Текст книги "Заветный Ковчег"

Бахтямов какое-то время молчал, а потом сказал:

– А вы знаете, мне ваша версия кажется достаточно достоверной…

– Версия, говорите? – улыбнулся Цветков, – Ну что ж, считайте, что это всего лишь версия. Поживем – увидим…

– Кстати сказать, – прервал его Бахтямов, – за этим поворотом и будет то самое место, где вас уже наверняка ждут.

И действительно, свернув на повороте в лес, через пару минут они подъехали к устроенному на берегу реки палаточному лагерю.

Бахтямов вышел из машины и увидел трех женщин, что сидели вокруг костра. Они, очевидно, готовили еду к приезду гостя.

Увидев вылезающего из машины Цветкова, они обрадованно встрепенулись и стали подниматься, чтобы пойти к нему навстречу.

И вот что еще неожиданно поразило Бахтямова: рядом с палаткой стояло чье-то ружье, а в траве лежала убитая чайка…

Старик Бахтямов посмотрел на Цветкова.

А тот внимательно – на него.

И вдруг Цветков говорит:

– Сколько раз давал себе зарок не бросаться с головой в этот омут…

И лишь после этого пошел к милым и любимым его сердцу женщинам, широко разведя для объятия руки.

В ПОИСКАХ ХРАМОВЫХ СОКРОВИЩ
(1900 год от Р.Х.)

В жандармском управлении Санкт-Петербурга в то воскресное утро встретились три человека. Жандармский офицер, некто в штатском и известный в России ученый Арсеньев.

Разговор шел об археологических раскопках князя П. Путятина вместе с молодым археологом, неким Рерихом, на реке Мста в Тверской губернии.

– Господин Арсеньев, не могли бы вы нам рассказать, что может искать князь Путятин на Мсте?

– Вряд ли он ищет что-то в самой реке… Хотя работы на реке и проводятся, но сие более для отвода глаз.

– Что вы имеете в виду? – спросил у профессора жандармский офицер.

– Да будет вам известно, что в храме села Млево совсем недавно был обнаружен ковчежец, датированный 1414 годом.

– Интересно… И что же в нем?

– Золотой крест-тельник с нерасшифрованной еще надписью и мощи ряда святых, кои определены как мощи неких новоявленных литовских страстотерпцев.

– И какое это имеет отношение к экспедиции князя Путятина?

– Могу лишь предположить, что экспедиция носит авантюрный характер и ее более интересуют возможные выходы подземных монастырских ходов к реке Мста. И уже, в случае нахождения таковых проход к возможным церковным кладам… Но это одна из версий.

– Какова же вторая? – спросил ученого некто в штатском.

– У наших предков были особые сакральные места под землей. Это были и святилища, и даже тайные школы, в которых юношей посвящали в жрецы.

– Какие же культы они исповедовали? – снова спросил ученого офицер.

– Это тема особого разговора… Нас же в этой связи могут интересовать лишь особые случаи, когда в течение ночи некоторые часовни и даже церквушки уходили под землю.

– То есть?.. – снова поинтересовался человек в штатском.

– Стояла церковь, а утром идет народ и видит, как на том месте пруд, полный воды, появился, да такой глубины, что и не донырнуть…

– Это вы серьезно? – уточнил жандармский офицер.

– Серьезней некуда… Те места этим особо славятся. Кстати, я захватил с собой некоторые документы, их можно посчитать легендами, однако… – Ученый начинает читать свои записи. – В деревне Казикино напротив самого высокого кургана у Мсты ушла под землю часовенка. На месте образовался пруд. Или вот… В бывшей некогда деревне Степурино, по преданию, в самый праздник Пасхи ушла под землю церковь. И если приложить ухо к земле на том месте, то можно услышать, как звонят к службе колокола.

– Это все, что вы нам можете рассказать? – спросил человек в штатском.

