Текст книги "Египетское метро"

XXXI

Хвёдор ждал у входа на платформу. Вещей у него было порядочно, но меньше, чем думал увидеть Тягин. Порекомендованный Иваном проводник назвал им номер купе. Хвёдор прошел в вагон, а Тягин остался ждать Тверязова; телефон его не отвечал.

Из общей толпы уезжающих и провожающих прямо на него вышел художник Руденко в распахнутом пальто.

– О! – произнес он, протягивая руку.

Рядом с ним встал двухметровый парень с перемазанными краской кудрями, в синем комбинезоне, с необъятной брезентовой торбой, полной свернутых холстов.

– Вот решил смотаться на разведку. Только давай без комментариев, – предупредил Руденко и накинулся на носильщика, потянувшего торбу с плеча. – Бобик, в чем дело! Вагон четыре, место двадцать восемь! Вперед!

Он сунул Бобику в нагрудный карман билет и повернулся к Тягину.

– А слышал: Мальта теперь живет с Кишинёвером? У Бурого.

– Разве Бурый его не прогнал?

– Пока нет. Кишинёвер ему какую-то свою поэму посвятил. У него их много. А эта еще и оберег. Поэма-оберег. Ну ты понял. Говорят, сюда его жена приехала. Кишинёвера. Так что Мальта там держит оборону.

– А, ну да, она же семейный психолог, кажется… – в тон ему произнес Тягин.

– Вот именно. И я считаю, что, пока она живет у Бурого, оберег будет работать, согласен?

У Тягина зазвонил телефон.

– Ладно, – сказал Руденко, – еще увидимся. Посидим в вагоне-ресторане, поболтаем.

Звонил Тверязов, который сказал, что приехать на вокзал не сможет.

– Вот ты даешь! А как же рукопись?

– Как-нибудь потом передашь. Или вышлешь. Мне всё равно сейчас не до нее.

– Ладно. Может, целее будет. И про финал не забывай. Насчет издания я не шутил.

– Значит, ты и Федора забираешь? – спросил Тверязов.

Тягина словно по сердцу полоснуло. О том, как Тверязов истолкует отъезд Хвёдора, он – надо же! – ни разу не подумал. А, собственно, как еще Тверязов должен был истолковать? И Тягину так захотелось его утешить, обнадежить, как-то намекнуть на истинный смысл своей затеи, не раскрывая ее, что он даже начал искать слова, будто это и в самом деле было возможно.

– Ну как тебе сказать? Что значит, забираю… я…

Замешательство было как-то связано еще и с недоумением, которое преследовало его с тех пор, как он, очнувшись после удара бутылкой, первым делом вспомнил Дашу. За этим таилось, точно пряталось в густом тумане, что-то, к чему он не решался приближаться, но присутствие чего ни на минуту не переставал ощущать. Что-то тут было еще не закончено. И он еще надеялся, что это какой-то временный сбой, вызванный слабостью и последними потрясениями, и надо только сесть и всё хорошенько обдумать.

– Когда приедешь в следующий раз? – спросил Тверязов, так и не дождавшись объяснений.

– Не знаю.

– Приезжай осенью. Лучше в октябре. Когда вся наша южная природа облачится в свой неизъяснимо прекрасный камуфляжный наряд! – произнес Тверязов несколько нараспев и издал короткий смешок.

– Посмотрим.

– Мне повестка пришла.

– Как?!

– Так. Принесли.

– И что будешь делать? – осторожно спросил Тягин.

– Не знаю. Может, в село поеду.

– Потерпи, скоро всё это кончится.

– Ага.

– Я серьезно. Увидишь, скоро всё изменится. Потерпи.

Перед тем как войти в вагон, Тягин оглянул серое низкое небо с едва заметным движением на юг, скользнул взглядом по вокзальным строениям. С каждым приездом-отъездом когда-то яркий, шумный, почти необъятный мир этого города становился всё меньше, глуше и невзрачней. То же было и теперь. Через год-другой помрет старик фельдшер, останется здесь один Саша Тверязов, и вряд ли Тягин поедет сюда ради него. Так что прощай, до нескорого.

