Текст книги "Казус бессмертия"

Глава четвертая

Странный сон. Бредовый, но понятный. Сон-воспоминание. Разговор на идише…

– Мама, почему мы стоим в этой очереди?

– Нам надо помыться, сынок.

– Зачем? Очень холодно.

– У нас в бараке тетя Рахиль заболела тифом. Доктор приказал всем помыться в душе.

– В этом сером здании?

– Да, сынок.

– Мама, я не хочу… Это страшный дом. Туда заходят, но никто не выходит.

– Надо, сынок. Это быстро. Как нырнуть в реку. Задерживаешь дыхание, закрываешь глаза, ныряешь. Потом всплываешь, открываешь глаза, начинаешь дышать и оказываешься в новом, чудесном и искрящемся мире, в котором всегда светит солнышко…

– Солнышка давно нет. Все серое… Я боюсь, мама!

– Не бойся сынок. Солнышко будет с другой стороны здания.

– Я не умею плавать.

– Но я же с тобой. Я прижму тебя к себе, и мы поплывем вместе.

– А ты научишь меня?

– Конечно. И папа поможет.

– Но папу ведь убили солдаты! Тогда… из пистолета… во дворе нашего дома. Он упал и не встал… Я звал его…

– Нет, сынок, он просто споткнулся. Он нас уже ждет.

– Где?

– С другой стороны дома.

– Где светит солнышко?

– Да, родной мой.

– А там нам дадут покушать?

– Там много еды. Будешь кушать, сколько захочешь.

– А там вернут игрушки, которые забрали?

– Да, котенок мой…

– Тогда пойдем скорее. Мама, почему ты плачешь?

– Это просто дождик…

– Правда?

– Да, мой хороший. Ты не бойся. Закроешь глазки, досчитаешь до десяти – ты ведь умеешь – и увидишь папу… Вот и наша очередь подошла… миленький мой… иди на ручки… обними меня крепче… сыночек мой…

* * *

Три дня его не трогали. Время суток он научился определять по приему пищи. Завтрак состоял из второго блюда и чашки чая, обед – из двух так называемых блюд и чая. На ужин полагалась только кружка того же бесподобного напитка с куском хлеба. Пищу стали приносить относительно горячей. Но сначала это не радовало, так как зубы и десны после визита мстительного генерала кровоточили, и жевать было очень больно. Но постепенно раны зажили, и даже от синяков на теле почти ничего не осталось.

На четвертый день − сразу после завтрака – тяжелая дверь открылась, и двое солдат замерли на пороге. Один из них сделал рукой приглашающий жест, и Шенгеле вышел в коридор. Его проводили в тот кабинет, где состоялся первый допрос, и усадили на знакомый неудобный стул. В комнате находился лишь полковник Фролов. Он обратился к Йозефу по-немецки:

– Добрый день, господин Шенгеле. Как видите, надобность в переводчике отпала. Мы с вами будем теперь общаться один на один, что достаточно удобно для нас обоих. Кстати, как вам мой немецкий?

– Довольно неплох, − сухо ответил Йозеф.

– Я рад этому. Мне в изучении немецкого языка помогали наши восточногерманские коллеги. Я три года работал там. Мы проводили ряд операций совместно с организацией, именуемой «Штази». Слышали о такой?

– Читал в прессе. Очень беспринципная и жестокая служба.

Полковник рассмеялся:

– Это можно сказать о разведке любой страны мира. Специфика работы такая… Но, вернемся к нашим делам. Итак, как вы себя чувствуете? Есть ли какие жалобы?

Вопрос прозвучал как-то ехидно и издевательски. Шенгеле понял, что визит генерала останется безнаказанным и решил этой темы не касаться. Поэтому сказал о насущном:

– Меня очень плохо кормят.

Полковник развел руками и ответил:

– Это уже зависит не от меня. Я, если честно, вообще бы вас не кормил. Но наше гуманное государство выделяет шестьдесят семь копеек в день для питания каждого заключенного. А в праздничные дни полагается выдавать чай с сахаром и по одному вареному яйцу…

– И много бывает праздничных дней? – с живостью поинтересовался Шенгеле.