– Нет! Но я бы не относился к этому, как к сказкам. Например, у церкви в Полянах, не доходя до кладбища Троицкой церкви, находился монастырь, который целиком ушел под землю… От него остался камень с нерасшифрованной пока еще надписью. А по периметру ушедшего под землю монастыря образовались глубокие колодцы, заполненные водой. Есть предположение, что через них, как по подземным ходам, можно пройти во млевскую церковь.

– Вы сами-то во все это верите? – спросил уже офицер.

А ученый продолжил.

– И это еще не все. Теперь главное! – он переворачивает следующую страницу своих записей и читает. – Целый город ушел под землю… Между Змеиной горой и рекой Мстой… Вот его-то возможный поиск и мог стать причиной появления этой экспедиции.

– Теперь все? – спросил человек в штатском.

– Нет, есть еще и третья версия…

– И какова она? – уже с нетерпением спросил он.

– Думаю, что они, как и многие, могут искать библиотеку Иоанна Грозного.

– На Мсте? – снова спросил штатский.

– Все, кто шел от Москвы, от Твери на Новгород и далее, шли по Мсте. Будь то князья или государи Российские. Включая и Иоанна IV. Других путей тогда не было: летом – по воде, зимой – на санях по льду.

– Положим, это нам известно, – вклинился в дискуссию офицер. – Но почему же именно Мста?

– В начале этого года было несколько проникновений в мужской монастырь в Старице, некогда опекаемый Грозным… И вот что любопытно. Ни церковное серебро, ни злато утвари тех грабителей не интересовало.

– Вы считаете, что это звенья одной цепи? – уточнял тот, что был в штатском.

– Не исключаю…

– А этот – археолог Рерих?.. – снова поинтересовался тот. – Что ищет он?

– Думаю, что этому молодому, безусловно, одаренному, но амбициозному человеку нужна лишь библиотека. Хотя…

– Что? – спросил незнакомец в штатском.

– Я видел его не так давно на одном из заседаний нашего ученого совета. И вот, слушая его…

– Да говорите же! – уже не сдержался офицер.

– С православной точки зрения это называется прелесть, бесовская прелесть. И своего рода некая одержимость шаманством и потусторонними силами…

С ученым, поблагодарив, вскоре тепло распрощались, а в Тверскую губернию, к месту работы экспедиции был отправлен опытный офицер жандармерии.

Вскоре он, как журналист известного издания, оказался в тех местах.

Пока местный мужик на телеге вез «журналиста» во Млево, между ними велся неторопливый разговор.

– Церквушка Спаса Нерукотворного Образа была построена в 1849 году. Рассказывали люди одну интересную легенду, связанную с ее появлением в наших местах.

– Не томи…

– Бабка моя мне ее сказывала, а ей… Ну да не в этом дело. Слушай же, барин…

Он подобрал вожжи, да и сам словно бы весь подобрался, очевидно, вспоминая что-то связанное именно с этой историей. И только после этого начал свой рассказ.

– Говорят, что плыла как-то по нашей реке икона Спаса Нерукотворного Образа. Напротив того места, где она пристала к берегу, и заложили церковь. Икону ту в церкви новой поставили. И говорила мне бабка, что с ней связано было одно предание, что якобы заболел один мужик в той деревне… И был он очень верующим и семью большую имел. И вдруг эта болезнь непонятная, когда он весь гнойный стал… Сидит и тот гной с себя щепкой соскабливает. Все от него отвернулись, и даже жена оставила. А он уже сам и на ноги-то встать не может. Что кто из объедков в его сторону бросит, то и ест, если только собаки наперед не перехватят…

И вот однажды подходит к нему человек и просит дать ему попить. А мужик ему и отвечает: «Рад бы я тебя напоить Христа ради, да только вот ноги у меня не ходят…» А незнакомец ему и говорит в ответ: «Да ты встань!»

Тот попробовал… С великим удивлением, но пошел.

Вынес незнакомцу кружку с водой да плат, чтобы тот руки утер. Незнакомец воды испил, а полотенцем лицо свое обтер. И говорит тому мужику:

– Вот тебе твое полотно. Оботри им свое тело, и наступит исцеление.

