Текст книги "Независимый"

X. Peine forte et dure3737
  (ФР) ЖЕСТОКАЯ И ДЛИТЕЛЬНАЯ БОЛЬ


[Закрыть]

1781—1798 годы, По – Париж

По

Франция – интересная во всех отношениях страна. Ее история, как и ее географическое положение и связанные с этим особенности природы, также весьма интересны. Франция – страна, которая всю свою историю была основным конкурентом Англии в Европе и мире, за исключением их непродолжительных союзов. Франция – страна с многовековой историей, начавшейся со времен Римской империи. Множество интересных, судьбоносных моментов включает эта история. Чтобы рассказать об основных пунктах из истории Франции нужно написать отдельную книгу.

Франция подразделяется на провинции. Одной из самых знаменитых является, например, Лотарингия. Но здесь мы Лотарингии не касаемся. Здесь мы касаемся той территории, столицей которой некогда являлся город По. Кстати, там есть и река По, которая, однако, гораздо менее известна, чем одноименная в Италии. Речь идет о таких французских провинциях, как Гасконь и Беарн, некогда входивших в «государство» Наварру. Именно отсюда родом знаменитый Генрих Четвертый Наваррский-Бурбон-Беарнец – тот человек, которому корона Франции была предсказана астрологами, а передана из рук его пожизненного, вечного врага – Генриха Третьего Валуа. Но не будем вдаваться слишком глубоко в историю (или биографию) Генриха Бурбона – кто заинтересуется – почитает компетентные источники. Но я упоминаю здесь Беарнца не только потому, что это выдающийся уроженец Франции и Наварры, в частности, но и потому, что он имеет некоторое отношение к нашему повествованию.

Дело в том, что наряду с фамилиями де Тюррена и Конде, одним из знатных и связанных с тем же Беарнцем родом был род Монморанси, от представителя которого он даже имел детей. Если наш читатель помнит, то фамилия Монморанси упоминалась в нашем повествовании. Возможно, она не вписана в историю такими гигантскими буквами, как фамилия Бурбонов, но все же.

Так вот Мари де Монморанси, как и многие ее предки, жила в Наварре, а именно – в По. Она родилась в 1761 году в По. Ее родителей, однако, ждала незавидная судьба. Отец Мари погиб еще в шестидесятом году на Семилетней войне, не дожив до рождения дочери. Поэтому три года Мари воспитывалась матерью. Мать тяжело переживала смерть мужа, но в общем ничего страшного с ней не происходило. Однако, когда Мари было три года, мать заболела испанкой, и вскоре умерла, несмотря на то, что лучшие Беарнские врачи пытались спасти ее. И вот с того момента Мари стала воспитываться другом семьи, графом де Грассом. Именно этим и объясняется тот факт, что когда в 1780 году Джордж Сэйлор пришел в дом Лувье де Сен-Луи, он нашел там адмирала де Грасса и мадемуазель де Монморанси.

Итак, Мари де Монморанси была красивой и умной женщиной со множеством женихов. Но вдруг на пути кандидатов – представителей дворянства Франции – встал нигде и никак не зарегистрированный, непонятно откуда явившийся, куда и на сколько исчезнувший человек-загадка, тогда еще никому не известный Джордж Сэйлор. Если читатель вспомнит начало книги, то нетрудно догадаться, что Мари сразу влюбилась в Сэйлора. Лучше судить об этом факте читатель, возможно мало узнавший из главы два, сможет, прочитав эту главу.