– Считайте сами. День Великой Октябрьской Социалистической Революции, День Конституции, День Международной Солидарности трудящихся, День Победы над фашистской Германией (Йозефа передернуло), Новый Год. По-моему, все… Ах, да! Еще Международный Женский День, но не знаю, каким боком он к вам относится… Есть еще всякие мелкие праздники, типа дней танкистов, артиллеристов, геологов и тому подобные… Но в эти дни яйца не положены, и чай разливают без сахара. Я полагаю, что достаточно полно ответил на ваш вопрос, и теперь мы можем заняться более важными делами.

Фролов встал и, расхаживая по кабинету, продолжил:

– Вы, господин Шенгеле, своим появлением в нашей стране создали огромную массу различных проблем. Но об этом – позже. Для начала – о недавнем допросе…

Когда вы назвали свое имя, мы сначала не поверили. Мы даже подумали, что вы – просто умалишенный идиот, место которому в сумасшедшем доме. Хотя – я уверен – ни в одной стране, ни в одной психиатрической клинике мира не найдется такого психа, который взял бы себе ваше имя! За Советский Союз я, например, ручаюсь. Всяких Наполеонов, Рамзесов, Баязетов, Зороастров и других мессий у нас хватает. Да и злодеев там в избытке. Взять, хотя бы тех же Ивана Грозного или, скажем, Нерона. Но даже самый последний умственно отсталый и буйно помешанный параноик не будет мараться о такого мерзавца, каковым являетесь вы! И это – логично… Можете не делать оскорбленный вид. То, что вы мерзавец – очевидный факт. А факт – самая неотразимая и неоспоримая в мире вещь… Итак, были заданы вопросы, и ответы убедили нас в вашей искренности. Но потребовалось некоторое время для проверки. На сегодняшний день могу с уверенностью сказать, что вы – действительно тот, кем представились в последний раз, хотя существуют некоторые несообразности, объяснения которым пока нет. Но у нас с вами впереди много времени…

Фролов сел за стол, открыл толстую папку и, сверяясь с ней, сказал:

– Пойдем от самого начала. Вы родились в 1911 году. Изучали философию в Мюнхене. Потом медицину во Франкфурте. Даже диссертацию защитили. Тема для начала тридцатых годов достаточно актуальна: «Морфологические исследования строения нижней челюсти представителей арийской расы». Идейная работа. И хобби появилось неплохое… Сначала – организация «Стальной шлем». Потом – СА. Затем – СС. Может, вас заставили? Улыбаетесь? Ну-ну… Что там у нас дальше…

Полковник перевернул страницу и продолжил:

– Служили врачом в танковой дивизии СС «Викинг». В 1942 году получили «Железный Крест» за спасение двух танкистов из горящего танка. Были ранены и после лечения признаны непригодным к строевой службе. Летом 1943 года вас назначили главным врачом концентрационного лагеря «Рахен». В этой должности вы пробыли до конца войны, занимаясь опытами над людьми. Вы без анестезии проводили операции…

– Анестетики необходимы были для фронта, − подал голос Шенгеле. – Да и зачем обезболивать тех, кто все равно умрет?

– Но вы занимались тем же самым с детьми!

– А какая разница, взрослая мышь или нет?

Фролов хлопнул рукой по столу и крикнул:

– Довольно!

– Ну уж, нет, − не согласился Шенгеле, улыбаясь. – Вы, Фролов – самый натуральный ханжа. Вы работаете в организации, слухи о которой леденят сердца людей всего мира. КГБ занимается такими делами, по сравнению с которыми деяния «Гестапо» выглядят, можно сказать, дилетантскими проделками. Это, случайно, не ваши предшественники топили пятнадцатилетних юнкеров вместе с баржами, а некоторых засовывали в бочки с гвоздями? И большинство таких «специалистов» были евреями… Кстати, много ли евреев сейчас в вашей организации?

Фролов, проигнорировав последний вопрос, сообщил:

– Я вам со всей ответственностью заявляю, что все ужасные сплетни о КГБ распространяет капиталистическая пропаганда! Все это – ложь!