Сказал и ушел. Развернул мужик плат и видит на нем лик и слезы. И понял он, что приходил к нему Сам Господь. Возрадовался. Еще более укрепился он в своей вере. А вскоре и болезнь полностью оставила его.

– И что же?.. – спросил тут возницу наш переодетый под журналиста жандармский офицер. – Вернулась к нему жена, народились у него дети, и пополнилось стадо, как и в библейской истории про Иова многострадального?

– Да нет! Ушел он в леса… И через несколько лет молва разнесла весть, что появился в наших местах мужской монастырь где-то на берегу Мсты и есть в нем монах великой духовной силы, способный и больных целить и одержимых излечивать, поговаривают, что вскоре стали в тот монастырь великокняжеские поезда наведываться. И что якобы сам Государь Иоанн III в нем останавливался, когда шел походом на Новгород, и у того старца себе благословение испрашивал.

Вот, пожалуй, и все, что мы узнали обо всей этой истории с археологическими раскопками на реке Мста.

Все дело в том, что журналист тот бесследно пропал после того, как объявился в местах раскопок и попросил об интервью для своей газеты.

Да и сама экспедиция срочно свернула все свои работы и убралась из здешних мест, только их и видели.

Приехавшие вслед столичные сыщики нашли-таки того возницу, который и поведал им о своем разговоре с журналистом и о том, что довез его до того места, где был разбит лагерь поисковой экспедиции князя Путятина…

Дальнейшее расследование той истории уже проводилось в Санкт-Петербурге и нас мало интересовало. Знаем лишь, что старика профессора вскоре вновь пригласили в жандармское управление, но уже по другому вопросу.

А вот ковчежец, что был случайно обнаружен в церкви села Млева и датирован 1414 годом, и по сей день хранится в Оружейной палате Московского Кремля под № 13366.

Но эта история связана с временами лета 6932, когда и была создана сия рака Животворящему Кресту в период правления благоверного князя Даниила Борисовича Новгородского, а по нынешнему счету – в 1414 году от Рождества Христова.

Сам же князь Даниил, имя которого упоминается в надписи на ковчежце, сын великого князя Бориса Константиновича, был женат на дочери

Ольгерда – Марии. И является, таким образом, внуком великого князя литовского, что и объясняет возможное нахождение в ковчежце мощей виленских страстотерпцев.

Здесь, очевидно, если верить документам наших краеведов, речь могла идти о литовских мучениках Иоанне, Евстафии и Антонии, погибших в Вильне в 1347 году от рук литовского князя Ольгерда.

А история была такова. Братья Иоанн и Антоний, тайно принявшие Христа в свои сердца, перестали скрывать свое христианство и, исполнившись мужества, приняли обычный для христиан того времени облик, перестав стричь волосы и брить бороду, что вскоре и заметил князь.

Пригласив их к себе в дом, он, в постный день, предложил им вкусить мяса со своего стола. Братья сказали в ответ, что их послушание к Богу важнее, чем к князю, за что и были посажены в темницу.

Уже в темнице, претерпевая мучения, они получают Причащение из рук пресвитера церковного Нестора, после чего оба принимают смерть через повешение.

А Евстафий принадлежал к княжеской свите. Очевидно, пораженный смелостью и чистотой веры убиенных Иоанна и Антония, он решил и сам открыться в своей вере во Христа. Его мучения были более жестокими. И терзать ваши сердца мы этим не станем. Скажем лишь, что, пройдя все испытания с достоинством, он также был повешен…

Есть свидетельства, что после этой жестокой расправы литовский князь Ольгерд и сам принял христианство. По крайней мере, это многое объясняет.

Но вот как мощи виленских страстотерпцев попали во Млевский храм? Эту загадку еще кому-то предстоит разрешить…

ПОСУДА С ЦАРСКОГО СТОЛА
(1908 год от Р.Х.)

