Текст книги "Легко (сборник)"

08

Авторитет – это замечательная штука. Даже если он не заслуженно приобретенный, а наследственный или корпоративный. Цепляешь на лацкан значок гвардии, и плечи становятся шире, грудь выгибается колесом, в глазах появляется блеск, а ноги передают ощущение земли на корпус без унизительной дрожи в коленях. Да. Почти все мы фетишисты. Если бы еще все эти наши спасительные амулеты, эполеты и прочие предметы принимали на себя  ту нервную нагрузку, которую нам приходится испытывать в минуту действительных испытаний. Но в этом случае мы стали бы эзотеристами, а это еще более непонятное слово.

Михаил Михайлович Калушенко эзотеристом не был. Он был майором внутренних войск, уполномоченным министерства по чрезвычайным ситуациям, и авторитет этого достойного ведомства приподнимал его выше самого себя, так что в вертолете, который нес Калушенко, трех сержантов и массу груза, существовали две подъемных силы: первая – непосредственно от винта, вторая – от авторитета МЧС через ауру Михаила Михайловича. О последствиях  и обязательствах, проистекающих из этого авторитетного положения, Калушенко пока не задумывался, потому что, во-первых, в деле спасения жителей многострадальной страны от множества  обрушившихся на них неприятностей никаких решений ему принимать пока не приходилось, так как всегда находился кто-то более подверженный эмоциональным порывам и действенному состраданию, чем он, во-вторых, задумываться ему особенно было нечем. В этот раз старшим был он, но по второй причине из перечисленных чувствовал себя прекрасно и даже напевал что-то, неслышное за ревом вертолетного двигателя.

– Где садиться будем? – проорал ему на ухо пилот.

– Прямо в городе. Где-то в юго-восточной части у них штаб, – ответил Калушенко и  выглянул в приоткрытую дверь. Город, нанизанный на автомобильную трассу имперского значения, как кусок шашлыка на изогнутый шампур, блестел в лучах утреннего солнца влажными, только что политыми улицами, кудрявился покрытыми июньской листвой липами, улыбался рядами белоснежных девятиэтажек.

– Вон туда!

– Куда?

– Да вот же! Видишь палатки, флаги, вон там, где танк? Только аккуратно! Давай на кольцо!

Пилот проорал что-то по поводу инструкций, затем плюнул, ухватился за рычаги и, сказав что-то уже совсем неслышное в адрес Калушенко, повел машину вниз. Калушенко зажмурил глаза. Близился его звездный час. Там, на земле, где валялся кусок метеоритного железа, там, где через час-два засверкают блицы фотовспышек, где протянутся микрофоны и видеокабели, там его узнает вся страна. Там его шанс, не использовать который он просто не имеет права.

– Сели.

В оглушившей тишине пилот снял с головы шлем и неодобрительно посмотрел на Калушенко. Все пилоты обладают определенной степенью проницательности, поэтому доброжелательного взгляда у пилота не получилось. К счастью, Калушенко проницательностью не обладал. Он открыл глаза и увидел, что вертолет  стоит, уныло опустив лопасти, посередине заросшего травой трамвайного кольца, что сразу два трамвая, удивленно позвякивая, огибают его, чтобы подобрать нескольких оторопевших пассажиров и скрыться за поворотом.

– Слушай мою команду. Пилот остается старшим. Наблюдать за вертолетом, никуда не отлучаться. Личный состав в полной амуниции стройся!

Пилот громко и демонстративно высморкался, личный состав лениво выбрался на траву и выстроился по росту. Припадая на отсиженную в вертолете ногу, Калушенко осмотрел строй, проверил натяжение поясных ремней, чистоту воротничков и длину причесок и скомандовал:

– Напра-во! Левое плечо вперед шагом марш! Направление парковые насаждения, флагшток с государственным флагом. Ровней держать строй! Левой, левой! Раз! Два! Ровнее строй!

