Текст книги "7 побед Берии. Во славу СССР!"

И это мы тоже сделали – сами! Наши НИИ смогли создать мощные высоковакуумные агрегаты производительностью в 10–20 и даже в 40 тысяч литров в секунду. По мощности и качеству советские высоковакуумные насосы начала 50-х годов превосходили новейшие американские модели…

ЧИТАТЕЛЬ не утомился?

Скорее всего – утомился. Устал, просто читая обо всём том, что надо было сделать, и сделать не одно за другим, а сразу, параллельно!

А каково было герою этой книги?

Конечно, не Берия разрабатывал методы получения, например, чистой окиси бериллия и проекты заводов по его производству, но те, кто этим занимался, имели только одну эту задачу.

А Берии необходимо было держать в голове ход сотен различных дел – от строительства бараков для рабочих на «атомных» объектах до организации фундаментальных исследований в области физики…

Да, наряду с широким развитием научно-исследовательских и экспериментальных работ в институтах, конструкторских бюро и лабораториях, связанных с наиболее насущными «атомными» задачами, то есть с проектированием и строительством атомных реакторов, установок по разделению изотопов, и, в итоге, созданием атомного оружия, возникали и другие – перспективные, задачи. На новый уровень становилась организация экспериментальных работ по изучению частиц высоких энергий и вызываемых ими реакций.

На начальной стадии работ по ядерной физике мы не имели мощных ускорителей, необходимых для получения ядерных частиц высоких энергий, и были всемерно расширены исследования в области космических лучей. В Армении, на горе Алагез, на высоте 3200 метров над уровнем моря построили станцию по изучению космических лучей с магнитом весом в 55 тонн, под Москвой была создана лаборатория высотных полётов для изучения космических частиц на высоте 20–30 километров с использованием шаров-зондов.

Но это были меры, так сказать, «худосочные», паллиативные, и проблема мощных ускорителей тоже стала предметом забот Специального Комитета Берии. Уже в феврале 1946 года было принято решение о сооружении самого мощного в мире циклотрона, обеспечивающего получение протонов с энергией в полмиллиарда электрон-вольт. Ускоритель должен был обслуживать все основные институты и лаборатории, работающие в области ядерной физики.

Ко времени начала проектирования циклотрона в СССР не было никакого опыта и никаких данных о способах осуществления таких огромных установок.

Американский циклотрон в Беркли с магнитом весом в 4200 тонн в мировой литературе расценивался как одно из замечательных сооружений современности, однако советский циклотрон должен был превзойти американский не только по размерам электромагнита (магнит советского циклотрона весил 7000 тонн) и по величине энергии ускоренных частиц, но и по своему техническому совершенству. В связи с сооружением циклотрона было выполнено 69 крупных научно-исследовательских работ. Проектирование и конструирование вело Особое конструкторское бюро Министерства электропромышленности СССР, а основным изготовителем стал ленинградский завод «Электросила».

Циклотрон (установка «М») был построен в районе Иваньковской ГЭС в 125 километрах от Москвы к декабрю 1949 года. Главный корпус, в котором размещался электромагнит, представлял собой монолитное железобетонное сооружение высотой до тридцати шести метров со стенами толщиной в два метра.

Однако уже весной 1952 года было принято решение о реконструкции установки «М» для повышения энергии протонов до 650–680 млн электрон-вольт.

Сегодня трудно поверить, что этакое и в такие сроки совершалось на той же земле, по которой ныне ходят руководящие кремлёвские ельциноиды.

И это было не всё!

В мае 1946 года Владимир Векслер предложил спроектировать мощный синхротрон – ускоритель электронов с магнитом весом около 400 т и энергией электронов 400–450 млн электрон-вольт, с доведением частиц в дальнейшем до 900 млн электрон-вольт.

А 2 мая 1949 года было принято Постановление СМ СССР о строительстве мощного кольцевого ускорителя протонов – синхрофазотрона на энергию в 10 миллиардов электрон-вольт! Начатый разработкой под контролем Л.П. Берии, синхрофазотрон был введён в эксплуатацию уже после смерти Сталина и Берии – 5 декабря 1957 года. Но это тоже было одной из побед Берии – уже посмертных…

ЕЩЁ одной его, и тоже во многом – посмертной, победой стало мощное развитие в СССР с начала 50-х годов отечественной вычислительной техники.

