Текст книги "Заветный Ковчег"

Идеалом для Менделеева было сочетание развитой промышленности с интенсивным сельским хозяйством, имеющим дело с живыми организмами – растениями и животными. Более того, он считал, что и сама почва – «живая»:

«Жива земля, живы и воды, и воздух, лучи и организмы».

А потому, считал он, нельзя отдавать землю в распоряжение алчущих хищников.

Земля должна быть в руках тех, кто любит ее, заботится о ней и умеет на ней работать.

Обо всем этом, как и о приезде великого ученого Дмитрия Ивановича Менделеева во Млев, и рассказывал на последующих своих занятиях в церков-но-приходской школе отец Василий уже последующим поколениям своих учеников, которых любил, в которых верил, в которых видел завтрашний день нашей страны – ее будущих ученых, конструкторов, военачальников.

Ардашев вернул офицеру ФСБ прочитанную папку.

«Нет, выходит, худа без добра! – думал он, возвращаясь из Твери в родную Удомлю. – Пусть, хотя бы и таким путем, но теперь мы раскрыли еще одну страничку нашей удивительной истории».

ВВЕРЯЯ СЕБЯ В РУЦИ БОЖИИ
(1894 год от Р.Х.)

Вот еще одна история, рассказанная Ардашевым своим друзьям, школьникам-краеведам.

…В летний день 1838 года в селе Рождественском (позже – Ворониха) средь бела дня всеми был услышан женский крик и последовавший за этим громкий звук выстрела.

Сбежавшиеся на тот выстрел к дому Колокольцовых соседи узнали от плачущей женщины о цыганке, что буквально у нее на глазах чуть было не увела за собой ее пятилетнего сына – Александра. Благо, что муж оказался дома и выстрелом в воздух напугал ворожею.

Вскоре в дом пришел и местный священник. Его-то и попросили поговорить с уложенным в постель и казавшимся напуганным мальчиком.

– Ну, что с ним, отче? – спросил вышедшего из комнаты священника родитель мальчика.

– Думается мне, что с ним все в порядке, – спокойно ответил ему батюшка. – Рассказывает, правда, что вскорости уедет отсюда далеко-далеко, что будет он плавать по морям и океанам. Строить большие корабли.

– Неужто сглазила мальчонку та змея подколодная? – встрепенулся отец, снова готовый схватиться за ружье.

– Ты за ружье-то не хватайся. И помнить должен, что волос с головы человека без воли Божией не упадет. Ладонь сына твоего она, очевидно, посмотрела, по ней и судьбу его узрела. Однако же, думается мне, что сим мальчонку лишь очаровать хотела, чтобы вслед за их табором в неведомый путь пустился. Так что вы за ним какое-то время присматривайте. А в воскресный день к причастию чтобы обязательно привели. Глядишь, все и обойдется…

Однако же частично права оказалась та цыганка.

В неполные семь лет Александр был отдан на учебу в Александровский корпус, а в 11 лет был переведен в знаменитый – и по сей день! – Морской корпус в Санкт-Петербурге.

Здесь должно заметить, что руководство сим корпусом предпочитало принимать к себе подростков, не просто исключенных из обычных гимназий и лицеев, но чтобы те обязательно были драчливыми и умеющими постоять за себя. Ибо считали, что высокие физические нагрузки на гардемаринов полностью поглотят весь избыток подростковой молодецкой энергии, а сама романтика последующей морской службы гарантирует им отменное прилежание и очевидные успехи в обучении.

Если верить имеющимся публикациям, то выпускники сего морского корпуса прекрасно умели ориентироваться и обходились в море без таких современных приборов, как радар, эхолот, гирокомпас и иных, без которых сегодня не всякий офицер вообще осмелился бы выйти в морское плавание. Эти знания, как покажет время, ой как пригодились Александру… Однако пусть все идет своим чередом.

Герой нашего повествования, окончив Морской корпус с отличием, в свои неполные 19 лет в звании мичмана был зачислен в экипаж знаменитого фрегата «Паллада».

