Текст книги "Египетское метро"

XIX

Что-то у Тягина с Майей сразу пошло не так. Ближе всего у цели он оказался в тот день, когда привел с базара пьяного лектора, и они с ней вышли пройтись. На скамейке в Александровском парке ему в ее взгляде что-то почудилось. Он подался к ней, она смущенно опустила голову, и его губы прижались к ее пахучему виску, а ладонь, скользнув под юбку, надолго замерла меж горячих, плотно сдвинутых лядвий. Он встал, подал ей руку, и они пошли из парка. Когда поравнялись с воротами во двор, он предложил зайти к нему.

– А то продам квартиру, так и не увидишь. Расскажу тебе об ее интересных особенностях.

– Каких?

– Ну, таких. Интересных. Сам недавно узнал. Уже думаю, не поторопился ли с продажей. Пошли.

Но только они двинулись во двор, как Тягина окликнули. Неловко улыбаясь, к нему подошел бомжеватого вида человек в широком плаще.

– Миша, не помнишь меня? Клименко. Я тоже тебя еле узнал. А ты здесь живешь, да?..

Это был старый-старый знакомый, когда-то один из лучших журналистов города. Тягин считал его умершим.

– Извини, я, кажется, не вовремя, – спохватился Клименко. – Я просто тоже здесь рядом живу, проходил, думаю: ты – не ты? Рад, что ты жив-здоров.

Он взмахнул ладонями и, попятившись, пошел прочь. Глядя на покорную спину в плаще, Тягин не выдержал и в несколько быстрых шагов его нагнал.

– Ты сказал, где-то рядом? Я зайду, скажи адрес.

– Да! – радостно ответил Клименко. – Прямо вот здесь, в Канаве. Сейчас…

Тягин помахал рукой Майе, а Клименко, торопливо доставая бумагу и ручку, продолжал приговаривать:

– В двух шагах, только спуститься. А ты помнишь, у меня псевдоним был Арнольд Канавин? Не помнишь? Да, был такой. Вот, сбылось. Вечером я всегда дома. И это, Миша. извини. пару копеек, если можно.

– Да, конечно.

Когда он вернулся к Майе, всё уже было потеряно: она вдруг заспешила домой. Он не стал настаивать и только показал ей окна своей квартиры в тайной надежде, что она сама, не сегодня-завтра, явится к нему. Не явилась. Она вообще оказалась большой домоседкой. А дома постоянно присутствовал лектор. И пришлось Тягину отказываться от той прямолинейности в амурных делах, к которой он привык, и осваиваться в непривычной для него роли ухажера и одновременно друга семьи. Как если бы лектор был отцом или еще кем-то из родственников Майи. Впрочем, смена амплуа Тягина огорчала недолго. Очень скоро он сообразил, что лектор здесь не помеха, скорее наоборот. Чем бы всё это оказалось без него? Банальным отпускным романом, из которого потом попробуй еще выпутайся? Нет, лектор был здесь совсем не лишним. В иные лирические минуты, глядя на него, Тягин щекотал себе нервы: а что если бы и ему… нет, ну под кровать, конечно, слишком… но вот тоже так – с головой, без оглядок, до самозабвения? И у него даже начинало беспокойней биться сердце, как будто он в этих раздумьях мог нечаянно заступить за какую-то грань и не вернуться.

С безумным лектором, как ни странно, Тягину всё было понятней, чем с нормальной Майей. Она, как он успел заметить, была барышней простоватой, ленивой, без особых фантазий. Любила пиво, глянцевые журналы и итальянский футбол; с умилением смотрела отвратительные конкурсы, где поющие дети изображали взрослых… И тут – лектор. Что за странная прихоть? Зачем он ей был нужен, этот лектор? Конечно, союз красавицы и безумца не нуждался ни в каком дополнительном содержании и уже сам по себе был сюжетом, парящим над унылой рутиной, однако вряд ли Майя рассуждала таким же образом. Разве что безотчетно чувствовала.