Как уж за последние десятилетия – ещё даже до 1991 года, нам все уши прожужжали о якобы «зажиме кибернетики» в 40-е годы, что привело-де к отставанию СССР в сфере разработки компьютеров…

Однако реальные работы по советским компьютерам начались уже в 1948 году в Энергетическом институте АН СССР и в Институте электротехники АН Украинской ССР под руководством С.А. Лебедева. 4 декабря 1948 года И.С. Брук и Б.И. Рамеев получили авторское свидетельство на изобретение «Автоматическая цифровая электронная машина».

11 января 1949 года принимается Постановление Совмина СССР о разработке двух ЭВМ – БЭСМ Лебедева и «Стрела» Базилевского-Рамеева. В 1952 году Малая электронная счетная машина (МЭСМ) Лебедева начинает практически использоваться.

А нам талдычат, что в СССР Сталина и Берии компьютеры считались буржуазной выдумкой.

С весны 1949 года Министерство машиностроения и приборостроения СССР в кооперации с АН СССР приступило к организации проектирования и производства счётно-аналитических и математических электронных цифровых машин, о чём министр машиностроения и приборостроения СССР Пётр Иванович Паршин (1899–1970) сообщал Берии 30 апреля 1949 года.

Паршин докладывал:

«…Большие успехи, достигнутые в последние годы в развитии импульсной электроники, создали предпосылки для осуществления новых средств вычислительной техники – быстродействующих автоматических цифровых машин, способных выполнять вычисления в темпе тысячи и более арифметических действий в секунду…»

Министр просил Берию обязать ПГУ «принять участие в составлении технических условий на проектирование электронной цифровой машины». Это и есть то, что сейчас называется «компьютеры», нужные для расчётов и термоядерных зарядов, и систем ПВО, и плотин новых ГЭС…

Ровно за год до смерти Сталина – 6 марта 1952 года Президиум Совета Министров СССР дал указание «о строительстве здания для размещения быстродействующих математических вычислительных машин и расчётных математических бюро Академии наук СССР».

ЧУТЬЁ на новое у Берии было развито как минимум не меньше, чем у Сталина. Убивший Сталина и Берию Хрущёв в этом отношении – как, впрочем, и во всех остальных отношениях – и близко рядом с ними не стоял.

Все наши достижения в области ядерной физики, включая успехи и открытия фундаментального характера, полученные к концу «хрущёвских» 50-х годов, имели в своей основе соответствующую научно-техническую политику Сталина и Берии, понимавших, что новой России надо идти здесь на равных с мировыми научными лидерами, особенно – с США…

Первая в мире атомная электростанция, первый в мире атомный ледокол «Ленин», вторая в мире – после американского «Наутилуса» атомная подводная лодка «Ленинский комсомол» – всё это было задумано и начато ещё Сталиным и Берией, а воплотилось в металл тогда, когда ни Сталина, ни Берии уже несколько лет не было в живых, когда Сталин был оболган Хрущёвым «под занавес» ХХ съезда КПСС, а Берия и вовсе ошельмован.

Берия был к учёным и к их запросам – как деловым, так и бытовым – искренне внимателен. Хрущёв же учёных не любил – естественная реакция уже не классического мольеровского «мещанина во дворянстве», а новоявленного партоплазматического чинуши во власти…

Скажем, Берия курировал работы по баллистическим ракетам с пониманием перспективы, а увлечение Хрущёва ракетами было чисто дилетантским.

Берия уважительно относился к крупным людям – к тому же Сергею Королёву, однако Королёв никогда не смог бы при Берии проводить ту линию, которую считал верной он – Королёв, но которая нередко была далеко не верной объективно.

Хрущёв не относился уважительно ни к кому, а уж тем более – к людям независимым, человечески крупным. Но, как любой высокомерный чинуша, Хрущёв был склонен делать вид, что он «понимает» то, что ему говорят профессионалы, хотя они далеко не всегда были правы.

Берию не обманывали широковещательные обещания разработчиков новых систем оружия, он быстро улавливал слабости тех или иных проектов, а невежда Хрущёв возразить по существу не умел и то и дело шёл у разработчиков на поводу, а если и был с ними крут, то глупо, из чистой «вкусовщины»…

Хрущёв не умел видеть проблемы верно, и, скажем, в то время как в США межконтинентальные баллистические ракеты (МБР) уже в середине 50-х годов имели примерно получасовую и менее готовность к старту, первые советские МБР надо было заправлять окислителем – жидким кислородом десяток часов при сохранении стартовой готовности всего в течение восьми часов, потому что работы по МБР, использующим высококипящие ракетные топлива, вначале не продвигались у нас так, как того требовала ситуация и позволяли отечественные возможности.

