Текст книги "Заветный Ковчег"

УТРО СЛАВЫ РУССКОГО ФЛОТА
(1853 год от Р.Х.)

Знакомый нам уже профессор истории и краевед – Дмитрий Виленович Ардашев сидел у камина, глядя на то, как потрескивают, объятые жарким пламенем, и сгорают в жертвенном огне березовые поленья, смиренно отдавая свою живительную энергию, на наших глазах преображаемую в тепло и свет для того, кого Бог сотворил по Своему же образу и подобию, в кого вдунул живую душу.

«А имеет ли само сгорающее полено душу? – вдруг задумался ученый. – И что есть сей треск? Уж не молитвенный ли это шепот, подобный сгорающей церковной свече? И уж не слезы ли выступают на объятом огнем древе, помнящем о том, что именно на нем был некогда распят и Сам Сын Божий. Почему именно «древо» промыслительно выбрал Творец, дабы совершилось то, что совершилось и стало предметом дискуссии всего человечества, разделившегося с того дня на две половины, где одна приняла с любовью в свои сердца этот – ставший животворящим – Крест, а другая – отторгла, сжигая Его подобие огнем своей ненависти».

А вы сами в детстве разве не верили, что именно из такого же куска дерева некогда в Италии папа Карло выстругал деревянного мальчика по имени Пиноккио, названного у нас Буратино, который неведомым образом ожил и с которым потом произошли удивительные приключения?

Ардашев, думается мне, так и по сию пору верит. Или вы хотите сказать, что это всего лишь сказка? Пусть будет сказка! Но, по слову великого поэта А. С. Пушкина: «Сказка – ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок…»

Однако же размышления ученого были прерваны приходом уже знакомого нам молодого учителя истории одной из школ города – Павла Рюмина.

– Извините, что так поздно побеспокоил вас, Дмитрий Виленович, – начал он еще с порога. – Только уж до утра вытерпеть не смог бы.

– Что с вами случилось, дорогой мой коллега? – спросил его профессор.

– Вы не поверите… – взволнованно начал Рюмин.

– Отчего же? Рассказывайте, что вас так взволновало.

– Точнее, кто…

– И кто же?

– Теща…

Ученый улыбнулся.

– Успокойтесь, выпейте чашечку чая и все мне спокойно поведайте. Чем смогу – помогу!

И провел гостя в гостиную.

Когда учитель Рюмин выпил вторую чашку и немного успокоился, то Ардашев стал внимательно его слушать.

– Оказывается, теща моя родом из Питера, а в наш район приехала уже во время блокады. Якобы здесь, в деревне Касково, похоронена ее родня.

– И чем это смогло вас так взволновать?

– Все дело в письмах, которые она все эти годы у себя хранила.

– Чьи же это письма? – уже с интересом спросил ученый.

– Мичмана Колокольцова.

– Директора Обуховского оружейного завода?

– Нет! Другого Колокольцова – Олега Александровича – героя Синопского сражения.

– Неужели же контр-адмирала Колокольцова, что умер в 1891 году?

– Так точно!

– И о чем же поведали вам те письма, если вы их, конечно же, видели?

– Того, честно вам скажу, не ведаю… Поскольку с тещей у меня отношения, мягко говоря, сложные.

– Тогда прошу подробнее…

– Вчера вечером я полез на антресоли, чтобы достать болотные сапоги для рыбалки. Стул подо мною вдруг зашатался, и чтобы не упасть, я буквально завис на руках. Все кончилось тем, что я все ж таки рухнул на пол вместе со всем хозяйством, что на этих антресолях за многие годы она педантично складировала.

– Я так понимаю, что хозяйство то, как и сама квартира, принадлежит вашей теще? – уточнил Ардашев.

– Все верно! Ну так вот. Когда она вбежала в кухню, то я, продолжая лежать на полу, сделал вид, что нахожусь без сознания. Но ее это совершенно не обеспокоило. Она бросилась к этой куче забытых вещей и стала что-то искать. И нашла-таки некую допотопную железную шкатулку.