Когда он вошел в купе, Хвёдор уже деловито разворачивал один за другим свертки с едой.

– Давай, садись. Впереди дальняя дорога, надо подкрепиться, – сказал он.

Тягин отказался и полез на верхнюю полку.

Спать, как ни странно, совсем не хотелось. Тело – да, даже ломило от усталости, а голова была свежей, хотя и неприятно легкой. Тягин, однако, чувствовал, стоит ему только заснуть – и его уже не добудишься, и проснется он только завтра, где-нибудь на подъезде к Москве. Лучшим снотворным для него с некоторых пор было чтение, и с собой он прихватил роман Тверязова. Устроившись поудобней, поднял колени, разместил на них рукопись и включил над головой лампочку. Поезд тронулся. Тягин глубоко, протяжно вздохнул, нашел нужную страницу и уже через минуту-другую, уронив голову набок, спал.

* * *

Я, кажется, где-то упоминал, что Фома до своего ухода в затвор был довольно известной личностью в городе. И стоило ему только вернуться в мир, как опять потянулись разные старые знакомые, просто знакомые, полузнакомые, а за ними и вовсе незнакомые люди, привлеченные главным образом слухами о его каком-то несметном богатстве.

Вот и сейчас перед нами сидел очередной такой соискатель – ни много ни мало, руководитель одной набирающей популярность секты, который мне не понравился сразу же, как только я его увидел. На вид ему было лет тридцать, и был он ярким представителем крайне неприятного мне разряда людей, что сразу же ставят собеседника в неловкое положение своей тотальной всеиспепеляющей иронией. Терпеть таких не могу. И вот с таким подходцем он собирался слупить с Фомы деньжат. Хотя… почему нет? Фома и не таким давал. Чем, собственно, и прославился.

Тут необходимо пояснение. Года полтора, а то и все два назад мое внимание стали привлекать уличные надписи, в которых неизменно фигурировал некий Адам. С каждым месяцем их становилось всё больше и больше. Они встречались везде: на стенах домов, в подъездах, на грязных боках автомобилей, в общественном транспорте, в дворовых сортирах и в прочих самых разных местах. Надписи были такие: «Адам, остановись!», «Адам, не делай этого!», «Даже не думай, Адам!», «Адам, не дури!», «Адам, завязывай!», «Адамчик, умоляю, не надо!» и прочие в таком же духе, от требовательных до просящих. Сначала я подумал, что это пишет какая-то свихнувшаяся от неразделенной любви девица. Потом один наш с Фомой бывший коллега по работе на радио сообщил мне, что в городе появилась новая секта «Адамово яблоко», или, как их еще называют, «адамиты», а еще «яблочники», но что это за секта и чем занимаются ее члены, он не знал. Забегая вперед, сразу уж расскажу в двух словах и суть учения адамитов, о котором я в конце концов кое-что прослышал. Она примерно такова. Весь наш мир есть разворачивающаяся перед мысленным взором ветхозаветного Адама картинка, рожденная в его воображении запахом яблока с древа познания, которое (яблоко) он поднес ко рту и вот-вот готов надкусить. То есть он видит всё, что начнется и будет происходить в известной временной последовательности, если он укусит яблоко, иными словами, всю мировую историю. Но поскольку добра и зла он не различает, то и не может уловить никакого смысла в увиденном, а просто заворожен его красочностью, как своего рода фильмом. И вот задача «адамитов-яблочников» остановить Адама, чтобы он ни в коем случае не надкусил яблоко и чтобы то, что только представляется ему в его воображении, не начало происходить на самом деле. Для этого они сначала должны убедить весь мир в это поверить, ну а потом уже всем миром, как говорится, придумать способ отговорить Адама от губительной затеи. Послать ему внятный, доходчивый сигнал. Одним из вариантов, например, были искусственные острова в открытом океане, насыпанные в форме страстного обращения человечества к своему прародителю.