А далее все, что успела нагадать ему цыганка, – и плавание к берегам Японии, и последующее обследование неизвестных берегов Кореи, и неожиданный перевод на фрегат «Диана»…

А тут и первое, действительно серьезное испытание…

Цунами разметало команду потерпевшего кораблекрушение фрегата «Диана». Когда 23-летний мичман Александр очнулся на неизвестном берегу, вокруг никого не было. Лишь на третий день, собирая то, что выбросили на берег волны, и все, что могло быть хоть как-то полезным для сохранения ему жизни, он нашел и двух выживших матросов своего фрегата – Максима Копылова и Романа Иванова.

А еще через день появились японцы. Беседовали вежливо на французском и английском языках, которые Александр освоил еще в морском корпусе. Офицеру и матросам предложили остаться в Японии и служить на императорском флоте. Когда, верные присяге, они отказались, то их лишили всякой помощи и оставили без внимания.

И тогда молодой офицер предлагает товарищам самостоятельно построить шхуну.

– Я знаю, помню, мне мой дед еще рассказывал. Они в Баренцево море на промысел на таких шхунах выходили…

И схватив палку, тут же на песке начал рисовать разрез будущего корабля.

– Топоры будут нужны, – глядя на то, как на песке появляется контур, сказал Максим.

– И еще бы немного еды, – пробубнил под нос его товарищ Роман.

Колокольцов отвлекся от своего чертежа.

– Думаю, что с Божьей помощью мы без продуктов не останемся.

– Это как же? – снова спросил проголодавшийся Роман.

– Всему свое время, а теперь начнем собирать в одно место все то, что нам может пригодиться и будет необходимо для строительства.

И работа закипела.

Здесь я должен заметить, что все они были молоды. За спиной у них были родные и любимые люди, а у Романа даже дети. И конечно же – родное Отечество.

Сей начавшийся труд не мог не заинтересовать японцев, что жили неподалеку, и они чуть ли не всем селением вышли созерцать то, что делали русские моряки.

А вот уже под вечер началось самое интересное.

Александр попросил матроса Копылова разжечь огонь, а матроса Иванова соорудить над ним емкость для варки каши.

– Господин офицер, а какую кашу варить сегодня будем? – недоверчиво спросил Колокольцова матрос Максим Копылов.

– Знамо какую, братец, из топора, как в сказке.

И сам подошел к куче, где была собрана найденная ими на побережье металлическая утварь, хорошо зная, что там, в числе прочего, лежала и корабельная рында. Взяв ее, он вышел к берегу и начал ее тщательно отмывать.

А потом подошел к котелку над огнем и аккуратно опустил рынду в кипящую воду, приказав матросу и далее помешивать сию «кашу». При этом услышал, что сей его странный поступок уже с удивлением обсуждается жителями поселения. А сам лег отдыхать…

В течение получаса он каждые пять минут пунктуально поглядывал на свои часы, которые, правда, уже не работали после того как побывали в морской воде, а затем встал и подошел к котлу, в котором варилась рында – то есть корабельный колокол. Достав из голенища своего сапога чудом сохранившуюся ложку, зачерпнул ею немного содержимого из котелка и попробовал на вкус…

А уже затем дал попробовать и оторопевшему от увиденного матросу.

– Ну как, братец, съедобна наша каша?

Тот лишь согласно кивал головой.

Тут не выдержал и матрос Максим Копылов, вслед за ним зачерпнувший своей ложкой то варево.

И удивленно посмотрел на офицера.

– Да, согласен, братец, чего-то не хватает, – ответил ему офицер.

И пошел в сторону японцев, чтобы попросить немного соли.

Те поняли, что хочет русский, и вскоре же его просьба была уважена.

После этого японцы еще ближе подошли к тому месту, где русские моряки варили свою «кашу из рынды».