09

Вы думаете, что история – категория самообразующаяся? Пожалуй. Она создается понемногу каждым действующим в ней лицом, даже помимо его воли. И в самом деле, поучаствовать в историческом процессе под силу любому индивидууму, пусть даже у него вовсе нет никаких сил. Ведь если поделить историю на вклад в нее каждого, то каждому достанется вполне себе подъемная тяжесть. Но статистика – вещь обманчивая. Вам говорят, что средний доход на каждого жителя вашей страны составляет вот такую-то небольшую сумму, а вы смотрите на роскошные виллы государственных чиновников, получающих неприлично маленькие зарплаты, и понимаете, что фактический средний доход на каждого жителя вашей страны еще меньше. Так что история – категория самообразующаяся только тогда, когда вы наблюдаете за ней из своего окна. Но не рассчитывайте на свою предначертанную индифферентность, закружит, завертит, как щепку  в водовороте, соскоблит с подоконника, расплющит об асфальт, накормит обглоданными кем-то хлебными корками, и, слава богу, если оставит в живых вас, ваших детей… Может быть, слава богу, если не оставит? Нам бы не в рубашках, а в касках и бронежилетах рождаться.

Илья Петрович не ждал от жизни ничего хорошего. Все хорошее, что было необходимо ему и окружающей его среде (от собственной квартиры до собственной страны), он организовывал для себя сам. Из наркотиков и горячительных напитков он по-настоящему признавал только легкое опьянение от власти, причем от власти полезной, успешной и выдержанной. Он сам создавал историю. Дарил себе и своему городу праздники и громкие события, строил памятники архитектуры, порождал слухи, предания и сказания. Он не был Наполеоном, но он и не хотел быть Наполеоном. Ему не нужна была история ради истории. Ему нужен был благополучный финал. Или, что еще лучше, бесконечный благополучный сериал. И в этом смысле он был нужен и полезен городу и любим городом, как и каждый случайно оказавшийся нормальным начальник после бесконечной череды идиотов, дураков, воров, трусов и прочих проходимцев, или вроде бы нормальных людей, но портящихся на глазах или неспособных хитрым маневром парусов двигаться против ветра, меняя галсы. Был ли он в чем виноват перед городом? Есть вещи, которые становятся известны только перед судом господним. И некоторые верят, что он однажды случится. Но это потом. Может быть. Сейчас Грядищев создавал городскую историю.

– Илья Петрович! – окруженная развевающимися юбками, как капуста, которая так и не пошла в кочан, а ограничилась листьями, за ним семенила Софья Ивановна Гогенцоллер, оттесняя и двух его заместителей, и всех помощников, и охрану сразу.

– Да, Софья Ивановна, – сосредоточенно вышагивая по территории сквера, превращенного в палаточный городок, отвечал Илья Петрович.

– В зоне карантина до сих пор нет ни одной походной кухни! Палатка драная! А если дождь? Из чего делать туннель для проведения инфицированных на территорию карантина?

– Территорию карантина огородили?

– Заканчиваем! – выскочил вперед, как велосипедист при финишном спурте, Иннокентий Глухер. – Колючая проволока по периметру на столбах плюс путанка и вторым периметром рабица.

– По углам поставьте вышки.

– Волейбольные пойдут?

– Пойдут. Что с тоннелем?

– Изучаем вопрос!

– Езжайте в “Хозяйственный ”, получите все компактные теплицы, делайте тоннель из теплиц!

– Понял! – восхитился Иннокентий и исчез так же стремительно, как и появился.

– Илья Петрович! – судорожно вмешался Ефим Ефимович. – Нет денег! Совсем нет!

– Как нет? – удивился Илья Петрович. – Ефим Ефимович, куда вы их деваете?!

Ефим Ефимович вздрогнул, закатил глаза и затрясся всем телом, демонстрируя административный апокалипсический удар, представляющий собой что-то среднее между приступом эпилепсии и методом полной «несознанки» на допросе у следователя.

