Текст книги "Крылья Победы"

– Да, изучили и готовы подписать его, – бесцветно, безжизненно сказал Кейтель, поправляя монокль.

Маршал Жуков спросил:

– Готова ли делегация подписать акт?

– Готова, – ответил фельдмаршал и вынул из бокового кармана ручку.

Сразу вокруг стола немецких представителей образовалась стена фотокорреспондентов, и первым оказался наш Роман Кармен. Чем отличался он от других? Все другие советские и западные корреспонденты были с ручными киноаппаратами, а у Кармена киноаппарат на треноге. Этот аппарат был не очень удобен, но Кармен, как хозяин, занял первое место и никого не пропускал вперед. Но тут произошло неожиданное.

Когда Жуков спросил: «Готова ли немецкая делегация подписать акт о безоговорочной капитуляции?» – и это перевели Кейтелю (переводчик стоял с другой стороны стола недалеко от секретаря), то он выразил свою готовность. Секретарь подошел и положил на стол перед Кейтелем один, экземпляр для подписи. Тут поднялся председательствующий Жуков и, показывая рукой на столик, приставленный к середине стола президиума ниже возвышения (для стенографисток), чеканя каждое слово, медленно и властно сказал:

– Акт о безоговорочной капитуляции Германии подписать здесь!

Секретарь сразу взял со стола текст, Кейтель остался с повисшей рукой. Ему перевели сказанное Жуковым, хотя и без перевода жест Жукова был ясен. Кейтель как бы заколебался. Ему опять перевели. А секретарь уже подошел к тому столику, на который указал Жуков. Кейтель встал, чтобы идти к маленькому столику, и только тут дошло до фотокорреспондентов, что позиции надо менять. Поднялась кутерьма, толкучка. Все старались запечатлеть момент первой подписи немецкими фашистами акта о безоговорочной капитуляции. Фотообъективы были нацелены на большой стол, пришлось поворачивать «фронт», и наш Кармен остался со своей треногой позади всех. Выручил его помощник – добрый молодец, чуть ли не до потолка ростом, своим мощным плечом раздвинул толпу, прошел вперед, и Кармен с аппаратом опять стал первым. Видимо, этот помощник носил кассеты и тут как раз пригодился. Это было так комично, что мы все засмеялись, несмотря на царившую торжественность в зале.

Кейтель, стушевавшись, подошел к столику, сел, жезл ему явно мешал, но расставаться с ним он, видимо, не хотел. Наконец он положил его на – стол и, вставив монокль, стал читать документ. В зале назойливо стрекотали киноаппараты. Наконец Кейтель картинно, словно играя хорошо отрепетированную роль, подписал акт. Секретарь отложил его в сторону и не спеша подал следующий экземпляр.

На лице у Кейтеля трудно разобрать что-нибудь кроме самодовольства. Казалось, что он с такой же легкостью подписывал и эти документы, и жестокие директивы об уничтожении советских людей. Наконец готовы все экземпляры. Кейтель сбросил монокль, торжественно взял жезл и медленно возвратился к своему месту за столом немецкой делегации.

Зал с ненавистью смотрел на этого холеного спесивого фашиста в генеральской форме Я не мог себе объяснить безотчетной брезгливости к этому человеку с прилизанной прической на голове Кейтель сед Поднялся Штумпф. Злое, непроницаемое лицо, потупленный взгляд, тяжелый шаг. Подписал не читая. Встал, повернулся к столу, поклонился. Так и остался непонятным смысл этого поклона.

Адмирал Фридебург не то разбитый, подавленный, не то больной. Он еле дошел до столика. Ему дали ручку, он, не глядя, подписал документ, встал и так же беспомощно возвратился на свое место.

Секретарь положил документ перед Жуковым. Маршал по очереди подписал все экземпляры, затем поставили свои подписи главный маршал авиации Теддер, генерал Спаатс. и генерал Делатр де Тассиньи. Процедура подписания окончена.