После того как мичман Александр, посолив содержимое котелка, снова попробовал его на вкус, то неожиданно дал попробовать сей отвар еще и стоявшей ближе всех старой японке. Та попробовала и, посмотрев на русского офицера, улыбнулась. Затем сказала несколько слов своей дочери, и та вскоре принесла мешочек с рисом и еще какие-то пряности.

И уже ближе к вечеру русские моряки и японские жители, довольные и веселые, вместе вкушали ту рисовую кашу из корабельной рынды.

Так и жили далее. Каждый день, справляя пищу на костре, подкреплялись ею вместе с японцами. Правда, готовили еду теперь лишь японские женщины, давая возможность русским, не покладая рук, продолжать строить свою шхуну.

Спросите, почему? Отвечу. Жившие на морском берегу и промышляющие рыбной ловлей японцы мгновенно оценили замысел и конструкторские особенности будущей шхуны, а потому, все время находясь как бы рядом, пытались усвоить особенности ее построения. Офицер не возражал и даже согласился на их помощь, делая пояснения в ходе строительства, получая взамен необходимые строительные материалы, утварь и инструменты…

И все бы ничего, но в тот день, когда строительство было уже почти закончено, пропали оба матроса. Колокольцов знал, видел, что вот уже несколько дней вокруг стройки вился некий незнакомец. Не обратил тогда на это особенного внимания, да и рад был тому, что строительство успешно завершается… И вот теперь эта вынужденная задержка с их возвращением на родину.

На следующий же день несколько полицейских арестовали и самого молодого мичмана. Ничего не объясняя, его привезли в Токио.

И уже там, в одном из кабинетов военного морского ведомства ему снова любезно предложили остаться в Японии. Колокольцов и на этот раз отказался. Японцам ничего не оставалось, как отпустить смелого офицера и его товарищей. А потому уже через день мичман Колокольцов и его команда на своей шхуне отплыли от берегов Японии в сторону Камчатки, а оттуда уже к устью Амура. И все это в условиях блокады морских проливов англо-французским флотом…

За сей беспримерный подвиг мичман Колокольцов был досрочно произведен в лейтенанты.

Однако же японская сторона уже не забывала о той шхуне. Японский посол лично обратился к Государю Императору с рассказом о подвиге морского офицера и о построенной им шхуне. После чего по высочайшему распоряжению эта шхуна под командованием уже лейтенанта Колокольцова вновь пошла к берегам Японии, где и была оставлена в подарок. А на самом же деле послужила образцом для строящегося тогда японского флота.

После этого путешествия молодой офицер был переведен уже в Аральскую флотилию, где участвовал в весьма интересной экспедиции графа и генерал-адъютанта Н. П. Игнатьева в Хиву и Бухару.

Далее, плавая на барже в эскадре В. И. Бутакова, лейтенант Колокольцов первым нашел фарватер, по которому оказалось возможным войти в Аму-Дарью, а затем и подняться до Кунграда.

Это было очень важное открытие, так как Россия тогда готовилась к завоеванию Туркестана, на который зарилась Британия. И наши войска, находящиеся в пустыне, нужно был снабжать боеприпасами и продовольствием. Посему флоту и поручено было тогда найти возможность для маневрирования по Аму-Дарье.

…И вот однажды, уже выполнив свое боевое задание и возвращаясь из рейда, матросы из команды лейтенанта Колокольцова услышали на берегу женский крик о помощи.

Ночная тьма не давала возможности разглядеть то, что происходило на берегу, и тогда лейтенант Колокольцов, которому уже доложили о случившемся, отдал приказ остановить судно, притушить все огни, а сам с тремя вооруженными матросами на шлюпке поплыл к берегу.

Они неслышно подошли к берегу и, оставив одного матроса у шлюпки, стали искать ту, что молила в ночи о помощи. Вот и брошенный экипаж. Одна из лошадей была подстрелена, что, очевидно, и послужило причиной его остановки. Мертвым был и возница того экипажа. Однако в самом экипаже они обнаружили тяжело раненного офицера.

– Документы… Он похитил секретные документы… – шептал он.

– Кто он? – спросил раненого фельдъегеря лейтенант Колокольцов.