– Ну-ну! – Илья Петрович похлопал Ефима Ефимовича по спине. – Не стоит. Вы же не нарком Семашко, в конце концов. Как будто не знаете, откуда берутся и куда деваются деньги? Александр Александрович! Вадим Андреевич!

– Слушаем!

К Грядищеву подбежали начальник налогового управления Прицелов Александр Александрович и начальник налоговой полиции Прикладов Вадим Андреевич.

– Ну что, дорогие наши карающе-сберегающие органы? Не пора ли нам потрясти наши маленькие «газпромчики»?

– Пора! Давно пора, Илья Петрович! – согласились оба.

– Давайте, трясите. Только ветвей не обломайте. Разрослись наши олигархи. Соком налились. И при этом никакого уважения к городскому бюджету. Вот вы, Александр Александрович, давно нефтебазу проверяли?

– На той неделе, – прошелестел Прицелов.

– Ну и что?

– Нормально. Есть мелкие недочеты. Недоимки. Ошибки. Штраф засандалили на пятьдесят тысяч!

– Ах, Александр Александрович. Пятьдесят тысяч рублей? Комариный укус Горелову эти ваши пятьдесят тысяч. Вы знаете, что по отчетам наши заправки продали столько бензина, что на каждую машину в городе в прошлом году пришлось аж по четыре литра? Канистра на пятерых! Они что у нас, на воздухе ездят?

– Илья Петрович, – слегка заикаясь, вмешался Прикладов. – Р-работаем! В-выявляем и п-пресекаем! Вот готовим на завтра облаву на ларьки.

– Вадим Андреевич. Какая облава? Вы знаете, что мне директор вермишелевого завода Погосян сказал на прошлой планерке? На которого вы облаву устраивали во вторник? Достали вы его, говорит. Он за неделю до вашей облавы получил шестьдесят четыре звонка с предупреждением, что облава состоится. И это при ваших двадцати восьми налоговых полицейских.

– Илья Петрович! Облава была успешной. Нашли двадцать коробок неучтенной вермишели.

– Двадцать коробок? Это вам Погосян из жалости оставил. Вот если бы вы нашли двадцать эшелонов с водкой, тогда конечно. Хотя, судя по личным особнякам некоторых ваших сотрудников, двадцать не двадцать, а десять эшелонов  вы точно нашли. Как-то странно вы работаете. Параллельно нашим неплательщикам налогов. Никак вы с ними что-то не пересечетесь. Или слишком много родственников, друзей и знакомых в городе? Смотрю я на вас и понимаю, почему русичи Рюрика на Русь приглашали. Человеку со стороны, да еще с дружиной, порядок навести было несравненно легче: свои зажирели, родственниками и скарбом обросли!

Прикладов и Прицелов, на лицах которых в бледности посеревшей кожи уже начинало растворяться их беззаботное и успешное комсомольское прошлое, испытывали приступ чиновничьей лихорадки. Они судорожно облизывали губы и приближались к тому состоянию, в котором уже находился Ефим Ефимович Коновалов.

– Ну, ладно, – Грядищев достал носовой платок, промокнул лоб. – Жарковато. Как насчет рыбалки? Сан Саныч? Может, махнем на ваше место в следующую субботу?

Александр Александрович кивнул головой и даже открыл рот, но сказать ничего не смог, похлопал губами, как рыба, вытащенная на берег, растопырил «жабры» и беспомощно опустил «плавники».

– Значит, так, – Грядищев достал записную книжку. – Берете Ефима Ефимовича и дуете к олигархам. Метеориты не каждый день падают, пусть раскошелятся. Сколько – не говорите. Проверим, насколько у них совести и патриотизма. Вы у меня как три богатыря на границе русской земли. Давайте, ребята, надобно съездить в орду.

«Богатыри» судорожно закивали головами.