Да так была обрадована той находкой, что прижала ее к своей груди. Я даже подумал, что уж не прячет ли она в ней свои фамильные драгоценности…

– И что же было на самом деле в той коробке?

– Того я еще не ведал. И вот я открываю медленно глаза. Она видит, что я еще жив, и давай командовать.

– Рюмин, – кричит она мне. – Хватит валяться на полу, поднимайтесь и ставьте полку на место да раскладывайте все мое имущество, как было раньше.

– Так что же было в той шкатулке? – вновь переспросил учителя ученый краевед.

– Об этом я узнал чуть позже… – таинственным голосом отвечает тот.

– Я надеюсь, – неожиданно для Рюмина уточнил Ардашев, – что вы не обманом вызнавали ее содержимое?

И тут учитель потупился.

– Час от часу не легче, – расстроился Ардашев. – Вы же считаете себя интеллигентным человеком.

– Если бы вы только знали… – взволнованно начал молодой учитель.

– В таком случае и знать даже не хочу…

– Ну как же?

– Никак!

Они какое-то время молча пили чай. Рюмин все не уходил домой, искренне надеясь, что ученый простит его.

– Крымская война, – начал Ардашев, – если я не ошибаюсь, началась осенью 1853 года в ходе разгоревшегося дипломатического конфликта с Францией по вопросу контроля над церковью Рождества Христова в Вифлееме. Тогда же и Франция, и Англия, не желая впускать нас в Средиземноморье, встали на сторону турок. Второй же, а я так понимаю, и основной их целью было уничтожение русского Черноморского флота, а также отторжения у нас всего южного побережья. В связи с этим они возлагали особые надежды на десант с моря. Для чего из Стамбула в Батум и была направлена эскадра вице-адмирала Осман-паши… Что же было далее?

– Турецкий флот был неожиданно заблокирован эскадрой вице-адмирала Павла Степановича Нахимова… – продолжил Рюмин.

– Имевшего всего…

– Три корабля?!

– Именно так! – согласно кивает ученый и уже сам продолжает. – Но турки не решились тогда на прорыв из бухты и попросили для прорыва блокады помощи от англо-французского флота. А теперь продолжим наш экзамен…

И он снова к учителю истории Рюмину.

– Что предпринимает Нахимов?

– Дождавшись помощи из Севастополя, и уже с шестью линейными кораблями (612 орудий), он сам неожиданно нападает на турецкий флот.

– И было сие утро славы русского морского флота…

– 18 ноября 1853 года! – отвечает Рюмин.

– Пожалуй, по истории могу поставить вам «пять», но что же приключилось-таки с письмами вашей тещи – Агнессы Павловны, если не ошибаюсь?

– Слушайте же дальше. Когда в полдень мы с женой по заведенной в их доме традиции пили чай, она даже не вышла к нам в гостиную и продолжала сидеть в своей комнате. И вдруг жена моя слышит ее крик. Естественно, что она выскакивает из-за стола и бежит в спальню к своей матушке… А та в обмороке лежит на полу. И вокруг рассыпанные те самые письма, что она, вероятно, держала в своей коробчонке. Меня посылают вызвать скорую помощь, что я и делаю. Но в тот самый момент, когда в квартиру пришли врачи, мне, взял грех на душу, удалось-таки незаметно поднять с полу одно из писем.

– Прочитав которое, вы и поняли, что оно имеет отношение к Николаю Александровичу Колокольцову?

– Именно так! Сие письмо, молодого тогда мичмана, было обращено к его будущей жене.

– Я надеюсь, что вы положили то письмо туда, откуда вы его и взяли?

– Естественно…

– Не хватало еще, чтобы Агнесса Павловна обнаружила его пропажу, а то пришлось бы вновь вызывать для нее машину скорой помощи.

Вскоре Рюмин покинул дом ученого, предварительно договорившись, что Ардашев на днях обязательно придет к ним в гости. Что через несколько дней и случилось.

В воскресный вечер, с цветами в руках и с коробкой бисквитного торта Дмитрий Виленович переступил порог квартиры, где жил учитель Рюмин.

Агнесса Павловна встретила его приветливо, благо что помнила, как он на курсах усовершенствования учителей читал им лекции по истории.

