Текст книги "Заветный Ковчег"

КНЯЗЬ РОСТИСЛАВ МСТИСЛАВИЧ
(1137 год от Р.Х.)

Однажды удомельского краеведа и историка, а в прошлом профессора Тверского университета Дмитрия Виленовича Ардашева пригласили на празднование юбилея Селижаровского краеведческого музея. Ученый дал согласие на свой приезд, а сам вспомнил о переданной ему некогда школьной тетрадочке, сохранившей одно из преданий тех древних земель.

В частности, о том, что где-то в оковецких лесах издревле собирались избранные… Но где? Уж не на том ли самом святом Оковецком ключе, о котором от своих друзей уже неоднократно слышал ученый? Не там ли раз в год, естественно, что в давние времена, собирались хранители древних знаний, люди, обладающие даром чудотворения и иными необыкновенными способностями?

Ардашев где-то читал, что, прежде чем подняться к капищу, каждый из прибывших должен был изначально совершить некий обряд омовения в святой воде. То есть, как понимал ученый, смыть с себя налет мирских пристрастий и иных проблем и открыть само сердце, а более разум, для принятия новых знаний. Можно было предположить, что при такого рода встречах в дело включался уже коллективный разум волхвов, который давал им возможность окунуться уже не столько в воды освященного источника, сколько в будущее самой страны: понять, где и какая нужна помощь, с кем предстоит вскоре править и чьи судьбы неуклонно вести от колыбели рождения… к власти, воспитывая и формируя правителя, способного управлять такой огромной территорией, как Древняя Русь. И которого они исподволь наделяли сокровенными знаниями, кои не доверялись ни бересте, ни, в последующем, бумаге, а лишь передавались из уст в уста…

Через день Ардашева гостеприимно встретили в поселке Селижарово, а на следующий день в числе выступающих с приветственным словом он прочитал то, что было некогда кем-то написано каллиграфическим почерком и фиолетовыми чернилами, а все присутствующие со вниманием слушали поведанную им историю.

«Князь Ростислав, словно выпущенная стрела, летел на своем коне по цветущему полю. Да так, что дружина еле успевала за своим любимым князем, – звучал голос Ардашева. – Вот уже более трех месяцев шел он по отошедшим к нему родовым землям с целью своими глазами увидеть то богатство, господином которого стал. А потому ни дремучие леса, ни озера, коим не было конца, не могли утолить его желание и великую радость от осознания того, что он стал смоленским князем.

Солнце припекало. И когда князь с вершины холма увидел взятый в речное кольцо зеленый остров, в центре которого не иначе как бил родник, он приказал всем спешиться. И, спустившись с возвышенности, а затем перейдя узкую, но глубокую речку вброд, они оказались на поляне, весь периметр которой обрамляли вековые березы.

Вспорхнула крупная птица… и наступила тишина, казалось бы, не свойственная лесу. Да такая, что не только птиц, но и звука стремительно несущейся воды не стало слышно.

"Не засада ли? – подумалось дружинникам. – А иначе, кто еще мог напугать птиц? Надо бы разведать… А то и лошадей оставили на высоком берегу… и сами себя в капкан загнали…"

А князь вбросил свой взгляд в небо. И увидел, что легкие стелющиеся облака, буквально у него на глазах, словно взявшись за руки и откинувшись навзничь, сомкнулись именно над ним и этой самой поляной, образовав собой подобие гигантского цветка или, что точнее, небесной чаши, сотканной из этих самых облаков. Небесный узор успокоил князя. И он смело подошел к источнику. Зачерпнул пригоршню воды и выпил. А распрямившись, понял, что непростая та вода, ибо в мгновение ока некоей неведомой ему ранее и бодрящей силой всего его наполнила. И тогда князь стал быстро снимать с себя свое походное облачение.

Дружина, узрев помысел князя, мгновенно взяла его, уже безоружного и обнаженного, в кольцо и продолжала внимательно вглядываться в противоположный берег реки.