– Первое. Нефтебаза. Горелов Иван Семенович. Скажете, что главный врач городской больницы его «экологически чистым, неэтилированным бензином» катализатор на своем «немце» запорол. Затем к директору кирпичной фабрики Гжельскому. Кирпич не макароны, не успеет излишки спрятать. Двое пусть кирпич считают, один с Гжельским идет кофе пить. Или то, чем угощать будет. Но не увлекаться! Затем на колбасный завод, к Мясоедову. Тьфу! Фамилию хоть бы поменял. Потом на шиферную фабрику к Мзиури. Мзиури скажите,  если он будет опять бартер предлагать, я с его особняка медь сдеру и его же шифером накрою. Да! И не забудьте это СП. Русско-эфиопское. Как его? «Эфрус»! Уже два года, как банановые теплицы пустили, а бананы все из-за рубежа гонят. И чтобы особенно не давить! Вежливо и на «вы». А то, когда Лафетов последний раз ресторан «Белогвардейский» с ОМОНом проверял, половину городской администрации на пол положил. Олигархи это наш алмазный фонд. Золотой запас Родины. Почти НЗ. Понятно?

– Понятно! – приободренно отсалютовали «карающе-сберегающие» органы.

– Софья Ивановна? У вас в эпидемотряде  женщины есть?

– У нас почти все женщины!

– Так зашейте же палатку. Эй! – Грядищев запрыгнул на дымящуюся походную кухню, взял у молодого матросика черпак, попробовал. – Нормально. Посолите еще чуть-чуть. Забирайте, Софья Ивановна.

– Что забирать?

– Кухню! Подойдите к  Пешеходову Николаю Борисовичу, пускай цепляет и отгоняет на территорию карантина, пока там нет потерпевших.

– Ой, спасибо!

– И оденьте же белый халат, это дисциплинирует окружающих. Виноградов!

– Я! – отозвался грузный мужчина в строительной каске, оказавшийся комендантом здания городской администрации или, как его называл Грядищев за отличные административные способности, Глухер номер два, а по общему умолчанию – Глухарь.

– Сколько флагштоков поставили?

– Десять!

– Вася, сколько нам надо?

Из-за спины Грядищева выдвинулся Василий Николаевич и зачитал:

– Триколор, городской герб, андреевский, знамя победы, флаг ФСБ, ФАПСИ, ЮНЕСКО, МВД, областной, вон, кажется, вертолет МЧС приземлился.

– Пока хватит. Виноградов, поднимай флаги, триколор и городской на одно полотнище выше остальных, подойди к Пичугину, кровь из носа, чтобы бойскауты охраняли флагштоки. Да. Пускай им Пешеходов кортики выдаст. Под мою личную ответственность, но если что, Пичугину  голову откручу. Где научная экспедиция?

– На периметре.

– Как вернутся, в штаб. Оперативка через пять минут. Семенов.

– Я, – выплыл из толпы один  из двух молодых людей, с трудом умещавших грудную кубатуру внутри безразмерных пиджаков.

– Бегом на периметр, Федоткина и Вангера на оперативку.

– Слушаюсь, Илья Петрович.

– Вы мэр?

Грядищев повернул голову, и это движение мгновенно было повторено всей его кавалькадой как хорошо отрепетированное па прекрасным танцевальным ансамблем. Перед ними остановилась странная процессия, состоящая из трех, взопревших от непосильной ноши сержантов и высокого худого майора с некачественными усиками и глазами председателя колхоза, все еще уверенного в том, что пшеница растет по команде: “раз-два”.

– Да. Я мэр этого прекрасного города. Илья Петрович Грядищев. А вы кто? И как попали за оцепление?

– Майор Калушенко. Посланы к вам, можно сказать, с неба. Министерство по чрезвычайным ситуациям. Хотел бы приступить к руководству.

– К руководству чем?

Калушенко сделал паузу. Урожай почему-то не давал всходов. Он моргнул несколько раз, глядя в участливые глаза мэра, и объяснил медленно и более доходчиво:

– К руководству чрезвычайной ситуацией, возникшей в связи с падением на ваш город небесного тела. Предположительно – метеорита.