Жуков поднялся и приветливо что-то сказал Теддеру, затем обменялся несколькими фразами с генералами Спаатсом и Тассиньи и, повернувшись в зал, сказал:

– Немецкая делегация может удалиться.

Я заметил, что, когда он говорил, в зале мгновенно устанавливалась тишина, замолкали даже назойливо-развязные западные корреспонденты.

Комендант четко подошел к немецкой делегации: поднялся Кейтель, за ним остальные, и уполномоченные фашистского рейха направились к выходу. Штумпф показался мне нелюдимым, Фридебург – безразличным, тщедушным человеком, Кейтель, как актер, пытался что-то изображать, но у него ничего не выходило. Зато когда я посмотрел на их адъютантов, то у одного из них на глазах были слезы.

Когда увели из зала немецкую делегацию, Жуков поднялся, поздравил всех с победой.

– Дорогие друзья, – сказал он, обращаясь к генералам и офицерам, – нам с вами выпала великая честь. В заключительном сражении нам было оказано доверие народа, партии, правительства вести доблестные советские войска на штурм Берлина. Это доверие советские воины, в том числе и вы, возглавлявшие части и соединения в сражениях за Берлин, с честью оправдали. Жаль, что многих нет среди нас. Как бы они порадовались долгожданной победе, за которую, не дрогнув, отдали жизнь!..

Это был торжественный момент. Все поднялись, кричали «ура», бурно аплодировали.

А время приближалось к рассвету. В зале накрыли столы, и примерно через полчаса после заседания начался прием в честь победы и подписания безоговорочной капитуляции. Здесь уже наша сторона была очень многолюдной – на приеме присутствовали все командармы и члены военных советов армий.

Жуков провозгласил первый тост за победу, за глав союзных правительств, за народы наших стран. Он говорил взволнованно, с подъемом. Затем прозвучали тосты за армии и командование союзников. Теддер провозгласил тост за правительство Советского Союза и за советский народ.

Затем Жуков стал провозглашать тосты за рода войск и за присутствующих. Первый – за авиацию. Мне кажется, он это сделал потому, что справа и слева от него сидели авиаторы – Теддер и Спаатс, но тост он говорил главным образом за нашу авиацию.

– В Берлинской операции участвовало около восьми тысяч самолетов, авиация бомбила перед сухопутными войсками каждый метр, она как бы ковром покрывала весь путь, но ковер этот был очень жестким для врага, а командовал авиацией на нашем фронте вот этот молодой человек, – и показал рукой на меня. Я поднялся. Он тепло сказал о летчиках и их огромном вкладе в победу.

Слово взял Теддер и провозгласил тост тоже за авиацию. Потом выпили по очереди за все рода войск, за их командующих. Одним словом, речей было много и они продолжались бы, если бы гости не собрались вылетать к себе.

В перерыве между заседанием и приемом мы отправили много самолетов в Москву. Полетели корреспонденты с пленками, чтобы в утренних газетах опубликовать снимки, запечатлевшие капитуляцию фашистской Германии. Все успели вовремя. Утром газеты оповестили мир о величайшем событии, венчавшем трудную и кровопролитную войну.

Кончились вторые бессонные сутки. И я, как только сел в машину, тут же заснул и спал, пока не приехали.

Потом лег в кровать и снова уснул. Проспал весь день, и, наконец, уже с наступлением темноты адъютанты А. Петрушин и Н. Серов решили растолкать меня, убеждая что я никогда больше не увижу того, что творится на улицах. Они ведь прошли со мной до Берлина от Курской дуги через Украину, Белоруссию, Польшу, были моими хранителями, помощниками, спутниками и в мороз, и в жару, и в ненастье, и днем и ночью, порой без сна и отдыха. Поэтому они и могли спокойно растолкать меня, чтобы посмотреть, как в поверженном Берлине ликовали советские солдаты, пели, плясали. Вокруг светили ракеты, прорезали темное небо трассы светящихся пулеметных очередей, казалось, все войско высыпало на воздух, на улицу. Но был строгий порядок, как будто это веселье, этот праздник был специально организован, а не возник стихийно. Каждый солдат понимал, что здесь он представляет свой советский народ, народ-победитель. Но вместе с тем кроме радости и гордости победителя он проявлял и чувство великодушия победителя даже к своим врагам.

