Текст книги "7 побед Берии. Во славу СССР!"

Всё это приходилось в полуразрушенной стране отрывать от задач восстановления мирного народного хозяйства, но что делать – в США уже были разработаны планы атомных бомбардировок десятков крупных советских городов.

Вскоре число потенциальных целей увеличилось до трёхсот, а потом – и ещё более…

Приходилось спешить и спешить.

Но уран надо не только найти – его надо добыть и переработать – обогатить.

До 1945 года в СССР имелось всего одно горное предприятие, занимавшееся добычей урановой руды. Теперь положение менялось – горнорудные предприятия, переданные в ПГУ, получили 80 передвижных электростанций, 300 шахтных подъёмников, свыше 400 породопогрузочных машин, 320 электровозов, около 6 000 автомашин.

Для обогатительных фабрик было передано свыше 800 единиц химико-технологического оборудования.

Но ведь не в одном уране была суть дела. Получить из добытого природного сырья уран оружейной кондиции или хотя бы уран, пригодный для атомного реактора, нарабатывающего оружейный плутоний, было крайне сложной во всех отношениях задачей, в том числе – по энергетическим затратам.

Но были же ещё и десятки других только крупных проблем, не считая сотен мелких…

КАКОЙ была во всём этом массиве проблем роль Берии? Что ж, лучше документов на этот вопрос не ответит ничто иное.

Берём, например, книгу первую II тома документов и материалов «Советский Атомный проект» и изучаем всего три Протокола (№ 53, 54 и 55) заседаний Специального комитета при Совете Министров СССР от 28 января, 7 февраля и 27 февраля 1948 года…

Ниже будет дан перечень рассматриваемых на этих заседаниях вопросов с указанием тех, кто имел к ним отношение, но предварительно уведомляю читателя, что порядок фамилий ответственных каждый раз определялся не иерархией, а уровнем вовлечения и ответственности того или иного лица. Так, в Протоколе № № 56 по вопросу IV «О мероприятиях по изготовлению трубчатых фильтров» записаны ответственными «тт. Берия, Первухин», а по вопросу V «Об организации опытного производства коррозионно-устойчивых материалов для прокладок в аппаратуре комбината № 817 и завода № 813» – «тт. Первухин, Берия».

Итак (без разбивки по датам), все вопросы трёх рядовых заседаний Спецкомитета:

«О плане работ КБ-11 (тт. Харитон, Зернов, Махнев, Александров, Маленков, Вознесенский, Первухин, Берия).

О плане специальных работ на 1948 г. (тт. Борисов, Маленков, Берия, Первухин, Завенягин, Вознесенский, Круглов, Махнев, Черепенев)

О мероприятиях по обеспечению в 1948 г. работ по исследованию космических лучей (тт. Берия, Маленков, Вавилов, Первухин, Круглов, Борисов).

Об отселении из режимной зоны комбината № 817 (тт. Родионов, Берия).

Об изменении границ Учебного полигона № 2 МВС СССР (тт. Антонов, Берия, Первухин, Махнев).

О сроке разработки оперативного плана проведения исследований на Учебном полигоне № 2 МВС СССР (тт. Берия, Первухин).

О порядке финансирования спецстроительств МВД СССР (тт. Завенягин, Берия, Вознесенский, Круглов)

О мерах помощи Научно-исследовательскому вакуумному институту Министерства электропромышленности в выпуске опытных образцов высоковакуумного оборудования (тт. Борисов, Комаровский, Мещеряков, Берия).

О выделении иностранной валюты ПГУ на 1948 г. (тт. Берия. Вознесенский, Первухин).

Записка т. Ванникова (тт. Берия, Вознесенский, Маленков).

О выделении заводу № 544 турбогенератора (тт. Жимерин, Клочков, Завенягин, Первухин, Берия).

Об организации в Минфине СССР управления по финансированию и контролю за расходованием специальных средств, редких и драгоценных металлов (тт. Берия, Вознесенский).

