Текст книги "Казус бессмертия"

Глава пятая

В один из вечеров моросил мелкий противный дождь. Они сидели за столом в домике Агасфера. Выпито было уже прилично, и старик рассказывал:

– Где только меня не носило. Чем я только не занимался… А ведь бессмертному ничего не нужно от жизни. Главное он уже имеет. Что еще надо? Богатство? Было и это. Куда его, скажите, девать? Завести дворец, есть, пить, срать… Любить женщин, а когда это надоест – приобщиться к другим видам утех? Скучно. Периодически, для приобретения острых ощущений, прыгать со скалы на камни? Больно. Использовать богатство и ум для того, чтобы осчастливить других? Какой в этом смысл? Чем тогда будет заниматься Бог и его многочисленные проекции и пророки? Да и пошло оно, это человечество, подальше, с его лживым показным состраданием, жадностью и себялюбием. Путешествовать по миру и наслаждаться созерцанием достопримечательностей, восхищаясь произведениями так называемого искусства? Все везде одинаково. Гигантские храмы в разных частях света различаются канонами постройки, но суть их одинакова и служат они везде для одного и того же. Узоры мусульманских живописцев не менее красивы, чем полотна европейских художников, но сделаны для тех же целей, то есть радуют глаз и украшают храмы. Правда, в отличие от мусульман и иудеев, христиане вольно обращаются с божественными образами. Они пишут лики своих святых с кого угодно: со знатных вельмож, крестьян, а бывало – что и с разбойников и проституток. Хотя, если разобраться, то любой средневековый вельможа по степени своего злодейства легко мог переплюнуть целую банду разбойников, а многие титулованные графини творили то, что и в борделе не увидишь. Так что, как говорится, вглядитесь внимательней в полотна Рафаэля или да Винчи…

Поездил и походил я в свое время. И что нового может увидеть путешественник в чужом краю? Новые виды казни и пыток? Боль и смерть везде одинаковы. Зачем ехать, например, в Мексику? Там что, люди живут по-другому? Нет. Там также убивают друг друга ради денег, из-за ревности и ярости, как это делается в Европе, Китае, Австралии и на островах Туамоту. За две тысячи лет мне надоели путешествия, деньги и сама жизнь…

Но деваться было некуда. Прибыл на новое место, осмотрелся. Все вроде бы в порядке, жить можно. Но странная сила начинает тянуть, душа становится неспокойной, и проклятье продолжает действовать, заставляя двигаться дальше. Сколько раз я просил Господа о покое, о возможности остановиться! Тщетно… Но я верил, что когда-нибудь мольбы мои дойдут по назначению, и тогда все изменится. И как-то раз это произошло…

Я подумал, что меня простили. Это случилось в Гранаде. Я остановился там, и выталкивающая сила исчезла. Я сначала не мог в это поверить! Но проходили годы, а мне не хотелось покидать этот чудесный город, и ничто меня не заставляло уходить. Я стал действительно счастлив, и решил, что скоро наступит смерть. И не ошибся.

Реконкиста в Испании завершилась взятием Гранады. Католические король и королева распорядились навести порядок с вероисповеданием. Иноверцам в этом государстве отныне не оставалось места. Всем мусульманам и иудеям было предложено принять христианство или выметаться из страны подальше. Фердинанд с Изабеллой не были дураками, и потому установили официальный срок – три месяца (в отличие от твоего садиста-фюрера, не оставившего людям никакого шанса выжить). Снова скитаться я не захотел. А измену Творцу, который меня простил – я посчитал подлостью. Поэтому и отказался стать мараном (крещеным евреем). Монахи попытались силой привести меня к общему знаменателю, но у них не получилось, потому что я умер от пыток. Как я был счастлив это сделать! Очнувшись во рву, заполненном трупами таких же борцов за веру, я понял, что опять жив. Я понял, что меня никто не простил и прощать не собирался! Обо мне просто забыли!

Теперь я мог сколь угодно долго оставаться на одном месте, но умереть был не в силах, как и прежде. И я мечтаю о смерти. В любом ее проявлении. Но я желаю смерти окончательной и бесповоротной! И не хочу никакой реинкарнации.