– Англичанин…

– Кто еще был с вами в экипаже?

Офицер молчал.

– Если вы не скажете, я не смогу вам помочь.

– Это дочь губернатора… Елизавета… – и смолк. Это были его последние слова. Офицер был мертв.

– Ерофеев! – обратился лейтенант к одному из своих матросов. – Быстро распрягайте оставшуюся в живых лошадь… Еще можно попытаться их догнать…

Второй матрос уже выносил из экипажа мертвого офицера.

– Оставайтесь здесь. Быть начеку. Пока меня не будет, вы уж, Христа ради, похороните убиенных.

И, лихо вскочив на подведенную ему матросом Ерофеевым лошадь, умчался вверх по течению реки.

Лейтенанту и на этот раз повезло. Несмотря на полную темноту, Александр умело управлял лошадью. Очевидно, что и тут сказалось начальное воспитание молодого дворянина, полученное им от отца еще в период проживания в селе Рождественское Тверской губернии.

Непредвиденный случай или что иное заставило и похитителей остановиться на ночлег. Для англичанина и девушки, как понял Александр, поодаль была поставлена палатка, а все остальные сидели вокруг костра.

Англичанин еще не спал. Он уже успел переодеться и теперь хорошо был виден Александру в своем полевом обмундировании и в пробковом шлеме на фоне горящего костра. Он бросил еще несколько слов своим сопровождающим, приказывая им быть бдительными на страже его покоя, и вошел в палатку.

Ровно через час в ту же палатку пробрался и лейтенант Колокольцов.

Для начала он спокойно переоделся в форму английского офицера, а уже затем нашел похищенные документы.

Теперь ему предстояло ответить на главный вопрос: желает ли дочь губернатора вернуться в объятия родного отца?

Он оглушил офицера и, предварительно прикрыв девушке рот своей ладонью, разбудил.

– Оставьте меня в покое, животное! – таковы были первые слова, которые она сумела произнести. Из чего Александр сделал вывод, что девушка оказалась пленницей не по своей воле.

Приказав девушке далее не шуметь и быстро одеться, он стал связывать англичанина.

После чего, свернув одеяло, предварительно вложив в него свое обмундирование, он вместе с ней спокойно вышел из палатки и, держа в кармане взведенный револьвер, тихо сказав караульным, что они идут искупаться. И под приглушенный смех людей, что сидели у костра, спокойно прошел в сторону реки.

Какое-то время людям у костра было хорошо слышно, как они плескались, а потом и вовсе затихли.

А далее, как и во всяком фильме, началась погоня в ночи.

Слава Богу, что на рассвете матросы, что несли вахту на вверенном ему корабле, вовремя увидели и узнали скакавшего на коне своего командира с похищенной девушкой и более десятка всадников, что их уже почти настигли. И тогда-то, отсекая погоню, по всадникам ударил автоматический пулемет системы «Максим», что был установлен на корме судна. Это и спасло Александру и девушке по имени Елизавета их юные жизни. Поговаривают, что какое-то время они даже переписывались…

Но уже через год в возрасте 26 лет лейтенанта откомандировывают в состав приемо-закупочной комиссии морского ведомства сначала в Англию, а затем во Францию. Эта командировка и решила дальнейшую судьбу лейтенанта Российского Императорского военного флота… Есть мнение, что это произошло по протекции генерал-адъютанта князя Путятина – руководителя экспедиции к берегам Японии на фрегата «Паллада», на борту которого служил и молодой мичман Колокольцов.

Близко ознакомившись с главнейшими иностранными заводами и их производством, он с удивительной легкостью усвоил такие многосторонние аспекты деятельности заводов Великобритании, которые не могла дать ни одна школа, что не ускользнуло от проницательности Его Императорского Величества.

А посему, учитывая уроки поражения России в Крымской войне, Государь Император своим Указом образовывает «Комитет для скорейшего введения в России нарезной артиллерии и броненосных судов».