О мерах обеспечения кадрами комбината № 817 и завода № 813 (тт. Первухин, Берия, Ванников, Вознесенский, Пронин, Круглов, Мешик, Курчатов, Завенягин).

Об организации производства высокоогнеупорных изделий (тт. Вознесенский, Берия, Тевосян, Ванников, Митраков, Борисов).

О плане научно-исследовательских работ на установке «Мс» в 1948 г. (тт. Курчатов, Берия).

О ходе сооружения установки «М» (тт. Минц, Берия, Кабанов, Ванников, Махнев).

О разработке месторождений Б-9 (торий. – С.К.) на территории треста Якутзолото МВД СССР (тт. Берия, Маленков, Круглов, Мамулов, Мелик-Степанов, Ломако, Малышев, Ванников).

О мерах обеспечения охраны гидроксилина (тяжелая вода. – С.К) (тт. Первухин, Берия, Круглов).

Об использовании репатриантов и спецпереселенцев на строительстве объектов Первого главного управления (т. Берия).

О плане добычи П-9 (кодовое наименование урановой руды. – С.К.) в Польше (тт. Берия, Завенягин)

О результатах проверки анонимного письма о непорядках в Советском акционерном обществе «Висмут» (тт. Мешик, Вознесенский, Маленков, Берия).

Не исключаю, что читатель утомился, всего лишь пробегая глазами этот перечень, а Берии приходилось перечисленные вопросы (и множество других вопросов, здесь не перечисленных) решать. Причём в поле зрения Лаврентия Павловича находились практически все вопросы, находящиеся в ведении Спецкомитета.

Так вправе мы или не вправе сказать сегодня, что создание атомной отрасли и решение Атомной проблемы – это итог комплексных усилий сотен тысяч наших соотечественников: учёных, инженеров, разведчиков, строителей, производственников, но личный вклад в этот коллективный успех Лаврентия Павловича Берии надо определить как наиболее выдающийся. Эта его работа имела для суверенного будущего Большой Страны не меньшее значение, чем его военная работа на Победу 1945 года.

Берия умел объединить работу многих в единое целое. И тем, что Советский Союз ликвидировал атомную монополию США так быстро, мы обязаны его организаторскому и человеческому таланту. А ликвидация угрозы атомного диктата США была тогда действительно вопросом жизни и смерти России!

Уже в 1949 году, когда первая бомба была испытана, Сталин как-то сказал в узком кругу, что если бы мы запоздали со своей бомбой на год-полтора, то, наверное, «попробовали» бы её на себе.

Так оно и было бы…

О БЕРИИ, кураторе Атомной проблемы, надо бы написать – исключительно по документам – отдельную книгу. И одна эта тема, если раскрывать её так, как она того заслуживает, то есть полностью, во всех её аспектах, заняла бы, по моим оценкам, примерно 1000-страничный том. Поэтому множество «атомных» сюжетов, связанных с Лаврентием Павловичем, окажется за пределами этой книги… И чтобы суть «атомной» деятельности Берии и её значение для России была понятнее, я далее обращусь к свидетельствам ряда крупных «атомных» отечественных фигур, работавших в нашем ядерном оружейном комплексе в разное время…

Эти оценки невозможно оспорить никому и никак!

Начну, конечно, с академика АН СССР Юлия Борисовича Харитона – легендарного среди атомщиков «ЮБ», трижды Героя Социалистического Труда, на протяжении почти сорока лет – с 1946 года – Научного руководителя Саровского ядерного оружейного центра (КБ-11, п/я Г-4665, Всесоюзного НИИ экспериментальной физики)…

Вначале – цитата из небольшой книги Ю.Б. Харитона и Ю.Н. Смирнова (тоже физика-оружейника) «О некоторых мифах вокруг советских атомного и водородного проектов». Цитирую по имеющейся у меня ксерокопии машинописного текста, этот текст подписан Юлием Борисовичем 4 января 1993 года и является наиболее аутентичным.