Всё это я еще раз услышал из уст нашего гостя. До Фомы, однако, его рассказ доходил туго. Выслушав краткое изложение учения адамитов, Фома вполне резонно поинтересовался: а что если Адам таки надкусил яблоко и всё уже происходит на самом деле? Главный адамит сказал, что такое не исключено, но если это все-таки пока картинка, при шансах пятьдесят на пятьдесят имеет смысл побороться.

При этом он (руководитель секты) сидит такой весь приглаженный, напомаженный, при галстуке, очень, как я уже говорил, ироничный, очень. Ирония касается всего: ситуации, в которой он находится, нас с Фомой, желания получить деньги и даже его учения и его самого.

Фома, опять как будто упустивший в своей глубокой задумчивости самую суть, недоуменно бормочет:

– И все-таки: да или нет? То есть… (опять задумывается, и – вскинув голову) я так ни хрена и не понял: Адам надкусил яблоко или нет?! (Отмахивается от моей заботливо протянутой – «Фома, не заводись…» – руки.) Да или нет?

Снисходительный ответ сектанта:

– Ну конечно же нет! В том-то и дело.

– В чем дело?

– В том, что не надкусил. Только собирается. Лучше считать так.

– Кому лучше?

– Всем нам. Чтобы не допустить возможного повтора.

– А не проще ли считать, что это уже он и есть? Повтор.

– Конечно, проще. Всегда проще ни о чем не думать и ничего не делать. Плыть по течению.

– Я правильно понимаю, что если я вам дам деньги, а у вас не получится и всё повторится, то я вам буду давать их еще раз? – спрашивает Фома гостя.

– Ну… выходит, что так… если не получится, – несколько обескураженно отвечает тот.

– Значит, и не исключено, что если я сейчас дам вам деньги, то дам их уже во второй раз, потому что в первый у вас ничего не получилось, так?

– Вроде так… Но…

– Так не лучше ли мне вам их не давать? Оно и логичней. Потому что, во-первых, это значит, что в случае неудачи я вам не буду давать их еще раз, а во-вторых, это еще может значить, что я их вам не давал и в первый раз, если он был, и, значит, правильно и сделал, если вы тут опять сидите и просите. Тем более что в этот раз предпринимать уже что-то поздно – Адам яблоко надкусил.

Ироничный проситель, кажется, несколько опешил от такой коварной логики Фомы. Иронии, во всяком случае, в нем поубавилось. Однако сдаваться он не собирается:

– Но я же говорил, что Адам еще не надкусил яблоко.

– Вы говорили пятьдесят на пятьдесят, – напоминает ему Фома.

– Я лишь допускал такую возможность.

– Вот и напрасно. Надо было настаивать на своем. Сослаться на какие-то источники, откровения…

– Хорошо, я настаиваю.

– Поздно.

– И тем не менее я настаиваю. И – да, есть такие откровения. Я потом как-нибудь принесу.

(Ишь, как заговорил!)

– Так на чем вы настаиваете? Поясните, пожалуйста.

– Пожалуйста, но… Но я же вам уже сказал: Адам только принюхивается.

– Ах, он принюхивается…

– Он принюхивается.

– К чему же он принюхивается, собака?

– Помилуйте, да я же только что объяснил!

– Ничего страшного. Объясните еще раз.

– Фома, не нервничай… – говорю я. – Будет тебе.

– Что? Как же тут не нервничать?

– А ты постарайся.

– Где они только берутся все.

Фома тяжело вздыхает, и на некоторое время устанавливается мертвая, недобрая тишина.

– Значит, всё это повторится, говоришь? – наконец хмуро спрашивает Фома.

– Увы, – отвечает гость.

– Точь-в-точь?

– Совершенно верно: один в один.

– Вот и хорошо.

Фома вдруг хватает с пола за спиной бутылку вина и запускает ею в гостя. Слава богу, он промахивается, и бутылка, коснувшись стены, словно взрывается. По всей комнате разлетаются осколки, брызгает вино. Гость вскакивает.

– Вон отсюда! – ревет Фома. – Сгинь!

И не глядя, на ощупь ищет за спиной вторую. Вбегает Марина.

На этом месте рукопись покойного Александра Тверязова обрывается.