Вечером меня разбудили. И опять была на улицах иллюминация. Все пели, гуляли, плясали. В поверженном Берлине ликовали советские солдаты.

В мае, перед подписанием Декларации народов о победе, к нам вновь прибыли представители союзных войск. Их было человек 20. Да еще всевозможные делегации, представители всяких организаций, и Жуков устроил для них прием. На приеме были все члены Военного совета и начальники родов войск. Произносились тосты, выступали артисты.

Когда проводили союзников, Жуков предложил:

– Давайте зайдем и посидим по-русски.

Зашли в комнату, сели за стол. Были здесь Жуков, члены Военного совета – Телегин, начальник штаба Малинин, Соколовский, Казаков, Орел, Прошляков, начальник политуправления Галаджев. Мы сидели и вспоминали. Разговор шел непринужденный и задушевный.

Жуков сказал:

– Сейчас мы переживаем поистине исторические дни. Всем светит наша победа. А вспомните бои под Москвой… Ведь если бы было у нас тогда несколько свежих дивизий, таких, как сейчас, мы погнали бы немца черт знает куда… Да, чрезвычайно тяжелая была пора… А под Сталинградом что было? Помните клич: «Для нас за Волгой земли нет»? Противник рвался вперед, а у нас силы на пределе. Взять хотя бы авиацию: у нас было 40 истребителей против 1000 вражеских. Мы делали все тогда на сверхнапряжении, на героизме, начиная с солдата и кончая командующим. И выдержали, одолели… Потому что мы коммунисты. Потому что мы советские люди… А сейчас к нам, в поверженный нами Берлин, приезжают союзники, и мы решаем дела будущего мира… Вот я и хочу предложить тост за такую нашу советскую стойкость, за советского человека.

В июне 1945 года в Берлин прилетел Д. Эйзенхауэр с представителями союзных стран, чтобы подписать Декларацию народов о победе. Подписывался этот документ в штабе нашей группы. После официальной части был дан торжественный обед. За столом сидели представители верховного командования и наш Военный совет. Соколовский и я встречали гостей на аэродроме Темпельгоф, нам было поручено и провожать их.

После первого тоста меня вызвали к телефону. Звонил командир батальона с аэродрома Темпельгоф, куда сели самолеты союзников. Командир батальона сообщил мне, что всех гостей, в том числе и их летчиков, они пригласили в столовую, но по «сто грамм» им не поставили: ведь летчикам перед полетом пить нельзя. И вот они требуют водку.

– Я не знаю, что с ними делать, – закончил комбат. – Ведь напьются же. А им сегодня улетать.

– Подождите, давайте разберемся, – успокоил я его. – Кто требует выпивки?

– Все экипажи. Мы им организовали хороший, торжественный обед, а они…

Я разрешил дать гостям по 100 граммов, рассудив, что, кому нельзя, тот не будет пить. Прошло некоторое время, и командир опять позвонил:

– Выпили по сто грамм и еще требуют. Разрешите?

– Ставь еще, пусть пьют, сколько хотят. Тот, кому не положено, не напьется. Зачем нам быть у них няньками?

А то ведь если не дадим, обидятся. Что просят, то и давай, угощай как следует.

Через некоторое время командир батальона доложил, что члены экипажей союзников крепко выпили и разошлись кто куда.

К концу обеда Эйзенхауэр поднялся, поблагодарил и сказал:

– Мне нужно вылетать.

Жуков пригласил его остаться на концерт. Он ответил, что не может. За ним поднялся англичанин со своей делегацией. Им говорили, что сейчас будет концерт. Артисты из Москвы специально прибыли для выступления перед союзниками. Ничего не помогло. Только генерал Делатр де Тассиньи сказал:

– Нет, я не полечу, я буду гулять, и вся французская делегация останется.