Ростислав уже опустился в ледяной поток, подставляя уставшее тело живительным струям. Сколько лежал – сам не помнил, так как взгляд был устремлен в небо. А там он увидел весь свой жизненный путь… выложенный в рисунках облаков. Все вплоть до сего дня. Когда он встал и подставил тело солнечным лучам, он уже понял, что усталость длительного похода как рукой сняло. Более того, он явственно ощутил себя лет на пятнадцать моложе… В тот момент, как он облачился в белую полотняную рубаху и снова бросил взгляд на источник, то увидел, как неожиданно забурлил, вспенился до того спокойный святой источник, и вдруг хрустальная голубизна воды обозначилась цветом крови…

Князь задумался. А подняв голову, увидел, как в его сторону идет древний седовласый волхв с посохом. Князь дал знак дружине, чтобы они расступились пред старцем.

– Здравствуй, Ростислав! – начал волхв. – Много о тебе слышал, да и сейчас кое-что узрел…

– Все, что показали небеса, мне и так вестимо… Но вот что означает ставший кровавым цвет воды истока, хотелось бы знать.

– Это не иначе как предупреждение того, что земли, данные тебе во владение, велики, народ непростой, а ты за каждую душу пред Богом ответ держать будешь.

Князь задумался.

– Не пеняй на меня, княже, – спокойно промолвил волхв. – Не мною пути определяются. Могу лишь свидетельствовать о сем, но не влиять… Хочу, чтобы ты знал: если мир на своей земле и далее сохранишь, то быть тебе Великим князем Киевским.

Невольной радостью озарилось лицо князя.

Но старец продолжал:

– Радость та для земли нашей действительно велика будет. Но и испытания на твою долю выпадут немалые от сродников и братии… Но одно знай наверняка: имя твое на многие века в памяти потомков сохранено будет. Более сказать пока не могу.

– Спасибо, отец… – промолвил смиренно князь.

– Да какой же я отец? Отец у нас один. Его еще княгиня Ольга исповедовать начала, а князь Владимир Красное Солнышко по всем землям для прославления на своем щите пронес.

И они расстались. Князь свой путь продолжил, держа в памяти слова незнакомого старца».

Ардашев закрыл тетрадку и добавил уже от себя:

– Все, как волхв предсказал, так и сбылось: период правления Ростислава Мстиславича в качестве Великого князя Киевского был довольно спокойным, особенно в отличие от предшествующих лет. Усобицы случались лишь эпизодически, а Ростислав, памятуя слова старца, всегда старался примирить враждующие стороны и предотвращать любые конфликты. И был прославлен Русской Православной Церковью в лике святых, как благоверный…

ЗАБЫТАЯ ЧАСОВЕНКА
(1307 год от Р.Х.)

Ученый и краевед Дмитрий Виленович Ардашев в тот день загостился и, выйдя на шоссейку, понял, что рейсовый автобус не иначе как уже прошел, так как на остановке не было ни одной живой души.

Не менее двадцати минут потоптался он под моросящим дождем и собрался было вернуться к хлебосольным друзьям, как услышал шум мотора.

Он поднял руку, но серебристая иномарка лихо прошелестела по асфальту, вновь поставив историка перед дилеммой о заповеданной Христом любви к ближнему.

«Хотя, – тут же осадил себя Ардашев, – какой я ему ближний? Да и есть ли у современных нуворишей "ближние"? Вряд ли! К тому же сытый бедного никогда не разумел. Несчастные! – словно бы затосковал профессор по тем, кого даже не увидел за тонированными стеклами. – Куда же вы несетесь? – мысленно спрашивал он. – Мир так прекрасен, когда его раскрываешь не спеша, словно перелистывая страницы, которые еще нужно осмыслить…»

И с этими мыслями сам не заметил, как пошел по дороге в сторону районного центра.

Несколько машин пронеслось мимо, а он уж даже не реагировал на них, мысли заполнили сознание, унесли за собой в неведомые выси. И вот он сам уже словно бы парил на дорогой, над страной и своей судьбой… как те двое – молодые мужчина и женщина из телевизионного рекламного ролика, лишь вдохнувшие аромат свежемолотого кофе.