Когда урядник Полицейского управления Вышнего Волочка Митрофан Колокольцов возвращался к себе домой, то обратил внимание на открытую форточку окна своего дома. Родные все были в деревне, и это, естественно, сразу же насторожило опытного служаку. Когда же он поднялся на второй этаж и открыл двери квартиры, то нашел и подтверждение своим подозрениям: не иначе как в его квартире побывал воришка-«форточник». Почему? Двери квартиры не взламывались, а следовательно, он ушел, как и проник, – через форточку.

Митрофан Никифорович окинул взглядом свою квартиру и сразу же обнаружил-таки дорогую пропажу – набор парадной серебряной посуды, что стояла в горке.

А дальнейший поиск был уже для него делом техники. Опыт работы, знание местного контингента… И вскоре он вышел на подростка по кличке Шкет – парнишку 14 лет, что неделю назад приехал в город Вышний Волочок из деревни Боронатово, то есть воришка тот оказался еще и земляком.

Арестовывать подростка, когда он нашел место его ночлежки, урядник не стал, а сначала молча повел в баню. Подождал, пока тот вымоется, а уже после этого привел в ту самую квартиру, где тот уже побывал. Но на этот раз оба вошли в нее через дверь.

Шкет молчал даже и после того, как его сытно накормили.

Урядник неспешно стал перечислять всех тех, кто жил в его родной деревне, надеясь, что таким образом хоть что-то узнает о родителях мальчика. Эта информированность полицейского урядника сначала очень поразила подростка. И в какой-то момент лицо его вздрогнуло: он услышал фамилию своих родителей – Прокловых.

«Главное сделано, – подумал Колокольцов. – Теперь неплохо было бы понять, что заставило подростка встать на худую дорогу».

И он стал разливать в стаканы душистый чай.

А вскоре снял китель, утирая со лба выступивший от третьего стакана бисерный пот.

– Хорош чай! – буркнул неожиданно подросток.

– Еще бы, на наших травках, поди, заваривал…

– Вот только со зверобоем вы, господин урядник, переборщили, – важно, с видом знатока, произнес хлопец, отхлебывая чай. – Его следовало значительно менее добавлять…

– Учи ученого…

– Бабка моя…. – начал было подросток.

– Помню… – останавливает тут же его Митрофан Никифорович. – Параскева…

– Точно. А откуда знаете?

– Вроде бы смышленый, мог бы и сам понять.

– Так вы, выходит, из нашенской породы будете?

– Выходит… Так что она про зверобой-то сказывала?

– Она говорила, – отвечал юноша, – что зверобой бывает дурным от переизбытка.

– Она права, твоя бабка. Только это не трава зверобоя вкус сей перебивает.

– Что же тогда?

– Догадайся сам, раз такой умный.

– Неужто чабреца пересыпали?

– Ничего я не пересыпал, – заворчал Никифорыч. – Это мой фирменный чай. Колокольцовский. Я такой завар на войне еще делал. Солдатам нашим шибко по нраву он приходился.

– На русско-турецкой, поди?..

– На ней самой… За что и дарована мне была самим Государем Императором, после званого обеда, уворованная тобой сегодня серебряная посуда.

– Брешешь.

– Брешут лишь помойные псы. А человек – всегда глаголет. И лучше бы… Истину. Правда, сынок, она всегда дешевле обходится. А потому сказывай мне, да без утайки, что с тобою и с родителями твоими сталось.

И тут подросток заплакал, сморкаясь в поданный урядником платок. И рассказал, как отца придавило деревом, когда парнишке было всего пять лет. Как мамка запила горькую и ушла в город в поисках лучшей жизни, оставив его на попечение бабки Параскевы… Да так и не вернулась более.

В тот вечер, отмеченный нечаянной встречей и горечью воспоминаний, они долго и молча пили чай.

А потом уже и сам Митрофан Никифорович начал вспоминать.

– В сентябре 1877 года город Плевна, вместе с захватившими его турецкими войсками Осман-паши, был полностью окружен нашей армией. Три штурма города не увенчались, правда, успехом. Солдатиков положили мы там немерено.