Кстати, обидевшись на забывчивость Господа, проявленную в отношении меня, попробовал я стать буддистом. Ведь там предлагается нирвана, понятие которой представляет собой величину глубже смерти, что тоже меня устраивает. Но ничего не получилось! Жулики они все, как, впрочем, остальные священнослужители любой из религий. Во время прохождения пути самосовершенствования ни разу не удалось уйти от мысли, что сидящий напротив меня служитель является в первую очередь администратором. И в последнюю очередь тоже. А служители более высоких рангов – администраторы высших порядков. И всегда в голове возникал вопрос, сколько стоят все эти храмовые принадлежности, типа золотых статуэток Будды и прочей драгоценной мишуры. На кой, спрашивается, ляд все это надо самому Будде? Когда я задал этот вопрос ламе (а буддистом я пробовал стать в одном из монастырей Тибета), он ответил, что если меня не отпускают столь мирские мысли, то просветления – а, следовательно, и нирваны – мне не достичь. Когда я покидал монастырь, то, обернувшись, нечаянно встретился глазами с провожавшим меня ламой. Я без труда прочитал его мысль. Она прямо светилась во взгляде: «Еще всяких еврейских морд у меня в монастыре не хватало». И я понял, что даже в Тибете существует еврейский вопрос…

Агасфер плеснул чачи в стаканы. Они выпили, закусили, и Шенгеле сказал:

– Еврейский вопрос заключается в том, что если не будет евреев – не станет и вопроса.

Агасфер постучал себя костяшками пальцев по голове и насмешливо произнес:

– В этой фразе проявляется весь махровый и безграмотный нацистский идиотизм. Как, впрочем, и в расовой теории. Ты не хочешь понять одной простой вещи. Если не будет козла отпущения, грехи переложат на первого же пойманного барана. Закончатся бараны – достанут из загона верблюда, и так – до бесконечности.

– Нет, − не согласился Шенгеле. – Евреи – дело особое.

– Да? – Агасфер задрал брови вверх. – Вот в Турции чихать хотели на еврейский вопрос. Там у них курдов хватает. В суннитских странах, почему-то, во всем виноваты шииты, а в Польше – русские. Примеров – огромное количество. Представь себе, что в мире остались только твои любимые арии. Знаешь, что произойдет? Кто-нибудь объявит себя сверхарием. Тех, кто его поддержит, запишет в этот же разряд, а остальных – просто ариев – обвинит в нечистоте крови, и заставит говно возить, ибо должен же это кто-то делать.

Шенгеле покачал головой и произнес:

– Дело здесь даже не в расовой теории. Как бы я ни не любил иудеев, по моему мнению, в мире существуют только две по-настоящему талантливые нации – германцы и евреи. Я об этом говорил еще в лагере и не скрывал никогда. Но существовать рядом они не могут. Кто-то должен победить. А по поводу фюрера могу пояснить следующее. Если в Испании был дан срок три месяца, то в Германии он составил целых пять лет! Начиная с тридцать третьего года и по десятое ноября тридцать восьмого. Сначала евреев лишили политических прав. Потом запретили заниматься банковской деятельностью. Потом на витринах многих магазинов появились надписи: «Здесь иудеи не обслуживаются». Дальше – больше. В тридцать шестом году на всех улицах появились скамейки с надписями: «Для иудеев». Спустя несколько месяцев – объявления во всех парках: «Вход собакам и иудеям запрещен!». Неужели нельзя было понять, что пора уезжать? В тридцать седьмом начались акции, связанные с расовой гигиеной. За сожительство с немками евреев водили по улицам с плакатами на груди, гласившими: «Я обесчестил немецкую женщину». Но когда государство обязало всех евреев предоставить сведения о доходах и имуществе и создало специальную картотеку?! Самому большому дураку на свете известно, что если власть принялась считать деньги некоторой группы людей, то скоро она их заберет! Где хваленое еврейское чутье? Пять лет фюрер тыкал твой народ носом в выходную дверь! А ты тут про какие-то вшивые три месяца…

Агасфер махнул рукой и произнес с сожалением:

– Тяжелый случай. Ничем из тебя нацистскую дурь не выбить. Если твои соплеменники такие талантливые, пускай станут умнее евреев. Посмотрим, что из этого получится. Я могу сказать, что ошибки свойственны как любому человеку, так и любому народу. И проистекают они от самых простых вещей: глупости, жадности и отсутствия сострадания к другим. Ты что-нибудь слышал о событиях, происходивших в середине семнадцатого века на Украине?