Наша первая МБР – знаменитая «королёвская» Р-7, «семёрка», на развитии которой полетел в космос Гагарин, имела кислородно-керосиновые двигатели, но для боевых межконтинентальных ракет более подходили хотя и более дорогие, токсичные и намного более сложные в эксплуатации, но позволяющие долговременную стартовую готовность и почти немедленный старт двигатели, использующие азотнокислые окислители и токсичное углеводородное горючее – несимметричный диметилгидразин (НДМГ), называемый в США гептилом.

Сторонником высококипящих топлив был Михаил Кузьмич Янгель, будущий создатель могучего семейства МБР Р-36, а противником – Королёв… После смерти Берии Королёва поддерживали промышленники, да и военные – ведь кислородные двигатели уже были серийно освоены, были проще в эксплуатации и по конструкции… Однако если бы Сталин и Берия были живы, все эти ухищрения «мадридского двора» ни к чему бы не привели…

Американцы на чём работают? На кислоте и гептиле? А раз так, то и вы, дорогие товарищи ракетчики, осваивайте для боевых ракет кислоту и гептил… А хотите посылать человека в космос на надёжных двигателях – мы вам не препятствуем, но вначале решите первоочередные оборонные задачи!

Собственно, последнее крупное постановление Совмина СССР по дальним ракетам от 13 февраля 1953 года, принятое под руководством Берии при живом ещё Сталине, как раз и ориентировало ракетчиков на высококипящий окислитель – азотную кислоту с окислами азота, применяемый на дальней ракете Р-12.

Но Хрущёв не был способен сделать верный выбор – у него для этого просто не хватало ни знаний, ни хватки, ни масштаба Берии…

Берия умел не мелочиться тогда, когда это было оправданно, однако уже после первых реальных успехов Атомного проекта стал заставлять атомщиков копейку считать.

(И не только, к слову, атомщиков! Так, 5 июня 1953 года, отвечая на письмо министра внутренних дел УССР Павла Мешика – 23 декабря того же года Мешика расстреляют по «делу Берии», – Лаврентий Павлович расценивал как непродуманную и необоснованную просьбу своего давнего соратника об увеличении штатной численности органов МВД УССР.)

Хрущёв же даже в своих «мемуарах» не стеснялся признаваться: «Запустить ракету стоит миллионы. Я сейчас не могу конкретно назвать сколько, не из-за секретности, а просто не знаю (жирный курсив везде мой. – С.К.), но это огромные средства».

Угу! Как писал Чехов: «Море было большое»…

Для Берии подобные «количественные» оценки были невозможными – он и сам ничего расплывчатого не терпел и не допускал, и подчинённых воспитывал в том же духе.

Параллели можно продолжить, но стоит ли?

Глава 7
1947–1952. Памятник на века: «высотки» над Москвой

В НАЧАЛЕ 1943 года Лазарь Каганович, выполняя поручение Сталина, был ещё в Тбилиси и писал оттуда дочери Майе – по профессии архитектору:

«Дорогая и любимая Маюся!

Спасибо тебе за… подробное описание чествования Жолтовского. Несмотря на его некоторые странности, он безусловно заслужил орден и чествование юбилея… Хотел я было ему написать, да не та обстановка…»

Ивану Владимировичу Жолтовскому 28 ноября 1942 года исполнилось 75 лет – он родился в 1867 году. Звание академика архитектуры получил в 1909 году и мог бы, уехав после революции в Европу, в отличие от столбовых «графьёв» и князей не половым в ресторане «а-ля рюсс» прозябать, а неплохо зарабатывать своим ремеслом не только на хлеб с маслом, но и на чёрную икру «а-ля рюсс».

Однако Жолтовский остался с народом и свои лучшие проекты реализовал уже в советский период творчества.