«Искажения исторической правды возникают, как мы знаем, не только вследствие субъективных оценок рассказчиков, чрезмерной секретности, ограничивающей доступ к информации, или просто по недоразумению. Почва для различных домыслов появляется и тогда, когда правда замалчивается из-за политических установок и соображений, как, например, в случае Л.П. Берии. Нет правды сегодня – значит, будут мифы завтра…

Известно, что вначале общее руководство советским атомным проектом осуществлял В.М. Молотов. Стиль его руководства и, соответственно, результаты не отличались особой эффективностью. И.В. Курчатов не скрывал своей неудовлетворённости.

С переходом атомного проекта в руки Берии ситуация кардинально изменилась…

Берия придал всем работам по проекту необходимый размах и динамизм…»

Писал Харитон в 90-е годы и так:

«Этот человек… обладал… огромной энергией и работоспособностью. Наши специалисты, входя в соприкосновение с ним, не могли не отметить его ум, волю и целеустремлённость. Убедились, что он первоклассный организатор, умеющий доводить дело до конца. Может быть, покажется парадоксальным, но Берия, не стеснявшийся проявлять порой откровенное хамство (замечу, что для деликатнейшего Юлия Борисовича и просто бранное слово было уже «экстримом», что знают все, его знавшие. – С.К.), умел… быть вежливым, тактичным и просто нормальным человеком… Проводившиеся им совещания были деловыми, всегда результативными, и никогда не затягивались. Берия был быстр, не пренебрегал выездами на Объекты и личным знакомством с результатами работ. По впечатлению многих ветеранов атомной отрасли, если бы атомный проект страны оставался под руководством Молотова, трудно было бы рассчитывать на быстрый успех в проведении столь грандиозных по масштабам работ…»

А вот как в 1995 году в коллективной монографии «Создание первой советской ядерной бомбы» оценивал Берию академик Петросьянц, знавший его деловым образом со времён войны:

«…Будучи по природе своей очень умным человеком, с хорошей технической хваткой (в молодости окончил механико-строительное техническое училище, увлекался архитектурой), он стал в предвоенные и военные годы крупнейшим организатором военной техники. Курируя по поручению Сталина военные отрасли промышленности в годы войны, руководя соответствующими наркоматами, он сумел наладить выпуск многих тысяч танков, самоходных артустановок, многих миллионов боеприпасов, снарядов, обеспечивал в тылу бесперебойную работу металлургии – чёрной и цветной, и др.

Среди всех членов Политбюро… и других высших руководителей страны Берия оказался наиболее подготовленным в вопросах технической политики и техники. Всё это я знал не понаслышке, а по личным контактам с ним по многим техническим вопросам, касавшимся танкостроительной и ядерной тематики…

Он придал всем работам по ядерной проблеме необходимые размах, широту действий и динамизм. Он обладал огромной энергией и работоспособностью, был организатором, умеющим доводить всякое начатое им дело до конца (предлагаю сравнить эту оценку с независимой оценкой Ю.Б. Харитона. – С.К.). Часто выезжал на объекты, знакомился с ходом и результатами работ, всегда оказывал необходимую помощь и в то же время резко и строго расправлялся с нерадивыми исполнителями, невзирая на чины и положение (пусть читатель не думает, что речь – о расстрелах, Берия просто снимал нерадивых. – С.К.). В процессе создания первой советской атомной бомбы его роль была в полном смысле слова неизмеримой…»

Чтобы понять весомость этого мнения, надо знать, кем был человек, его высказавший. Андраник Мелконович Петросьянц в 1933 году после окончания Уральского политехнического института начал рядовым инженером на Уральском заводе тяжёлого машиностроения им. С.Орджоникидзе и быстро вырос там до главного инженера. В 1939 году он был назначен членом коллегии и заместителем наркома тяжёлого машиностроения, а с 1940 года – первым заместителем наркома станкостроительной промышленности. С октября 1941 года – заместитель наркома танковой промышленности.