– Это когда казаки уничтожили много евреев? Читал где-то, но уже не помню.

– Ну, насчет количества можно написать все, что угодно. Преувеличения всегда кому-то выгодны. Бывал я там в это время… Тогда я работал в одной венской банковской фирме. Не помню точно, как она называлась. По-моему – «Шницель и сыновья». Или нет… Короче – не важно. По делам этого банкирского дома я изъездил всю Европу, являясь доверенным лицом, развозившим различные бумаги: векселя, закладные и прочие документы. Бывал на Украине. Причем, не раз. И меня всегда поражала одна вещь. В любом небольшом городишке или селе каждый крестьянин, кланяясь, ломал передо мной шапку, хотя не знал, кто я такой. Единственно, в чем он не сомневался, исходя из моей внешности, это в том, что я – еврей. Не имело значения, еду ли я в бричке, или иду пешком. Зато стоило только оглянуться, как в глазах смотрящих мне вслед читалась самая лютая ненависть. И эта ненависть, как оказалось, имела под собой массу оснований.

Еврейских общин было много, и все они платили в казну налоги за данное иудеям право жить в польском королевстве. Взамен им не запрещалось заниматься любым видом коммерческой деятельности. Евреи были банкирами, торговцами, шинкарями и тому подобное. Но самое главное – они принимали участие в так называемой откупной деятельности. Какой-нибудь богатый член общины выкупал право собирать налоги с какого-либо города или местности. Потом перепродавал по частям (естественно, с выгодой для себя) своим родственникам, ну а те, в свою очередь, перепродавали это право другим членам общины, дробя еще сильнее. Вот и получалось, что в любой, даже самой мелкой административной единице Украины за сбором налогов стоял представитель богом избранного народа. И собирались налоги таким образом, чтобы перекрыть последствия большого количества перепродаж, ну и себя, конечно, не забыть. В итоге подданные короля налогов платили гораздо больше, чем полагалось. Плюс, практически, полная монополия на производство спиртных напитков, постепенно прибранная моими соплеменниками к своим рукам. Все бы ничего, но дело коснулось последней инстанции, то есть Бога. Католичество в тех местах существенно притесняло приверженцев византийской конфессии. А исповедовало православие большинство населения Украины.

Панам было все равно, что творится с быдлом (так они называли этих людей). Вот и получилось, что еврей-откупщик за недоимки закрывал церкви, и ключи от них хранил у себя, пока население не погасит долг. Бывали случаи, когда, пользуясь подкупом и лояльностью панских судов, евреи за долги отписывали православные храмы себе, и они становились их имуществом, которое использовалось, как доходное предприятие. То есть, если жители хотели провести службу, они сбрасывались деньгами и шли выкупать на несколько часов ключи у еврея.

Если у иудеев покупка личного места в синагоге считается обычным явлением, то у христиан совсем другие понятия об этом деле. Они так явно с Господом не торгуют. Вот и получилось, что у притесняемого коренного населения отобрали последнее утешение – храм божий. Возникает вопрос: какие чувства люди будут испытывать к тем, кто отбирает все – и материальное, и духовное? Вот и грохнуло! Основная причина бунта, правда, заключалась в других событиях, не имеющих к евреям никакого отношения, но – какая разница?

Агасфер замолчал и принялся свертывать самокрутку. Шенгеле налил в стаканы. Они выпили, и старик спросил:

– Тебе интересно то, о чем я рассказываю?

– Конечно, − ответил Шенгеле. – Мне всегда интересно слушать про то, как евреи получают по заслугам.