Чтобы было понятнее дальнейшее, сразу напомню читателю также о том, какое место в русской и советской архитектуре занимал Алексей Щусев (1873–1949), четырежды лауреат Сталинской премии… До революции он успел построить Казанский вокзал в Москве, с 1913 года преподавал в Строгановском художественно-промышленном училище. В советской России Щусев стал известен также проектом Мавзолея В.И. Ленина, зданием НКВД на площади Дзержинского, станцией Московского метро «Комсомольская-кольцевая»…

Так вот, далее Каганович писал:

«Что Щусев допустил некоторые оговорки (имеется в виду речь Щусева на юбилее Жолтовского. – С.К.), это вполне естественно, потому что кроме элемента ревности здесь есть принципиальные расхождения. Жолтовский до фанатичности последователь классики, Щусев же эклектик, он берет у всех понемногу, но больше всего он барокканец. Должен, однако, сказать, что построенное Щусевым здание ИМЭЛ (Тбилисского филиала Института Маркса – Энгельса – Ленина. – С.К.), за которое он получил Сталинскую премию, замечательно и внешне, и внутренне, видно, что Щусев перестраивается. Он дал на 5 этажей мощные гранитные колонны, а внутри замечательное расположение и оформление – богато (мрамор) и скромно. Но как ни странно (жирный курсив мой. – С.К.), в этом здании видно влияние Жолтовского и его последовательности. Щусев, конечно, это делал не сознательно, но он человек деловой и практичный; когда он убедился, что Советская (с большой буквы у Кагановича. – С.К.) архитектура не отказывается от лучших элементов старого наследства и что классические формы применяются к жизни, применил и он свои недюжинные способности…»

К слову – каков Лазарь Каганович! От нынешних «демократов» ему достаётся хотя и меньше, чем «извергу» и «палачу» Берии, но тоже, как говорится, получает по полной программе: «невежда», «сатрап», да нередко – и «палач»… Но дай бог подобного «невежества» нынешним обитателям кремлёвских стен, во время оно знавших «железных» сталинских наркомов.

Вспомнил же я о письме Кагановича постольку, поскольку просматривается здесь любопытный поворот сюжета…

Каганович постоянно, всю жизнь, занимался самообразованием и был человеком глубоких мыслей и точного взгляда… Поэтому он необычность для «традиционного» Щусева архитектурных решений, принятых в здании Тбилисского филиала ИМЭЛ, уловил, но усмотрел в том влияние Жолтовского…

Но – Жолтовского ли?

Как, надеюсь, читатель помнит, реконструкция Тбилиси проводилась при активном участии в ней первого секретаря ЦК Компартии Грузии, и стиль Берии в новом облике грузинской столицы проявился ярко и вполне определённо. Так мог ли Берия обойти стороной такой важный элемент архитектурного обновления Тбилиси, как здание ИМЭЛ?

Не думаю…

При этом, как подметил Каганович, Щусев был, с одной стороны, эклектик, а с другой стороны, как подметил всё тот же Каганович, – человек деловой и практичный… А кроме того, в отношении Жолтовского Щусев был ревнив настолько, что даже на юбилее не смог удержаться от вежливых шпилек в адрес юбиляра.

Нет, не похоже, что Щусев так уж и испытал, работая в Тбилиси, влияние Жолтовского – они были каждый сам себе голова.

А вот к мнению Берии Щусев не мог не прислушаться хотя бы потому, что Берия был, как-никак, заказчиком…

Конечно, если бы Берия, подобно Агафье Тихоновне из гоголевской «Женитьбы», возжелал иметь здание в стиле Ле Корбюзье, но с чередованием по фасаду колонн всех классических ордеров – и коринфских, и ионических, и дорических, а портик предложил «изобразить в лучшем виде» в стиле ампир или рококо, то вряд ли Щусев к таким пожеланиям прислушался бы…

Но Берия был архитектором и вкус имел – об этом мы можем судить не только по Тбилиси, но и по тому, как строились с самого начала закрытые «атомные» города, к генпланам и застройке которых Берия равнодушным быть тоже не мог никак… Поэтому предположение, что Берия мог конструктивно влиять даже на такого крупного и самолюбивого архитектора, как Щусев, не будет недопустимым.

Берия имел строительно-архитектурное образование, причём получил он его в одном из наиболее, пожалуй, сильных – в своём классе – учебных заведений дореволюционной России, в Бакинском механико-строительном училище. Это училище было одним из немногочисленных центров технического образования на Кавказе, если не единственным. Во всяком случае, по данным на 1913 год, в Кавказском учебном округе Министерства народного просвещения имелось всего одно среднее техническое училище – скорее всего, это и была «альма-матер» Берии.