Практически сразу после того, как Сэйлор покинул Брест, Мари и граф де Грасс также оставили город. Де Грасс отправился по службе в Париж, а мадемуазель де Монморанси поехала в По. По пути она много где останавливалась, в том числе в Париже, где рассталась с де Грассом, и в Ла-Рошели, куда заехала, чтобы навестить двоюродную сестру. А прибыв, наконец, в По, она, через несколько дней, позвала местную знать на званый ужин, где пришедшие были удивлены одним фактом. Этим фактом был трехдневный младенец – сын Мари де Монморанси. Мари де Монморанси, в женихах у которой была половина французского дворянства, родила сына, не выходя замуж и вроде как ни с кем не встречаясь! Эта новость была главной в По и его окрестностях в течение нескольких недель. Весь город приходил смотреть на чьего-то сына, Мари караулили на каждом углу, завидев ее, люди сразу же начинали перешептываться. Кругом ее провожали неодобрительными, насмешливыми взглядами. Возможно, читатель решит, что она сама афишировала рождение сына, созвав тот ужин. Но такова уж традиция: когда после долгого отсутствия представитель знати возвращается на Родину, он должен позвать остальную знать на ужин, обед и т. п. Поэтому, если бы Мари не пригласила наваррских дворян, она бы только еще больше привлекла к себе и своему роскошному, трехэтажному дому ненужного внимания.

Сам же ребенок был похож на Сэйлора, а от матери унаследовал, очевидно, только светлые волосы. Несмотря на все упреки и обвинения, сыпавшиеся на его мать, он рос и выхаживался только ею, когда слуги смотрели за домом и садом во дворе. Слуг было десятеро. Им хорошо платили, и лишь поэтому они были согласны работать на Мари де Монморанси, которую осмеял весь город. Когда этих самых слуг встречали слуги других дворян, то они называли их не самыми лестными эпитетами. Мы не будем приводить эти выражения здесь, читатель и сам вполне может занять место тех и других и понять, каково это. Но один эпизод, являвшийся примером множества подобных, привести здесь придется, чтобы читатель мог все же представить, как жила Мари в первое время после возвращения в По.

…Был обычный весенний вечер южной Франции. Мари де Монморанси сидела с малышом на веранде, откуда открывался вид на ее сад и реку По, протекавшую внизу, примерно в полукилометре от дома. Веранда была обращена на запад, где как раз садилось южное майское солнце, заливая долину реки По закатными оранжевыми лучами. Мари сидела в плетеном кресле-качалке рядом с таким же столом и двумя стульями с Генрихом (так она назвала сына) на руках. Надо сказать, что такое имя частично обосновывалось именем Генриха Четвертого. Она сидела и смотрела, как ее сад, состоящий в основном из винограда, поливается парой слуг.

Все было нормально и спокойно, пока на веранду не выбежала из дома служанка. Она обратилась к Мари:

– Госпожа, к вам граф де Блуа!

Мари вздохнула:

– Пусть придет!

Граф де Блуа был красивым и сильным человеком. Его звали Жан. Он обладал незаурядной физической силой и считался первым красавцем Беарна и Гаскони. В свое время он сватался к Мари де Монморанси. Но у него были и свои минусы: не самое лучшее образование и склонность надоедать людям своим постоянным присутствием и неуместными высказываниями. То есть, выражаясь по-простому, де Блуа был в каждой бочке затычка. Однако сам за собой он этого никогда не замечал, граф считал себя образцом для подражания. Кроме того, Жан де Блуа был влюблен в Мари де Монморанси. Именно поэтому он и появился на пороге веранды, где сидела Мари.

Этот человек всегда предпочитал ходить в белом. И сейчас он появился за спиной мадемуазель де Монморанси в белом камзоле и белой шляпе. Мари сидела, как читатель уже понял, полностью спиной к двери и могла только услышать, но не увидеть присутствие этого ненавистного ей человека. Обычно в беседах с ней он говорил подчеркнуто вежливо и улыбался, несмотря на ее холодное отношение к нему. Теперь он обошел Мари, выдвинул стул напротив и сел, уставившись на нее и ребенка. Она старалась смотреть мимо и не замечать его присутствия.

– Так вот ты значит какая! – со злостью произнес де Блуа через пару минут, глядя на Мари сощурившимися глазами.

Она не ответила. Генрих спал у нее на руках.

– Что ты молчишь, умалишенная?! Я с кем разговариваю?! – восклицал де Блуа, подаваясь вперед.

Ответом ему снова стало молчание.

– Ответь уже! – закричал Жан де Блуа, – Ты, за которой бегало пол-Франции и которая родила непонятно от кого!

Генрих проснулся и заплакал.