Агасфер покачал головой, закурил и продолжил свой рассказ:

– Во время осады Львова я находился в городе. Евреев, кстати, просто так не убивали. Тем более, если войском командовал сам Хмельницкий. Зачем кого-то убивать, если можно продать в рабство тем же татарам или туркам. А можно было потребовать выкуп. С мертвого еврея какая выгода? Никакой. Иудеи могли откупиться. Цена, правда, была огромной. Во Львове жили не одни евреи, но основную часть выкупа внесли именно они. Им пришлось сдавать даже женские украшения и обрядовые принадлежности из синагог для того, чтобы набралась нужная сумма. Зато все остались живы. А вот в Дубно… Ты, случаем, не бывал в Дубно?

– Да. Наша дивизия в сорок первом году после взятия Тернополя была переброшена в район Житомира, и мы проходили через этот убогий городок. Свинарник – свинарником. Но замок там хороший.

– Убогий, не убогий… А замок там действительно неплохой. Особенно для семнадцатого века. Отсидеться можно. Тем более, если враги – всякие голодранцы и легковооруженные казаки. Что паны и сделали. Сами заперлись в замке, а евреев не пустили. Община там была небольшой – несколько сотен человек. И меня туда нелегкая занесла как раз накануне.

Отрядом казаков командовал мелкий военачальник. Зачем ему было требовать выкуп, если можно и так все забрать у беззащитных людей? Что и было сделано. А так как замок не сдавался и был казакам явно не по зубам, то надо было сорвать злость. На ком? Ясное дело – на евреях. Детей и стариков отделили, отвели к реке Икве, и решили утопить. Я, как старик, тоже не избежал этой участи.

Агасфер погасил окурок в пустой банке из-под консервов и, упершись взглядом в стол, стал говорить очень тихо, на пределе слышимости:

– В толпе, впереди меня, стоял маленький мальчик лет семи со своей бабушкой. Они шептались. Старая женщина говорила: «Видишь, маленький, нам повезло. Нам разрешили переплыть речку и уйти. Возле замка она широкая, а здесь – всего двадцать шагов. Надо только сильнее нырнуть, и мы сразу окажемся на середине. А там – совсем немножко останется до того берега». Мальчик отвечал: «Но я не умею плавать». Бабушка говорила: «Ничего страшного. Видишь, казаки привязывают детей к взрослым? Это чтобы они не потерялись, когда взрослые будут плыть. Главное – набрать в грудь побольше воздуха и хорошо нырнуть. Не успеешь оглянуться, как мы будем на том берегу. Ты больше никогда не увидишь этих страшных людей. Ты будешь видеть только добрых и хороших»… «А папа с мамой?». «Они нас обязательно догонят». «Бабушка, я боюсь»! «Не бойся маленький. Все случится быстро. Ты ведь – мужчина. Иисус Навин ничего не боялся. Ты же хотел быть похожим на него»…

Агасфер налил себе сразу полстакана чачи и залпом выпил. Шенгеле сказал:

– Где-то я уже слышал подобный разговор. По-моему, в лагере.

– Жизнь везде одинакова, − произнес печально Агасфер. – Что сейчас, что триста пятьдесят лет назад. От любой войны страдают в первую очередь невинные дети…

– Ой, ли? – жестко спросил Шенгеле. – Эти семилетние мальчики впоследствии вырастают и превращаются в бездушных и безжалостных кредиторов, торгующих ключами от храмов и выгоняющих детей на панель!

Агасфер встрепенулся:

– Дети становятся теми, в кого их превращают родители или другие воспитатели. Возможно, ростовщика, торгующего ключами от церкви, убить и не жалко. Но мальчики и девочки еще не делали этого! А сделают ли?! Ведь все люди разные. И родители тоже разные… Вот ты рассказываешь об Умаре Мансурове. Уже понятно, какой человек из него получится, хотя, может, еще не поздно и, попади он в другое окружение… Вон, старший сын Шамиля, которого зовут Османом, с детства собирал цветные стеклышки и глядел через них на солнце. Никто ему в этом не мешал. А отец даже телескоп небольшой подарил. Теперь он сидит по ночам и рассматривает звезды, обложившись старыми советскими учебниками по астрономии. Думаешь, он станет в последующем кожу с людей сдирать?