И снова именно ему – уже капитан-лейтенанту Колокольцову – сначала доверяют проектирование верфи, названной «Галерный островок», и последующее строительство первого русского орудийного завода.

А вскоре состоялась и его встреча с самим Александром II, в которой принимал участие английский инженер и промышленник К. Митчелл.

– Я слышал, – начал царь Александр, – что всего лишь один французский броненосный корабль «Глуар» безо всякого риска для себя легко уничтожил целую эскадру деревянных кораблей…

– Это так! – ответил Митчелл. – Заложенные нами два броненосца под названием «Не тронь меня» и «Кремль» выполнены по такому же образцу…

– Говорите, «Не тронь меня»? Насколько же он безопасен для нынешней артиллерии?

– Обычные ядра и пустотелые, начиненные порохом бомбы, – угодливо отвечает Императору Митчелл, – просто отскакивают или раскалываются при ударе о нашу броню…

– Меня интересует другой вопрос, – снова начал Император. – Чем увенчалась ваша попытка увеличить калибр снарядов на наших судах до 20 дюймов (508 мм)?

На этот вопрос Митчелл разрешил ответить Колокольцову.

– Ваше Величество! Способность ядра проламывать железную броню неприятельского судна, к сожалению, выросла незначительно, но при этом резко снизилась скорострельность. Предложенные вес и габариты этого самого крупнокалиберного в истории России орудия оказались выше всякого разумного предела…

– Что так? – просит пояснить Император.

– В проблему государственного значения вырос вопрос доставки такого чудовищного орудия с Урала – места его изготовления – в Петербург…

– Предположим… А как же с обещанными попытками нарезки стволов на старых бронзовых и чугунных пушках? – снова спросил Александр.

– Они выгорают буквально после нескольких выстрелов.

– И что же вы предлагаете? Какие орудия мы будем ставить на наши бронированные корабли?

– Надо переходить к стальным нарезным орудиям, Ваше Величество! – спокойно ответил капитан-лейтенант Колокольцов.

– В чем же его преимущество?

Теперь отвечал уже Митчелл.

– Сталь позволяет нам поднять давление в канале ствола, а следовательно, и повысить скорость самого снаряда…

– Хорошо, готовьте опытный образец. Я издам указ о подготовке правительственной комиссии по переходу к стальным нарезным орудиям…

На этом аудиенция закончилась.

А потом еще почти 30 лет изматывающей работы, в которой генерал-лейтенант, член Адмиралтейств-совета, кавалер многих императорских и иностранных орденов – Колокольцов проявил себя еще и как талантливый изобретатель. Внедрение новой системы нарезов, медленно горящих порохов и стальных снарядов с медными поясками позволило последовательно увеличить начальную скорость снаряда путем удлинения ствола и увеличения заряда пороха.

И так до 1894 года, пока в возрасте 61 года он сам не подаст в отставку с поста директора Обуховского сталелитейного завода.

В тот день более 2 тысяч мастеровых и служащих со своими семействами собрались в одной из мастерских, чтобы попрощаться со своим достойным начальником, встретив его, по русскому обычаю, с хлебом и солью при торжественных звуках военного оркестра.

Затем был отслужен благодарственный молебен, и дети из заводской школы пропели кантату, сочиненную к этому дню в честь их попечителя.

А затем начался прием поздравлений и многочисленных адресов от ученых учреждений и обществ, заводов и отдельных лиц…

Колокольцов проживет еще 10 полных лет и скончается 1 октября 1904 года у себя на родине, оставив о себе память как об организаторе русской военной промышленности, благородном офицере, талантливом инженере и простом русском человеке.

ВЫСТРЕЛ ПО КАСАТЕЛЬНОЙ
(1895 год от Р.Х.)

Московский доктор, столичное светило, профессор медицины и все такое прочее – Михаил Цветков пробирался в глубинку Удомельского района Тверской области к своим друзьям, пригласившим его на рыбалку.