– Как же! – Шенгеле рассмеялся. – Я никогда не поверю, что препарат, который мне влили, не испытывался на людях. Да я, если хотите знать, еще в сорок четвертом году владел информацией о специальной команде НКВД, в которой врачи проводили опыты над приговоренными к смерти преступниками!

Фролов опустил глаза в бумаги и сказал:

– Я об этом не знаю и в это не верю. Но даже если это и так, то приговоренный к смерти рецидивист-убийца – это одно дело, а маленький, беззащитный ребенок – совсем другое.

– Да бросьте вы!.. Все ваши рассуждения – элементы ханжества. В вашей коммунистической стране расстрел можно получить даже за просмотр порнографического журнала…

– Вы утрируете!

– Возможно. Но почему вы не можете понять, что любые опыты приносят для людей пользу. Да, погибнут несколько тысяч человек, но зато миллионы воспользуются результатами! И вообще… В секретной японской команде под номером 731 подопытных называли «бревнами» и обращались с ними соответственно. Я же запрещал бить детей и раздавал им конфеты… А по поводу открытий – благодаря именно врачам команды 731 удалось выяснить, что человек на семьдесят восемь процентов состоит из воды…

Фролов перебил:

– То, что он состоит из воды, знали еще древние египтяне. И совсем не нужно для определения точного процента морить людей голодом и жаждой и постоянно взвешивать.

Шенгеле разозлился:

– Послушайте, мои работы по обморожению и ожогам в нынешнее время помогают спасать десятки тысяч человек в год! Мой метод пересадки кожи на обожженные места используется до сих пор, и ничего лучшего не придумано! То же самое касается болезней крови…

Фролов взорвался:

– Может, вам еще Нобелевскую премию дать?!

– Я б не отказался, − с апломбом заявил Шенгеле. – Тем более, что ее уже получил один из моих лагерных помощников. Он ассистировал мне во многих операциях, и я еще тогда заметил, что он довольно способный молодой человек… Видите, мировое научное сообщество оценило его работу по заслугам, а я, почему-то, выбран на роль козла отпущения.

Йозеф с вызовом смотрел на полковника. Тот поинтересовался:

– Вы все это серьезно говорили? То есть, вы ни в чем не раскаялись? И не испытываете жалости к убитым вами?

– Нет, не испытываю. Предназначение врача заключается в возможности обрывать никчемные жизни для достижения высших целей. Я являюсь сторонником расовой теории. Я уверен, что германцы – вершина цивилизации, и они должны управлять миром. Прерванные моей рукой жизни послужили материалом для улучшения арийского генофонда. Я горжусь той работой, которую проделал. И в лагере и, кстати, в Парагвае. Как, по-вашему, чем я там занимался?

– Сейчас посмотрю, − сказал Фролов.

Он перевернул несколько страниц и углубился в изучение очередного листа. Шенгеле забросил ногу на ногу. Стул не позволял сидеть в такой легкомысленной позе и Йозеф чуть с него не свалился. Он с трудом удержал равновесие и спросил:

– Полковник, разрешите мне стоять? Я никак не могу привыкнуть к столь элегантной русской мебели.

– Сидеть! – рявкнул Фролов, не отрывая от бумаги глаз.

Шенгеле подвинул таз к центру стула, уперся позвоночником в спинку и превратился в недовольное и нахохленное существо. Полковник оторвался от документов и посмотрел на него. Поза Йозефа была настолько комична, что Фролов громко рассмеялся. Шенгеле демонстративно отвернул голову. Полковник встал, взял стул, на котором прошлый раз сидел Сухов, перенес его в центр комнаты и сказал:

– Можете пересесть. Только не подумайте, что этот жест связан со знаменитой русской добротой. Просто глаза мои устали наблюдать за вашими клоунскими ужимками и балаганными кривляниями. Вы на этом стуле похожи на дирижера молдаванского ансамбля. А если честно, то я, будь моя воля, лучше предложил бы вам кол для посиделок…

Шенгеле устроился с комфортом и, наконец, забросил ногу на ногу. Фролов вернулся за стол и продолжил допрос:

– В 1945 году вы переоделись в солдатскую форму и благополучно сдались в плен англичанам. Около года пробыли в британском лагере. Отпущены были, так как настоящую личность они установить не смогли. Как же! Вот так лапша на уши! В лагере для военнопленных, где шныряют контрразведчики союзных держав, не отличить от солдата холеного фашистского офицера с нежными докторскими руками? Человека, большую часть своей жизни носившего одежду – и форменную в том числе – сшитой на заказ? В солдатской, не по размеру, сидящей мешком форме? Бред сивой кобылы! Однако, официально вас отпустили восвояси. Вы целых четыре года свободно жили в своем родном городе на западе Германии, не подвергаясь никаким преследованиям со стороны властей, хотя каждая собака знала, кто вы такой. И это несмотря на то, что Нюрнбергский трибунал заочно приговорил вас к повешению! Лишь в 1949 году вы уехали в Аргентину, где прожили до 1958 года. Вам всегда помогала семья. Вы даже умудрились открыть небольшую фабрику по производству лекарственных препаратов. Самое интересное, что вам удавалось неоднократно навещать Европу и встречаться с родными и близкими людьми. О ваших визитах знали ЦРУ и БНД. Даже швейцарская полиция устанавливала за вами слежку. И что? И ничего! Никто вас не схватил! Надо же…

Шенгеле, ласково глядя на полковника, самодовольно улыбался. Тот продолжал:

– В сорок пятом году советские войска, освободившие лагерь «Рахен», обследовали блок № 10, где вы проводили свои чудовищные опыты и не нашли там никаких документов. Долгое время считалось, что вы перед бегством уничтожили свои записи. На самом деле – нет. Последний допрос пролил свет на все загадочные обстоятельства. Оказалось, что вы в союзническом лагере были все-таки выловлены и раскрыты. Я, кстати, никогда не сомневался в профессионализме западных спецслужб. Теперь все встало на свои места. В обмен на документы о ваших варварских опытах, вы получили свободу и заботливое прикрытие. Ваши новые беспринципные защитники взяли вас под свое крылышко и много лет тщательно опекали. А вот в 1958 году они вам не помогли. Израильтяне уничтожили нескольких ваших приятелей, таких же, кстати, негодяев, как и вы, и пришлось срочно уносить ноги в Парагвай. Вам там удалось неплохо устроиться. Даже лабораторию свою получили. Бедные индейцы…

Шенгеле рассмеялся:

– Полковник! Вы – либо великий актер, либо не являетесь профессионалом, и в КГБ вам делать нечего. Если второе утверждение верно, то ваши руководители ослы, раз приняли на работу такого великого моралиста. Ваши коллеги, вон, помогают Бокассе, который в Центральноафриканской Республике с аппетитом поедает своих чернозадых соплеменников с различными приправами и без них. А про Уганду я вообще молчу. Может, ваши коллеги там уже и к меню Иди Амина приспособились? Ведь тот − гурман похлеще Бокассы. А вы мне здесь про индейцев рассказываете. Нашли, кого жалеть…

Фролов невозмутимо спросил:

– Индейцы, значит, не люди?

– Полковник, с точки зрения расовой теории, даже славяне…

– Только не надо про славян, − перебил Фролов. – В сорок третьем году ваше нацистское руководство признало восточных славян истинными арийцами и в правах приравняло к германцам (за исключением поляков, почему-то).

Шенгеле злобно усмехнулся:

– Это было сделано для частей СС, набираемых из местного славянского населения, когда стало ясно, что фронт катится на запад. Этот казус расценивается, как пропагандистский трюк Геббельса. А про поляков и говорить не стоит. У каждого из них на квадратный сантиметр генеалогического дерева приходится черт знает сколько евреев…

Фролов взял в руку очередной лист, пробежал его глазами и сообщил:

– В Парагвае вам жилось хорошо. Вы даже являлись личным другом Стресснера. И он вам заботливо выделил охрану. Но президент ФРГ выступил с официальным заявлением о том, что Стресснер отказался выдать вас, а также не захотел привести в исполнение приговор Нюрнбергского трибунала. Мировая общественность возмутилась, и ему все-таки пришлось подписать ордер на ваш арест. Но это было сделано для проформы. Он заявил, что вы скрылись, а сам просто посоветовал чаще менять место жительства, ничем вас при этом не ограничив. Чтобы не компрометировать дружка-диктатора, вы перебрались в Бразилию, где к власти пришли военные, лояльно относившиеся к нацистам. И там вам неплохо жилось до тех пор, пока евреи не предприняли попытки вас утопить. Ну, а дальнейшие события известны нам обоим. Правильно?

