Текст книги "За несколько лет до миллениума"

По большому счету он все-таки публицист. Его путевые очерки очень интересно читать, как и рассуждения о бизнесе в России. О последнем он судит не понаслышке, сам активно занят в том, что сейчас называется малым предпринимательством. Язык у него литературный, голова трезвая и разумная, мысли, которые он высказывает, всегда кажутся своевременными. А. Цуканов разрывается, что называется, между словом и делом, быть может, именно поэтому в последние годы он пишет не так уж и много.

У него журналистский склад ума – его влекут тайны. Так, он написал небольшую книгу о судьбе одного из участников Новочеркасского восстания 1962 года, написал обстоятельно, после бесед с очевидцами, родственниками расстрелянного рабочего, и сразу обнажились срезы трагедии, до сих пор тщательно скрываемые нашими архивами.

А еще он автор рассказов и романа «Раб». Это только кажется, что книга о тюрьме, на самом деле она о нашей многострадальной жизни, в которой от тюрьмы и от сумы не зарекаются и каждый может познать бедствия войны, тоску сумы, яростное торжество любви и глухую тюремную ненависть.

Александр Цуканов, член Союза писателей России.

Он и сам все понимает о себе. В предисловии к книге «Раб» Александр пишет:

Я лишь пытался вглядеться в давнее и не очень давнее прошлое, порой умышленно проводя параллели. Поэтому, разрывая повествование вдоль и поперек, вклинивается, прорастает настойчиво судьба двоюродного деда-иностранца, осевшего в Бельгии и ставшего совладельцем крупной фабрики, ищущей любви и счастья Анны Малявиной, прабабушки Акулины, простодушной знахарки, зарубленной Степаном-убивцей, неуемного бесшабашного умельца Аркадия Цукана.

И далее —

Виноват, присутствует у меня желание найти конкретных виновников преступления, огромного социального зла, показать их, хотя теперь я понимаю, что жизнь земная обильнее и могущественнее любых «измов», теорий и схем.

Но у него выработалась собственная неповторимая интонация рассказа, точный слог и умение акцентировать внимание на нужных деталях придают даже откровенной его публицистике художественную выразительность. Достаточно привести строки из главы «Раб Советской Армии», хотя бы такие:

Позже мы подружимся с ним, и я буду не раз в его полевой форме с лейтенантскими погонами ездить в Козельск, вязаться с проститутками в единственном ресторане «Огонек», драться и дебоширить и уже больше не удивляться, почему старлей так наплевательски относится к службе, которая службой не была, а была бесконечным маскарадом взрослых мужиков, просаживающих на огромных просторах российской земли миллионы тонн бетона и металла неизвестно зачем и для чего. В чем им самим на миру невозможно признаться, не потому, что стыдно, опасно, а потому, что так давно повелось… и жизнь-то одна, не заемная, а своя.

В 2004 году вышла книга Цуканова «Бесконечное путешествие». Читая ее, я огорчался, что так мал тираж: книга эта была бы интересна многим и многим читателям, только вот не встретится она им, и не узнают они острого на перо автора.

Увлекательно читать его очерк о путешествии на Дальний Восток за иномаркой «Не гони сто – живи сто!». Кроме живописных деталей его хозяйственный взгляд подмечает многое – автоинспекцию на дорогах, оторванность поселков от основной цивилизации, сумасбродных начальников на местах: у России во все времена было две беды – дураки и дороги. Вроде бы ничего особенного, а захватывает, как и его очерк о путешествии в Китай «С муравьями нужно дружить», размышления о том, что происходит с бизнесом в нашей стране…

А. Цуканов мастер детали. И честный художник. Он никогда не обойдет острую тему, тем и привлекает.

А тому, кто захочет все-таки узнать, о чем его роман «Раб»… Я отвечу одно: слушать о том, как поет казачий хор, всегда менее интересно, нежели услышать его вживую. Настоящего представления не получишь.

И ничего не узнаешь из скупого предисловия самого автора:

Страх, раздутый, искусственно созданный страх-живодер стал одним из героев романа…

Лучший выход – протянуть руку, взять с полки книгу, открыть ее, чтобы прочитать:

В тот юбилейный год, когда медали раздавали из мешка щедрой рукой, а достижений стало так много, что они не умещались на газетных полосах, Анна Малявина, как ни старалась, не могла купить сыну футболку с длинными рукавами, а переплачивать втрое на толкучке ей было не по карману.