– Неисповедимы пути Господни… Иначе, пожалуй, и не скажешь. Увидев вас, Дмитрий Виленович, на пороге своей квартиры, могу догадаться, что именно привело вас к древней старушенции.

И при этом посмотрела на Рюмина. Да так, что тот пошел красными пятнами.

– Я всегда считал и считаю, – начал Ардашев, – что личная переписка дело сугубо интимное и не подлежит перлюстрации, даже за давностью времен.

– Что же тогда привело вас ко мне? – спросила Агнесса Павловна.

– Искреннее желание извиниться за своего товарища и коллегу, – и добавил. – Простите его, Христа ради.

А после этого уже и вручил старушке цветы, а жене Рюмина – коробку с тортом.

– А теперь позвольте откланяться, дела ждут, – сказал он и склонился в поклоне.

На что старушка ответила:

– И даже не думайте, что я позволю вам улизнуть. Для начала мы испробуем на вас этот торт. А вдруг вы, пошатнувшись в своем рассудке и в погоне за этими письмами, задумали отравить всех нас. Как вам такой поворот дела, а? – и первая же рассмеялась.

После чего они пили чай, беседовали на самые разные и актуальные темы. И уже ближе к вечеру Агнесса Павловна сама принесла свою заветную железную коробочку с письмами.

– Это письма, адресованные моей прапрабабке. Она была той юной девушкой, с которой и подружился будущий герой Синопского сражения еще до того, как был призван в армию. А первая любовь, не мне вам об этом говорить, всегда самая сильная…

И взяла в руки одно из помеченных писем.

– Вас, очевидно, более интересует эта его часть, – поправив очки, она стала медленно читать. – «…Стремясь остановить дерзкую атаку адмирала Нахимова, Осман-паша велел стрелять не по палубам, а по рангоутам наших кораблей… А потому, летя поверху, турецкие ядра ломали нам реи, стеньги, калечили мачты, рвали фалы и ванты, дырявили паруса, что заметно затрудняло маневрирование судами. Но нам удалось-таки подойти к заданной линии неприятельских судов и, став на якоря, обрушить на врага всю мощь наших орудий. В это мгновение, я, пожалуй, впервые понял, что такое настоящий ад… Стоны раненых, воинственные крики с обеих сторон и умирающие на моих глазах товарищи. Но более всего оглушал рев, этакий звериный, жуткий рев тысяч орудий… Наши корабли стали нести потери. Раненым был и сам Нахимов… Должен сказать вам, что, натренированные англичанами, турки дрались очень храбро и искусно. И вот настал тот момент, который до сих пор стоит у меня перед глазами. Наш "Ростислав" едва не взлетел на воздух, когда у крюйт-камеры возник пожар. Как я оказался рядом, и сам уже не ведаю. Только слышу вдруг голос – сладостный такой, убаюкивающий: "Беги, – шепчет он мне, – спасайся, мичман, иначе ни за грош погибнешь…"»

И скажу вам честно, сударыня, что сделал было первый шаг к спасительному борту. И одновременно с этим понял, что если я брошу в сей час своих товарищей, то не смогу уже потом и спать-то спокойно. И еще вы… Лицо мне ваше вдруг отчетливо вспомнилось. И тогда, перекрестившись, бросился я в тот огонь…»

Тут Агнесса Павловна прервала чтение.

– Ну а все остальное прочитаете уже сами… – и передала железную коробочку Ардашеву.

Он принял сию драгоценность и поцеловал Агнессе Павловне руки.

И они снова пили чай.

– За самоотверженный тот подвиг, – рассказывал уже Дмитрий Виленович, – и спасение корабля «Ростислав» – Колокольцов был произведен в лейтенанты и награжден самим Нахимовым орденом Святого Георгия 4-й степени и Святого Владимира 4-й степени «За особое присутствие духа и отважность, оказанную во время боя». И далее, вместе с Нахимовым, участвовал уже в обороне Севастополя.

Нахимов тогда, как вы знаете, погиб, а вот молодой лейтенант Колокольцов, командуя батареей, был тяжело ранен и эвакуирован с поля боя, что и спасло ему жизнь.