Я отозвал Вышинского и сказал ему, что вряд ли они все улетят.

– Почему? – удивился он

Я ему и рассказал то, что мне доложил командир батальона. Вышинский расхохотался, потом сказал об этом Жукову Георгий Константинович позвал меня, и я обо всем доложил Он удивился:

– Вот это номер! Вот так дисциплина!..

Представители союзников распрощались. Соколовский и я выехали с ними на аэродром. Там был выстроен почетный караул. Эйзенхауэр принял рапорт. Оркестр исполнил гимны союзных стран. Кончились торжественные проводы, и все направились к «дугласам». Но летчиков на месте не оказалось. Ну, думаю, сейчас будет гроза!

Подходим к самолету Эйзенхауэра. Экипаж готов, командир доложил: «Самолет в порядке». Соколовский посмотрел на меня: а ты, мол, говорил!

Но у других самолетов – никого. Эйзенхауэр пригласил в свой самолет английского представителя, и гости отбыли.

Мы сразу же сели с Соколовским в машину и уехали. Концерт был в разгаре. Доложили Жукову, что проводили Эйзенхауэра и с ним представителя Англии, остальные на аэродроме: у самолетов нет экипажей.

– Нам уже звонили оттуда, – ответил Жуков. – Просят привезти их сюда, но мы до вашего приезда не стали давать никаких распоряжений.

Я сказал, что машины их на аэродроме и стоит дать команду, как их сюда доставят. Жуков тут же распорядился, и все гости вернулись на концерт. Мы проводили их на следующий день.

Итак, война кончилась. Лучшие бойцы и командиры фронта выехали в Москву для участия в незабываемом Параде Победы. Выпала эта честь и мне. От нашей воздушной армии в почетных шеренгах шагали И. Н. Кожедуб, А. Е. Боровых и другие прославленные асы.

Возвратились мы из столицы, переполненные самыми яркими впечатлениями. Особенно нам запомнилась речь И. В. Сталина на приеме участников парада, в которой он поднял тост за здоровье советского народа и прежде всего русского народа. «Я поднимаю тост, – сказал Верховный Главнокомандующий, – за здоровье русского народа потому, что он заслужил в этой войне общее признание как руководящей силы Советского Союза среди всех народов нашей страны».

…Отгремели залпы боев, и участники войны оказались в кругу обычных забот. Некоторым дали о себе знать фронтовые недомогания. Сказались болезни, которые в годы войны подавлялись за счет нервного перенапряжения. Ревматизм уложил в постель нашего неутомимого начальника штаба П. И. Брайко, казавшегося нам человеком железного здоровья. Его пришлось отправить на родину для лечения. Не на шутку разыгралась и моя малярия. Я принимал большие дозы хины и. акрихина, но лекарства не помогали. Доктор запретил мне париться в бане, быть на солнце, купаться. Он посоветовал:

– Перестаньте умываться водой. Протирайтесь спиртом.

Приступы стали сопровождаться температурой выше 40 градусов. В эти минуты у моей постели дежурили медики.

Подумал я, подумал и решил перестать принимать лекарства, бросить все предосторожности, заниматься гимнастикой на воздухе, плавать в озере, мыться и париться, как всегда. И постепенно почувствовал себя лучше. Может быть, лекарства сделали свое дело или физическая закалка помогла, трудно сказать, только мой фронтовой недуг постепенно оставил меня.

Приближалось 18 августа 1945 года – первый праздник военно-воздушного флота после войны. Решили отметить его достойно. У нас было много славных полков, целая когорта летчиков-героев. И мы спланировали провести в этот праздник традиционный воздушный парад. На аэродроме Вольтерсдорф построили трибуны, собрались гости. Приехали Г. К. Жуков, представители всех родов войск. Пилотировали самолеты командиры корпусов, дивизий, полков, эскадрилий, рядовые летчики. Показал свое искусство командир 1-го гвардейского истребительного корпуса генерал Захаров, до этого он возглавлял 303-ю дивизию, в которую входил полк «Нормандия – Неман», еще раньше воевал в Испании. Вслед за ним виртуозное мастерство продемонстрировал генерал Савицкий. Над аэродромом прошла группа бомбардировщиков. Они сбрасывали вымпелы, пикировали и стреляли. Парад продолжался часа три и всем очень понравился.