– Отец! – вдруг раздался незнакомый голос, опустивший его на землю. – Тебе куда?

– В райцентр Селижарово, – ответил Ардашев, протирая мокрые очки, чтобы иметь возможность хотя бы рассмотреть окликнувшего его водителя.

– Только, если ты не против, я сперва заеду к брату, тут недалеко.

– Ваше право, да я и не спешу, некуда мне уже спешить. Так что я весь в вашем распоряжении, – сказал Дмитрий Виленович и стал влезать в неказистую малолитражку.

Какое-то время они ехали молча. Хотя вряд ли… Каждый о чем-то думал. Водитель не иначе как был рад тому, что обрел возможного собеседника, а ученый – тому, что не перевелись еще на Руси люди, которые способны сами предложить помощь в пути.

Водитель первым прервал тот безмолвный диалог.

– Несчастная земля, как же мы тебя, родную, испоганили-то…

– Ваша правда, – тихо ответил Ардашев.

– Едешь, и слезы наворачиваются… Я ведь тут в начале 90-х годов успел несколько месяцев колхозом «Октябрь» поруководить. Думал, как лес сохранить, а людям рабочие места. Но рачительные хозяева, как я понял, местной власти не нужны. Ими не порулишь…

И снова на какое-то время замолк, возможно, ожидая поддержки своего нечаянного спутника.

Дмитрий Виленович, понимая, как саднит душа этого, очевидно, хорошего человека и заботливого хозяина, отозвался, рассказав ему историю о том, как в соседнем районе, казалось бы, в крупном селе, после статьи местного священника о том, как хищнически вырубается лес, что люди губят не только свою душу, но и само будущее своих детей, дом того священника подожгли…

– Сейчас и убить за такое запросто могут, сбилась в сознании людей программа созидания, подменились целевые установки, молодежь уже не хочет работать. Живут по принципу блатного мира: украл, выпил, покуражился… Нет желания иметь семью, вырастить ребенка… А если и родился, паче чаяния, то уже некому заниматься его воспитанием, дать навык и привить любовь к труду.

И тут он даже приостановил машину.

– Смотрите! Еще десять лет назад все эти земли были пахотными. А сейчас полное запустение. Фермы разрушены. Такого даже в годы войны не было. Как же теперь все это заново поднять-то?

– И кто будет поднимать? Сами же говорите, что на нынешнюю молодежь надежды нет, – поддержал его ученый, и снова какое-то время они сидели в полной тишине.

И тут, очевидно, что-то вспомнив, водитель сказал, обращаясь к Ардашеву:

– Кстати, брошенная деревня, которую мы с вами проехали, называется Марьино…

– Это там, где я часовенку деревянную успел заприметить?

– Она самая, – ответил водитель.

– Кстати, в честь кого она сооружена? – снова поинтересовался ученый.

– Никто не помнит!

– Не может такого быть, – высказал свое предположение Ардашев.

– Есть, правда, одна легенда… Мне ее старик девяностолетний рассказал.

– Интересно, с удовольствием вас выслушаю…

– Дед сказал, что в этих лесах, когда пришли сюда литовцы, одна жительница по имени Мария организовала как бы партизанский отряд. И, как донесла молва, много насолила она тогда тем самым литовцам… Дед сказывал также, что когда ее литовцы поймали, то разрубили тело на части и разбросали по окрестным землям.

– Первый раз о таком слышу, – тихо заметил ученый.

– И еще что запомнил… Там, где находили части ее тела, благочестивый народ ставил кресты, а потом, со временем, и часовенки. Места же те, как показало время, обладающие не иначе как особой благодатью, обрастали домами, и появились здесь поселения, которые стоят и поныне: Горлово, Лыткино, всех названий уже, правда, я и не помню… Да и само Марьино, естественно, как место, где она свою героическую смерть приняла.