– Если мне память не изменяет, – включился в разговор учитель Павел Рюмин, – за участие в обороне Севастополя Колокольцов был награжден еще и золотой саблей с надписью «За личную храбрость».

– Да, все так! – согласился с ним ученый. – Как бы хотелось, чтобы и наши дети знали и помнили своих земляков – героев Синопа и Севастополя.

И уже обратился к Агнессе Павловне.

– Так выходит, что вы являетесь прямой наследницей рода Колокольцовых?

– Выходит, что так. Мы ведь, живя всегда в Санкт-Петербурге, практически ничего не знали о родине своих предков. И только когда Николай Александрович в звании контр-адмирала в 1891 году умирал, то завещал нам похоронить его на Покровско-Тихомандрицком приходском кладбище, что мы и сделали. Так только и узнали мы о своей родине. Сюда же и сами перебрались уже во время блокады в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 годов. Так места эти стали родными, близкими и хорошо знакомыми уже не только нам, но и нашим детям. Иногда мне даже кажется, что я и сама родилась здесь.

– Мне было очень приятно у вас, – сказал Ардашев, вставая из-за стола.

– И мне было приятно увидеть вас через столько лет.

– Если вы позволите, был бы рад пригласить вас на вечер, который мы хотим посвятить памяти Николая Александровича Колокольцова.

– С удовольствием принимаю ваше приглашение, – ответила Агнесса Павловна, улыбаясь. – Если, конечно же, доживу до этого дня.

– Хотелось бы надеяться, – искренне сказал в ответ Ардашев.

– На все воля Божия! – произнесла она и, слегка склонив голову, величественно покинула гостиную комнату.

Ардашеву даже показалось, что из гостиной вышла не Агнесса Павловна, а совсем еще юная девушка. Та, которой когда-то молодой мичман Николай Колокольцов писал после сражения свои письма о любви.

ПОСЛЕДНИЙ ПОКЛОН
(1872 год от Р.Х.)

Дьякон Фома писал донос в Консисторию. От усердия капли пота стекали по лбу… Уже третий лист был заполнен корявыми подробностями недостойного исполнения священнического долга местным протоиереем и настоятелем храма отцом Василием – он и мух, оказывается, давил в алтаре, и срамно зевал во время Великого Славословия…

В той папке, куда эти письмена усердного диакона кем-то аккуратно подшивались и которую, уже в наше время, в областном управлении ФСБ дали прочитать ученому-историку Дмитрию Виленовичу Ардашеву, было и еще одно подробное описание о посещении здешних мест известным ученым-химиком Менделеевым, которое заинтересовало краеведа. Он стал читать и словно бы увидел ту встречу в мельчайших подробностях…

Солнце садилось, а ожидаемого гостя все еще не было. Мать и братья покойного Ивана Павловича, священники Василий и Тимофей, да и я, местный дьячок Фома, сидели за накрытым столом. Меня в какой уж раз заставили перечитать письмо… Вот его изложение, списанное мною с оригинала: «Дражайшая родительница Стефанида Евдокимовна! С радостными слезами благодарила я Господа за то, что Вы, матушка, еще здравствуете и помните о нас. Дмитрий непременно приедет к Вам по осени. Привезет подарки, что мы вместе с детишками нашими с особым восторгом для Вас собирали. В той посылочке, что привезет Митенька, будет 10 аршин черного ситца, 4 аршина коленкору, 1 фларансовый и 1 бумажный платок, гроденаплевого кармана и таковых же подвязок…»

На глазах Стефаниды выступили слезы. Она утирала их платком.

Дьячок же продолжал чтение: «Детишки утешались тем, как бабинька их сошьет себе и платье, и рубашку, наденет на голову платочек и будет носить подвязочки. А на те деньги, что привезет с собой Митя, купите себе чулочки и башмачки. И, надевши все, благословите и детей, и внучат своих, которые все никак не перестанут жалеть, что живут в разлуке с Вами. Остаюсь навсегда Ваша покорная дочь, покорная сестра и покорнейшая услужница Мария Менделеева».