Сам Император Александр II, находившийся рядом с войсками, опустился тогда на колени, поминая павших героев и прося у Бога победы…

А потом был бой, в котором принимал участие и наш саперный батальон. Первоначальная задача заключалась в том, чтобы взять зеленые горы. Мы тогда и сами, если говорить честно, не очень поняли, как нам удалось с ходу занять эту гору в деревне Брестовец, что располагалась буквально в одном километре от турецких позиций. А последующая задача состояла уже в том, чтобы любой ценой удержаться на ней.

Подросток забыл о чае и внимательно слушал седого урядника.

– Генерал Скобелев сам лично обратился к нам – солдатам роты Его Величества Лейб-гвардии Саперного батальона. Предложив охотникам, под убийственным огнем турок, провести необходимые земляные работы, то есть соорудить вдоль всего гребня длинную и просторную траншею в полный человеческий рост, устроить там амбразуры и брустверы. Чтобы уже к утру можно было подтянуть туда скорострельные пушки и утром, не давая противнику опомниться, снова пойти в атаку.

Колокольцов замолк на какое-то время. И глядел в свою чашку, словно в книгу, вспоминая, очевидно, и ту ночь, и последующий за ней бой…

– Усачев Феодор, Рыжев Андрей, Арсентьев Павел, Матвеев Георгий… Все товарищи мои были убиты там… Пообещались, видишь ли, мы тогда генералу Скобелеву… Молодые были… Он нам говорит:

– Если за ночь выроете траншею и небольшой ложементик, то к утру поздравлю каждого Георгиевским кавалером.

– И что же вы ему ответили?

– Коль не убьют, – говорю я ему, – сделаем…

– А Скобелев? – уже заинтересованно спрашивает подросток.

– А Скобелев нам на это отвечает:

– А убьют, так умрете честно, за свою родину…

Да!.. Молодые мы тогда были, горячие… Но батарея к утру на наших позициях уже стояла.

– А потом?

– Потом… Прямо в траншее мне вручили обещанного Георгия, и наш батальон выступил к Балканам.

– А как же серебряная посуда? – спросил урядника юноша.

– Все это было уже значительно позже… В Санкт-Петербурге, в декабре 1902 года, когда было устроено празднование по случаю 25-летия перехода через Балканы. Сначала, как обычно, панихида по павшим, потом общая фотография ветеранов батальона уже с императором Николаем II. И, конечно же, праздничный обед, после которого, по традиции, каждому из нас и была пожалована та серебряная посуда.

– Я верну, видит Бог, верну вам вашу серебряную посуду, – твердо сказал мальчик.

– Бог с ней, с посудой. Ты лучше скажи мне, как дальше жить думаешь, чем в жизни заниматься станешь?

– Поваром хочу быть. Чтобы в ресторанах Санкт-Петербурга о моем чае знали как о самом лучшем на всем свете.

– Доброе дело задумал, сынок. Если ты не против, то я мог бы помочь тебе на первых порах. Служил я там, друзья у меня остались верные, некоторым из них я жизни спас. Думаю, что они тебе помогут. Только, чур, уговор…

– Не верите, значит…

– Ты дослушай сначала, егоза, а уже затем в бутылку-то лезь.

Подросток понял глаза и увидел слезы на лице урядника. А потому тихо сказал:

– Простите меня, Христа ради. Так что же вы сказать мне хотели?

– Ты рецепты своих чайных заваров сначала мне пересылай, вроде бы как на пробу. Я же тебе свои рецепты передавать стану. Может, и наладится твое дело… Глядишь, свой чайный ресторан со временем откроем.

Уже луна на покой собралась, а они все потягивали из блюдец свои чаи… Один был лучше предыдущего.

И были искренне рады, что обрели, с помощью Божьей, единомыслие и возможный совместный промысел.

Но более всего Колокольцов благодарил Бога за обретение давно чаянного сына, так как в его семье были пока что одни лишь девицы.

А подросток нашел в лице М. Н. Колокольцова верного и доброго наставника в сей жизни. Да и не простого, а героя Русско-турецкой войны, да еще и Георгиевского кавалера.

ИССЛЕДОВАТЕЛЬ АЗИИ
(1910 год от Р.Х.)