Чуть позже, когда они уже распрощались, Дмитрий Виленович зашел в Селижаровский краеведческий музей и спросил, что там знают про Марьино и про деревянную часовенку в заброшенной деревне.

– Первый раз про это слышим, – честно признались там.

А потом принесли топографические карты и уже вместе с Ардашевым пытались понять, где же он только что побывал, где стоит та, забытая всеми часовенка, что даже в перечне храмов Тверской епархии не числится.

А вечером Ардашев, уже дома, сел за книги.

«Поля наши лебедой заросли, храбрые наши, страха наполнившиеся, бежали, сестры и матери наши в плен сведены, богатство наше погибло и красота и величие смирися! – вновь перечитывал он романы Дмитрия Балашова. – Можно ли было подумать, что католики Запада окажутся пострашнее монгольской орды, что наложив руки на наши храмы, веру и знание, попытаются обратить просторы русских равнин в захолустье Европы…»

Так, с книгой на руках, и заснул наш ученый и краевед.

А потом… Все словно перед глазами, волна за волной, словно из собственной памяти, выплывали картины страшнейшего разорения и жестокости, творимой на наших землях литовскими воинами.

И полонение женок, и насилие над девицами и жестокая расправа с малыми чадами. Словно в истовом безумии истребляли литовцы все живое, все православное, что встречали на своем пути.

Вот молодая женщина с растрепанными волосами. Она стоит перед его глазами словно живая… И Ардашев вдруг понимает, что она спаслась чудом, очевидно, разминувшись с литовским отрядом, который буквально час назад сжег дотла ее поселение, увел в полон старшую дочь и убил мужа и отца вместе с крошкой сыном.

Груду дымящихся бревен застала она на своем дворе.

Сначала лютый и бессердечный ворог убивал родных и забирал в полон всех, кто был любим и дорог.

А уже потом огонь подобрал все остальное без утечи…

И вот эта же женщина, ищущая совета у слепого старца, жившего в лесах в полном уединении.

– Не всякому дано право карать, – говорит тот, потрясенной горем женщине. – Право суда и самого тяжкого – убийства, кого бы то ни было, дано лишь Богу, и Его называют Судией! Но если не сумеешь смирить свой гнев, снова придешь ко мне, и тогда помолимся вместе…

А потом Ардашев, уже лежа на постели под вечер, вдруг неожиданно почувствовал, как он словно бы приподнимается над кроватью и далее несется куда-то через время.

Литовцы стояли в русском селе уже месяц.

Была зима. Им понравились русские бани. И теперь они часто, распаренные, с удовольствием плюхались в прорубь.

В этот день вместе с передовой частью отряда был сам князь.

Один из литовцев увидел, что у самой реки над баней вьется дым и какая-то молодая женщина в одной рубашке, с распущенными волосами хлопочет у предбанника.

Сообщил об этом князю.

Тот какое-то время внимательно смотрел на женщину, а потом сказал, чтобы собрали все необходимое, что нужно ему для бани.

И вот уже десять человек, не иначе как приближенных, вместе с литовским князем, раздевшись, ввалились в парное отделение, с вожделением оглядывая раскрасневшуюся женщину в облегающей мокрой рубахе, принимая от нее кубки с медовухой.

Но как только довольные литовцы начали париться и хлестать себя вениками, женщина подперла двери и вынесла из сарая заготовленные вязанки с хворостом, а затем обложила ими баню и подожгла.

И вот уже все горит ярким пламенем.

Какое-то время никто из литовцев не обращал внимания на крики, раздававшиеся со стороны реки, знали веселый норов боевых друзей, но когда дым над баней стал черным, то все и увидели, что баня та объята огнем.

А женщина, все в той же рубашке, спокойно стояла на льду рядом с прорубью.

Она не шелохнулась, видя, как к реке сбегаются воины, влагаются стрелы и натягиваются луки, направленные в ее сторону.