– Сегодня уж, поди, не дождемся Дмитрия, – сказал, поднимаясь из-за стола, отец Тимофей. – Ужо почти двадцать лет как он у нас не был… И в прошлый год в это же самое время обещался, да так и не приехал…

– Ты не забывай, что он теперь человек государственный. Забот, поди, поболее, чем у нас с тобою будет. Однако же, если будет на то воля Божия, то и приедет, – сказал в ответ, на правах старшего брата, батюшка Василий. – А теперь давайте помолимся да за трапезу.

И, встав перед иконостасом, широко перекрестился. В доме зазвучала молитва. Матушка молча и с надеждой продолжала смотреть в окно.

Поповский дом стоял на взгорке рядом с храмом. И из него хорошо были видны дороги, что вели на село, каменный храм да окрестности этого большого села.

Не было Менделеева и утром следующего дня.

В тот же день батюшка Василий вел занятия в цер-ковно-приходской школе. Накануне детишки нашли в реке арабские монеты, что и послужило поводом к разговору об истории родного села.

– Поди, помните, когда шла великая княгиня Ольга к Новгороду? – спросил детей священник.

Детишки согласно закивали головами.

– Кто ответит?

Руку выше всех тянула Настенька. Была она словно подсолнух, вся в конопушках и с выгоревшими на солнце волосами.

– Отвечай! – позволил ей священник.

– В лето 6455, или 947 от рождества Христова… – звонко выпалила она, словно боялась, что кто-то из детей ее опередит.

– Точно, радость моя. А скажи мне, почто Ольга в наши края со своими людьми пришла? – второй раз спросил ее священник.

– За дланью… – сказала та, но по реакции детей поняла, что невпопад.

– Длань – сие есть рука, радость моя, – поправил смущенную девочку батюшка. – Хотя и в этом есть доля правды, если предположить, что она как бы протянула свою руку аж до наших мест…

И снова обратился к детям:

– Так зачем же пришла в наши земли великая княгиня?

– За данью! – ответил батюшкин сын Владимир.

– Сказать, что она пришла сюда только за данью, также было бы неполно. Кто добавит?

Руку одновременно подняли два друга, Иван Платонов и Олег Смирнов.

– Олег был первым. Ему и отвечать, – сказал батюшка.

– Если верить летописцу Нестору, то в «Повести временных лет» есть упоминание о походе Ольги к Новгороду с установкой на Мсте погостов.

– А что это означает? – спросил его священник.

– То, что в то время даже Новгород уже платил дань киевским князьям.

– Хорошо, а если поточнее?

– Как я могу понять, практичная Ольга пожелала вовлечь в регулярное подданство еще и затерянные в лесах и болотах местные провинции.

Батюшка улыбнулся и сказал ученику:

– Молодец, Олег! Правильно мыслишь! Великая княгиня Ольга искренне хотела встать на эти земли, обозначить здесь свое присутствие и интерес, а главное – дать понять соседям, что приехала на эти земли надолго. Садись.

Мальчик сел за парту. А его сосед тут же поднял руку для вопроса.

– Так мы – люди каких земель-то, новгородских или тверских? – спросил батюшку Иван, которому не удалось первому ответить на заданный вопрос священника.

– До присоединения новгородских земель к Москве Млево было приписано к Новгородскому Кириллову монастырю.

– А почто так? – снова спросил подросток.

– На противоположном берегу нашей реки Мсты стоял Троицко-Млевский монастырь. Вот он-то и был приписан к Кириллову монастырю.

– И где же он теперь, этот монастырь, отец Василий? – спросил батюшку Олег.

– Был закрыт, а потому на сем месте вместо монастыря остался лишь Троицкий погост с храмом Святой Троицы, построенный в 1774 году. Кстати сказать, это был первый из каменных храмов на нашей земле.

В этот момент в дверь классной комнаты постучались.

– Войдите! – сказал священник.

На пороге открывшейся двери стоял местный дьячок Фома.

– Батюшка, отец Василий! – молвил тот. – Благословите!

– Бог тебя благословит, – ответил священник. – Почто пришел?

– Радость-то какая! Велено вам сообщить, что господин Менделеев собственной персоной пожаловал.