Этот праздник был ознаменован приказом Верховного Главнокомандующего. В нем высоко оценивались заслуги советской авиации в Великой Отечественной войне: «Славные соколы нашей Отчизны в ожесточенных воздушных сражениях разгромили хваленую немецкую авиацию, чем обеспечили свободу действий для Красной Армии и избавили население нашей страны от вражеских бомбардировок…»

Было чем гордиться и авиаторам 16-й воздушной армии. На боевом пути от Волги до Эльбы летчики совершили 268 491 боевой вылет, сбили 5691 самолет противника, вывели из строя 3564 танка, 7752 орудия, истребили 173 тысячи гитлеровцев.

Не всем воздушным бойцам довелось увидеть великую победу. В скорбном молчании мы склоняли головы перед светлой памятью тех, кто отдал свою жизнь во имя торжества справедливости на земле. Их славные подвиги навеки сохранятся в сердцах миллионов людей.

За мужество и героизм, проявленные в борьбе с врагом, 221 летчик 16-й воздушной армии удостоен звания Героя Советского Союза, четырем – Е. Я. Савицкому, А. Е. Боровых, В. М. Голубеву, Амет-хан Султану – это звание присвоено дважды, а И. Н. Кожедуб стал трижды Героем Советского Союза. 27 тысяч авиаторов 16-й воздушной армии награждены орденами и медалями СССР. Родина достойно оценила славные подвиги своих крылатых сыновей.

Это о нем, о нашем воине-освободителе сказал поэт:

 
Проходят дни, но год от года,
Как взлет, как в будущее мост,
Твой подвиг в памяти народа
Встает во весь могучий рост.
 

Радостно сознавать, что новое поколение советских воздушных бойцов свято хранит и приумножает славные традиции своих отцов и старших братьев. Свет великой победы озаряет все последующее развитие нашей авиации. Разгромив в суровой борьбе грозного врага – гитлеровский люфтваффе, – наши ВВС пошли вперед семимильными шагами.

Переход нашей авиации на реактивную технику изменил привычные представления о полете и открыл качественно новый этап покорения высот и скоростей. Создание и освоение новых машин – это эпопея, в которой особенно ярко проявилось огромное внимание и прозорливость нашей партии в определении перспектив развития авиации.

Еще в тридцатые годы в нашей стране начались исследования реактивного полета. Когда мы учились в военно-воздушной академии, то часто встречались с людьми, которые называли себя гирдовцами – членами Группы изучения реактивного движения. Среди них особенно выделялся упорством, пытливостью ума Сергей Павлович Королев, ставший впоследствии Главным конструктором первых ракетно-космических систем. В ГИРДе он совместно с выдающимися специалистами ракетной техники Ф. А. Цандером и М. К. Тихонравовым спроектировал ракетоплан для полета человека в стратосферу. В этом невысоком худощавом человеке с тонкими чертами выразительного лица мы, слушатели командного факультета, видели убежденного сторонника развития ракетной техники.

О том, как шли работы над первой советской жидкостной ракетой 09, мы знали от соратника Королева – Михаила Клавдиевича Тихонравова, выпускника нашей академии. Он часто бывал у нас, выступал перед слушателями с лекциями. Когда «девятка» его конструкции совершила в 1933 году первый полет, поднявшись на 400 метров, мы поняли, что сделан важный шаг к созданию и освоению нового средства покорения больших скоростей и высот.