И в этот момент, когда литовцы уже протягивали руки, чтобы схватить смелую женщину, она неожиданно для всех спрыгнула в ледяную прорубь…

Воины растерялись, не ведая, что им делать: спасать князя или вытаскивать поджигательницу.

В конце концов потеряли обоих: один сгорел в огне, вторая так и не выплыла на поверхность.

Только на следующий день литовцы поняли, что их перехитрили, когда увидели, что через каждые десять метров по реке были пробиты проруби. А вскоре нашли и место, где смелую женщину, очевидно, ждали лошадь, сухой тулуп и валенки.

С той поры в Оковецких лесах и появилась «русская ведьма», нападавшая на отставших в пути или вышедших по нужде воинов. Женщина, сеющая смерть, навевающая ужас даже на опаленных в боях воинов.

Звали ту женщину Мария.

А вскоре вокруг нее объединились обездоленные, разоренные войной и потерявшие родных и близких мужики.

Так в непроходимых лесах появилась сила, дававшая отпор отрядам литовцев, подмявших земли нынешней Тверской области под себя и почти на два века обложивших трудолюбивый народ тяжелой данью.

И вот снова несется Ардашев через время, чувствует, как оказался в своей комнате, как приостановилось то движение и как он опускается в свою же кровать.

«Слава тебе, Господи, – мысленно поблагодарил историк Творца, – что я опоздал на тот рейсовый автобус, что нечаянная встреча в пути помогла узнать еще нечто неизведанное, но чрезвычайно важное в истории родного края».

Ардашев посчитал, что часовенка та была неизвестна и отсутствовала в каталоге храмов Тверской епархии по той лишь причине, что подвиг Марии был мало кому известен, а если и известен когда-то, то уже, видно, всеми позабыт.

Останки подвижницы, как вы помните, были по земле рассеяны, и к лику святых, даже местночтимых, она в свое время не была причислена.

Естественно, что молитвенная память о ней до какого-то времени сохранялась в деревне Марьино, где люди и молились ей в той самой скромной часовенке.

Часовенка, кстати, та вот-вот упадет… И если бы не рассказ девяностолетнего старца, то и бывший директор колхоза «Октябрь» по имени Сергей ничего бы об этом не узнал, а вслед за ним о подвиге неизвестной женщины по имени Мария, не узнал бы и ты, дорогой наш читатель.

ПРОСВЕТИТЕЛЬ
(1477 год от Р.Х.)

Когда ученый историк и краевед Дмитрий Виленович Ардашев вернулся домой из очередной командировки, то на столе обнаружил пакет с новым выпуском историко-литературного альманаха «Удомельская старина».

Перекусив на скорую руку, теперь с чашкой крепкозаваренного травяного чая в руках он сидел за рабочим столом и внимательно просматривал поступившую корреспонденцию.

Большая часть свежего номера выпестованного им альманаха была посвящена статье краеведа Н. А. Архангельского о монастырях на удомельской земле. А таких, если верить старинным бумагам, было как минимум три. Один из них – Троице-Млевский, расположенный на берегу реки Мста, известен был с начала XV века. Монастырь тот, как понял Ардашев из записей Архангельского, был небольшим и малочисленным, а по такому случаю приписан, то есть подчинен, более крупному, которым являлся Новгородский Кириллов монастырь. Эта зависимость, а церковная дисциплина была по тем временам жесткой, и явилась истинной причиной его последующего закрытия. Однако об этом чуть позже…

Ввалившаяся в кабинет вслед за краеведом стайка подростков сразу углядела у него на столе новый выпуск альманаха со старинными фотографиями тех монастырских построек.

И тогда Дмитрий Виленович, увидев их неподдельный интерес к монастырской истории, тут же поведал им некие подробности, которые были приложены старейшим удомельским краеведом к данной статье.

– Обратите внимание, ребята, – начал Ардашев, – на следующие любопытные факты. Доход сего монастыря составлял по тем деньгам 15 алтын и 2 деньги…

– А алтын, чему бы он равнялся на сегодняшний день? – спросил один из подростков.