– Дождались-таки! – сказал батюшка и степенно перекрестился. И уже к подросткам:

– Дети, занятия на сегодня отложим.

Пока священник шел домой, перебирая в памяти узелки той давней истории, напомним и мы вам, что, если верить летописным упоминаниям, в ту пору (947 год от Рождества Христова) княгиня Ольга действительно шла к Новгороду по рекам, устанавливая погосты и дани. Вот одним из таких погостов и было то место, на котором впоследствии образовалось поселение с названием Млево, что удобно стояло на древнем водном пути, связывающем Балтийский и Новгородский регионы с центральными областями Руси и далее с Поволжьем, Прикаспием и Причерноморьем…

Однако же вот и поповский дом. Когда отец Василий вошел в гостиную, то увидел, что повзрослевший Дмитрий уже сидит за накрытым столом рядом с матушкой Стефанидой Евдокимовной и живо интересуется изменениями, которые произошли со времени его последнего посещения бабушкиного дома. А было то лет двадцать тому назад, когда юноше исполнилось лишь 17 лет.

– Действует ли еще наша церковь в Тихомандрице и производится ли в ней служба, ибо ведаю я, что малоприходные церкви повсеместно упраздняются? – спросил Дмитрий батюшку Тимофея.

– Покровский-то деревянный ваш храм пришел в негодность. Его еще в 1869 году разобрали. Теперь вот уже третий год как заложили и начали строительство нового храма… Да и сами, слава Богу, держимся еще на плаву, – степенно отвечает тот именитому гостю.

– Вот и славно! – сказал Дмитрий, поднимаясь и подходя к вошедшему в гостиную отцу Василию.

– О, если бы вы знали, как я благодарен вам, отцы, за ваши непрестанные за нас молитвы, – говорит он и склоняет голову под батюшкино благословение. – А потому прошу, просил и буду просить не лишать нас оного.

Вскоре все снова расселись за столом.

Братья еще не видели столь жизнерадостного лика своей матери. Казалось, что она воистину расцвела, напиталась некими живительными и всеосвящающими природными соками, коими щедро оделяет Творец своих любимых и любящих друг друга земных созданий.

Так было и со Стефанидой. Можно было сравнить ее с цветочным бутоном, что долгое время не раскрывался, несмотря на уход и влагу, коей ее щедро одаряли ближние, до того самого момента, пока не заглянул в ее комнату луч солнышка, кем и был для нее желанный внучек Дмитрий – сынок любимой дочурки Марии.

– Кстати, – сказал, поднимаясь из-за стола, Менделеев, – я вам тут для пробы один целебный эликсир привез, – он полез в свою дорожную сумку и достал штоф с прозрачным напитком.

– Это что же за эликсир? – живо поинтересовался дьячок Фома.

– Сугубо для компрессов… – начал было Дмитрий, но, видя, что интерес к лекарственной бутылке у богатырей мгновенно пропал, улыбнулся и добавил:

– Вижу, что не удалась моя шутка. Тогда просто отведайте по случаю нашей нечаянной встречи.

И стал разливать сей неведомый напиток всем по рюмкам. Потом они пели, долго спорили, в частности, по поводу конфронтации, что образовалась в те годы между учебными заведениями земства и епархией. К тому же на удомельской земле работали еще и министерские школы, которые находились в ведении государства и им же финансировались. Эта «пря» была вызвана первыми шагами государства по распространению насущной и всеобщей грамотности среди населения. Однако же всяк тогда тянул одеяло в свою сторону, а потому процесс охвата обучением крестьянских детей растянулся аж на целых полстолетия.

– Это очень хорошо, отец Василий, что ты преподаешь в школе, – говорил батюшке Менделеев. – Ведь известно, что в заботах о просвещении более всего важен запас учителей, истинно любящих свое дело…

Батюшка согласно кивал головой.

– Школа, как мне думается, – продолжал взволнованно говорить ученый, – должна выступать как гарант накопления богатства народного. А основное направление русского образования, как мне видится, должно быть жизненным и предельно реальным. Так как именно состояние просвещения и будет определять ближайшее и отдаленное будущее России.