– Да, − утвердительно кивнул Шенгеле.

– Кто дал вам возможность скрыться в Южную Америку, мы теперь знаем, и у нас в руках появился мощный политический рычаг, посредством которого можно сделать много полезного для нашей страны. Интереснее всего то, что стало невыгодно вас убивать. Это новость для вас? Для меня тоже. Западные государства выступают за соблюдение прав человека, вещают о человеческих ценностях, а на деле покрывают таких преступников, как вы. И вот вы стали этаким козырем. Возможно, придется даже вас кое-кому предъявить… Так что вопрос о вашей смерти пока откладывается. Да и остался ряд нерешенных вопросов. Нас, например, очень интересует ваше здоровье. Вы были тяжело ранены в сорок втором, а на теле – ни одного шрама. В свои семьдесят три года вы выглядите на пятьдесят. У вас зрение и зубы – как у молодого человека. Внутренние органы работают, как часы. Даже прыщей нигде нет! Мы не успели получить ответы на все вопросы, потому что препарат, введенный вам, имеет особенность быть эффективным на протяжении не более двух часов. Потом пациент засыпает, что с вами и произошло. Теперь мы будем его вводить вам регулярно. Станете ли вы наркоманом, мне безразлично. Ну, а медики будут вас досконально изучать…

– В смысле, резать меня будут? – вздрогнув, спросил Шенгеле.

Фролов усмехнулся и ответил:

– Если поступит такой приказ, значит, да. Вы будете находиться здесь еще несколько месяцев. За это время я советую выучить русский язык. Там, куда вы потом отправитесь, знание его очень пригодится. Я распорядился, чтобы Сухов уделял вам каждый день по три часа, за исключением дней приема препарата, в которые вы не сможете заниматься обучением по вполне понятным причинам. Кстати, он рассказывал, какое потрясающее впечатление произвел на вас гастроэндоскоп. Раз вам так понравилась эта процедура, я распорядился провести обследование вашего кишечника. Сейчас вы отправитесь к своим коллегам-медикам. Они вам – для начала – сделают хорошую клизму, а потом проверят состояние каждой кишки. Вдруг мы упустили из виду какую-нибудь болячку, и ее придется лечить. Но – не переживайте. В СССР медицина бесплатна. Даже для таких преступных мерзавцев, как вы…

Фролов нажал кнопку звонка на столе. Вошли два рослых солдата. Они взяли Шенгеле за руки, легко сдернули его со стула и вынесли в коридор. Улыбка застряла у Йозефа на посеревших губах, а ноги его печально заволочились по полу…

Глава пятая

Три месяца спустя.

Коридор жил своей жизнью. Он жил ею и раньше. Но тогда Шенгеле не знал русского языка. Все разговоры и крики, иной раз доносившиеся из-за двери, воспринимались, как пустые, ничего не значащие звуки, которые были сродни шагам надзирателей.

Теперь все изменилось. Йозеф научился понимать. И жизнь стала хоть и немного, но, все-таки, интересней. Двери соседних камер хлопали нечасто. В-основном, заключенных приводили и уводили молча. Но бывали исключения.