– Тогда трем копейкам… – ответил краевед.

– А деньга? – снова спросил ученик.

– Половине копейки…

– Выходит, что общая сумма составляла около 46 копеек? Это и есть весь доход, что имел тот монастырь? – спросил у Дмитрия Виленовича уже с удивлением второй подросток.

– Выходит, что так, – сказал ученый и улыбнулся. – Хотя тогда, чтобы увезти купленный на 5 копеек товар, нужна была чуть ли не телега. Кроме того, запасы одного только хлеба составляли полтонны пшеницы, еще столько же тонн ржи и овса. К тому каждый год накашивалось около 20 тонн, – далее увлеченно рассказывал Ардашев, всматриваясь в листы рукописи. – И вот что еще. Если верить этим записям, то средства к существованию приносила монастырю и рыбная ловля. Но дополнительный доход составляли отчисления удомельских деревень, что были приписаны к монастырю и поставляли ему мясо, птицу, яйцо, рыбу и мед. А таких деревень было не менее тридцати… Однако же, дети, мне нужно отдохнуть с дороги. Так что, если будет желание, то приходите завтра.

И подростки, откланявшись, покинули любимого учителя.

Выпив стакан чая, ученый прилег на кушетку и задумался. Он хорошо помнил, что сам термин «монах» происходит от греческого «монос» – то есть один. Лишь тот настоящий монах, кто одолел искушения и соблазны мира, отвлекающие человека от исполнения его религиозного долга, и остался один, то есть наедине с Богом, – таково святоотеческое толкование монашества. Ибо: не умрешь для мира – не родишься для Бога.

А потому многовековое сосредоточенное «молчание» монашествующей братии, их отстранение от мирской суеты и участия в политической жизни страны происходило не от их невежества или лени, как кажется многим, а от достаточности благодатной полноты религиозного чувства, от сосредоточенной ревности в делании богослужения и от изумления пред величеством Божиим, постигаемым теми из них, кто имел истинно любящее сердце…

Казалось бы, все так, верно, однако же…

Дмитрий Виленович не заметил, как и задремал.

И видится теперь уже ему в том тонком сне келья неведомого монастыря. За небольшим деревянным столом при свече сидел некто в монашеском облачении и что-то писал. Скрип гусиного пера от нажима хорошо слышался в ночи. Раздавшийся вдруг стук и распахнувшаяся вслед за этим дверь заставили писца оторваться от своего труда.

В его келью вошел второй человек в таком же монашеском облачении.

– Фома, ты почто по сию пору не спишь? – спросил его писец.

– Сам-то отчего не сомкнул своих глаз? – буркнул тот ему в ответ.

– Новости от новгородской братии поступили. Надобно к утру ответ отписать…

– Поделишься сокровенным?

– Без благословения игумена? Снова, брат, на грех меня толкаешь? – бросил гостю писец.

– Не первый раз, поди. Если мы друг друга выручать впредь не станем, то оба можем сгинуть…

– Твоя правда, Фома! Чую, втягивают нас в дворцовые перевороты. Как бы нам всем своих голов не лишиться.

– Так новгородские же вроде не с царем воюют. У них чисто церковный интерес.

– В чем же тогда этот интерес? Или не видел давеча, как попы Дионисий с Алексием во время богослужения пляски бесовские за престолом устроили, а после иконы старинные штанами своими протирали?

Возникла томительная пауза. И писец снова начал тот тревожный разговор.

– Чую, что ересь новгородская уже и в нашем монастыре гнездо свила…

– Это ты о чем?

– Сам будто бы не догадываешься? Как бы нам пособниками тому не стать…

– Ты меня словами-то не убаюкивай, – уже более жестко ответил ночной гость, подходя к столу. – Письма новгородские ложь на стол. Посмотреть мне их надобно.

В этот-то момент чуткий сон Ардашева был нарушен. Он огляделся. За окном светало. И тогда, поставив чайник на плитку, он полез в книжный шкаф и после, попивая чай, долго вчитывался в страницы истории.