С 1943 года генерал-майор инженерно-танковой службы Петросьянц работал в ГКО СССР – по той же «танковой» линии. В конце 1946 года Берия взял его в Урановую проблему – заместителем начальника Первого Главного управления, и Петросьянц стал одной из крупных фигур в быстро формирующейся атомной технике, впоследствии – Героем Социалистического Труда, академиком АН СССР.

Академик РАН Борис Васильевич Литвинов, Герой Социалистического Труда, на протяжении многих лет – Главный конструктор уральского ядерного центра (НИИ-1011, Всесоюзного НИИ приборостроения, ныне ВНИИ технической физики) в «Челябинске-70» (Снежинске), пришёл в ядерную оружейную работу молодым специалистом в 1952 году и личных впечатлений от Берии не имел, хотя слышал о нём от старших товарищей немало. Уже в 90-е годы, после изучения делового стиля Берии, Литвинов написал:

«Любопытно, что из множества мнений и многочисленных технико-экономических решений Берия выбирал главные и направлял их Сталину. Часто многостраничные или даже многотомные материалы ужимались до одной страницы, а то и её половины. Только после этого они ложились на стол Верховному, принимавшему окончательные решения…»

Но не забудем – перед этим сам Берия все эти многостраничные или даже многотомные материалы внимательно, с карандашом в руках прочитывал! И не просто передавал резюме Сталину, а предлагал решения, как правило, Сталиным одобряемые…

Академик Вениамин Алексеев – не физик, а историк, и, как нормальный маститый советский историк, в советское время прославлявший подвиги советского рабочего класса, в нынешние антисоветские времена он вписался вполне благополучно. Однако даже он, автор термина «мобилизационная экономика», познакомившись в середине 90-х годов с рассекреченными документами нашего Атомного проекта, оценил деятельность Берии как более творческую, нежели карательную…

А теперь – о стиле Берии с несколько необычного ракурса…

Недавно скончавшийся крупный физик-теоретик из Сарова («Арзамаса-16») Владислав Николаевич Мохов, лауреат Ленинской премии, работал в Саровском ядерном оружейном центре с 1955 года. Человек нестандартный, он мог высказать не только интересные физические, но и социальные идеи. И вот что он написал о своих первых годах работы в Сарове:

«…В нашем коллективе сложилась свободная обстановка труда и общения, необыкновенная… свобода обсуждений и обмена мнениями, которая совершенно сознательно поддерживалась руководством ВНИИЭФ… По-видимому, куратор работ по созданию ядерного оружия Л.П. Берия считал это допустимым и необходимым для создания творческой атмосферы. Мы могли часами обсуждать не только научно-технические проблемы, но и философские вопросы, связанные с ядерным оружием, включая чисто политические аспекты…»

Как видим, советский физик-оружейник прямо указывает на личность Берии как на источник творческой атмосферы в советской научной среде! Выходит, именно от Берии шла деловая, но – взаимно доброжелательная атмосфера в отношениях между дельными работниками, между людьми дела, честно делающими это общее, одно на всех, дело?

ЗАСЛУЖИВАЕТ нашего внимания и стиль резолюций Берии на адресованных ему документах. Типичный пример… 19 июля 1948 года Завенягин, министр цветной металлургии Ломако, зампред Госплана СССР по тематике ПГУ Борисов, академик Алиханов и заместитель Ломако Фролов направляют Берии проект постановления Совета Министров СССР о плане работ по «продукту Б-9» (так в документах кодировался торий).

Резолюция Берии: «1. Т. Тевосяну И.Т. (Лично). Прошу Вас рассмотреть этот проект и сообщить свое мнение. 2. Тт. Ванникову Б.Л., Курчатову И.В. Прошу сообщить Ваше мнение по предлагаемой программе работ по Б-9 на ближайшие годы. Л. Берия. 28 июля 1948 г.»

Среди тысяч виз и резолюций Берии на документах Атомного проекта нет ни одной «разгромной», унижающей тех, кому они адресованы, даже если они касались чьей-либо вины.