Остановиться, чтобы осознать написанное и понять, что книги создают не только ради веселья, что кроме юмора в нашей жизни есть иное, о чем не пишут газеты, не кричат с трибун и вообще стараются стеснительно не замечать.

А осознав данный факт, решить, нужно ли тебе читать все это, или лучше посмотреть по телевизору птенцов Регины Дубовицкой, которые уродливым кривляющимся «зеркалом» отражают нашу действительность. Честность в нашем мире хуже воровства, она заставляет увидеть то, чего ты предпочитаешь не замечать.

Когда-то мы с ним работали через стену. У него был кабинет в отделе профилактики преступлений, я в то время работал в паспортном отделе УВД. С тех пор прошло много времени, мы уравнялись во всем, даже звание теперь у нас одинаковое – пенсионер органов внутренних дел.

С того времени много воды утекло. И милиция изменилась, совсем даже не в лучшую сторону. Но бывших милиционеров не бывает. То, что он не успел на работе, Владимир Першанин старается успеть в своих повестях и романах. Он сегодня признанный мастер детектива, по его произведениям сняты художественные фильмы, в которых играют самые популярные киноактеры наших дней. Его книгами зачитываются.

Почему-то считается, что детектив – низкая литература, призванная скоротать время или отвлечься от земных забот. Но ведь есть авторы, признанные всеми, а их произведения относятся к большой культуре – Форсайт, Конан Дойл, Честертон, Дюма-старший. Конечно, если судить по книгам Незнанского, Донцовой, Марининой и их присных, детектив вообще нельзя отнести к литературе, язык этих произведений, как и стилистика, имеют лишь недостатки.

А вот Владимира Першанина в этот ряд поместить трудно: его книги обладают неоспоримыми литературными достоинствами: он пишет плотно, хорошим языком, его герои резко индивидуальны и потому узнаваемы. В романах и повестях прописан быт российской провинции, служебные несообразности и удачи сотрудников милиции, которые не выглядят суперменами или «оборотнями в погонах», нет, они рядовые жители страны, выполняющие свой долг. В чем-то это даже не детективы, хотя крутая завязка и интрига в них имеется, а скорее производственные повести из жизни милиции.

В. Першанин знает жизнь, а потому и пишет так, что мы оказываемся в гуще людей. Милиционеры и бандиты – лишь часть общества, что поделать, если судьба заставляет нас обратить внимание именно на них?

Человек, открывающий книгу Першанина, должен быть готов к неожиданному: он сталкивается не только с преступной загадкой, раскручивающей интригу повествования, он встретит еще прекрасные описания природы, тщательно выписанные человеческие характеры, он увидит не только мордобой и пальбу во все стороны (а как без нее в детективе?), но и человеческие судьбы – прямые и изломанные, непокорные и сломленные. Он увидит жизнь.

Таковы его повести «Двое на дороге», где в самом начале войны конвоир сопровождает преступника в тюрьму, «История яхты „Мария“», таковы его романы «Охота на асфальте», «Золото прииска „Медвежий“», «Лабиринт», да в общем-то все произведения Першанина наполнены живыми людьми, которых понимаешь и которым сострадаешь.

Земцову весной исполнилось сорок шесть. В милиции – двадцать два года. Почти полжизни. Из автоколонны сержантом пришел в райотдел. Сначала рулил на дежурке, поступил в заочную милицейскую школу, затем назначили участковым, а вскоре по собственному желанию перешел в уголовный розыск.

Почему из шоферов перекинулся в милиционеры? Причин было несколько. Но главное – квартира. В автоколонне с этим делом глухо. В милиции давали общежитие и ставили в очередь на квартиру. Николай к тому времени был женат, и жена ждала ребенка.