Здесь мы уточним, для читателя, нечто важное для понятия этих и последующих событий, напомним о временах, людях и тех тревожных событиях, что всколыхнули тогда всю христианскую Русь.

Как вы уже знаете, с момента раздробления Руси на множество уделов после смерти Ярослава Мудрого объединительная работа не утихала ни на миг. Поучения Владимира Мономаха, устремления святого князя Андрея Боголюбского, кропотливый труд московских князей по собиранию Руси – все это лишь этапы становления русской державности.

Казалось бы, задается вопросом православный историк, что могло заставить удельных князей, лишь недавно почувствовавших себя самостоятельными владетелями, отказаться от своих прав и сделаться, пусть и высшим, но подчиненным сословием?

Что могло заставить города, привыкшие к обособленности и своим правам, слиться в одно политическое тело?

Кто мог принудить народ принести тяжкие жертвы во имя неведомого грядущего благоденствия?

Этой силой стали скорби и тяготы иноземного ига, способствующие тому, что Русь объединилась прочным союзом общего горя, когда над страной, помимо ее воли, вознеслась единая и страшная власть монголо-татарских ханов и необходимость повиновения которой после первых страшных и жестоких погромов ясно осознавалась всеми – от великого князя до простого смерда.

Если верить современной истории, то именно Иоанн III первым отказался платить дань Золотой Орде и, набравшись мужества, встретил-таки с большими силами неприятельское войско на реке Угре.

Видя это, враги, простояв долгое время на противоположном берегу реки, так и не начав сражения, а времена были морозными, ушли в Литву, разорив там двенадцать городов…

Русские впоследствии назвали ту реку Угру «поясом Богоматери», веря, что именно по Ее молитвам избавил Господь Россию от иноверцев. Таково, кстати, было общее мнение, дошедшее до нас в отзывах современников.

А посему последующие времена царствования Иоанна III лишь укрепили уже формирующееся державное сознание и национальное единство Руси святынями Христианской веры.

Однако же столь ревностное стремление к объединению народа не могло остаться без противления со стороны антиправославных сил. Ибо живучей оказалась затаившаяся ересь.

«…Се врази твои возшемуша и ненавидяща тя воздвигоша главу»…

И такое тут началось…

Вот тут-то православный народ, через отвержение искушений и соблазнов вероотступничества, еще раз и должен был явить миру свою преданность родным святыням. С этим-то, как и понял ученый, и был связан увиденный им нынче сон.

Утром Ардашев обзвонил своих друзей-историков и сотоварищей-краеведов, обозначив для них общую тему вечернего заседания Клуба любителей Удомельской старины, а также пригласил на беседу вместе с подростками и уже знакомого ему местного священника, батюшку Дмитрия. После чего ушел в краеведческий музей, а весь остаток дня просидел в библиотеке.

Вечером его квартиру было просто не узнать. В центре гостиной комнаты был накрыт большой чайный стол, вокруг которого собрались его друзья и единомышленники, естественно же – школьники и батюшка Дмитрий.

А на балконе уже пыхтел еловыми шишками огромный трехведерный самовар.

Когда друзья испили по третьей чашке, то, будучи умиротворенными, неторопливо начали свою беседу.

– Уважаемый Дмитрий Виленович! – начал с вопроса старейшина клуба и почетный член президиумов всех существующих в городке общественных организаций – Леопольд Маратович Бахтямов. – Не могли бы вы нам сказать, как и чем еще может быть для нас интересен период царствования Иоанна III?

– Цитирую хорошо известное… – и далее Ардашев прочитал уже вслух: – «…Вслед за Ольгой за своей частью дани пришел на эти земли князь Ярослав (1187) да в 1434 году зело пограбил местных жителей князь Василий Юрьевич. Но особо жестокому разорению подверглось Млево во времена царствования Иоанна III…» Или вот еще: «В 1471 году им были посланы рати на беспощадный разгром Новгорода, а через семь лет он уже сам шел на Новгород. А потому население вдоль Мсты каждый раз вынуждено было первым расплачиваться за всю Новгородскую землю…»

– Положим, что мы все это хорошо знаем. Но что было истинной причиной тому? – спросила директор краеведческого музея Лидия Павловна Крапивина.