– Что же это мы такое пьем-то, отцы? – с удивлением вопросил дьячок Фома. – Голова чиста, а ноги будто бы ватные стали… Дмитрий Иванович, не откроете секрет, что это за эликсир?

– Так, государственный заказ один выполнял…

– Сами перерабатывали? – полюбопытствовал отец Василий.

– Зачем сам? Завод построили.

– Для чего завод? – не понял отец Тимофей.

– Вот хочу предложить царю ввести монополию на сей продукт, – спокойно ответил Дмитрий. – Хотя по мне, так лучше бы его и вовсе не видеть. Но сие есть лишь побочное производное.

– Побочное, говоришь? – снова вступив в разговор, сказал батюшка Василий и долил-таки немного этого «продукта» в свою рюмку.

– В этом напитке, – начал, поднимаясь из-за стола, Менделеев, – мною всего лишь опытным путем определено соотношение спирта и воды. Ну да и это не самое главное. Производство его будет простое и дешевое, а доход может быть огромный. Вот с этим я и еду в столицу. Хочу доказать, что руководство промышленным изготовлением должно взять на себя именно государство. Только при таком подходе мы разбогатели бы больше, чем от всей нашей хлебной торговли. На эти деньги, кстати сказать, государство сможет построить не только новые школы….

– Не боитесь сами свой-то народ споить? – строго спросил ученого Тимофей.

– Мера во всяком деле нужна, – сказал, как отрезал, ему в ответ Дмитрий.

– Знамо дело! – вступился за Менделеева батюшка Василий. – Да ты на Тимофея не серчай. Он хоть и крут, да знает, что церковью питие не возбраняется… Но опять-таки – когда болен, с устатку и когда среди друзей. И, естественно, в меру, а главное – во славу Бога…

– Все, спать! Ишь, набросились. Дмитрий с дороги устал, поди. Завтра обо всем и переговорите, – входя в гостиную, строго сказала матушка Стефанида Евдокимовна.

И все молча подчинились ей.

Рано утром Дмитрий, батюшка Василий да потянувшийся за ними дьячок Фома уже стояли на берегу реки Мсты. Солнце щедро высветило богатое село.

– Вот еще о чем хотел спросить тебя, отче, – начал Менделеев, любуясь сей красотой. – Это правда, что в ваших местах был найден самый старый из известных письменных памятников нашего края?

– Плита-надгробие с высеченными письменами?

– Очевидно.

– А что ты о ней только сейчас вспомнил-то? Поди, не первый раз в наших местах.

– Молод был тогда, да и не до плиты было, когда у тебя крылья за спиной, а от радости первой любви хочется летать под облаками.

– Так уж и быть, расскажу, – согласился священник. – Еще в 1815 году дворовые люди рыли могилу для умершей своей матери. Они-то и наткнулись на эту плиту с надписью. Кстати, она тут недалече. Если хочешь, то пойдем, сам все и увидишь.

– Она что, там так и лежит по сию пору? – спросил ученый.

– А что с ней будет? Ну, слушай же… Они сами поначалу-то, испугавшись, ту могилу зарыли. Правда, через какое-то время уже любопытство, а по мне – так желание найти возможный клад, заставило их снова и уже еще на один аршин начать копать в том же месте.

– И что же они там обнаружили, отче? – с интересом спросил Дмитрий Иванович.

– Свод из кирпичей.

– И далее?

– Выбранные ими кирпичи были необыкновенной тяжести и необычными по форме.

– Уточни, не томи… – взмолился Менделеев.

– Мало того, что они были квадратными, да к тому же еще темно-красного цвета, – такого темного, что переходил как бы в синеву.

– А плита?

– Боясь наказания за укрывательство, они все вновь зарыли.

– Вот дела. И плиту? – возбужденно спросил ученый.

– И плиту… Только что-то уже все никак не могло их остановить. Поверишь ли, в третий раз вскорости пришли они на то же самое место. И, снова вырыв плиту, оставили ее уже при дороге. А потом, когда кто-то пытливый и дотошный ее перевернул, то все увидели там надпись.