Ирина Быстрова, автор изданной в 2006 году капитальной (капитальной по объёму, но, увы, не по глубине анализа) академической монографии «Советский военно-промышленный комплекс: проблемы становления и развития (1930—1980-е годы)» отнюдь не благожелательна по отношению к Берии. Однако и она признаёт, что «даже в самых острых случаях… резолюции Берии оставались сдержанными и конструктивными».

Между прочим, Быстрова же пишет:

«…содержимое «Особых папок» Берии показывает, что стиль «бериевского руководства» был хотя и довольно жестким, но не столь запугивающим, как это преподносится во многих воспоминаниях (курсив мой. – С.К.). Угрозы, безусловно, могли иметь место в устном варианте, но письменные распоряжения выглядели гораздо более деловитыми и культурными».

Замечу, к слову, что угрозы «в устном варианте» не только «могли иметь место»! Они, причём – с широким использованием «непарламентских выражений», конечно же, имели место быть… И иначе быть не могло при том уровне психофизиологических нагрузок, которые постоянно испытывал Берия, и при той «расейской» неизбывной расхлябанности, которой на Руси хватало даже после 1945 года, после войны, научившей дисциплине и ответственности многих…

Другое дело, что эти, сорвавшиеся, что называется, сгоряча, с языка угрозы Берии никогда – я подчёркиваю, никогда – не имели ни в военное время, ни в Атомном проекте не то что «расстрельного», но даже «тюремного» развития, хотя Берия не раз приговаривал, что «турма» на разгильдяев у большевиков всегда найдётся…

Конечно, в случаях прямой преступной халатности и т. п. виновные несли наказание, но – не вследствие «угроз» Берии, а в силу наличия соответствующих статей Уголовного кодекса.

Вот ещё один пример… В июне 1947 года директор строящегося плутониевого комбината № 817 Е.П. Славский сообщает в обширной докладной записке на имя Берии возмутительные вещи:

«Темпы работ… крайне слабые…, сложнейший объект… поручено строить автодорожно-строительному полку, в составе которого нет ни одного специалиста по строительству промсооружений…

По жилищному строительству полный провал… Рабочие очень много времени сидят и никто не заставляет работать… Из 41 тысячи рабочих… на промышленных объектах работает всего 5700 человек, а остальные распылены на различных подсобных предприятиях и вспомогательных работах»,

и т. д. и т. п.

Резолюция же Берии:

«Т. Круглову (министр внутренних дел СССР. – С.К.), т. Ванникову и тов. Завенягину. 1. Надо срочно укрепить руководство… Т. Рапопорта освободить по состоянию здоровья. Выдвинуть в качестве н-ка стр-ва Царевского. 2. Рассмотреть докладные записки т. Славского и т. Ткаченко (уполномоченный СМ СССР на комбинате № 817. – С.К.) и принять по ним меры. О принятых мерах доложить. 3. Т. Чернышева (зам. Круглова. – С.К.) командировать на 2–3 месяца для принятия на месте всех необходимых мер по обеспечению окончания строительно-монтажных работ в установл. Правительством сроки. 4. Срочно связаться с т. Хрулевым по вопросу оказания помощи стр-ву инженерно-тех. работами.

Л. Берия».

В истории Атомного проекта можно отыскать, впрочем, и более поразительные примеры…

Ноябрь 1949 года… С момента успешного взрыва первой советской атомной бомбы РДС-1 прошло два месяца. Производство хотя бы единичных новых атомных бомб – вопрос для СССР жизненной важности, а подписанный лично Берией протокол заседания Спецкомитета № 88а, констатирует:

«1. Отметить, что хранение деталей РДС-1 из аметила (кодовое наименование плутония. – С.К.) на комбинате № 817 поставлено неудовлетворительно. Детали РДС-1 были помещены в сырые подземные помещения, не обеспечивающие поверхность их от окисления».

