски участливо сказал на идише:

– Ты встань на ноги и приседай. Сразу легче станет.

Агасфер, не внимая доброму совету, просто валялся, пока боль не утихла. Наконец, он осторожно встал и сказал, обращаясь к Максу:

– Вот тебе и чувство сострадания. Это ты ему сообщил, что я его сдал? Спасибо тебе за это. Тогда слушай, что я тебе скажу. Этот негодяй двадцать лет назад изобрел некую сыворотку, делающую человека бессмертным. Он вколол ее себе и теперь – неубиваем. Во всем вашем отряде он – самый ценный экземпляр. Его необходимо обязательно доставить в Израиль и выпытать секрет производства эликсира бессмертия. Он в пути будет специально нарываться на пулю, чтобы его в очередной раз убили и бросили или тащили на себе, существенно затруднив поход. А вы не стреляйте. Вы его ножиком в зад колите. Эта процедура прибавит скорости…

Шенгеле громко заявил на идише:

– Уберите от меня этого сумасшедшего еврея.

Солдаты засмеялись. Йозеф обратился к Агасферу по-русски:

– Мое сердце чует, что мы еще встретимся. Может, не скоро, но обязательно. И при других обстоятельствах. Вот тогда я вспомню тебе все…

Ковальски, которому Берштейн перевел речь Шенгеле, подошел к нему вплотную и, четко выговаривая слова, стал их жестко выстреливать изо рта:

– То, о чем ты мечтаешь, не произойдет никогда! Любой ценой мы доставим тебя в Израиль. Там за тебя возьмутся наши врачи. Господь внимает молитвам, и потому ты сделаешь многое для нашего народа. Твое бессмертие станет объектом изучения. Ты будешь умирать много раз, и будешь возвращаться к жизни лишь для того, чтобы снова умереть при очередном опыте. Тебя можно заражать любыми болезнями и следить за их течением, пробуя самые каверзные препараты, испытывая их на тебе. Воистину, мир не знал лучшей лабораторной мыши со времен Создателя. И не имеет значения приговор Нюрнбергского трибунала, согласно которому ты должен быть всего-навсего повешен. Теперь ты испытаешь все, через что прошли твои жертвы. Ты будешь неоднократно биться в агониях, ты будешь страдать от вечных болей, сотрясающих организм при введении противоядий, ты станешь энциклопедией мучений… И пусть к тебе в эти моменты приходят образы тех детей, которые попали в твои лапы. Пусть придут близнецы, которых ты срастил по образу сиамских, и которые умерли от заражения крови, так как ты не удосужился провести операцию в стерильных условиях. И пусть они не были евреями, но они были детьми!

Ковальски, распалившись, начал захлебываться, и речь его стала бессвязной. Он уже кричал:

– Бесконечная смерть будет местью! Сначала ты будешь умирать за каждого из четырех миллионов людей, уничтоженных при твоем участии. Потом – за каждого нациста, избежавшего возмездия. Даже за тех, которые успели сдохнуть до того, как мы смогли их найти… А потом ты будешь страдать за обездоленных родственников, оставшихся без своих близких… А потом за стариков, которых заставили чистить улицы Вены зубными щетками…

Макс больше не мог говорить. Он тяжело дышал и зрачки его, расширившись, превратились в двери ада, готового поглотить его пленника в любую секунду.

Он закрыл глаза, отдышался, и спокойно обобщил:

– Короче, ты ответишь за все и за всех. Если б ты помер тогда − в 1979 году – ничего бы этого не случилось. А теперь станешь козлом отпущения.

– Великим Многоразовым Козлом, − добавил Агасфер и улыбнулся. – Теперь, Йося, еврейский народ будет тебя только благодарить…

Шенгеле, опустив взгляд себе под ноги, молчал. Ковальски дал команду, солдаты повернулись направо, и колонна направилась в сторону выхода из долины. Макс на прощание махнул Агасферу рукой, а тот в ответ старомодно поклонился. Даже когда цепочка, уводившая Шенгеле, скрылась из глаз, он все еще стоял и смотрел ей вслед, беззвучно шевеля губами.