– Гордые новгородцы, – отвечал ей Дмитрий Виленович, – возжелали тогда, под воздействием лукавых иноземных «торговцев», откреститься от христианской веры своих отцов. Да заодно и от власти Московской. Вот после чего московские рати основательно и беспощадно покосили тогда сию ересь.

Тут в начавшийся разговор вступил батюшка Дмитрий.

– Того, что Господь попускает, малым никому не покажется, – начал он. – А ко всему прочему вспомните последующие моровые поветрия, которые обрушились на эти же земли, чем не наказание Божье за сей грех отступничества…

– Читали летопись, помним, – говорит Бахтямов и тут же по памяти цитирует уже то, что писал некогда новгородский летописец: «Жито стояло на нивах, и некому было жать, ели коней, псов, кошек и кротов… От века над нами того не было…»

– Но и идеолог сей борьбы – некто Иосиф, игумен, если не ошибаюсь, Волоцкий, был, однако же, и сам чрезмерно жесток и жаждал крови мудрствующих «еретиков», – негромко сказал молодой учитель истории Рюмин. – А это как-то не вяжется с братской любовью к ближнему.

– Позвольте мне тут с вами не согласиться, – попытался ответить ему батюшка Дмитрий. – Согласно нашим церковным летописям сам Иосиф был во всем примером для братии, любил петь и читать на клиросе, говорил поучения и последним всегда покидал храм Божий. Была ли какая общая работа для братии, он спешил предварить всех, изнурял себя постом и бдением, вкушая пищу большей частью через день, проводя большую часть дня и ночь в молитвах. А то, что миф о его «жестокости» весьма живуч… Это связано в первую очередь с той ролью, которую он сыграл в искоренении сей ереси, грозившей страшными потрясениями Руси, где все уже были «овчата» единого Христа, все «единомудрствующие», жившие в полном согласии со святоотеческим Православием…

Батюшку решил поддержать и Ардашев.

– Ни для кого не секрет, что в ожидании политического лидера иудеи отвергли истинного Христа, пришедшего в мир с проповедью покаяния и любви. Оклеветав Спасителя перед римской властью, они, как вы знаете, добились и его смертного приговора. Но распятый Христос оказался для богоборцев еще страшнее. Христианство стало стремительно завоевывать весь мир, отодвигая мечту о мировом господстве иудейского народа все дальше и дальше. Вот тогда-то христианам и была объявлена настоящая война. Естественно, что вести ее открыто они не могли – не хватало сил. А потому оружием в этой борьбе стали всевозможные еретические учения, разрушавшие христианство, равно как и православие, изнутри.

– Батюшка, – снова обратилась уже к священнику директор музея Крапивина. – Не могли бы вы нам поподробнее рассказать о том, как эта самая ересь в Новгороде-то прижилась?

– Пожалуйста, слушайте, – священник поднялся из-за стола и начал свой рассказ. – В 1470 году в Новгород из Киева в свите брата киевского князя Симеона – Михаила Александровича (Олельковича) прибыли и приглашенные новгородцами иноземные купцы. Был среди них и некто Схария, замеченный тем, что был уж слишком разносторонне образован, хорошо разбирался в естественных науках, а наиболее научен был всякому чародейству и чернокнижию, звездозаконию и астрологии… Вот ему-то и удалось быстро совратить с пути истинного богопознания двух молодых православных иереев – Дионисия и Алексия… Так в Новгороде было положено начало некой тайной организации.

– Здесь надобно заметить, что ересь та быстро набирала силы, – согласно со священником промолвил Ардашев. – Например, в числе ее сторонников оказался даже настоятель Софийского собора протопоп Гавриил. А в качестве литературных источников среди них широко использовались астрологические сборники и поучения некоего раввина Маймонида.