Так, например, однажды в коридоре раздались шаги нескольких пар ног, и остановились у камеры, расположенной напротив той, в которой сидел Шенгеле. Человек, которого привели, разговаривал громким приятным баритоном. Он, ни на секунду не замолкая, вещал:

– Согласитесь, товарищ лейтенант, ведь никакая подписка не снимает обязательств перед всем человечеством. Да, существуют интересы нашего социалистического государства, но вопрос контакта с инопланетянами лежит гораздо дальше и глубже этих интересов. Это, если хотите, достояние всей мировой общественности. И правду об инопланетном разуме должен знать каждый землянин! Поэтому я не считаю себя предателем…

Голос Сухова спокойно перебил:

– Вы можете считать себя кем угодно, хоть – невинной овечкой. Нам это не интересно. Мы свою работу уже сделали. Но, если б вы были таким принципиальным гуманистом и ученым-правдолюбом, то передали бы информацию на запад бесплатно…

– Так я понес накладные расходы! Я несколько раз ездил на встречу с человеком из английского посольства в какие-то засранные гаражи, расположенные на окраине Москвы…

– Да. За все время вы потратили шестьдесят копеек в метро и один раз четыре рубля на такси. Это – накладные расходы. А информацию по Тунгусскому метеориту вы продали за десять тысяч долларов. И собирались за пятьдесят тысяч продать информацию о медицинских исследованиях останков гуманоида в скафандре, раздавленного мамонтом и вмерзшего вместе с ним в лед под Якутском. Ничего себе – накладные расходы! На Луну слетать можно… Хорошо хоть, что английским шпионом оказался наш сотрудник, специально подосланный к вам, чтобы проверить, чем вы дышите…

– Как? Это правда?

– В суде узнаете. По количеству приобретенных лет. За накладные расходы…

Дверь в камеру хлопнула, и разговор на столь интересную тему был закончен.

Несколько дней в другой камере находился узник, который, почему-то, не боялся своих тюремщиков. Он постоянно стучал в дверь и орал в глазок всякие непристойности. Но самым странным было то, что частенько он высказывался на политические темы, и никто его за это не пристреливал на месте. Лишь когда он конкретно надоедал надзирателям, дверь в его камеру открывалась, раздавались гулкие звуки, напоминающие удары папуасского барабана, и сосед умиротворенно замолкал на несколько часов. Потом он опять начинал что-нибудь кричать, или громко петь различные песни. Пока в очередной раз не надоедал… Самыми ходовыми из его выражений были:

– Вы все − коммунистические фашисты! Ленинизм – говно! Советский Союз – сборище придурков! Да здравствует капиталистический интернационал! Дальше психушки не упрячете, сволочи! Хочу бабу!

Было много других высказываний, но тогда Шенгеле их еще не понимал. Зато запомнил по куплету из двух исполняемых, в-основном, по ночам, песен:

 
Здравствуй, новый день весны,
Улицы, как кровь, красны.
С бантом алым на груди
Вождь. И жертвы впереди…
 

 
Упросил меня купец
Съесть соленый леденец.
Леденцов у тех купцов –
Полна жопа огурцов.
Дура я махровая,
Шлюха бестолковая…
 

Потом его увели. Когда он уходил в сопровождении тюремщиков, по коридору пронесся его последний вопль:

– Да здравствует советская психиатрия, самая добровольная психиатрия в мире!

В один из обычных дней утреннюю тишину коридора разорвал женский крик. Он сопровождался звуками шагов и лязгом открывающейся двери соседней камеры, той, где раньше сидел крамольник антисоветской направленности. Шенгеле подошел ближе к глазку и прислушался. По коридору вели женщину. Она плакала и, периодически вскрикивая, произносила скороговоркой:

– Но, я клянусь, я ничего не знала! Я клянусь… он мне ничего не говорил… я даже понятия не имела о делах мужа… я не знала, что он предал… я клянусь! Олег, ведь вы же с Пашей друзья! Ведь вы же работаете вместе!

Голос, странно похожий на голос Сухова, но какой-то неживой и черствый, крикнул:

– Заткнись, сука! Какой я тебе Олег!

– Но ведь мы же дружим семьями… дружили… Он же, как обычно, поехал сопровождать театр на гастроли… Я не знала, что он сбежит… туда…

– А шмотки заграничные втридорога продавать друзьям знала как? Я тебе теперь устрою! Подстилка фарцовочная!

Раздался резкий звук пощечины. Женщина вскрикнула. В соседней камере что-то упало, и тут же хлопнула железная дверь. За стеной послышались судорожные всхлипывания.