Казалось бы, комментарии излишни – руководство комбината можно обвинить чуть ли не в государственном преступлении! Ведь плутоний в то время – главный фактор, который дороже любого золота!

Ну, и каковы «оргвыводы»?

А таковы:

«2. Указать начальнику комбината № 817 т. Музрукову и главному инженеру т. Славскому на недопустимость такого отношения к хранению изделий из аметила.

3. Заместителю начальника комбината № 817 по режиму т. Рыжову, ответственному за хранение аметила и давшему неправильное распоряжение о закладке деталей РДС-1 в сырое помещение, объявить выговор.

4. Обязать начальника комбината № 817 т. Музрукова в 3-дневный срок наладить бесперебойную вентиляцию хранилища, обеспечить тщательную просушку его и оборудовать приборами для контроля влажности и температуры.

Т. Музрукову лично систематически проверять состояние хранилища…

5. Поручить… т. Мешику с выездом на место проверить исполнение настоящего решения».

ПОСЛЕДНЯЯ резолюция по комбинату № 817 относится, как было сказано, к периоду уже после первого испытания советской атомной бомбы РДС-1.

Кодовое обозначение «РДС» официально расшифровывалось как «Реактивный двигатель «С», при этом смысл буквы «С» сегодня точно не идентифицируется, несмотря на свидетельство Ю.Б. Харитона о том, что эту аббревиатуру придумал секретарь Специального Комитета Махнёв, и означала она якобы «Реактивный двигатель Сталина»…

Что же до самих разработчиков ядерных зарядов серии «РДС», то они имели свою расшифровку: «Россия делает сама».

И это было сказано по сути.

Берия присутствовал на испытании 29 августа 1949 года на Семипалатинском испытательном полигоне, тогда известном в узком кругу как «Учебный полигон № 2»… Он побывал в сборочном здании у 37-метровой стальной ферменной башни, на которую должны были поднять «изделие», затем отправился на командный пункт опыта.

Погода подводила – можно было ожидать всякого, вплоть до грозы. Как бы повторялась ситуация при первом американском взрыве в Аламогордо – там тоже с погодой не заладилось, и тоже неожиданно, вопреки прогнозу синоптиков. Генерал Лесли Гровс в своей знаменитой книге «Теперь об этом можно рассказать» писал: «Главная неприятность была связана с погодой… Тот вечер оказался дождливым и ветреным. Многие настаивали, чтобы испытание были отложено хотя бы на 24 часа».

Опасаясь капризов погоды, американцы вынуждены были отложить взрыв, у нас же вышло наоборот – Курчатов, опасаясь неожиданностей от ветра и дождя, решил перенести взрыв с 8.00 на 7.00.

В 6.33 29 августа 1949 года произвели вскрытие опломбированной двери в аппаратную и было включено питание системы автоматики. 1300 приборов и 9700 индикаторов находились в готовности зарегистрировать все явления взрыва.

Диспетчер опыта Мальский по трансляционной системе оповещения периодически нараспев объявлял время, оставшееся до взрыва.

В 6.48 был включен автомат поля – автомат поэтапного задействования устройств подрыва капсюлей атомного заряда.

В 6.50 автомат поля включил накал всех ламп в приборах, расставленных по радиусам опытного поля.

Накалялись, конечно, не только нити радиоламп – рос накал и внутри тех, кто был сейчас на КП.

За три минуты до времени «Ч» Берия, Курчатов, члены Специального комитета Первухин, Завенягин, Махнев, незанятые непосредственно финишными операциями руководители саровского КБ-11, разработавшего РДС-1, подошли к открытой двери, приготовили тёмные защитные очки…

Через десятилетия, в «перестроечные» времена, известный физик И.Н. Головин, сотрудник курчатовской Лаборатории № 2, осчастливил публику рассказом о том, что когда был запущен автомат поля, Берия якобы сказал Курчатову что-то вроде: «А ничего у вас не выйдет».