В один из дней Майя с работы долго не шла, и кто-то позвал ее с улицы. Лектор, сидевший за столом с тетрадями и книгами, бросился было с испуганным шипением к Тягину, но тот уже подошел к окну. Внизу стояла какая-то женщина. Увидев Тягина, она взмахнула ладонью.

– Ну зачем вы подошли, кто вас просил?! – воскликнул лектор, быстро собирая со стола. – Вот сами и разбирайтесь! Меня здесь нет!

Он исчез под кроватью, а растерянный Тягин, когда в дверь громко постучали, пошел открывать.

– Вы кто? – спросила гостья. Лет ей было за сорок. Красивая, яркая, крепко выпившая, с букетом белых и красных гвоздик.

– Михаил. Знакомый Майи. А вы?

– Я ее сестра. Младшая. Просто сегодня не выспалась. – Она хмельным взглядом окинула Тягина, прошла в комнату, положила цветы на стол, взяла с подоконника пепельницу, выдвинула из-за стола стул и села. – Ну и кто теперь здесь главнее?

– Вы, конечно.

Пристально глядя на Тягина, она закурила и кивнула:

– Присаживайтесь.

– Спасибо.

– Курите.

– Я не курю.

– Как зовут, еще раз?

– Михаил.

– А по отчеству?

– Алексеевич. Но можно без отчества. А вас?

– Зинаида, – она переложила сигарету в другую руку и с игривой, плавающей усмешкой во взгляде протянула через стол ладонь; рукопожатие у нее было крепким. – Отчество узнаете у Майи. Но можно и не узнавать.

Тут его теория о том, что не надо никогда встречаться с родственниками с той стороны, несколько пошатнулась. Чем-то она ему сразу понравилась. «Волнующая прелесть увядания», – подумал он.

Она спросила, где Майя, и кивнула на кровать:

– А этот извращенец здесь сегодня?

Тягин пожал плечами.

Зинаида глубоко затянулась и, пустив щелчком по полу, загнала под кровать окурок. Через секунду окурок вылетел обратно.

– О! Здесь.

Она подошла к кровати, встала на колени, опять глубоко затянулась подобранным окурком и, задрав покрывало, выдула дым под кровать. Из-под кровати раздался кашель.

– Давай, покашляй, дружок, покашляй. Прокашляйся как следует.

Лектор выскочил с другой стороны и, ни слова не говоря, взял куртку и вышел.

Зинаида проводила его насмешливым взглядом.

– И давно вы с Майей знакомы? – спросила она, возвращаясь за стол.

– Пару недель, – почти наугад ответил Тягин.

– Так вы за ней ухаживаете, что ли?

– А что?

– Она же ненормальная, вы что, не видите? Разве нормальная будет держать мужика у себя под кроватью? И лектор этот хорошо двинутый. Их обоих в дурку надо. Кому-то рассказать, не поверят. Я ей говорю: а если он там у тебя загнется, тогда что? Посмотри на него, он же истеричка. Такие обычно – раз, сердечко прихватило и всё, готов. Как будешь людям объяснять? Жил человек под кроватью и умер?.. Но я вижу, вы к этому тоже спокойно относитесь.

Тягин усмехнулся и пожал плечами, не зная, что ответить.

– То есть всё нормально, да? – спросила она настойчиво. Кажется, молчание собеседника начинало ее раздражать, как это часто бывает у пьяных. – А вроде с виду приличный человек. Мир сошел с ума. Ты всегда такой общительный?

– Вы такие вещи о хозяйке говорите. А вы точно ее сестра? – шутливо спросил Тягин.

– А что, не похожа?

Аргумент был самый неоспоримый.

– Ты не ответил на мой вопрос: это нормально? Тебя, как ухажера, это не смущает? Вон, одна ее подружка тоже думала, всё нормально, ехала вдвоем с каким-то пареньком в пустом купе, а он ее ночью придушил.

И вот тут, только Тягин решил вступить в разговор и расспросить поподробней, как щелкнул замок и появилась Майя. Сдержанно ему кивнув, она даже не взглянула на сестру. Вошедший вслед за ней лектор молча прошел через комнату и с ловкостью автослесаря, ныряющего под машину, исчез под кроватью. Тягин поднялся было уходить, но Зинаида поймала его за запястье.