Тихонравов рассказывал нам о замечательных работах ленинградских ученых в Газодинамической лаборатории и, в частности, о трудах Валентина Петровича Глушко, создававшего первые в СССР жидкостные реактивные двигатели. В. П. Глушко – ныне академик, дважды Герой Социалистического Труда, Главный конструктор мощных жидкостных двигателей, с применением которых связаны выдающиеся достижения советской космонавтики.

В академии мы познакомились с работами по конструированию воздушно-реактивного двигателя. Первый такой двигатель в СССР построил А. М. Люлька. Сейчас Архип Михайлович – академик, Герой Социалистического Труда, Генеральный авиаконструктор. По той целеустремленности, с которой наши ученые проводили свои научно-исследовательские работы, можно видеть, насколько дальновидно подходила наша партия к развитию совершенно новой тогда техники – реактивной и ракетной.

В годы войны у нас отлично зарекомендовали себя боевые ракеты – «катюши» и авиационные реактивные снаряды, но не было на фронте реактивных самолетов, хотя над их созданием уже работали наши конструкторы. Заместитель главного инженера ВВС генерал-лейтенант А. А. Лапин, приезжая к нам на фронт, подробно рассказывал о том, как 15 мая 1942 года в уральском небе поднялся ввысь первый истребитель с жидкостным ракетным двигателем Его создатель – коллектив В. Ф. Болховитинова, а испытывал самолет летчик Г. Я. Бахчиванджи, посмертно удостоенный звания Героя Советского Союза.

Гитлеровцы в поисках новых средств борьбы с советской авиацией форсировали создание реактивных самолетов В конце войны мы видели их в воздухе, провели специальное совещание летчиков-асов, где были выработаны методы борьбы с этим машинами. Правда, было уже ясно, что реактивные самолеты не изменят положения в пользу врага, так как они были еще несовершенны и выпускались в малом количестве. Тем не менее мы понимали, что за реактивным полетом большое будущее, и внимательно относились к тем машинам, которые обнаруживали на захваченных аэродромах.

Несколько новых немецких самолетов оказались у нас после Висло-Одерской операции. А во время штурма Берлина наша трофейная служба «приобрела» еще более двадцати Ме-163 и Ме-262 на аэродромах Ораниенбург, Дальгов и Темпельгоф.

К нам прибыли представители авиационной промышленности и испытательного института ВВС. Прилетел известный летчик-испытатель П. М. Стефановский. Мы подготовили аэродром к полетам на новой технике, выбрали подходящий экземпляр. Двигатель на этом самолете был съемным. Таких конструкций мы не применяли. Поэтому мы решили сначала опробовать двигатель отдельно на земле, потом подвесили его под фюзеляж.

Петр Михайлович слетал удачно, отметил, что машина сложна по конструкции, особенно двигатель. Самолет С жидкостным ракетным двигателем не стали испытывать, как неперспективный.

Пока мы знакомились с реактивной техникой, произошел случай, принесший нам немало волнений.

Шел к концу 1946 год, Я был назначен командующим ВВС группы войск. Территория Германии была разделена на три зоны. Англичане обосновались на аэродроме Гатов – западнее Берлина, а рядом находился наш аэродром. На нем базировалась наша часть, вооруженная самолетами Ла-9.

Выполняя тренировочные полеты, в воздухе часто встречались английские и наши истребители. И вот однажды мне доложили: наши летчики вступили в схватку с англичанами. Начали двое, потом подоспела подмога с той и с другой стороны. И начался маневренный воздушный бой, без стрельбы, конечно.

Через некоторое время пришло дополнение: генерал Е. Я. Савицкий влез в самую гущу «боя». Пока я разбирался, как все произошло, раздался телефонный звонок из Москвы. На проводе главнокомандующий ВВС:

– Что там у тебя делается на аэродроме с англичанами? Говорят, драться начали?

Я доложил ему, что это не драка и не бой. Просто летчики померялись мастерством и возможностями техники. Объяснил, как все произошло. Вначале сошлись два летчика – советский и английский, решили поприветствовать друг друга, а потом крутнуть, чтобы убедиться, кто лучше зайдет в хвост. Игра понравилась. И вот уже пара крутится, а потом закрутилась общая карусель. Да такая, что и генерал Савицкий не усидел на земле.