– Непонятно от кого, да спасибо, что не от тебя! – эти слова и взгляд, направленный в его сторону, заставил де Блуа отшатнуться от стола и буквально вжаться в спинку стула, – Спи, мой мальчик… спи! – Мари, как ни в чем не бывало, успокаивала Генриха.

– Ах ты… – только и смог ответить де Блуа.

– Франсуа! – позвала Мари одного из слуг, – Пожалуйста, проводите месье де Блуа за мой забор и не впускайте его больше!

Жан де Блуа ушел, извергая ругательства…

Было еще достаточно много таких посещений, когда к Мари приходили ее бывшие женихи. То есть как – актуальность они не потеряли, ведь Мари не была замужем. Раньше она еще как-то общалась с некоторыми из тех, кто теперь докучал ей. Но теперь она отвергла всех. Мысли Мари были где-то в море. Несмотря на то, что она не будет получать никаких новостей от Сэйлора (хотя частично ее будут информировать слухи и легенды), она, в течение многих лет, ни разу не усомнится в том, что с Джорджем все нормально. Она провела с ним всего лишь несколько месяцев, а впереди ее ждали годы и годы, складывавшиеся в вечность. Но чем больше проходило времени, тем сильнее становилась ее тоска, тем тяжелее она ложилась на сердце и, вечерами, тянула его вниз, выдавливая оттуда (снизу) слезы, комком встававшие в горле и прорывавшиеся наружу под покровом ночи. Только просыпавшийся ребенок отвлекал Мари от мыслей о Сэйлоре и, заодно, изматывал ее и заставлял, таким образом, в конце концов, заснуть. Так проходили дни, месяцы, годы…

Генрих между тем, рос. В три с половиной года выяснилось, что к другим дворянским детям его не допускают. Или наоборот: других детей не допускают к нему. К примеру, когда местная знать приходила на обеды к Мари де Монморанси (она вынуждена была их звать, чтобы соблюдать приличие, а они приходили издеваться над ней), дворяне держали своих детей около себя, а маленького Генриха просто отгоняли, когда он осмеливался к ним приблизиться. Проще говоря, Мари и ее сын попали в полную изоляцию. Никто не хотел с де Монморанси действительно общаться, и уж тем более – иметь дела. Такое состояние изоляции было очень тяжело для Мари и удручающе действовало на Генриха.

Но некоторое изменение в их жизни все же произошло. В 1785 году в По просочились слухи о непобедимом фрегате «Независимый» и его командире – Джордже Сэйлоре. Тогда характер посещений дворянами дома де Монморанси изменился. Так как они слышали, что отцом Генриха вроде бы является Сэйлор, то они (дворяне) стали приходить и допытываться у ребенка, кто его отец и где он. Удовольствие местной знати доставляло то, что маленький Генрих в ответ лишь пожимал плечами. Кстати, Жан де Блуа больше не приходил.

Генрих, конечно же, интересовался у матери про отца, но она лишь говорила, что ему надо подрасти и тогда он все узнает. И действительно, в тот момент ребенку было четыре года, и Мари не хотела говорить ему правды, которую он все равно бы не понял.

В это время Мари уже думала о том, как бы уехать из По. Дураку понятно, что атмосфера, царившая здесь, пагубно влияла на ребенка. С другой стороны, она задавалась вопросом – кто виноват? Кто виноват в том, что она сидит и убивается тоской по Сэйлору, а ее и его сын находится вместе с ней в изоляции и единственный человек, с которым он может нормально общаться – это его мать? Неужели действительно она – Мари де Монморанси виновата в том, что однажды утром, в городе, куда ее случайно забросила вслед за адмиралом де Грассом, судьба, она встретила Джорджа Сэйлора? Кстати, несмотря на то, что за все время она, возможно, была самым близким для Сэйлора человеком, она, как и все, не имела понятия о прошлом Сэйлора и о том, кто он. Во всех своих и сына бедах Мари винила себя. «Вот вышла бы замуж за того же де Блуа, – думала она, – Нет! Только не это! Они все, все они недостойны! Или раньше я была другого мнения? Нет, забудь, сейчас надо думать о будущем!»