– Ах, вот вы о чем? – Грядищев рассмеялся, обнял Калушенко за плечи. – Непременно! Как только возникнет чрезвычайная ситуация. Пока все идет по плану. Ну, вы же должны быть в курсе? Вы же посланы к нам небом, просите, с неба. Согласно законам небесной  механики по расчетной траектории на наш город упал метеорит. Не могу сказать, что мы его ждали именно сегодня, но где-то предчувствовали. Что-то такое должно было произойти. И мы не ошиблись. Никто не погиб. Практически ничего не разрушено. Все в полном порядке. Мы на то здесь и поставлены, чтобы никакая чрезвычайная ситуация не произошла! Но, если она все же случится, вы непременно приступите к руководству. А пока, пожалуйста, вон к той палатке с буквами МЧС. Обживайте командный пункт.

– Не понял! – удивился Калушенко. – А как же? Указания? Команды? Связь?

– Факс вас устроит?

– Да. Но…

– Никаких «но»! Гусев!

– Я! – шевельнулся второй предмет мебели в окружении Грядищева.

– Покажите майору Калушенко его командный пункт. И солдат разгрузите и накормите. И дайте ему факс!

– Но в его палатку не проведена телефонная линия.

– Это мы обсудим после, вы факс ему дайте…

– Ну? – Гусев смотрел в лицо немаленькому Калушенко сверху вниз под углом сорок пять градусов. – Изволите пройти?

Калушенко молчал. По нему только что проехал танк, и гусеницы отпечатались у него на груди. Сердце стучало медленно и с оттяжкой и все время попадало по вискам.

10

– Павлик!

Наташка высунула из-за спасительной калитки нос.

– Чего тебе?

Антон Брысин сидел на траве у забора, закрыв невидящие глаза, и молчал.

– Он спит?

– Не знаю, – Павлик присел на корточки, пригляделся. Какое это было странное и жуткое зрелище – заплаканный мужчина. Почему-то раньше он думал, что плакать умеют только женщины и дети.

– Павлик! Он спит?

– Отстань, малявка.

– Павлик. Может быть, он уже умер?

Антон шевельнулся, подтянул к подбородку колени и сжался в несуразный угловатый ком.

– Лучше бы я умер. А, может быть, я уже умер?

– Не обращайте внимания, – извинился Павлик. – Она маленькая. Дурочка еще.

– Лучше быть еще дурочкой, чем уже дураком! – подала голос Наташка.

– Кажется, я смогу оценить только второе, – сказал Антон и, цепляясь за штакетник, встал. – Пошли.

– Куда? – удивился Павлик.

– Ты что, не слышал? Здесь где-то рядом упал метеорит. Пошли туда.

– Но вы же ничего не видите?

– Ты меня поведешь.

– Да? – в голове Павлика мелькнула жуткая сцена из книги “Остров Сокровищ”, в которой мерзкий и страшный слепой вцепился железными пальцами в плечо главного героя. Эта перспектива не вызвала у него энтузиазма, он огляделся  и увидел Наташку, жаждущую приобщиться к взрослой жизни. – Эй. Наталья.

– Чего?

– Хочешь посмотреть на метеорит?

– Ну.

– Бантик давай.

Наталья с некоторым недоверием и опаской стянула с косички полуразвязанный бантик  и  осторожно передала его Павлику. Павлик намотал один конец на руку, а второй сунул Антону.

– Что это?

– Это бант. Лента. Будете держаться, чтобы знать куда идти.

– Я не знаю, куда идти.

– Здрасте! – возмутилась Наташка. – Начинается! Ну-ка, давай сюда бант!

– Подожди, – отмахнулся Павлик. В его голове уже закрутилось большое летнее приключение, о котором можно будет рассказывать как минимум до нового года. – А почему вы думаете, что он вообще где-то здесь упал? Может, это вообще в другой стороне? Где-нибудь на Торпедной,  или на Дачной, или вообще за речкой? И я как дурак поведу вас туда на ленточке?