Батюшка Ипполит был арестован в 1922 году и вернулся домой лишь после реабилитации в 1943 году в очень плохом состоянии. Возраст, усугубившиеся болезни, а также условия содержания в колонии как врага революции дали о себе знать. Но он смог сохранить радость к жизни и доверчивое, как у большого ребенка, выражение поразительной синевы глаз… В один из весенних дней накануне Пасхи, а он уже почти не вставал с постели, он подозвал к себе внука родной сестры – юношу пятнадцати лет по имени Павел, отличавшегося в той семье искренней любовью к Богу, чтобы вместе помолиться. После чего поведал ему одну историю из своей жизни. Юноша тот, впоследствии сам ставший священником, все услышанное еще тогда аккуратно записал и хранил, чтобы уже перед своей смертью передать сию рукопись ученому историку Ардашеву, пополняя тем самым его копилку удивительных историй, случившихся в наших краях.

Поскольку времени с того момента уже прошло предостаточно, а умирающий священник не связал Ардашева тайной исповеди, предлагаем ее вашему заинтересованному вниманию.

Батюшку Ипполита привезли в дом полковника Роборовского где-то под вечер. Сначала долго ждали его возвращения с празднования крестин. Потом, уже не выдержав, сами приехали за ним в усадьбу, где он в тот день задержался. Слава Богу, что он был трезвым. И сказали о том, что полковник Роборовский при смерти и что ему срочно нужен священник. Отец Ипполит быстро собрался в дорогу, беспокоясь, чтобы успеть застать Всеволода Ивановича в живых.

Когда приехали в дом Роборовских, вся семья была в сборе и более напоминала растревоженный муравейник.

– Батюшка, помогите ему Христа ради, – обратилась к священнику супруга полковника Лидия Александровна.

– Это мой долг священнослужителя, но если принять во внимание, что у него все эти годы была парализована речь… Мне остается лишь особоровать его перед возможной кончиной…

И священник вошел в спальню, где на кровати лежал умирающий – выдающийся исследователь внутренней Азии – полковник Всеволод Иванович Роборовский.

Тихо проговаривая про себя слова начинательных молитв, батюшка аккуратно расставлял на столе необходимую для совершения таинства соборования церковную утварь.

– Отец Ипполит! – вдруг неожиданно твердым и спокойным голосом произнес Роборовский.

Батюшка от неожиданности чуть было не выронил емкость с маслом, используемым в таинстве при соединении с вином.

– Вы?!

– Отец, чувствую, что силы скоро иссякнут. Выслушайте меня внимательно…

– Дорогой Всеволод Иванович… Кто бы мог поверить, что болезнь вас отпустит. Не иначе как Господь всемилостивый дает вам возможность исповедоваться… Как же я за вас рад! – говорил священник, заканчивая подготовку всего необходимого для совершения таинства.

– Батюшка, только давайте договоримся, что вначале вы самым внимательным образом выслушаете меня, а уже затем начнете соборовать.

– Непременно… Если такова ваша воля…

– Тогда позвольте мне начать свой рассказ…

– Вы хотите сказать – исповедь?

– Сначала – главное! Это касается судьбы другого человека, очень дорогого для меня человека и учителя… А уже потом, если успею, то и о своей душе попекусь немного… А потому слушайте и не перебивайте меня, очень вас прошу. Мне трудно говорить…

– Я вас внимательным образом слушаю, – ответил священник и даже слегка склонился над полковником, чтобы лучше его слышать.

И Роборовский начал свой рассказ:

– Я родился в небогатой дворянской семье, владевшей, как вы знаете, небольшим имением Тараки на берегу Волчины, что лежит на пути из Вышнего Волочка в Удомлю. Вам известно и то, что в Петербурге я окончил гимназию, а затем и Гельсингфорское юнкерское училище. А вот далее, по протекции своего старого гимназического товарища Ф. Л. Эклона – спутника Н. М. Пржевальского по Лобнорской экспедиции, – Божественным промыслом я оказался включенным в состав его новой и, как оказалось, последней экспедиции, направляющейся в Центральную Азию в 1879 году.