Неожиданно замок на двери в камере Шенгеле начал открываться. Он отскочил и сел на нары. Дверь распахнулась, и в проеме возник Сухов. Лицо его никаких эмоций не выражало.

Он сказал своим обычным голосом:

– Собирайтесь, господин Шенгеле. Вас ждет полковник. Время вам – одна минута.

* * *

В кабинете Фролова даже сквозь маленькое оконце было заметно, что за стенами казенного здания существует прекрасный ясный день. Окно было приоткрыто и лучики солнца, дробясь решеткой, проникли в мрачное помещение. Йозеф сидел на стуле и жадно следил за игрой солнечных зайчиков, которые беспорядочно скакали по столу, полу и стенам. Фролов что-то искал в толстой картонной папке. Найдя, наконец, то, что ему было нужно, он поднял голову и, глянув на Шенгеле, произнес:

– Подойдите и распишитесь.

Йозеф нехотя встал со стула, подошел, взял протянутую авторучку и, расписываясь в указанных полковником местах, проворчал:

– Сколько можно ставить подписи? Я уже со счета сбился. Сначала вы требовали подписывать протоколы допросов, потом какие-то ведомости. Далее я подписывал акты о проведении видеосъемок… Интересно, за что я расписался в этот раз? Может, здесь написано, что вы кормите меня черной икрой вместо вонючей селедки, а сами крадете ее и отвозите домой, где продаете соседям…

Фролов отложил в сторону подписанную Йозефом стопку, сунул тому под руку еще один листок и сказал:

– Здесь надо расписаться за полученные кеды, в которых вы ходите уже три месяца.

Шенгеле опустил глаза вниз, осмотрел свою обувь и, ставя подпись, заметил:

– Я думал, что это резиновое недоразумение развалится через неделю. Оказалось, что я был неправ. Довольно прочная обувь, хотя и неудобная.

Фролов засунул лист в папку и сообщил:

– Прочность – характеристика всех советских изделий. А с удобством перебьетесь. Это вам не фирма «Саламандер». Удобная обувь стоит дорого.

Шенгеле рассмеялся:

– Черт с ними, с вашими кедами. Расскажите лучше, что я подписал ранее.

Он ткнул пальцем в отложенную пухлую стопку. Полковник, вытащив из папки очередной непонятный акт, подсунул его к руке Йозефа и ответил:

– Какая вам разница? Вы все равно уже давно мертвы. Причем, официально. Еще в семьдесят девятом году все западные газеты писали, что вас при купании застиг инфаркт, и вы утонули. Кроме того, израильтяне сообщили нам под большим секретом, что это – их рук дело. Самое интересное, что они уверены в вашей смерти на сто процентов!

Фролов радостно хохотнул и продолжил:

– Поэтому подписывайте, что дают, и не задавайте глупых вопросов.

Шенгеле разозлился. Он бросил ручку на стол и заявил:

– Не буду я больше ничего подписывать! Я хочу знать, что за бумаги вы мне подсовываете…

Фролов с обеспокоенностью в голосе сказал:

– Что-то меня тревожит состояние вашего здоровья. Надо, наверное, провести очередное исследование кишечника. Когда вы его проходили в последний раз? Три месяца назад? Это большой срок. Пища для заключенных у нас, что греха таить, не слишком качественная. Направлю-ка я вас на обследование. И пусть еще желудок проверят. Тем же методом…

Шенгеле скрипнул от злости зубами, взял со стола авторучку и подписал предложенный акт, после чего молча уселся на свой стул и затих, гневно сверкая глазами. Фролов, ласково улыбаясь, вложил лист в папку, закрыл ее, и констатировал:

– Вот видите, как все просто. Было бы из-за чего ругаться. Неужели вы не понимаете, что бюрократия – это атрибут любого государства. Куда же без нее? Кстати, забыл спросить, откуда у вас взялся синяк под правым глазом? Неужели, таким вот варварским способом Сухов прививает вам любовь к русскому языку?

– Нет, − зло ответил Шенгеле. – Синяк появился сегодня ночью после того, как коридорный надсмотрщик открыл дверь в мою камеру, и ударил меня в глаз кулаком.