Несколько фраз – вся человеческая жизнь перед нами. Першанин рисует жизнь лаконичными, я бы даже сказал, скупыми мазками, но это не вредит повествованию, скорее, такие мазки его украшают и придают дополнительный интерес. Начав читать его очередную вещь, не отрываешься, пока не дойдешь до последней страницы, которая не всегда заканчивается хэппи-эндом: порой герои гибнут в неравной схватке с бандитами, а начальство… А начальство рапортует о новой победе над преступностью, ведь подчиненные – всего лишь расходный материал в этой борьбе.

Владимир Першанин знает это не хуже меня. Но мы оба из прошлого времени, из того, в котором присяга была не простым сотрясением воздуха, честь и достоинство были важнее жизненного успеха, а все тяготы и лишения входили в условия жизни. Социализм дал обществу поколение романтиков, такого уже не повторится, пришли прагматики, которые выбрали чистоган. Наше поколение работало без времени, потому что так надо было, этого от нас требовала жизнь.

Сержант милиции Ольга Будникова имела должность младшего инспектора и занималась в управлении уголовного розыска картотечным учетом. Свою службу в милиции она начала на телетайпе, потом вошла в опергруппу, работавшую по карманникам. Ребята в группе подобрались молодые, азартные. Мотались целыми днями, охотились, выслеживая в магазинах, на рынках и трамваях карманных воров.

Работали на голом энтузиазме, за жиденькую зарплату и редкие премии по двадцатке и по тридцатке. Это сейчас про энтузиазм говорить смешно…

Так все и было, так все и было!

Владимир Першанин в своих книгах отдает должное прошедшей молодости. У него это получается. Но я внимательно и с некоторой завистью слежу за другим: растет хороший писатель, умеющий донести до своего читателя все, что ему хочется сказать. Причем донести мягко, ненавязчиво, так, чтобы мысли эти читатель принял, как выстраданные им самим.

Последнее время Першанин уходит от чистого детектива. «Лабиринт», написанный на чеченском материале, скорее следует отнести к социально-психологическому роману, причем роману, сделанному мастерски и с полным знанием мусульманского мира, с осознанием реалий, воцарившихся в горах.

Что я могу сказать? Умный человек стоит на опасной и долгой дороге, мне очень интересно узнать, куда она его приведет.

Если посмотреть на небеса, можно увидеть звезды яркие, которые сразу бросаются в глаза, и есть звездочки неприметные, которые тем не менее ровно горят на небесном своде, не гаснут с годами, но и не становятся ярче – свет их ровен, и этим они похожи на человеческие души. В поэзии все точно так же – одни ярки и затмевают небосклон, другие малозаметны, но освещают поэтические небеса с не меньшей силой. Только это не сразу бросается в глаза, потому что они в силу звездных обстоятельств дальше от читателя. Рискну к таким поэтам причислить Александра Ананко. Он сам пишет о себе:

 
Моя стихия – чувства сильные,
Мое житье – искусство чистое,
Как окаянный хохот филина
Или как плач над речкой чибиса.
 

Прочитав несколько поэтических строк, не всегда можно с уверенностью сказать, кто писал эти строки – мужчина или женщина. По стихам А. Ананко можно определить это сразу – это сильные мужские стихи, написанные человеком, который многое видел и многое пережил. Иногда даже кажется, что жизнь его все-таки надломила, когда безжалостно пробовала на излом.

Не просто в житейской бытовщине стараться каждый день подниматься над собой.

 
Могущим роком не отмечен,
Быть человеком обречен,
Я ведаю, что я не вечен
И от иных не отличен.
 

Но живет в поэте бес, который постоянно шепчет:

 
Не будь ни ангелом, ни чертом,
Иудой иль Христом вторым,
Будь человеком ты. Но в чем-то
Ты должен быть неповторим.
Ему я верю и не верю,
Но чувствую, как жар в крови:
Приговорен я к высшей мере
Страданий, радости, любви.
 

Это стихи. Настоящие стихи, сквозь призму которых видна измученная человеческая душа.