– И что же было там написано? – спросил Дмитрий Иванович. И даже остановился – так хотелось ему услышать ответ священника.

– На кристаллическом сланце было высечено: «Лета 7 положенася преставися раба Божия Марфа напа…» – процитировал отец Василий по памяти. – Да идемте же, что стоять-то, тут уже совсем близко.

И пока они шли, Менделеев прокручивал страницы хорошо памятной ему истории о судьбе Марфы Ивановны Борецкой, или Посадницы, так как она была женой новгородского посадника Исаака Андреевича Борецкого. Она же в 70-х годах XV века возглавила партию новгородских бояр, которая активно противилась присоединению Новгорода к Москве.

Закончилась эта борьба тем, что ее вместе с другими именитыми боярами и с внуком в 1578 году отправили в кандалах по реке Мсте в Москву. И далее, согласно легенде, в Нижний Новгород, где она должна была уже оставаться в ссылке.

Но вот то, что было далее, на самом деле никто, поди, не ведает. То ли она бежала из ссылки, а может быть, ее туда просто не довезли, а поместив во Млевский женский монастырь, там же тайно и казнили.

– А что за женский монастырь был невдалеке от впадения речки Пуйга во Мсту?

– Женский, спрашиваешь? По сохранившемуся преданию, действительно был такой женский монастырь. Там еще часть низменности была вымощена большими камнями и имела вид дороги. В народе ту дорогу называли «девичьими слезами». Вроде того, что эти камни туда были наношены девицами или монахинями…

– Я так понимаю, что сей монастырь не сохранился?

– Выходит, что так. А камни те пошли на фундамент уже нынешней Млевской Спаса Нерукотворного церкви.

– Интересная история, – Менделеев задумался. Но вскоре вернулся к начатому ранее разговору. – Ну так что же с плитой-то далее стало?

– Молва о ней стремглав облетела города и веси. И повалил сюда народ новгородский, – продолжал свой рассказ священник, когда они приблизились к самой плите.

– Хотя, – вступил в разговор дьячок Фома, – есть и иная версия.

– Какая же? – спросил его ученый, внимательно осматривая плиту с надписью.

– По «Писцовым книгам бежецкой пятины» установлено, что в указанный период селом Млево владела некая Марфа Васильевна Розстригина, и эта могила может принадлежать ей.

Менделеев на минуту сосредоточился.

– Думаю, что сие не факт. Таких камений вряд ли кто стал бы специально завозить для владетельницы обычного, хотя и зажиточного села. Думается мне, что это делали люди, хорошо знавшие, для кого они строят сию инкрустированную усыпальницу. Во-вторых, насколько мне известно, в местах, кои были оборудованы для погребения ссыльных под Нижним Новгородом, нет захоронения Марфы Ивановны Борецкой.

– Так вы что же, считаете?.. – попытался что-то уточнить Фома.

– Ничего я не считаю. Всему свое время. Оно само все расскажет и покажет. А я бы, – тут Менделеев обратился уже к батюшке Василию, – посоветовал вам сделать над сим местом каменную часовенку.

– Так ведь… – снова встрял в разговор дьячок.

– Беспокоитесь насчет средств? – спросил его ученый и сам же ответил. – Это вы зря. Поклонитесь Новгороду. Они все сами, в память о покойной, из злата сделают. Поверьте мне. Чует мое сердце, что не простая эта плита. А главное, сберегите останки той, что здесь похоронена. Родное отечество еще вам спасибо за это скажет.

На следующий день ранним утром Дмитрий Иванович Менделеев покинул Млево.

И, как мне думается, более уже не посещал его. Но в дневниках этого русского гения, проявившего себя как ученый-химик, экономист и агроном, социолог и педагог, есть удивительно актуальные записи, которые могут быть всем нам полезны. Он, например, искренне считал, что независимое государство, которое не в состоянии себя прокормить, а надеется на импорт продовольствия, очень уязвимо.

Он также был убежден, что надо проводить политику протекционизма и строить таможенные тарифы так, чтобы они были в пользу русских переработанных продуктов. Он был против вывоза из России сырья, в частности нефти.