– Посиди еще, – сказала она и обратилась к ходившей по комнате Майе: – Ты почему на похороны не пришла? Леня спрашивал.

– Не пришла и слава богу.

– Пропустила много интересного.

– Да, мне рассказали, что ты там устроила. Молодец. Тебя скоро вообще никуда ни звать, ни пускать не будут.

Зинаида, усмехаясь, обернулась.

– Ты как со старшими разговариваешь? И кто это тебе, интересно, рассказал?

– Кто надо, тот и рассказал, – ответила Майя.

– Всё правильно я устроила.

– Ага. Приехала на похороны пьяная на мотоцикле, нахамила всем, в драку полезла. Всё правильно. Конечно.

– Абсолютно правильно. Покойника выносят – они аплодируют. Может, я чего-то не знаю, может, наша Клавдия какой-то секретной народной артисткой была?

– Тебе какое дело?

– А вот такое. Я им просто сказала: народ, вы что здесь, все чокнулись, что ли? Покойница всю жизнь билетершей в кинотеатре проработала, билетершей! Ну не дебилы? Совсем уже с ума посходили. Конечно, тебе нравится! Вот когда тебя твой подкроватный лектор как-нибудь ночью придушит и тебя понесут под овации всего вашего банно-прачечного комбината – или чему вы там подчиняетесь? – получишь удовольствие. – Зинаида резко повернулась к Тягину. – Гроб выносят из квартиры, они стоят хлопают. Сейчас, говорят, уже и в самолетах хлопают. Это они в американских фильмах нахватались. Как дети малые, ей-богу! Всё, что ни увидят, любую гадость в рот тащат. Они скоро будут водителям трамвая на конечной хлопать, придурки.

– Конечно, лучше же похороны со скандалом и дракой, чем с аплодисментами. Да где эта чертова заколка!

Над периной показалась макушка лектора.

– Заколка на телевизоре! – сообщил он.

Зинаида сорвала с ноги туфель и метнула в него.

– А ну, получи! – Она опять энергично повернулась к Тягину. – Нет, ну вы видели что-нибудь подобное? У нее под кроватью живет человек, а она меня учит поведению на похоронах.

– Я в твою жизнь не лезу, вот и ты в мою не лезь, пожалуйста, – сказала Майя; она была раздражена, и ей явно было неловко перед гостем за сестру, да и за себя, кажется.

– Не лезешь? А выговор только что кто мне устроил? – ответила Зинаида. – Возьми лучше цветы в воду поставь. Так разозлилась, что назад принесла, думала на могилку тете Клаве положить.

Майя, выразительно поглядев на сестру, покрутила пальцем у виска.

– Совсем уже? Дома у себя поставишь.

– Да шучу я, дуреха! Похороны же позавчера были. Ну в кого ты такая тупенькая, а? Это мне Жора Чех, мой поклонник, вот только что подарил, у почтамта. Я, вообще-то, к тебе по делу. Там мои девки стричься хотят.

– Хотят – пусть приходят в салон. Никуда я по вашим будкам и базарам бегать не собираюсь. В общем, я иду в душ. А потом мне надо уходить.

– Вот и торчи в своем душе, пока мы с молодым человеком пить будем. – Сестра достала из сумки неполную чекушку коньяка и повернулась к Тягину. – Совсем забыла спросить: вы, может, тоже где-нибудь здесь живете? Под столом, например.

– Нет, у меня квартира есть.

– Уже легче.

Тягин пить отказался. Сделав глоток, Зинаида сходила подобрала брошенный в лектора туфель, надела и подошла вплотную к двери в ванную.

– У тебя когда свободный день? – спросила она, прижавшись щекой.

– Никогда!

– Давай-давай, прими контрастный душ, охлади головку, выйдешь – поговорим. Куда ты денешься. – Зинаида подмигнула поднявшемуся уходить Тягину и сказала: – Приходи в гости. Я там в ларьке, за Новым базаром. Синенький такой. В общем, захочешь – найдешь.