По приказанию главкома я выехал на наш аэродром. Из-за этой истории мог получиться скандал Правда, все кончилось без происшествий. Но дело тут не только в происшествиях. И та, и другая сторона могли сказать, что на них напали. Потом разбирайся, кто прав, кто виноват.

Главком, конечно, отругал меня за беспорядок. Сказал, что такие состязания между своими недопустимы, а вы с англичанами затеяли карусель.

Словом, попало поделом. И я соответственно всыпал своим подчиненным. Но наказать мало, нужно было организовать работу так, чтобы и впредь такого не повторилось. Мы провели совещание с командирами, обстоятельно побеседовали с летчиками. Постарался убедить товарищей, что такое происшествие выходит за рамки простого нарушения, оно затрагивает честь Советского государства.

Мы уже думали, что эта история кончилась, и кончилась для нас благополучно. Но тут вдруг узнали, что об инциденте в Берлине стало известно И. В. Сталину. Он возмутился и потребовал срочных объяснений. Было сообщено все, о чем рассказывалось выше. Сталин в конце концов сменил гнев на милость. Поинтересовался:

– А все-таки, кто кого побил?

– Наши чаще заходили в хвост.

– А как, не трухнули они перед хваленой английской техникой?

– Нет, – доложили мы, – летчики держались уверенно, и в их умелых руках наша техника показала свое превосходство.

– Ну, молодцы!

Только после этого закончилось дело.

Наступил 1947 год. В феврале меня вызвали в Москву и сообщили, что я назначен командующим авиацией в Белорусский военный округ. В марте перелетел в Минск. Белоруссия мне была знакома, в боях за ее освобождение участвовала наша 16-я воздушная армия. Может быть, поэтому в Минске меня приняли очень радушно и члены правительства республики, и командование округа.

Встретил я здесь и немало старых знакомых. Начальником' одного из отделов был полковник Ф. С. Гудков, заслуживший авторитет опытного организатора и боевого офицера. Должность начальника штаба оказалась вакантной. «Постараемся побыстрее назначить», – заверили меня в управлении кадров в Москве. Действительно, через месяц после моего прибытия Гудков стал начальником штаба авиации округа Его опыт и знание, умение планировать пригодились в связи с новыми задачами, вставшими перед нами. Мы узнали, что одной из первых в Военно-Воздушных Силах будет перевооружаться на реактивную технику и наша истребительная часть. Я уже упоминал о конструкторе реактивных двигателей Архипе Михайловиче Люльке. В 1943 – 1944 годах под его руководством был построен турбореактивный двигатель С-18. С 1945 года проектированием реактивных двигателей кроме А. М. Люлька по заданию правительства стали заниматься В. Я. Климов, А. А. Микулин и другие конструкторы.

Вскоре были созданы серийные двигатели РД-45, РД-500, РД-10 и РД-20 с силой тяги от 800 до 2000 килограммов. Появление и быстрое развитие реактивных двигателей произвело в авиации подлинно техническую революцию .Они обеспечили быстрый рост скорости самолетов.

Проектирование и постройку реактивных самолетов Советское правительство поручило известным авиаконструкторам С. А. Лавочкину, А. И. Микояну, П. О. Сухому, А. С. Яковлеву, С. В. Ильюшину, А. Н. Туполеву. Обеспечивая нужды фронта, непрерывно совершенствуя боевые машины, выпускавшиеся большими сериями, конструкторские бюро вели одновременно проектирование самолетов новых типов. Работы по созданию реактивной авиации были поставлены в государственном масштабе.

Каким же оно было, первое поколение советских реактивных самолетов? С ними и с историей их создания я обстоятельно познакомился на сборах в Москве, в академии имени Н. Е. Жуковского.