– И что было дальше? Тебя утопили?

– Нет, − ответил Агасфер. – Казаки начали связывать стариков и детей, привешивая к связкам большие камни, но потом им это надоело. Сзади их товарищи веселились более интересно, и им хотелось побыстрее присоединиться к развлечению. Поэтому они просто выхватили сабли и посекли всех на куски, а останки выбросили в реку. Мальчику с бабушкой не пришлось нырять… Ну, и мне в том числе.

Агасфер вытер глаза пальцами и закончил рассказ:

– Матерей и девушек на глазах мужчин изнасиловали толпой, а потом рассадили по кольям. После этого мужчин покололи пиками и порубили саблями. Изувеченные женские трупы торчали на кольях еще несколько дней, пока не ушли казаки. Я это видел…

Старик молча налил в стаканы. Они выпили, и Йозеф сказал:

– Вот видишь, везде и всегда ярость людская оборачивается против твоего народа. И, заметь, небезосновательно… У моего отца в родном городе была небольшая мебельная фабрика с магазином. Он производил красивые и добротные изделия. В двадцать девятом году некий Шауэрман открыл в городе большой мебельный магазин, и стал торговать тем же, что и мой отец. Только его товары привозились − черт знает откуда, качество их было хуже, но зато и стоили они на порядок дешевле. Уже через год мой отец еле сводил концы с концами, а Шауэрман открыл еще несколько подобных магазинов в соседних городках.

Агасфер хитро прищурился и сказал:

– А кто мешал твоему отцу сделать то же самое еще раньше? Покупал бы готовую мебель там, где она дешевле, и перепродавал бы ее у себя.

– Дело заключается в обычной немецкой добропорядочности. Мой отец, как честный человек, не мог торговать дерьмом. Ему было нужно, чтобы люди с уважением смотрели на него. Мебель Шауэрмана через несколько лет разваливалась, и все ругали его, − на чем свет стоит. А ему это обстоятельство было – до фонаря. Самое, правда, интересное, что как бы его ни ругали, но покупать новые изделия вместо развалившихся люди все равно шли к нему. Дешевле ведь…

– Ну, и чем закончилось это противостояние?

Шенгеле довольно рассмеялся:

– Известно, чем. В тридцать восьмом году штурмовики резко обанкротили Шауэрмана. Они разгромили его магазины, попутно набив морду, и отправили его в концлагерь. По-моему, в Дахау, но точно не помню. Зато помню, что дела у отца пошли хорошо, и ничего, кроме благодарности, он к штурмовикам не испытывал…

Агасфер заметил:

– Вот она, рыночная экономика по-нацистски.

Шенгеле, улыбаясь, демонстративно развел руками. Агасфер вдруг помрачнел и спросил:

– А правда, что у детей, прибывших в твой лагерь, отбирали игрушки?

– Да, − ответил Шенгеле.

– Зачем?

– Во время войны вся промышленность была переориентирована на выпуск продукции, необходимой фронту. Игрушки там не нужны, поэтому они и не выпускались.

– И что делали с отобранными?

– Распределяли их в немецкие семьи.

Агасфер страдальчески улыбнулся и тихо сказал:

– Вот ведь как… Игрушка, помнившая тепло рук ребенка, находила руки следующего. Выходит, игрушки не могут существовать без детских рук, как клинок не может обойтись без крови…

Он опять налил одному себе, выпил залпом, вытер бороду рукой и тяжелым взглядом уперся в Йозефа. Агасфер был уже основательно пьян и Шенгеле понял, что пора уходить. Он встал, задвинул под стол табурет и сказал:

– Спасибо тебе за угощение, пошел я спать.

– Стой! – крикнул Агасфер. – А правда, что у погибших от твоих опытов детей ты вынимал глаза и прикалывал булавками у себя в кабинете? И коллекция занимала целую стену?!

– Нет, − соврал Шенгеле и вышел из домика.

Часть четвертая

Глава первая

Чечня. Итум-Калинский район. Лето 2000-го года.