Импортный вездеход хорошо справлялся с дорогой, однако же маршрут, то есть конечное местонахождение друзей, пока что оставался для него полной загадкой…

И тогда он притормозил рядом с бодро шагающим по проселочной дороге пожилым человеком с рюкзаком за плечами…

Человек, который нечаянно встретился ему на пути, был нашим хорошим знакомым – краеведом, почетным членом всевозможных обществ и общественных организаций Леопольдом Маратовичем Бахтямовым… Естественно, он знал, куда примерно мог держать путь московский гость, а потому с удовольствием вызвался его проводить.

В пути между ними очень скоро завязался непринужденный разговор о красотах края и о его истории. В частности, о чем искренне хотел поведать москвичу Бахтямов, – об истории удивительной встречи писате – ля Чехова и художника Левитана на удомельской земле, послужившей поводом, как считал местный краевед, для написания Чеховым пьесы «Чайка».

Цветков внимательно выслушал сию версию и вдруг неожиданно для краеведа сказал:

– Если вы не против, то я мог бы рассказать вам истинную историю взаимоотношений этих двух интересных людей.

– Почту за честь, – охотно ответил Бахтямов. – А посему весь во внимании…

– Тогда слушайте…

И Цветков начал свой рассказ.

– Ситуация было простой. Была группа московских ребят, которые общались между собой, дружили, проводили вместе время. И, естественно, между ними складывались некие отношения… Вот такие отношения и были у Чехова с Ликой Мизиновой… Эти юношеские отношения невольно приносили ему боль, а ей страдания. Спросите, почему? Ищущий, метающийся молодой Чехов в тот момент все никак не мог решить для себя вопрос: чем же он хочет заниматься в этой своей жизни, к чему лежит его душа? Будет ли это медицина? Но медицина без философии невозможна. Будет ли он заниматься неким жизнеописанием быта и нрава людей? Посоветоваться ему особо было не с кем. Правда, был у него один товарищ, человек старше его на 12 лет, – некто Суворин…

– Не тот ли это Суворин, что был известным московским и российским издателем? – уточнил Бахтямов.

– Он самый… Он очень тепло относился к юноше по фамилии Чехов, а тот нес и выплескивал ему свои думы и неразделенные страдания.

– И что же ему посоветовал Суворин? – снова спросил Бахтямов.

– Суворин пытался помочь ему понять, что же он сам хочет. И сказал следующее: «Если ты хочешь заниматься бытописанием, то для этого ты еще слишком молод… Вместе с тем не стоит так убиваться из-за женщин, так как ты их еще толком и не познал. Ты видел отдельного больного, и тебе кажется, что ты уже можешь хорошо описать историю его болезни, но ты не сможешь сделать заключение о каком-либо событии, потому что в нем задействовано уже много людей…» Ну и так далее, примерно в этом же духе…

– И что же конкретно Суворин посоветовал своему юному другу?

– Он порекомендовал ему с котомкой пройтись по Руси…

– Пешком?

– Зачем же, тогда уже были железные дороги…

– Что-то вроде творческой командировки?

– Да, но только не за счет Союза писателей, как вы понимаете… Он дал ему денег, билет на поезд и рекомендательные записки своим друзьям. Причем Чехов мог останавливаться по ходу маршрута и даже задерживаться при необходимости в том или ином городе. Вот так Антон Павлович и поехал на Камчатку. Дорога та, как вы понимаете, заняла у него очень много времени. И не столько сама дорога, сколько время пребывания в городах по ходу следования.

– Что так? – заинтересованно спросил Бахтямов.