Было мне тогда чуть менее 23 лет. Должен сказать, что самой заманчивой целью Пржевальского было дойти до таинственной столицы Тибета – Лхасы. В те годы, несмотря на тысячелетнее владение Тибетом, императорское правительство Китая под давлением Англии всячески препятствовало проникновению иностранцев в эту часть Азии. Да и сам Тибет всегда встречал пришельцев крайне неприветливо, если не сказать – враждебно. Тогда, выйдя из Зайсана, мы пересекли всю Джунгарскую впадину, поразившую нас контрастными формами своего рельефа, покрытую богатейшими травами, на которых паслись огромные стада монгольских кочевий. Затем дошли до истоков Янцзы и Меконга, это уже в Тибете. Там видели такие косяки лебедей, сбившихся в плотные стаи, что издали они производили впечатление плавающих льдин, а поднятые выстрелом, заслоняли солнце, как тучи. Наблюдали и настоящий самум, и таинственные миражи. Нашли пещерный буддийский монастырь с сохранившимися скульптурами и красочной росписью стен тех пещер, а в развалинах давно покинутых городов – древние рукописи. Мы даже обнаружили существовавшую уникальную подземную ирригационную систему в виде связанных между собой колодцев. Уже позже, проходя через «долину бесов», наша экспедиция подверглась нападению большой банды тангутов… Нам удалось тогда отбиться без потерь, но мы понимали, что все это неспроста, что мы находимся на пороге чего-то необычного, возможно, недосягаемого даже в наших помыслах. И что какие-то силы всячески препятствуют нам в этом…

И тут Роборовский на какое-то время замолчал.

Священник склонился еще ниже, пытаясь уловить дыхание.

И полковник вновь заговорил.

– Пржевальский пропал ночью. Никто не видел, как он вышел из своей палатки. Мы пытались искать, но все было бесполезно. Его не было целых три дня. Когда же он вернулся, то мы даже не сразу признали его. Вроде бы такой, как и прежде, но вот лицо Пржевальского… Понимаете, такого сияющего, такого преображенного лика генерала мы никогда ранее не видели. Где он был? Что увидел? Мы его не стали ни о чем расспрашивать, хотя любопытство часто брало вверх. Мы ведь тогда подошли к запредельной черте, к тому месту, которое еще никому из смертных не открывалось… Да и, думается мне, вряд ли кому еще откроется в ближайшее время…

Священник слушал продолжение этой исповеди, не перебивая и не задавая вопросов.

– И вот следующей ночью, когда я, самый молодой член его экспедиции, один сидел у костра, он подошел и сел рядом со мною. Все уже спали. Он сидел молча, глядя в огонь костра, и вдруг сказал – словно и не мне даже, а как бы размышляя вслух, – что изведал уже все то, о чем грезил с самого детства, что хотел познать в этой жизни: о мироздании и мире, его истории, культуре и быте… А потом вдруг начал рассказывать мне о вещах и событиях, которые произойдут в мире и с нашей страной, но не в сей год, а значительно позже… Я был потрясен его речью. Мне иногда даже казалось, что все это происходит в каком-то сне, потому что он вдруг сказал мне… Боюсь вам даже и вымолвить…

Роборовский умолк и словно бы погрузился в некие воспоминания…

– Я слушаю тебя, сын мой, – тихо напомнил ему о себе священник.

– Слушайте же… Высоко в горах Тибета, а ранее эти земли носили иное название, кое я уже, правда, подзабыл… Так вот. Там находится православный монастырь…

– Не может быть! – невольно вырвалось из уст священника.

– И я сказал ему так же. Ведь эти земли, казалось бы, испокон веков принадлежат Китаю. А Пржевальский отвечает мне на это, что за какой-то особый молитвенный подвиг, совершенный неким русским иноком и явивший властям Китая силу и величие «Русского Бога», одним из императоров, уже не помню сейчас его имени, тому самому монаху было подарено сокровенное место для возведения на нем православного монастыря. Так вот… Уже в самом монастыре были названы ему три ближайшие вехи: года 1914-й, 1917-й и 1922-й.