Насчитывало училище чуть более 400 учащихся, примерно по 100 на курс. Для сравнения – за 1900–1913 годы в России было выпущено из вузов всего 1360 инженеров-строителей и архитекторов, тоже примерно по 100 в год. Иными словами, получивший даже среднее строительное образование Берия входил в весьма немногочисленную в России профессиональную группу, и уровень его подготовки низким быть не мог – даже безотносительно к факту несомненной талантливости молодого Лаврентия.

При этом бурное строительство в уже дореволюционном Баку давало начинающему архитектору немало поводов для размышлений и самообразования. «Нефтяной» Баку рос как на дрожжах: с 1863 по 1897 год число бакинцев выросло с 14 тысяч до 112 тысяч человек. И хотя основное новое население – рабочие нефтепромыслов ютилось в казармах по окраинам, городское строительство в Баку развивалось стремительно – в центре возникали роскошные особняки и дворцы нефтепромышленников, строились загородные резиденции, да и «средний класс» в Баку был не без денег… Поэтому и массовая городская застройка велась быстрыми темпами и была значительной.

Всё это, конечно же, способствовало как развитию строительного и архитектурного образования в Баку, так и развитию толковых неофитов, образовывающихся в Бакинском училище.

ОДНАКО всё сказанное выше – всего лишь своего рода присказка… Основное же будет сказано ниже.

В 1947 году по предложению Сталина было принято Постановление Совета Министров СССР о строительстве в Москве восьми высотных зданий.

В Постановлении были сформулированы и требования к их архитектуре:

«Пропорции и силуэты… зданий должны быть оригинальны и своей архитектурно-художественной композицией должны быть увязаны с исторически сложившейся архитектурой города и силуэтом будущего Дворца Советов. В соответствии с этим проектируемые здания не должны повторять образцы известных за границей многоэтажных зданий…»

Венцом советского высотного зодчества должно было стать здание Московского Государственного университета на Ленинских горах – к ноябрю 1951 года оно уже было в основном возведено…

На площади Восстания и на Котельнической набережной должны были вырасти жилые дома; на Дорогомиловской набережной и на Каланчевской улице (Комсомольской площади) – гостиницы «Украина» и «Ленинградская»; а в Зарядье, на Лермонтовской площади у Красных ворот и на Смоленской площади – три административных здания.

Итого – восемь, причём в высотке на Смоленской площади должно было разместиться Министерство иностранных дел СССР, а у Красных Ворот – Министерство путей сообщения.

Каждое из зданий и само их назначение представляли собой символ и маяк.

МГУ – это высоты образования…

Великолепные жилые дома – ориентир для всех строителей СССР. Ориентир не столько технический – в райцентре «высотку» не построишь, сколько моральный…

Гостиницы – высокое гостеприимство новой Москвы…

Здания министерств – высокое величие России как могучей мировой державы…

У каждого здания были свои архитекторы – цвет советской архитектуры.

Появление этих зданий в столице СССР вызвало к жизни новое, оптимистично звучащее слово «высотки», и в этом тоже был глубокий смысл. Наши «высотки» никак нельзя было называть «небоскрёбами»…

«Высотки» проектировали Посохин, Руднев, Минкус, Чечулин, Поляков, Душкин, Мордвинов, Чернышев, Гельфрейх, Абросимов, Хряков… Каждый был личностью, у каждого были свои архитектурные принципы… Однако во всех проектах бросалось в глаза то, что все они – при несомненной самобытности их авторов, были несомненно и поразительно похожи в своём архитектурном облике – стройные, логично вырастающие из окружающих более низких каменных массивов, увенчанные башнями со шпилями…

В полном соответствии с требованиями Постановления Совмина СССР силуэты зданий никак не повторяли ни один известный за границей небоскрёб, были оригинальны, но полностью увязаны с исторически сложившейся архитектурой Москвы, архитектурным и композиционным центром которой был, конечно же, Кремль…

Все московские «высотки» были схожи с кремлёвскими башнями, причём не только по силуэту, но и по удивительному сочетанию строгости, величия и лёгкости, устремлённости ввысь.

Высота московских зданий достигала 275 метров, и при низкой облачности они вполне «скребли» небо и облака…

Но это были не «небоскрёбы»…

Небоскрёбы Нью-Йорка – как самые первые, так и современные, восхищают прежде всего блеском чисто инженерных решений и технологий, но никак не архитектурой. Получается так потому, что само появление небоскрёбов было вызвано не смелыми архитектурными идеями, а необходимостью максимально использовать каждый квадратный фут дорогой земли в центре крупных городов.