За время перепалки между сестрами Тягин несколько раз ловил на себе раздраженные взгляды Майи и, кажется, понимал причины ее недовольства: с сестрой, но без своего домработника она сильно проигрывала. Возможно, это был один из ответов на вопрос, зачем ей лектор. И еще, как позже он заметил, с того дня Майя стала вести себя с ним несколько иначе – чуть грубее, что ли, чуть развязнее.

XX

На следующий день Тягин отправился к Руденко. Это был единственный раз, когда он, спустившись по Карантинному спуску, отчего-то решил идти по шумной, загазованной Приморской. За Военным спуском поднялся по разбитой, замусоренной лестнице на бульвар и вышел в тыл Художественного музея. Отсюда до квартиры Руденко было рукой подать.

Художники Бурый и Руденко (или Рудый и Буренко, как иногда переиначивали их фамилии шутники) были прежде всего известны своим длящимся не одно десятилетие противостоянием, время от времени переходившим в острые фазы. Причиной тому было поразительное сходство их живописи. Работы их были настолько похожи, что даже самый искушенный зритель вряд ли бы смог без подсказки отличить одного от другого. Когда-то Тягин предложил им высказаться на страницах газеты, где вел тогда культурную рубрику. Сам он был одинаково равнодушен что к той неряшливой, косноязычной мазне, что к этой, да и живописью никогда особенно не интересовался, а потому обратился за консультацией к Абакумову, который всегда крутился возле художников и, между прочим, числился в друзьях у обоих фигурантов. Тот объяснил сей феномен так. Сначала Бурый и Руденко несколько лет ходили в учениках у известного живописца Д., а потом вдруг одновременно и нешуточно свихнулись на известном британце Б. Последнее Абакумов сопроводил каламбуром: «Оба слишком долго давились одним и тем же беконом – неудивительно, что их с тех пор и тошнит одинаково». Плюс, добавил он, за всеми этими хитрыми выкрутасами, скрюченными, словно в конвульсиях, фигурами со смазанными лицами скрывается элементарное неумение рисовать. Полемика, кстати, получилась тогда жестокая, яростная, так что слишком острые углы приходилось сглаживать – в печать такое пускать было нельзя. Бурый и Руденко припомнили друг другу всё, что могли: кто раньше вступил в Союз художников, у кого сколько было выставок при старом режиме, кто и как переманивал покупателей, и еще много всякого разного. Ну и, конечно же, обвиняли друг друга в копировании, воровстве сюжетов, идей и смыслов (?!). Что особенно запомнилось Тягину, так это немыслимый птичий язык, на который они переходили, когда дело касалось собственно творчества. Самыми невинными словечками тут были «трансгрессия» и «спектакулярность», и Тягин с приятелем по газете хохотали до слез, до колик, зачитывая друг другу отдельные пассажи.

Манерный молодой человек впустил Тягина в прихожую и ушел. «Тягин, я здесь!» – услышал он и пошел на голос, в кухню.

У Руденко Тягин за всё время их знакомства был два раза, и его с порога удивило, как ничего здесь за эти годы не изменилось.

Руденко сидел за столом в яркой вышиванке и, подобрав под себя босую ступню, разминал бледные пальцы. Увидев Тягина, он натянул носок, обернулся к раковине за спиной, включил воду и брезгливо ополоснул ладонь.

В углу, словно ее туда втиснули, сидела, согнувшись в три погибели, свесив спутанные волосы, пьяная женщина.

– Танечку ты знаешь, – махнул в ее сторону Руденко. – Садись.

– Танечку все знают, – хихикая, проговорила гостья, которую Тягин видел впервые в жизни.

На столе был всё тот же столетней давности натюрморт: тарелки, бутылки, стаканы, пепельница с горой окурков.

– Я забыл: у тебя где квартира? – спросил Руденко.