– А почему он это сделал? – удивился полковник.

– Потому что за минуту до этого я просунул палец в глазок и ткнул им в его зрачок, − гордо ответил Йозеф.

– А зачем вы это сделали? – еще больше удивился Фролов.

– Не зачем, а за что. Так будет правильней, − пояснил Шенгеле. – Этот негодяй плюнул мне в кружку с чаем при выдаче ужина.

– Ничего не понимаю… – Фролов явно потерялся.

– А чего тут понимать? – Йозеф пожал плечами. – Он это сделал за то, что часом раньше я плевком сквозь тот же глазок попал ему точно в любопытствующий орган.

– А зачем… тьфу ты… за что это сделали вы? – заорал, не выдержав, полковник.

– А за то, что это животное, обладающее внешностью недоношенного питекантропа, имеет обыкновение с громким хохотом смотреть, как я устраиваюсь в отхожем месте. Все бы ничего. Я уже привык. Но сегодня эта сволочь стала давать советы. Я прислушался к ним и – промазал. А он принялся комментировать. Вот и все.

Фролов почесал затылок и сказал:

– Ну, прямо как дети, честное слово… А я еще думаю, какая такая в сводке за сутки травма на производстве, да еще у надсмотрщика. С глазом что-то… Теперь понятно. Послушайте, Шенгеле, стыдно же! Вы ведь не ребенок…

– Он тоже.

Фролов устало вздохнул и переменил тему:

– По поводу вот этой стопки документов, которую вы подписали… Эти бумаги имеют как раз прямое отношение к вашей дальнейшей судьбе. И я обязательно дам вам с ними ознакомиться. Только немного позже. Для начала скажите мне, насколько далеко вы продвинулись в изучении русского языка?

Йозеф спокойно ответил:

– Ваш язык очень труден для изучения. В-основном за счет того, что многие слова имеют несколько смысловых значений. Это свидетельствует о его бедности и, следовательно – неполноценности. А что еще можно ожидать от плебейской нации? Вас, русских, как таковых, – и в природе не существует! В вашей крови кого только нет. Это, прежде всего, финно-угорские народы типа карелов, мордвы и им подобных. Потом всякие татары, турки, грузины, армяне, цыгане, чукчи какие-то… В довершении еще и поляки. А где поляки, там − сами знаете кто. И у всех этих народностей вы для своего языка взяли только скабрезные слова и понятия, означающие различные физиологические отправления человеческого организма. В этом русскому языку − нет равных! Зато все слова, связанные с искусством, наукой, современной жизнью, наконец, − украдены из цивилизованных романо-германских языков, а частью – из греческого. Ваш язык – по моему мнению – ведро помоев для свинарника…

Шенгеле, устав, замолчал. Фролов во время монолога, произносимого Йозефом, сидел, откинувшись в кресле, и снисходительно его слушал. Как только Шенгеле отдышался, он невозмутимо повторил вопрос:

– Ну, и как ваши успехи в изучении?

Тот ответил:

– Я научился понимать. Сам говорю плохо. Читаю с великим трудом. Сухов говорит, что через месяц я смогу изъясняться понятно для других.

– Вы пользуетесь пособием, которое я распорядился доставить вам из библиотеки?

Шенгеле от этого вопроса чуть не поперхнулся слюной:

– Вы называете это пособием? У вас, полковник, убийственно-чугунное чувство юмора! Если считать пособием толстую книгу Достоевского (опять эти польские фамилии), которая называется «Преступление и наказание», то с таким пособием лучше изучать кратчайшие дороги к психиатрическим лечебницам!

– Вы прочитали книгу?

– Я вам уже говорил, что читаю с трудом и со словарем, а это – неполноценное чтение. Но именно это творение я читал ранее в переводе на немецкий язык.

– И нет желания прочесть в оригинале?

– Никакого.

– Почему? Может, эта книга затронет какую-нибудь глубоко спрятанную струнку вашей сущности.

– Такая книга не струнки затрагивает, а берет за нос пациента психиатрической клиники, и силком засовывает его голову поглубже в сортир!