– Видите ли, приезжая в тот или иной город, Чехов (об этом можно судить по его письмам) обязательно посещал храм, что давало ему возможность понять и описать историю сего места… Затем он обязательно посещал кладбище при храме, что значительно расширяло обретенное им познание, так как отношение к захоронениям, к могилам своих предков давало широкий спектр возможностей для анализа и познания жизни живых. И третьим местом были злачные места, где можно было встретить людей из всех сословий. Там все были равны, так как находились в равных и натуральных условиях. И глава города, и купец, и нищий студент… Это был своего рода общественный и культурный слепок того общества. Те люди, что их тогда по самым разным причинам посещали, представляли собой удивительные типажи того времени. Чего стоили одни их беседы и публичные откровения… Вот это и было кругом интересов Чехова. Естественно, что, сев в поезд и продолжив дальнейшее свое путешествие, а дороги были длиннющими, он начинал самым тщательным образом подробно описывать все свои встречи и произведенные им наблюдения. И, особо не корректируя язык и стилистику, отсылал это своему старшему товарищу Суворину. Заметьте, отнюдь не для печати или отчета, а просто делясь своими впечатлениями. Таким образом, он очень интересно описал Центральную Россию… И далее…

– Я слышал, что именно эти письма и легли в основу книги писем Чехова Суворину, опубликованную, хоть и небольшим тиражом, уже в советское время изданием Академии наук СССР в серии «Литературные памятники»?

– Это было уже в наше время. А изначально эти письма Суворину просто отметались. Мол, не было такого – и все. Или выдвигали такую версию: что кто-то очень неумно подшутил над самим Чеховым. Ну а как нашей коммунистической власти было признать, что «великий русский писатель» описывал злачные места? Негоже, оказывается, Антону Павловичу описывать было и православные храмы. Как видите, тут все предельно просто.

– Жаль…

– Что именно?

– Что их ранее никто так и не увидел.

– В нашей стране – да. А вот за границей они неоднократно переиздавались. В частности, в журналах «Посев» и «Грани». Однако же вернемся к самой поездке. За время своего вояжа Антон Павлович, естественно, оторвался от московской жизни, ее забот и хлопот.

И когда он наконец-то вернулся в Москву, то выяснил, что в его отсутствие отношения Лики Мизиновой с Левитаном стали более чем тесными. Чехов просто выпал из сферы ее интересов. И Антон Павлович сразу же покинул столицу, уехав в свое имение Мелихово, и стал там жить-поживать. А к нему стали приезжать его друзья из Москвы.

– Очень интересно…

– Все интересное еще впереди, – продолжил Цветков. – Однажды к нему в имение приезжает сама Лика Мизинова вместе с Левитаном.

– Не может быть…

– Еще как может. Однако же Антон Павлович дал им понять, что не примет их в своем доме. И вот тогда, а дело было летнее, Лика и поехала к своей тетке в имение Островно, естественно, пригласив с собой Левитана. И они из Мелихова «ломанули», как это нынче говорится, в Тверскую область. И таким вот образом Левитан впервые здесь оказался.

– Очень интересно… И что же было далее?

– Причиной последующих событий стал именно Левитан, не отличавшийся, как оказалось, высокими нравственными принципами. Оно и понятно, когда молодой мужчина оказывается в «цветнике» среди одних хорошеньких барышень… Он жил то в одном имении, то в другом… Вскружил голову сначала одной барышне, затем другой. А в результате возникло очень много непонятных ситуаций. Так, например, в имении Островном между хозяйкой и ее дочкой произошел конфликт. И Левитан, не видя выхода, имитировал самоубийство. Матушка, зная, что он дружен с Антоном Павловичем, немедленно телеграфировала Чехову, сообщив о том, что Левитан покончил с собой и что она просит его немедленно приехать к ней в усадьбу…

– Покончил с собой?

– Тогда в ажиотаже… Не дай Бог кто узнает… Кстати, Левитан действительно мог пытаться покончить с собой. Деваться ему было некуда. Он понимал, что уже никому там не нужен. Погода к тому же была мерзопакостная. И он мог попытаться таким вот образом в очередной раз возложить всю вину и решение самой проблемы на кого-то другого. Почему бы и нет…

– И Чехов приехал?

– Да! Была уже глубокая осень…

В это время под ритмичное покачивание машины Бахтямов неожиданно заснул. И видит сон, будто бы сидит он в зале. На театральном занавесе изображена чайка. И вот этот занавес медленно открывается…

Крыльцо дачи Турчаниновой.