Тягин ответил, и больше они к этой теме не возвращались. За спиной кто-то постоянно ходил. Вслед за Тягиным пришла девица с двумя черными лабрадорами, которые весело бросились здороваться и лизаться, так что их насилу уняли. Дом вообще был полон людей. Они где-то в других комнатах разговаривали, смеялись, вскрикивали. Вошел молодой человек, тот самый, что открывал дверь; свободных стульев в кухне не было, и он по приглашению Руденко сел ему на колени. Руденко что-то прошептал молодому человеку на ухо, потом в голос спросил:

– Бобик там холст натянул?

– Не знаю. Нет, кажется.

– У-бью, – сказал Руденко и рявкнул во всё горло: – Бобик!

– Фу, что-то здесь как-то пахнет. – брезгливо морща нос и озираясь, пожаловался юноша.

– Бобик! Бобик, блядь!!!

– Чем это воняет?

– Не знаю, – ответил Руденко и, набрав воздух в легкие, опять было закричал, но сорвался в кашель.

– Фу! – отрывисто повторил юноша и поднялся.

– Это Бобик сдох, – хихикнула гостья в углу, – посмотри под столом.

Хлопнув юношу по заду, Руденко сказал:

– Давай, иди найди мне его. – И обратился к слегка одуревшему от криков Тягину: – Ну что? Рассказывай. Как там Москва?

– Стоит.

– Стоит, да? Заждалась небось, сучка. Вот всё собираюсь в нее, да никак не соберусь. Туплю.

– Как? И ты?! – шутливо ужаснулся Тягин. – А я думал, ты этот. патриот.

– И что? – недовольно возразил Руденко, разливая водку. – Это, между прочим, вопрос моей личной художественной стратегии. Какое отношение она имеет к патриотизму? Ты меня с фанатиком Бурым не путай. Давай. Лехаим!

Руденко поставил бутылку и протянул одну рюмку Танечке, вторую. – Тягин отказался. Чтобы не вляпаться в политическую дискуссию, он не стал спорить с хозяином и, не без некоторого сдержанного ехидства, сказал:

– Я слышал, Бурый то ли Верлена читал на майдане, то ли Бодлера, уже не помню. Кого-то из тех.

Тягин знал, как сделать Руденко приятное.

– Бурый – душка, – подала голос Танечка.

Кривясь от выпитой водки, Руденко энергично замахал ладонью.

– Нэ було такого! – сказал он, выдохнув. – Брэхня! Не мог Бурый ничего читать в Киеве. А знаете почему? А потому что на марше молчания украинского народа он потерял дар речи. Необъяснимо, но факт. Есть свидетели. Говорят, марш закончился, Бурый открывает рот: «А-а-а…», а сказать ничего не может. Всэ! Уявляешь? Молчащий Бурый. Шок! Сенсация! Заговорил, только вернувшись в Одессу. Так что читал он не в Киеве на Майдане, а здесь, возле Дюка, и не какого-то там Сюлли, мать его, Прюдома, а нашего Кишинёвера. Знаешь такого?

– Сосед Абакумова?

– Да. Кстати! Что там у вас за история с ним, какая-то некрасивая? С Кумом. Нехорошо это. Помирились бы. Взрослые люди, столько лет дружите. Давай как-нибудь втроем у меня соберемся, посидим, выпьем, поговорим.

Тягин сделал удивленное лицо.

– А разве мы ссорились? Вроде бы всё нормально.

– Уже нормально? А, ну тогда хорошо. Рад за вас. То есть у тебя больше нет к нему претензий? Там просто его эта Мальта замучила. Та еще пиранья. Был бы мужик, получил бы пару раз по шее и успокоился, а с этой что делать? Может, ты бы ее как-то настроил попозитивней, что ли?.. Нет, серьезно.

– Честно говоря, не пойму, о чем речь, – сказал Тягин. – С Абакумовым – еще раз – я не ссорился, а Мальту видел два раза в жизни. Не представляю, как бы я мог на нее повлиять.

– Ну, значит, меня неправильно информировали. А Кум совсем не хочет с тобой ссориться. Наоборот, переживает, бедняга. Но раз у вас всё хорошо, то и слава богу, как говорится. Хотя, если по правде, в чем-то он сам, конечно, виноват. Вот так вот путать денежные дела с постельными. С бабами оно всегда так.