Париж

В конце концов, после долгих размышлений Мари решила, что ее сын должен получить образование в столице. Шел 1788 год, когда мать с семилетним сыном покинули По и отправились в путешествие через всю страну. Как-никак, Генриху было уже семь лет и некоторые элементы путешествия у него в памяти отложились. Он помнил, что ехали они долго. Очень долго. Бесконечно долго и медленно они двигались в одной и той же личной карете по Франции, менялись только лошади и пейзажи. Мальчик вдоволь насмотрелся Франции еще на полпути и непрестанно интересовался у матери, как скоро они приедут. Но мать все говорила, что еще немного – и они будут в Париже. «Еще немного» растягивалось на дни и дни. Единственное место, где они остановились на двое суток, был Орлеан, находившийся, по сути, в двух метрах от Парижа. Здесь Генрих получил вожделенную передышку после дней изнурительной поездки. До цели путешествия осталось несколько переходов. Кстати, почему я говорю об Орлеане в прошедшем времени?

Так вот, Париж Генриху понравился. Они поселились в пригороде Сен-Жермена. Именно Сен-Жермена, а не Парижа вообще. Жили они теперь в полутораэтажном доме (второй этаж был под скатами крыши). По сравнению с их домом в По размеры жилплощади и их роскошь были значительно ниже, но зато уровень спокойствия – выше. Гораздо выше. Но прежде чем о доме, поговорим о Париже.

Париж всегда был выдающимся городом. Был и будет. Его настоящее и будущее заложено в его прошлом. Кажется, что Лувр и Эйфелева башня были, есть и будут всегда. А ведь все это не так старо. Особенно творение Эйфеля. Триумфальная арка на Елисейских полях – чуть не забыл про нее – грандиозное сооружение на века. В описываемое же нами время, во французской столице главной достопримечательностью был Лувр и достраивающийся Тюильри. Это действительно грандиозное сооружение с огромными и живописными аллеями и парками и целой системой дворцов. В то время Париж был обычным европейским городом с не самыми широкими улицами и относительно высокими домами, однако в нем уже не было той антисанитарии, которая царила в каждом крупном городе Европы в Средние века и в начале Новой истории. Маленький Генрих (ну, маленький – не маленький – семь лет) был поражен видом Нотр-Дам де Пари, мимо которого они проезжали, и видом Сены, которая была совершенно не похожа на их реку По. Мари это заметила и приказала остановить экипаж у Нотр-Дам де Пари, и мать с сыном вышли полюбоваться этим зрелищем. Любоваться там, поверьте, есть чем. Сейчас, наверное, многие знают, как выглядит Нотр-Дам де Пари, сейчас – но не тогда. Тогда, когда не было фотографии, а живопись была доступна немногим, этим собором могли любоваться почти исключительно жители Парижа. Генриху и Мари де Монморанси посчастливилось вдоволь насмотреться на это произведение искусства. Семилетний мальчик взирал к пикам собора с открытым ртом. Но нужно было ехать дальше – осталось совсем чуть-чуть до места, где, по словам матери, начиналась новая жизнь.

И новая жизнь началась. Мари наняла преподавателей для Генриха, и он с рвением взялся за учебу. Однако, попали они в Париж не вовремя. Но об этом позже. Сначала нужно разобраться с вопросом о том, узнал ли Генрих о своем отце?

…Когда Мари с сыном прибыли в Париж, она решила, что пора сыну узнать, кто его отец. Это был обычный тихий вечер в их новом доме, где было всего двое прислужниц. Сейчас они уже спали в отдельном флигеле во дворе. Мари сидела на диване, а Генрих – в кресле у камина: он пытался что-то читать (до некоторой степени он уже был этому обучен). Мари решила, что это подходящий момент.

– Генрих, кажется, тебя всегда интересовало, кто твой отец?

Он отложил чтение и обернулся:

– Да, мама.

– Думаю, пора бы тебе узнать эту историю, – она вздохнула.

– Я слушаю, – теперь сын смотрел прямо на мать, а она – куда-то в сторону.