В один из теплых дней в конце лета Умар завтрак не принес. Это было неожиданно, так как к хорошему привыкаешь быстро. Доев остатки вчерашнего ужина, Шенгеле выгнал отару. В полдень, встретившись с Агасфером, он поделился с ним новостью, на что услышал ответ:

– Значит, кое-что в селе произошло. Как бы Мансуровы не вернулись. У меня тоже что-то непонятное творится. Шамиль долго не появляется. Уже закончились картошка и лук. Табак на исходе, а самое главное – последняя канистра чачи уже почти выпита. Приходи вечером, добьем ее к черту, а завтра в полдень ты присмотришь за двумя отарами, а я схожу вниз, узнаю, в чем там дело.

Умар появился вечером. Он был весел и опять заносчив. Выложив со стуком на нары миску с кукурузной кашей, он поведал о том, что Иса с Селимом вернулись в селение. Теперь они бойцы специального батальона «Юго-Восток», который является одним из подразделений, сформированных для поддержки новой власти. Служат они правительству Чечни, и защищают мирную жизнь от ваххабитов, террористов и подлых торговцев людьми. Им разрешили ходить с оружием. Они – не простые бойцы. Селим теперь командир отделения. А Иса – целый командир взвода. Их поощрили отпуском. Они приехали и сегодня в селе праздник. Умар также сообщил, что Петра снова будут кормить раз в день, и убежал.

Йозеф кашу с собой брать не стал и пришел к Агасферу с пустыми руками. Раньше, когда его кормили хорошо, он таскал туда мясо и сыр, и было не так обидно появляться в логове еврея. В этот раз он виновато развел руками и сказал старику:

– Извини, но у меня опять ничего нет. Насчет возвращения Мансуровых ты оказался прав. А кашу я брать не стал.

Агасфер рассмеялся. Он уже сам допил чачу и был навеселе. Оказалось, что его никто не забыл. Час назад ему в телеге от Шамиля привезли продукты и – самое главное – канистру пойла.

– Только это уже не чача, − довольно пояснил он. – Теперь будем пить осетинскую водку. Я ее уже попробовал. Она не такая крепкая, как чача, зато воняет меньше и пьется значительно легче. Садись к столу, я уже картошки нажарил. Только стаканы с вилками принеси.

На валуне, заменявшем стол, уже стояли: сковородка с дымящейся, одурительно пахнущей картошкой, и открытая банка кильки в томатном соусе. Лежали почищенные луковицы и разломленные лепешки.

Шенгеле принес из домика вилки и посуду, они уселись за стол, и Агасфер щедро плеснул в стаканы новым напитком. Водка оказалась отличной! Выпив, Агасфер с Шенгеле принялись есть картошку прямо из сковородки. Рыбу накладывали на куски лепешки и получались очень вкусные бутерброды. Узнав, что кильку в томатном соусе русские называют братской могилой, Йозеф долго смеялся, и ужин продолжался в веселом ключе. Наконец, картошка с рыбой были съедены, и Агасфер, сыто отрыгнув, закурил и рассказал про Шамиля:

– Представь себе, все у него уже нормально. В обмен на спокойную жизнь, он заключил сделку с одним из родственников нынешнего главы правительства. Тот организовал акционерное общество под названием «Чечтранснефтегаз». Туда вошли отобранные у бывших бандитов нефтезаводы и скважины. Шамиль включил свое предприятие в эту компанию с правом иметь небольшую часть прибыли, и был назначен, соответственно, его директором. Получилось, что он потерял контроль над предприятием, зато сохранил голову, положение и еще на кусок хлеба с маслом осталось. Причем, кусок далеко не сиротский. А то, что он ранее использовал рабский труд, никого теперь не интересует. Потому что, куда ни копни – у всех рыло в пуху. Я же говорил, что русские добрые. Им, главное, под горячую руку не попадаться. А потом – либо забудут, либо простят. И плевать им на то, что их соплеменников совсем недавно содержали в скотском состоянии, сдирали с них кожу и отрезали им головы. Хотя, скорее всего, такими добрыми их сделал Бог. Если б не это – весь мир был бы уже захвачен ими.