К крыльцу подъезжает экипаж, в котором сидит Чехов.

Чехов (кучеру). Спасибо, голубчик. Это тебе за услугу…

Дает кучеру деньги.

Кучер (Чехову). Премного благодарен, барин. Вас обождать?

Чехов. Пожалуй, не стоит…

На крыльцо выбегает дочка Турчаниновой – Анна.

Анна (Чехову). Как хорошо, что вы приехали… Он чуть было не погиб…

Чехов. О ком это вы, сударыня?

Анна. О Левитане… Вам разве не сказали, что он тяжело ранен?..

Появляется мать Анны, графиня Турчанинова.

Турчанинова (Чехову). Вас нам сам Бог послал…

Чехов. Да извольте же рассказать, что здесь случилось!

Турчанинова всплеснула руками.

В это время на крыльцо вышла и Мизинова.

Чехов (Мизиновой). И вы здесь?

Мизинова. Спасите его, умоляю вас…

Чехов какое-то время стоит в нерешительности, но, совладав с собой, берет в руки свой саквояж и молча проходит в дом.

Гостиная комната.

Чехов входит в гостиную. На полу в углу лежит убитая чайка.

Чехов. Что это?

Турчанинова (взволнованно). Он вернулся утром с охоты с этой подстреленной птицей в руках. Мы сидели здесь же за столом. Пили чай… Он молча посмотрел на нас и, бросив птицу в угол, поднялся в свою комнату. А через какое-то время раздался этот роковой выстрел. Поднимитесь к нему, он весь истекает кровью…

Чехов медленно поднимается по лестнице на второй этаж.

Все присутствующие провожают его взглядом.

Спальная комната.

В спальной, предназначенной для гостей, на кровати лежит Левитан.

Входит Чехов.

Левитан (удивленно). Ты?

Чехов. А ты ждал полицейского урядника или кого-то другого?

Левитан молчит.

Чехов подходит к кровати и внимательно осматривает ранение. Пуля прошла по касательной, оставив лишь ожог на коже художника…

Чехов. Ты даже застрелиться нормально не смог.

Левитан. На мне кровь…

Чехов. От этого еще никто в мире не умер.

Левитан. Ты все иронизируешь, не понимаешь, как это трудно…

Чехов. Одновременно врать всем о том, что ты их любишь…

Левитан молча отворачивается к окну.

Чехов. Это ты не беззащитную птицу сегодня подстрелил. Ты этим выстрелом в чью-то душу человеческую метил… Думается мне, что, кроме себя, ты вообще никого на свете не любишь. А потому скажу тебе так: может быть, ты и талантливый художник, но как человек ты, прости меня Христа ради, для мира потерянный. Кстати, если уж быть до конца честным, то и от картин твоих холодом веет.

После чего Чехов берет ружье и выходит из спальни.

Гостиная комната.

В гостиной за чайным, уже накрытым столом его с неподдельной тревогой ждут все трое: Турчанинова с дочерью и Лика Мизинова.

Чехов спускается. Ставит в угол ружье.

Все трое (одновременно). Ну как, доктор, он будет жить?

Чехов. Чайку не забудьте похоронить. Она из всех вас самая несчастная оказалась…

Крыльцо дачи Турчаниновой.

Поправляющий подпругу возница рад возвращению щедрого пассажира. Он распахивает перед ним дверцу экипажа.

На крыльце стоят мать и дочь Турчаниновы и Лика Мизинова.

Чехов (посмотрев на небо). Более мерзкого и мрачного места я еще в своей жизни не встречал. И дороги-то у вас отвратительные… Сколько раз давал себе зарок не бросаться с головой в омут…

Кучер. Это вы мне, господин хороший?

Чехов. Это я себе…

И садится в экипаж.

Чехов. Ну, давай, трогай, родимый…

Экипаж уезжает.

Занавес закрывается.

Бахтямов проснулся.

– Привидится же такое, – сказал он и неожиданно перекрестился.

– О чем это вы, сударь? – спросил его Цветков.