– Восемь лет назад мы с графом де Грассом были в Бресте. В действительности, граф решил показать мне Северную Францию, и последним пунктом программы был Брест. Мы приехали туда тем зимним утром и сразу же отправились к капитану Лувье де Сен-Луи – хорошему другу адмирала де Грасса. Естественно, как только мы прибыли, этот любезный монсеньер усадил нас завтракать. Мы кушали, когда раздался стук в дверь, и де Сен-Луи встретил стучавшего и вернулся к нам. Вслед за этим появился он, – Мари полностью отдалась воспоминаниям, машинально воспроизводя их для сына, – Он вошел, как прирожденный лидер: с высоко поднятой головой и расправленными плечами. Сам он был высокого роста. Уже по его одежде можно было определить, что он – моряк. Однако, он носил сапоги со шпорами и слишком много оружия. При этом было очевидно, что вся эта одежда и экипировка – неотъемлемые части его самого. Его лицо… Посмотри в зеркало, Генрих, ты очень похож. Он назвался Джорджем Сэйлором. Он прекрасно говорил по-французски, и, как на родном, он изъяснялся на английском. Как на родном – потому, что оба эти языка ему не родные. Я так и не узнала, откуда он и как его в действительности зовут. У него не было прошлого. В двадцать два года он будто только родился. Но он ненавидел англичан. Он хотел построить корабль и бороться с ними везде и всюду. Людей тянуло к нему как магнитом. Я провела с ним полгода, а потом он уехал принимать корабль. В следующем году родился ты… По слухам, уже семь лет он бороздит просторы Мирового океана. Больше о нем ничего не известно, – Мари с грустью опустила глаза.

Генрих помолчал, а потом вдруг сказал:

– А знаешь, я стану моряком, найду отца и привезу его к нам! Однажды ты придешь домой, а мы будем сидеть там с отцом и пить кофе!

Мари только грустно улыбнулась в ответ…

Генриху было восемь лет, когда он стал свидетелем событий, изменивших, в конечном счете, мир: открытие Генеральных штатов, появление Учредительного собрания, взятие Бастилии, Декларация прав человека и гражданина… Система, работавшая со времен Гуго Капета, разваливалась на глазах у Генриха и Мари де Монморанси. Они лично были свидетелями взятия Бастилии. Мари была потрясена увиденным. Самое главное: она инстинктивно чувствовала, что это надолго и что их тоже не минует время перемен. Но первые три года оно никак не касалось их, а они – его. Однако, осенью 1792 года, Генрих потребовал от матери выгнать прислужниц. Их работу он стал делать сам и приучал к этому мать. Он говорил:

– Люди равны. У нас всех одна дорога, поэтому свою посуду мы должны мыть сами!

– Ты, как твой отец: он всегда плевать хотел на сословные различия! – недовольно отвечала Мари. Она еще не знала, что будет благодарить сына за их отчуждение от дворянства…

В то время, когда все дворянство сматывало удочки из страны, Мари никуда уезжать не собиралась. Они продолжали жить по-новому, а Генрих продолжал учиться. Однако, жили они теперь под ложным именем, дабы избежать неприятностей. Жизнь их шла своим ходом, но еще об одном событии, несколько повлиявшем на дальнейшую судьбу Генриха, стоит упомянуть.

…Однажды Генрих возвращался домой. Ему было тринадцать лет, и он шел с казни Робеспьера. Мать на такого рода мероприятия не ходила, да и не знала, что сын ходит. А он просто зашел туда, куда стремились все. Весь Париж стремился увидеть, что ненавистный людям тиран умер. Но Генрих ничего толком не увидел. После казни он еще некоторое время побродил по городу и к вечеру стал возвращаться. И вот что его удивило: у забора их дома (а у них был забор, ведь жили они в пригороде и маленький участок к дому прилагался) сидела девчонка лет двенадцати вся грязная и в лохмотьях. Генрих и не заметил бы ее – настолько она сливалась с землей и забором – но когда он проходил мимо, она на ужасном французском сказала:

– Здравствуйте! – очень слабым голосом и с невероятным акцентом.

Генрих остановился, разглядывая ее. В это время Мари, заждавшаяся сына, выбежала на улицу, чтобы узнать причину того, что сын не заходит в дом. Естественно, она тоже стала свидетелем этой сцены.