Здесь налицо стремление представить Берию провокатором, но Ю.Б. Харитон по поводу этой сплетни, прямо опровергая Головина, написал: «…такого не было. Головин на этих работах не был, а слухи распространялись всякие…»

За 20 секунд до взрыва оператор по команде начальника подрыва включил главный рубильник, соединяющий «изделие» с системой автоматики, и ровно в 7.00 вся местность озарилась ослепительным светом. Приблизительно через 30 секунд к командному пункту подошла ударная волна.

Стало ясно, что опыт удался. Все бросились друг к другу, обнимались, поздравляли друг друга, кричали: «Она у нас есть!», «Мы сумели её сделать!»

Обнимался и Берия – все помнят, как он порывисто обнял Курчатова. Обнял он и Харитона, поцеловав его в лоб. А тот всё вырывался, стремясь закрыть дверь до прихода ударной волны.

Счастливы были все, но на КП первого испытания Лаврентий Павлович был единственным, кто знал, какое важное событие в истории России только что произошло. Ведь только он из всех, здесь собравшихся, имел всю информацию о планах ядерной агрессии США против России.

А при всём при том…

При всём при том Берия даже в такой Момент не утратил контроля над собой и сумел заметить нечто такое, чего не заметили остальные. Об этом поучительном эпизоде рассказал своему ученику Александру Веретенникову, впоследствии крупному оружейнику, знаменитый Георгий Флёров, а Веретенников привёл его рассказ в своих воспоминаниях…

Нейтронный фон от «нейтронного запала» (НЗ) заряда регистрировался механическим счётчиком, установленным на командном пункте испытаний. Постоянство фона (иначе – количество щелчков счётчика с частотой 2–3 импульса в минуту) доказывало сохранность НЗ до момента взрыва.

Веретенников писал:

«Когда произошёл взрыв, никто уже не обращал внимания на счётчик, а Берия посмотрел на его показания и обнаружил, что последний раз он… зарегистрировал в обоих каналах сразу по 3–4 импульса. Немедленно он потребовал объяснений, что же случилось с НЗ? ГН (Флёров. – С.К.) ответил, что это, видимо, наводки на аппаратуру. И не ведал в тот момент никто из присутствующих, что здесь неожиданно произошла одна из первых регистраций электромагнитных явлений, сопровождающих ядерный взрыв».

Иными словами, Берия оказался единственным внимательным наблюдателем-экспериментатором, впервые в СССР зафиксировавшим явление электромагнитного импульса. И его наблюдение не пропало впустую – Флёров вопрос Берии запомнил, и когда возбуждение спало, задумался и понял – мы имеем дело с новым явлением.

Но когда же Берия успел уловить всплеск импульса? Это – явление мгновенное, а он не мог ожидать его заранее!

Как же надо владеть собой, чтобы в состоянии нервного ожидания фиксировать такие детали, как щелчки счётчика!

РЕАКЦИЯ Запада на советское испытание была разной.

Депутат лейбористской партии Блэкберн, известный своими резкими нападками на Советский Союз, 28 сентября 1949 года в интервью газете «Дейли Экспресс» сетовал:

«Западные эксперты считали, что Советский Союз не раньше 1953 года сумеет изготовить первую атомную бомбу. Теперь выяснилось, что Советский Союз технически опередил нас…»

Под «нас» имелась в виду, конечно, Англия, и основания для печали у Блэкберна были. Активные атомные работы начались в Англии раньше, чем в США – в 1940 году, английские специалисты принимали участие в американском Манхэттенском проекте, и в начале января 1947 года специальный правительственный комитет с кодовым наименованием «Джен-163» под председательством премьер-министра Клемента Эттли принял решение о курсе на обретение ядерного статуса. Однако лишь утром 3 октября 1952 года у островов Монте-Белло, неподалёку от северо-западных берегов Австралии, на борту списанного фрегата, была взорвана первая английская атомная бомба.

То есть дело было не столько в «атомных» секретах, которые способна добыть разведка, сколько в общем экономическом и научно-техническом потенциале державы, начавшей атомные работы.