Через час настроение у обоих стало прекрасным. Водка пилась легко, и они как-то неожиданно и быстро опьянели. Агасфер рассказал веселую историю о том, как он собирался съездить в Америку и даже купил билет на пароход, но по пути в порт его насмерть задавила машина. Веселость ситуации заключалась в том, что пароход, на который был куплен билет, назывался «Титаником».

Отсмеявшись, Шенгеле рассказал о том, как один индейский знахарь лечил богатого землевладельца-испанца от преследовавших его каждый вечер жутких приступов мигрени. Дело происходило в Парагвае. Знахарь раз в день приносил испанцу горшок с горячим напитком, сваренным из тайных бабушкиных трав. На вкус отвар был ужасен и запахом обладал отвратительным. Целый месяц землевладелец пил, мучаясь, это пойло, и мигрень, как ни странно, прошла. Пациент заплатил индейцу и попросил раскрыть секрет снадобья. Тот сначала отказывался, но испанец дал денег еще, и знахарь рассказал о составе рецепта. В отвар входили несколько ароматических трав, а основными ингредиентами являлись – коровье дерьмо и моча самого индейца. Землевладелец, после того, как узнал тайну напитка, блевал сутки, не прекращая.

Агасфер, смеясь, спросил:

– Мигрень, хоть, прошла?

– Да, − ответил веселый Шенгеле. – Лет пять после этого, насколько я знаю, его не беспокоили боли, и он с благодарностью отзывался о знахаре и жалел, что так нехорошо с ним обошелся…

– А как он с ним обошелся? – поинтересовался Агасфер.

– Он утопил индейца в сортире, − брякнул Шенгеле и громко расхохотался.

Агасфер подавился лепешкой и закашлялся. Шенгеле с готовностью встал, наклонился и похлопал старика ладонью по спине. Тот пришел в себя и задумчиво сказал:

– Черт, все время забываю, что нахожусь в обществе вурдалака в человеческом обличии…

Шенгеле рассмеялся и заметил:

– Ничего, ничего. Я не обижаюсь. Я давно привык ко всяческим оскорблениям. За пятьдесят с лишним лет чего я только о себе не прочитал.

Агасфер с интересом взглянул на Йозефа и спросил:

– Насколько я помню, – из тех же газет − у тебя ведь был сын?

Этот простой вопрос ударил Шенгеле, как обух. Тело его отшатнулось назад, и он чуть не свалился с камня. Лицо его резко побледнело, и хорошее настроение вмиг улетучилось. Он с подозрением посмотрел на Агасфера, и нехотя ответил:

– Почему был? Он есть. Живет в Германии.

Старик, хитро прищурившись, поинтересовался:

– Я где-то давно читал, что он публично – через средства массовой информации – отрекся от своего отца, и извинился перед человечеством за тебя.

– Я знаю, − мрачно ответил Шенгеле.

– Он, наверное, ненавидит тебя?

– Ну, почему же? Если отца считают исчадием ада, то его слава будет по пятам следовать и за сыном. Лучшее средство от этого – мимикрия. Замаскироваться всяческими высказываниями легче простого. Другое дело – внутренняя поддержка, простыми словами – мысли…

– И ты надеешься, что мыслями он с тобой? – спросил Агасфер удивленно.

– Да, − ответил Шенгеле.

– А если это не так? А если он считает тебя упившимся человеческой кровью мерзавцем, и ненавидит тебя, как любой обычный человек?

Шенгеле вздохнул, принял невозмутимый вид и сообщил:

– Что же из того? В этом и заключается жертвенность. Сильные духом не обращают внимания на удары судьбы, находясь в пути к великой цели.

Ради этого они жертвуют собой, жертвуют чувствами, и несломленными продолжают свое дело.

– Ага, стойкий нордический характер, значит… – Ехидно обобщил Агасфер. – И насколько хватит сил?

– Теперь времени в достатке. И сил тоже.

– И чем же ты будешь заниматься?