То есть идею небоскрёбов породило не творчество, а торгашество.

Советские же «высотки» – подчёркнутый простор.

Если продолжить эту мысль, то можно вспомнить и перестроенный уже в брежневские времена Калининский проспект – Новый Арбат. Плоские остряки называли его «вставной челюстью Москвы»… Что ж, над «высотками» кое-кто тоже немало потешался, да и сейчас потешается или презрительно пожимает плечами.

Но сравним впечатление от гипертрофированно вытянутых в высоту, теснящихся на Манхэттене небоскрёбов, уже не только скребущих небо, но и заслоняющих его от людей вследствие крайней скученности, и впечатление от свободно стоящих, подчёркивающих небо над ними высотных «параллелепипедов» Нового Арбата…

Думаю, различие тут налицо.

Вернёмся, впрочем, в 1947 год…

В СВОЁМ месте я уже сообщал, что 8 февраля 1947 года было принято Постановление Политбюро о новой организации работы СМ СССР, по которому – кроме прочих обязанностей, на заместителя Председателя Совета Министров СССР Л.П. Берию возлагалось наблюдение за вопросами строительства многоэтажных зданий в Москве.

Имелись в виду прежде всего высотные здания, хотя новое массовое многоэтажное крупноблочное строительство с использованием поточных методов и приёмов тоже не ускользнуло от внимания Сталина – он справедливо считал, что послевоенная Москва не должна расползаться, как тесто из квашни, а застраиваться 8—14-этажными домами.

С начала 50-х годов в этом отношении делалось на удивление много, и даже на дальних от центра Москвы улицах начали возникать многоэтажные здания, которые столицу весьма украшали. И совершалось всё это не без участия Берии…

Однако далее я буду говорить лишь о «высотках» – в их истории личность Берии проявилась наиболее ярко.

Задуманные как целостный ансамбль в масштабах огромного города, восемь высотных зданий создали яркий облик послевоенной Москвы. Они стали не только её украшением, но и символом – достаточно вспомнить официальную эмблему Московской олимпиады 1980 года.

Забегая вперёд, замечу, что в 2000-е годы были предприняты попытки стилизовать ряд новых зданий постсоветской Москвы под «сталинско-бериевские» «высотки», однако реализация этих проектов просто лишний раз подчеркнула величие и яркую суть той эпохи на фоне сегодняшней бледной немочи во всех сферах жизни общества.

Закладка высотных зданий в Москве состоялась 7 сентября 1947 года – в дни празднования 800-летия города. На каждой строительной площадке присутствовал кто-то из заместителей Председателя Совета Министров СССР.

Строительство комплекса зданий Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова развернулось в полную силу в конце 1948 года и было закончено к 1 сентября 1953 года, когда новое здание МГУ впервые приняло студентов.

К тому времени Лаврентий Берия был, скорее всего, тайно и бессудно расстрелян.

Как сообщает в своей книге «Записки строителя» генерал-полковник-инженер Комаровский, Управлением строительства МГУ руководили опытнейший строитель-практик Алексей Воронков и талантливый инженер Сергей Балашов, однако участие самого Комаровского в этом проекте было тоже активным – в качестве вновь назначенного руководителя Управления строительства Дворца Советов Комаровскому предписывалось курировать строительство МГУ и высотного административного здания в Зарядье.

Но кому он был этим «обязан»?

Сам Алексей Комаровский (1906–1973) ссылается на разговор в середине 1948 года с Вознесенским, тогдашним председателем Госплана СССР, однако не приходится сомневаться, что инициатива такого назначения принадлежала Берии, знавшему Комаровского прекрасно и с лучшей стороны. С 1944 года генерал-майор Комаровский стал начальником Главпромстроя НКВД – МВД СССР и пребывал в этой должности почти до конца 1951 года, когда был – тоже «с подачи» Берии – назначен начальником Главнефтеспецстроя МВД СССР.

С 1945 года Комаровский параллельно находился в должности одного из заместителей «атомного» Первого ГУ при СМ СССР, много поработал под рукой Берии в Атомном проекте и именно за это в 1949 году получил звание Героя Социалистического Труда.

В своей книге, изданной Воениздатом в 1972 году, Комаровский не поминает Берию, естественно, ни одним словом. Но Берии он был известен, повторяю, прекрасно, и поскольку строительство комплекса зданий МГУ оказалось делом особо сложным и поначалу ладилось не очень, Берия и «подбросил» «протеже» ещё одну «непыльную работёнку».