– Как два дурака, – вмешалась Наташка. – Паровозиком.

– И эту дурочку еще с собой брать, – продолжил Павлик.

– Это здесь, я видел.

– Чем видел? – съязвила Наташка.

– Я видел, как метеорит пролетел в эту сторону. Сюда еще проехала пожарная машина, по-моему, был даже небольшой пожар. Мне показался дым на фоне звездного неба. Ну, а потом…

Он замолчал.

– И что потом?

– Потом меня как будто оглушило. Словно я перешел через какую-то черту. Короче, я брожу по этим улицам всю ночь и ничего не вижу. Вот, – он показал волдыри на руке и на шее, – забрел в какой-то бурьян, еле вышел.

– Так вы недавно совсем слепой? – удивилась Наташка.

– Наташка! – раздался из окна протяжный женский голос. – Завтракать!

– Иди, плюшками побалуйся, – посоветовал Павлик. – Сейчас тебя баба Дуся с  ложечки покормит. А бантик я тебе верну, не бойся. Ты же меня знаешь.

– Уж знаю, – почесала Наташка затылок, на котором отпечаталось немало Павликиных щелбанов. – Но я быстро. Вы и моргнуть не успеете, а я уже опять с вами буду. Вон пожарная машина-то!

– Смотри, не подавись! – крикнул ей Павлик вслед. – Ну. Пошли?

– Где пожарная машина? – хрипло спросил Антон.

– Да вон она, рядом. Через четыре дома. Вы мимо нее прошли, когда из оврага выбирались. Да только вы не бегите, а то еще лоб расшибете. Я же должен впереди идти.

– Что там лоб! – воскликнул Антон, одной  рукой вытирая пот, другую выставив перед собой с зажатой между пальцев лентой как краб клешню. – Я ждал этого дня всю жизнь! И кто же мог подумать, что этот день станет самым черным днем в моей жизни? Ведь бывают слепые писатели, математики, музыканты, наконец? Но слепых астрономов не бывает! Как не бывает немых певцов, как не бывает безногих танцоров!

– Танец живота можно без ног танцевать, – приободрил Антона Павлик.

– Не утешай меня! – взвизгнул Антон.

– Да стойте же.

Павлик дернул за ленту и чуть не вырвал ее из рук Антона.

– Что?

– Да ничего. Вы чуть в машину не врезались!

Антон протянул вперед руку и нащупал холодный металл.

– А где пожарные?

– А я откуда знаю. Вон калитка у Семена Пантелеева открыта.

– Кто это, Семен Пантелеев?

– Да так, никто. Выпить любит.

– Пошли.

– Пошли. Только, если что, мне придется убегать. Вы тогда уж стойте, он с утра трезвый бывает, не должен драться.

– Если это здесь, то меня никто уже не сдвинет с места.

Павлик с опаской прошел мимо покосившейся калитки, обогнул вросший в землю на два подгнивших венца дом и вошел в сад, а точнее в дикое буйство крапивы, лопухов и лебеды, поглотивших под собой вырождающиеся кусты смородины и умирающие от старости яблони.

– О! Сарая нет.

– А что есть?

На месте сарая чернело пепелище, а вокруг в причудливых позах спали, оглашая округу богатырским храпом, несколько дюжих мужчин в форме пожарной гвардии. Павлик подошел ближе и увидел. На том месте, где раньше был сарайчик, теперь зияла косая воронка не менее пяти метров диаметром, вокруг которой было разбросано множество разбитых бутылок и обгоревших сарайных досок.

– Ну? Что там? – крикнул Антон.

– Оно жидкое!

Внизу в середине воронки лежало нечто, более всего напоминающее огромную не менее метра в диаметре полупрозрачную каплю дымчато-розового цвета. Легкий пар поднимался над ее поверхностью, хотелось взять ложку и определить, смородиновый или клюквенный вкус таится в глубине этого колышущего чуда.

– Жидких метеоритов не бывает, – ответил Антон срывающимся голосом. – Какое оно?