Шенгеле, усмехнувшись, ответил:

– Тем же, чем и раньше. Секрета в этом никакого нет. Все прошедшие годы я работал над усовершенствованием германской расы. Я хотел при помощи генной инженерии создать новую, ни на какую другую не похожую, расу сверхлюдей. Светлые волосы и голубые глаза – просто внешние отличительные признаки. Хороших результатов в этом я достиг в одном маленьком бразильском городишке много лет назад. Рождение именно близнецов – количественное требование. Ведь двойня, тройня и так далее – гораздо лучше, чем один. Во время войны немаловажную роль играет численность населения (особенно мужского). Производство особей определенного пола – также решенная мной задача. А вот сделать каждого человека гениальным или, хотя бы, талантливым – это основная цель. И такая, согласись, великая цель должна оправдывать любые средства, примененные для ее достижения…

– Даже если в виде средства использовать индейцев, негров, русских?

– И евреев, − добавил Шенгеле. – Чем плохи? Старик со злостью в голосе сказал:

– Ты ненавидишь евреев, а сейчас сидишь с одним из них и пьешь его водку!

– А за что вас любить, − радостно откликнулся Йозеф. – В твоих словах сейчас проявилась вся сущность вашего народа. Ведь главный смысл произнесенной тобой фразы заключается не в выражении − «сидишь с одним из них», а в вопле – «пьешь его водку». Тем более – ты знаешь о том, что у меня ничего нет. Если бы было…

– Если бы у тебя было, ты бы – сто процентов – лакал сам, а обо мне б даже не вспомнил.

– Неправда! – возмутился Шенгеле. – Я, все-таки, тоже человек.

– Если бы ты был человеком, ты б уже давно был мертв, − констатировал Агасфер.

– То же касается и тебя, − не сдался Шенгеле.

Они, пыхтя, со злостью во взорах уставились друг на друга. Неожиданно какая-то новая мысль вдруг пришла в голову Агасфера, и он громко рассмеялся. Взгляд Шенгеле стал подозрительным. Агасфер же плеснул в стаканы водки, приглашающе взмахнул рукой, взял свой стакан и сообщил:

– Мне в голову только что пришла потрясающая мысль. Давай выпьем и я ее озвучу.

Он опрокинул жидкость в рот. Шенгеле с некоторой задержкой последовал его примеру. Агасфер быстро произнес:

– Твое истинно арийское имя Йозеф происходит от иудейского имени – Иосиф. Я буду называть тебя ласково – Йося!

У Шенгеле водка в горло не пошла. Он, поперхнувшись, выплюнул ее в костер и закашлялся. Огонь вспыхнул синим пламенем, и в его разгоревшемся свете стало видно, как Агасфер, ухмыляясь, стучит ладонью по спине Йозефа. Шенгеле, кашляя, сидел, согнувшись, и его руки судорожно шарили по земле. Агасфер, шлепая ладонью, приговаривал:

– Ничего, ничего, Йося. Сейчас все пройдет. Ты знаешь, что педерасты бывают реальными и моральными? В твоем случае эти два понятия легко совмещаются в одно. Для красоты звучания могу предложить два вида сокращения: моралпед или педемор. Выбирай, какое тебе больше нравится…

Правая рука Шенгеле, наконец, нащупала увесистый булыжник. Он резко, с разворотом, бросил свое тело вверх и камень со звонким стуком приложился ко лбу Агасфера. Тот, совершенно по-детски всхлипнув, как подкошенный упал на землю, и растянулся на ней подобно подстреленному и рухнувшему с дерева бабуину.

Шенгеле неторопясь налил себе водки, сел на камень, спокойно выпил, закусил, и внимательно посмотрел на распростертого еврея. Старик лежал на спине, задрав руки вверх, и его патлатая голова находилась всего в двух метрах от костра. Йозеф весело хмыкнул, встал с камня и подбросил в огонь несколько толстых веток. Сухие дрова занялись сразу, и голова Агасфера стала видна великолепно. Шенгеле достал из сапога нож, подошел к распростертому на земле телу и, встав на колени, принялся трудиться над прической старика, бормоча что-то себе под нос.