Когда еще шли бои за Познань и на подходах к Одеру, в Кремле рассматривался вопрос о перспективах самолетостроения. Государственный Комитет Обороны в своем постановлении от 18 февраля 1944 года признал развитие реактивной авиации первоочередной задачей. Приезжавший к нам в Германию один из летчиков-испытателей рассказал, что конструкторским бюро А. И. Микояна уже создан и прошел испытания опытный самолет И-250 с комбинированной силовой установкой (поршневым и воздушно-реактивным двигателями). На этой машине в марте 1945 года была достигнута наибольшая для того времени скорость полета – 825 километров в час. На самолете И-250 был опробован ряд аэродинамических новшеств в конструкции крыла В целом эта опытная машина стала первой ступенью в создании нашего реактивного истребителя.

Теперь мы одними из первых в ВВС получили реактивный истребитель МиГ-9. Он имел два реактивных двигателя, установленных в нижней части фюзеляжа, с общим воздухозаборником. Газы выходили под хвостовую часть фюзеляжа. Крыло прямое, с закрылками, шасси с носовым колесом. Истребитель оснащался мощными пушками. Благодаря удачной компоновке МиГ-9 имел высокую скорость при сравнительно небольшой тяге. Расположив двигатели в фюзеляже, конструкторы не только добились уменьшения лобового сопротивления, но и обеспечили самолету хорошую устойчивость на больших скоростях.

Максимальная скорость самолета составляла 900 км/час, практический потолок – 13 000 метров. Представители завода, помогавшие нам осваивать новую машину, рассказали, как было принято решение о ее серийном выпуске Чуть позже коллектив конструкторов во главе с С. А. Лавочкиным построил Ла-11 – замечательный поршневой истребитель, вобравший в себя все лучшее от наших фронтовых самолетов. Главного конструктора принимал И. В. Сталин. Ему были представлены две машины – МиГ-9 и Ла-11. Сталин спросил Семена Алексеевича:

– Какой же из них запускать в серию? Ла-11 – это самолет, в котором устранены прежние дефекты, его знают летчики, умеют эксплуатировать механики. А что такое «миг»? С ним пока мало кто знаком…

Лавочкин, конечно же желавший своему детищу большой жизни, все же признал:

– Полагаю, что надо выпускать МиГ-9.

Да, будущее было за реактивными машинами. И МиГ-9 пошел в серию. Конструкторы руководили изготовлением агрегатов и деталей непосредственно в цехах завода Здесь уточнялись чертежи. Всякие неполадки устранялись тут же у станков.

В результате напряженного труда удалось построить первую группу серийных самолетов к намечавшемуся ноябрьскому воздушному параду 1946 года. Правда, из-за плохой погоды воздушный парад 7 ноября не состоялся. Впервые самолеты МиГ-9 пролетели над Красной площадью 1 мая 1947 года.

Вместе с МиГ-9 мы получили и Як-15. Этот самолет предназначался для переучивания летного состава на реактивную технику. По конструкции он незначительно отличался от поршневого истребителя Як-3, что облегчало производство новой машины и освоение ее. Новый «як» имел один турбореактивный двигатель, который устанавливался в носовой части фюзеляжа под углом к оси самолета. Газы из реактивного сопла выходили вниз, назад под фюзеляж, нижнюю поверхность защищал экран из жароупорной стали. Максимальная скорость была на 120 км/час ниже, чем у МиГ-9, и составляла 780 км/час.

Другие реактивные истребители к нам не поступали, хотя на сборах мы их изучали и видели на парадах. Это были самолеты конструкции П. О. Сухого Су-9 и С. А. Лавочкина Ла-150. Все они, как и первые два, были построены в 1946 году. Су-9 имел два двигателя и скорость 900 км/час. Двигатели были установлены на крыле. Самолет имел гидроусилитель, пороховые стартовые ускорители и посадочные парашюты. У Ла-150 был один двигатель и скорость 805 км/ час. № характерных черт этого самолета можно отметить высоко расположенное прямое крыло и трехколесное шасси.