– Что же произойдет, Всеволод Иванович, в эти годы? – с долей тревоги спросил его батюшка Ипполит.

– Конец света. Не сам, конечно… Но его преддверие. И что это будет напоминать всем нам конец света. Всю землю зальет кровь. Как Каин восстал на брата своего Авеля, так и целый народ разделится, чтобы убивать тех, с кем был в родстве, брат снова предаст брата, а сын – отца… С той поры не будет уже мира на нашей земле… А самое главное – в самой России народ отвернется от Бога, свергнет царя, а тот отречется, а потом умрет мученической смертью.

При этих словах священник трижды перекрестился.

– И вы столько лет молчали?

– Но и это еще не все… Подробности нашей беседы описаны в моем дневнике. Он хранится в цветочной кадке. Под фикусом. Возьмите его, Христа ради, в сей же момент, пока здесь никого нет. И сберегите, пожалуйста…

И снова словно бы погрузился в сон.

Немного поразмыслив, батюшка утвердился в следующем: «Если Господь, – подумал он, – открыл мне, грешному и недостойному иерею, нечто потаенное, знать, есть на то Его воля. Хотя трудно поверить, что Господь отверз уста полковника пред самой смертью, чтобы рассказать обо всем этом… Невероятно… Скажи кто другой, не поверил бы, что такое возможно».

Однако же священник подошел к кадке с огромным фикусом и, взявшись за древо, легко его приподнял. И действительно обнаружил там тетрадь, обернутую клеенчатой материей. «Час от часу не легче, – думал он, вытаскивая ту тетрадь и пряча ее в широком кармане своего подрясника. – Да и не опасно ли сие, принимая во внимание то, что он мне тут в сей час поведал?»

Полковник же движением руки попросил батюшку вновь склониться к нему и в самое ухо прошептал:

– Знайте же, Пржевальский умер не своей смертью…

– Постойте, полковник. Как же это? Общеизвестно, что у Николая Михайловича был брюшной тиф…

– Он готовился к новой экспедиции, а я уже знал, с какой целью он собирался в этот путь.

– И с какой же, если не секрет? – спросил Роборовского священник.

– Он хотел снова дойти и уже остаться в том монастыре, а потому и был тайно убит. Кто-то, очевидно, не захотел простить ему того, что он уже прикоснулся к Истине и всего себя и всю свою жизнь уже посвятил только Творцу. Я даже примерно знаю, кто это сделал. Странно только, почему они меня оставили после всего этого в живых…

Священник молча опустился в кресло, стоявшее рядом с постелью Роборовского. А полковник продолжал говорить.

– Так вот, самое главное… Это уже мое завещание… После моей смерти поезжайте в Питер, там есть священник в Кронштадтской церкви – отец Иоанн. Ему отдадите записи последних слов моего учителя – генерала Пржевальского.

И после этого Всеволод Иванович тихо закрыл глаза. На его лице появилось явно умиротворение, как бывает от осознания выполненного им долга…

И в тот же миг он отошел в мир иной.

Как только тело этого выдающегося исследователя было перенесено из дома в местную церковь для совершения погребения и последующего предания земле, несколько человек, представившихся работниками Императорского географического общества из Петербурга, тут же приступили к изъятию документов личного архива полковника. По тому, как они изымали рукописи ученого, можно было смело предположить, что это были люди не иначе как из жандармерии. Они без разбора изымали и упаковывали все, что так или иначе могло быть хотя бы похожим на записи Роборовского.

Через три дня в Петербург, в епархиальное управление, был вызван и священник Ипполит. В кабинете архиерея его представили молодому и импозантному мужчине, который попросил ответить священника на некоторые вопросы касательно самых последних минут жизни полковника.

– Раб Божий Всеволод Иванович Роборовский, – отвечал батюшка Ипполит, – умирал спокойно и в своей постели, а по причине паралича правой половины тела и длительной немоты исповедоваться, к сожалению, перед своей кончиной никак не мог.