– Ты о Мальте? – удивленно спросил Тягин.

– Ну да. А ты не знал?

– Я, вообще-то, в другой стране живу.

– Тогда я тебе ничего не говорил.

– Мальта от Кума аборт делала, – сообщила из своего угла Танечка.

– Таньюша, самтаймс итс беттер ту кип йор маус шат! – выговорил ей, повышая голос, Руденко.

– Фак ю, – ответила Танечка.

Руденко показал на нее ладонью.

– Видишь, как у нас тут всё непросто. Но в любом случае надо это прекращать. Я что-то думал, вы с ней заодно. С Мальтой.

Вошел недавний юноша и сказал, что Бобика нигде нет. В ту же минуту в кухню ввалились еще два одетых молодых человека, стало шумно, тесно, и Тягин решил уходить. Руденко выпил с новыми гостями и, перекрывая общий гомон, предложил: «Хлопци, а давайте заспиваемо!» Тягин незаметно покинул кухню. Выходил он за порог под громогласное пение Руденко, отбивающего такт кулаком по столу. На улицу из форточки неслось: «Лэнта за лэнтою набои подавай!»; прыгала, звенела посуда на столе, посуда на столе, посуда на столе.

Домой Тягин возвращался в самом скверном расположении духа и клял выступившего в роли миротворца хозяина за его замешанную на любопытстве провинциальную бесцеремонность: как же, влиятельный человек, дела улаживает, наводит порядок, он позвал, я пришел. Впрочем, всё могло быть куда проще. Абакумов задолжал Руденко какие-то деньги и сказал, что теперь тому придется подождать. То есть надавил на Руденко, чтобы тот надавил на Тягина, ну а тот в свою очередь на Мальту. Так оно больше похоже на правду. Да и не это его смутило, не это. Известие об отношениях Абакумова и Мальты – вот что действительно зацепило Тягина. Сама по себе история была вполне в абакумовском стиле: сначала уложить в постель, потом раскрутить на расписку. Но хороша же была их с Кумом встреча в таком свете. Клуб любителей жен Тверязова. Тьфу!

Абакумов позвонил, когда Тягин подходил к дому.

– Значит, говоришь, у нас с тобой всё нормально и хорошо, да? А хочешь, я тебе сейчас расскажу, как нормально и хорошо у меня?

– Честно говоря, не хочу.

– Да нет уж. Ты, пожалуйста, послушай. Итак. Сначала какой-то хрен пришел к моей матери. Якобы интересовался, как меня найти. Принес, сука, тортик, попил с нею чай, при этом десять раз поинтересовался ее здоровьем и передавал мне привет. Говорить со мной по телефону отказался, типа собирался сделать мне сюрприз. На следующий день такой же, правда без тортика, визит к сестре и всё то же самое, только тут еще и здоровьем детей интересовались. У мамаши, положим, уже не все дома, ей любое внимание приятно, но сестра-то нормальная, сразу всё поняла. Вот это что вообще такое?! – Абакумов кричал. – Это как?!! Вот что ты наделал! Всё это теперь на твоей совести! В прошлый раз ты сказал, что Мальта обиделась. Ты вот это называешь «обиделась»?! То есть у тебя еще поворачивается язык ее защищать?! Нет, ну теперь понятно, что вы заодно. Так вот я требую, чтобы ты заставил ее прекратить всё это. Как хочешь, но заставь! Ты думаешь, я не знаю, что у тебя на уме и почему ты это делаешь? Решил за мой счет уладить ваши с Тверязовым сердечные дела? Искупить перед ним свою вину за мой счет?..

Насчет Тверязова он, конечно, хватил лишнего, не следовало ему этого говорить.

– За твой счет? Ты себя слышишь? – перебил его Тягин. – И давай ты сам как-то будешь разбираться со своими бывшими любовницами, хорошо?

– С кем?!

– С Мальтой!

– Я. – задохнулся Абакумов и яростно выкрикнул: – Да ну вас всех к черту, твари!