Впрочем, в одном месте книги Комаровского речь идёт, вне сомнений, именно о Берии:

«Вся дальнейшая работа по проектированию велась управлением проектирования в совершенно исключительных темпах одновременно с разворотом строительства МГУ.

Чертежи во многих случаях прямо на ватмане шли на производство, так как правительство (читай: «Берия». – С.К.) доверяло нам утверждение всех технических решений и проектов без промежуточных инстанций…»

Здесь вполне угадывается стиль Берии – единственный и неповторимый, а если и повторяемый, то всё равно – подчинёнными и соратниками только Берии.

НО ЕСТЬ один вопрос, ответить на который точно и однозначно сегодня не сможет уже, как я понимаю, никто. И вопрос этот: «Кто же дал единый замысел для всех восьми проектов высотных зданий?»

Кто-либо из ведущих советских архитекторов?

Но они – и те, кто к проектам привлечён не был, и те, кто ими занимался, – были вполне самостоятельно мыслящими людьми и вряд ли согласились бы в разработке такой эпохальной темы руководствоваться чужими идеями, пусть объективно и великолепными…

В статье «Высотные здания», помещённой в 9-м томе БСЭ, подписанном к печати 3 декабря 1951 года, было сказано:

«В высотных зданиях, в соответствии с указаниями правительства (sic! – С.К.), сочетается близость к традициям архитектуры Москвы со смелым стремлением к новым образам, проникнутым мыслью о настоящем и будущем страны Советов. Скульптурная законченность многоярусных уступчатых объёмов, живописность силуэтов, богатая пластическая обработка фасадов сближают высотные здания с историческими архитектурными памятниками Москвы. С Дворцом Советов (тогда этот проект хотя и формально, но ещё существовал. – С.К.) высотные здания объединит общее для их архитектуры сочетание величавого спокойствия и уравновешенности масс со стремительной динамикой вертикального развития объёмов…»

Всё это было верно и хорошо, но кому принадлежала общая идея?

Не могли же восемь разных коллективов архитекторов одновременно и независимо друг от друга прийти к одному!?

В то же время и принять идею одного семь коллективов вряд ли смогли бы – ведь отличиться хотелось каждому. А с окончательным проектом Дворца Советов Иофана, Щуко и Гельфрейха проекты всех «высоток» имели – в итоге – весьма относительное сходство.

При этом тот же Борис Иофан (1891–1960) после войны был в форме, в 1947–1950 годах по его проектам построили комплекс Нефтяного и Горного институтов в Москве…

Владимира Щуко (1878–1939) не стало ещё до войны…

Владимир Гельфрейх, которому в конце 40-х годов едва перевалило за шестьдесят, продолжал, правда, работать и был автором проекта здания МИД СССР на Смоленской площади. Но не Гельфрейх же дал общий образец для всех!

Статья в БСЭ, правда, намекала на некие обезличенные «указания правительства», но ведь и правительство – это коллектив конкретных лиц. А там кому первому пришла в голову идея повторить в высотных зданиях Москвы силуэты Кремля (это в облике «высоток» чувствуется сразу)?

Ведь кому-то она, эта гениальная идея, должна была прийти в голову первому – архитектору ли, члену ли правительства!

Так кому?

Сталину?..

В принципе, это очень не исключено – Сталин был гением универсальным, полифоническим, он умел чувствовать тонко и мыслил самобытно не только в политике.

Современный историк архитектуры Д. Хмельницкий, давно живущий в Германии, в книге «Зодчий Сталин» пишет, что в самой истории возникновения «высоток» много странного – в литературе совершенно не упоминается о том, кто и когда разработал схему размещения высотных зданий на генеральном плане Москвы… При этом Хмельницкий, хотя к Сталину и не очень-то лоялен, считает, что именно Сталин – автор и первоначальной градостроительной идеи, и фактический автор архитектуры высотных домов, а далее поясняет, что поскольку Сталин «мелочно тщеславен» не был, то и не претендовал на официальное авторство…

Возможно и так, но тогда, скорее всего, статья БСЭ всё-таки сообщала бы: «…по указаниям великого вождя, товарища Сталина» и т. д. Сталин-то действительно тщеславием не страдал, но сколько других имели его в избытке, в том числе – и в редакции БСЭ…

Но вот же – в тексте статьи БСЭ конкретный автор идеи обозначен не был.