У Блэкберна хватило объективности высмеять предположения, что Советский Союз обязан своей бомбой информации разведки. Он признал:

«Прежде всего вопрос о производстве в значительном количестве атомной энергии не зависит от секретов, для этого необходимы организованные усилия учёных, техников и инженеров, и это открытие являлось скорее производственным, чем научным чудом»…

Спорить с таким заявлением не приходится.

Политический обозреватель еженедельного итальянского журнала «Темпо» Роберто Канделупо иронически заметил:

«Американцам пришлось скоро признать, что в отношении атомной бомбы в СССР американский 1952 год (ожидаемый в США срок реализации советского Атомного проекта. – С.К.) наступил в 1949 году…

Россия дала потрясающее доказательство своей воли, своей способности к труду и умения сохранять тайну… Колоссальными были их научные усилия, колоссальной была их организационная работа, титаническая воля Сталина победила».

Всё написал итальянец верно, в том числе – относительно титанической воли Сталина и умения России сохранять тайну… Но вряд ли даже западные спецслужбы знали тогда, что слова «колоссальная организационная работа» следовало относить прежде всего к Лаврентию Берии, «разменявшему» в год нашего первого испытания полсотни лет.

Что же до Америки, то она испытала такой шок, подобные которому она испытала впоследствии ещё лишь три раза – осенью 1957 года после сообщения о запуске в СССР первого искусственного спутника Земли, весной 1961 года – после запуска Гагарина, и осенью 1962 года в период Карибского ракетного кризиса.

Член палаты представителей Конгресса США Ренкин предложил перевести столицу США из Вашингтона в небольшой городок Падьюка в штате Кентукки.

Сенатор Уайли направил министру обороны США Джексону письмо, где настаивал на переводе управлений Министерства обороны США из здания Пентагона и рассредоточении их по стране.

Это, конечно, были проявления политической паранойи, но помнить о них нам не мешает – как только Америка начинает чувствовать свою уязвимость, она тут же теряет всякую выдержку и сразу же поджимает хвост.

И что интересно и показательно – все четыре «вселенских» шока Америки были прямо связаны с деятельностью Лаврентия Берии – не только в Атомном советском проекте, но и в проекте Ракетном.

И далее я именно на последнем остановлюсь…

УЖЕ АРЕСТОВАННЫЙ и унижаемый, Берия в «письме из бункера» писал Маленкову 1 июля 1953 года:

«Особо должен отметить нашу совместную активную многолетнюю работу в Специальном Комитете при Совете Министров по созданию атомного оружия, а позже по системе «Комета» и «Беркут» – управляемых снарядов. <…>

По «Беркуту» испытания закончены удачно. Теперь все дело обеспечить производство в серии и соответствующими кадрами, и в этой области делается очень много соответствующими министерствами. Главное на основе «Кометы» и «Беркута» есть колоссальные возможности дальнейших улучшений в области управляемых снарядов как в смысле точности, так и по скорости и дальности. Специальный доклад готовится для правительства. Это оружие надо двигать вперед, это настоящее будущее, которым надо вооружить армию нашей Страны. США и Англия придают этому исключительное значение. Повторяю, все это достигнуто потому, что этого хотела Партия и Правительство, но хотел сказать, и тут мы совместно работали…»

Угу!

«И мы пахали…» – Берия, находясь в бедственном положении, напоминал Маленкову об их «совместной активной многолетней работе» по руководству оборонными проектами, явно преувеличивая «заслуги» последнего…

Хотя формально возразить было нечего – Маленков действительно входил в официальное руководство и атомными, и ракетными работами. Однако не только атомщики, но и ракетчики знали Берию. И курирование Берией ракетных работ шло по трём направлениям:

– разработка крылатой ракеты «Комета»;

– разработка системы «Беркут» для ракетной обороны Москвы от воздушного налёта;

– разработка баллистических ракет дальнего действия.