– Как огромная капля теплого красного киселя, – ответил Павлик. – Больше меня в два раза… или в три.

– Ты можешь ее потрогать?

– Я могу! – крикнула из-за спины Наташка, спрыгнула в яму и  сунула обе руки по локоть в это.

Это дрогнуло, колыхнулось и замерло.

– Эй, – вырвался из груди Павлика вздох зависти. – Осторожней там. Не вздумай лизнуть. Она, как ее, радиация… это… незаметна.

– А я вообще ничего не боюсь! – гордо сказала Наташка. – Только она никакая не жидкая, она теплая.

– Ты можешь взять в ладони немного? – спросил Антон.

Наташка попробовала, но это не удерживалось в ее маленьких исцарапанных ладошках, оно мгновенно выскальзывало, стоило только попытаться оторвать хотя бы маленькую часть от целого. Не сговариваясь, почти одновременно и Антон и Павлик съехали в яму.

– Где? Где это? – закричал Антон, – Я ничего не чувствую!

Он размахивал руками, бороздил по поверхности, но, кроме легкой мгновенной ряби, это ничего не вызывало. Антон не чувствовал ничего!

– Стой! – Павлик остановил его руки, – Я понял.

– Что?

– Этого здесь нет, это только кажется, что это есть. Это, ну, как его, голограмма.

– Голограмма? – Антон замер. – Фантом? Призрак? А как же воронка?

– Ну, может быть, имелась какая-то скорлупа? А при ударе она разрушилась. Или растаяла.

– Какая скорлупа? – возмутилась Наташка, – Это разве яйцо? И почему его здесь нет? А пожар? А тепло?

Действительно, тепло было. Оно стояло невидимым туманом вокруг и даже как будто задевало пальцы, когда они пытались нащупать ускользающее нечто.

– Нет, – огорчился Павлик, убедившись в тщетности попыток  наполнить подобранную бутылку. – Или того, что мы видим, на самом деле нет, или оно не делится, а только льется… Но льется только внутри самого себя.

– Какой ты умный! – восхитилась Наташка, наблюдая как брошенные ею комья земли исчезают внутри этого. – Только, если честно, я ничего не поняла.

– Если честно, я тоже, – признался Павлик.

– Вы ничего не чувствуете? – спросил Антон.

– Я чувствую тепло! – радостно сообщила Наташка. – И еще обидно, что мне никто не поверит. И еще жалко, что это желе не упало к бабушке в огород. Я бы в него прыгала. Оно такое красивое, мягкое и не пачкается.

– Может быть, оно живое? – спросил Павлик.

– Ой! – взвизгнула Наташка и выскочила из розового студня, в который она забралась уже по пояс.

– Я чувствую, что мне что-то давит на глаза, – сказал Антон. – И сердце сжалось. Тепло тоже… но только очень слабо.

– Оно может быть живым? – спросил Павлик.

– Помогите мне выбраться, – попросил Антон.

Они вскарабкались на край воронки, отряхнулись.

– Тебе придется отвести меня к людям, – сказал Антон.

– А мы что, не люди? – возмутилась Наташка.

– Люди. Но вы ничего не решаете. Мне нужен кто-то, кто решает, например наш мэр, начальник милиции, кто-нибудь.

– Хорошо, – Павлик еще раз оглядел сумасшедшее зрелище– огромная капля киселя в яме и несколько спящих мужиков, как бы объевшихся этого киселя, повторил. – Оно может быть живым?

– Все может быть живым. Возможно, жив каждый атом, из которых мы состоим. Может быть, он проживает огромную жизнь за период, который  мы называем миллиардной частью секунды. Возможно, звезды дышат и думают. Может быть, дерево плачет, когда дровосек подходит к нему с топором. Докажи мне, что Земля мертва. Или докажи мне, что она жива. Второе, кстати, сделать, наверное, легче. Только что от этого изменится? Ты будешь осторожнее по ней шагать?