– Девочка, ты чья? – спросила Мари, потрясенная видом этого грязного, полуодетого ребенка.

Очевидно, этот вопрос девчушке постоянно задавали, ибо она ответила, мотая головой:

– Ничья.

Видимо на этом ее словарный запас был исчерпан, потому что на все остальные вопросы она лишь указывала рукой в ту сторону, откуда пришла. Сначала Мари взяла девочку домой, помыла и выкинула ее лохмотья, а одела ее в платья, которые закупала на случай, если бы у нее самой родилась дочь. Только после всего этого, Мари догадалась попробовать поговорить с девочкой на английском. И вот тогда (вернее на следующее утро), они узнали ее историю. Нашему читателю эта история также должна быть интересна, так как, сам того не подозревая, начало ее он знает.

Ее звали Виктория, а родилась она в Глазго в 1781 году и была на несколько месяцев младше Генриха де Монморанси. Ее матерью являлась некто Элизабет Брайан. Надеюсь, читатель помнит означенного человека. Мать растила ее до трех лет. Потом ей, видимо, это надоело, и следующее семь лет она лишь меняла, как перчатки, любовников. Наконец, в десять лет, она выгнала дочь из дома, сообщив ей лишь, что ее отец – Робер де Брильяр, и пожелав счастливого пути по жизни и не быть похожей на мать. Услышав, что ее отец – де Брильяр (это имя ей, впрочем, ничего не говорило), Виктория решила, во что бы то ни стало добраться до Франции и найти отца – она считала, что раз он – француз, значит – во Франции. Два года ушло у нее на то, чтобы на попутных экипажах, пешком и, тайно пробравшись на корабль, добраться из Глазго до Парижа. Но во Франции ходили слухи не только о Сэйлоре, но и о его первом помощнике де Брильяре, поэтому девочку здесь ждало разочарование. Таким образом, единственное, что Виктория узнала об отце это то, что он где-то в Мировом океане. Выслушав же рассказ девочки, Мари поведала ей их историю и подвела итог, сказав, что отец Генриха и отец Виктории абсолютно точно находятся вместе. Вообще это, конечно, редкостное совпадение, то, что дети двух разных людей были сведены вместе, и притом также случайно, как и их отцы. Мари посчитала, что это к лучшему.

Итак, за неимением лучшего, Мари де Монморанси пришлось заняться теперь воспитанием и образованием не только родного сына, но и, так сказать, приемной дочери. В первую очередь, Викторию Брайан обучали французскому языку, ведь она совершенно не знала языка страны, где ей предстояло жить. Все остальные науки были на втором плане, да и обучалась девочка ускоренно, ибо образование, начатое было матерью в Англии, имело потом двухгодичный перерыв. Но постепенно ее жизнь налаживалась.

Время шло… Казалось, жизнь встала в стабильное русло. Генрих рос. Он принял твердое решение стать моряком. В 1798 году все трое (Мари, Генрих и Виктория) поехали в Брест. Там Генрих был принят в качестве кого-то вроде новобранца на линейный корабль «Редутабль». Виктории было достаточно тяжело расставаться с Генрихом, как и его матери. Однако, когда Генрих вернется из первого похода, они с Викторией собрались сыграть свадьбу. Кроме того, сын Сэйлора надеялся встретить своего отца и привезти его во Францию Семнадцатилетний Генрих стоял на борту корабля, как на пороге своей взрослой жизни и смотрел куда-то мимо матери и возлюбленной, куда-то в будущее. Но что ждало его там, он не знал. Ведь его мать уже семнадцать лет надеялась на встречу с его отцом, и чем больше проходило времени, тем больше это горе разлуки ее убивало. А Генриху хотелось поскорее удовлетворить свое, матери и Виктории желания. Он считал, что если он пойдет по стопам отца, то быстро найдет его. Опять же, что он знал о стопах отца? Ведь никто не знал, откуда он родом и как связался с морем. И самое главное – откуда у него такой талант? С мыслями обо всем этом Генрих стоял на борту линейного корабля Французской республики «Редутабль» и верил в свое будущее, в будущее своей страны, и главное – в то, что он найдет отца…