 
Иду, спотыкаясь о нищих,
О, господи, сколько же их,
Живых, свое звание сменивших
На статус полуживых.
Иду, спотыкаясь, мимо,
Простите меня, господа,
Я сам из породы гонимых,
Мне нечего вам подать…
 

У тебя есть многое, Александр. У тебя есть четыре времени года, обостренное чувство любви и ненависти, в твоей душе живет нежность, но люди стали иными – они смотрят на отражения звезд в лужах, они не поднимают головы к небесам. И эта наша общая беда. Людям стали не нужны стихи, они думают о горбушке черствого хлеба. И положение не выправить расстрельными указами об обязательной доброте. Это не поможет. Доброта – это то, что должно жить в человеке подспудно и не зависеть от настроения, с которым проснулся человек.

Трудно быть поэтом. Но только поэт может увидеть и описать такое:

 
И осторожно бездомные звезды
Бродят, как кошки, по крышам косы,
Путь освещают снега и березы,
Лают на звезды безродные псы.
Сонно снежинки касаются веток,
Пухлые хлопья густы,
Точно березы из лунного света
Ткут голубые холсты.
 

И только поэт может сказать:

 
Величавый нисходит закат
Мирозданья улыбкой недолгой,
И дарует он мне свысока
Одиночество с видом на Волгу.
На играющий плес, где стрижи
Ширь косым рассекают касаньем,
Одиночество с видом на жизнь,
Что склонилась уже к угасанью.
Отчеканены полной луной
Беглость волн, бытия быстротечность…
Как мучительно все же оно,
Одиночество с видом на вечность.
 

Одиночество, одиночество, одиночество – вот один из мотивов его творчества. И неприятие ныне происходящего. И воспоминания о счастливом прошлом. Не последнее место занимают стихотворения о любви, одно из них мне кажется лучшим на эту тему в творчестве Александра:

 
Все, чем вспомнишься ты мне,
Как смогу, сберегу.
Напишу твое имя
Я на первом снегу.
Может, это наивно…
Будут вьюги кружить,
Будут вешние ливни
Сугробы крошить.
Но в степи, на полянах,
Сквозь былого былье
Первоцветьем тюльпанов
Вспыхнет имя твое.
Я прочту твое имя
На ранней заре
В улетающем клине
Горевых журавлей.
Станет сумрачно, строже
И в душе и вокруг.
Но однажды пороша
Улыбнется мне вдруг.
В память глаз твоих зимних
И улыбчивых губ
Напишу твое имя
На первом снегу.
 

Если в душе открываются кровоточащие раны, что-то в жизни пошло не так. У обычного человека непорядок в душе заметишь не сразу, у поэта, наоборот – первое же стихотворение говорит о наступившей дисгармонии чувств.

Поэту плохо. Но справиться со своим состоянием может только он сам, окружающие могут только подбодрить его. И хочется верить, что болезнь пройдет и наступит время гармонии, время единства души и желаний, поэтической строки и окружающего мира.

И Александр Ананко откроет глаза и увидит:

 
Повсюду золотая тишина,
В ладу и в мире дух с усталым телом,
Как иногда бывает от вина
Да от добротно сделанного дела.
 

В конце концов, стихи – это конечный и высший продукт поэтической души, живущей в гармонии и вечном споре с окружающей поэта действительностью.

По профессии он журналист. А вы сами знаете, какой нынче пошел журналист – только палец дай, отхватит руку по самую голову!

И слишком много говорит. Сам косноязычием не страдаю, но он… Даже, на мой взгляд, он говорит слишком много. Поэт должен быть немногословен, чуть-чуть загадочен и меланхоличен до обкусывания ногтей на руке. Поэт, мнилось мне, существо застенчивое, а этот бесцеремонен и говорлив.

Так думал я, пока не взял в руки томики стихов Александра Полануера. И сразу вспомнил его рассказ о том, как он поступал в Литературный институт. До него сдавала экзамен девочка из национальных меньшинств. Предмет она знала плохо, естественно, запиналась, мямлила и получила хорошую оценку исключительно за свое горское происхождение.

Александр это намотал на ус. А надо сказать, что поступать он приехал из Якутии, там и паспорт получал, где в графу «национальность» ему поставили загадочное: нуча. И вот он сдает экзамен, мямлит, запинается и время от времени говорит: а я не знаю, как это сказать по-русски… Сердобольный преподаватель сочувственно спрашивает: «А вы кто по национальности?» – «Нуча!» – гордо объявляет Полануер и в доказательство предъявляет паспорт.

Хорошую оценку ему тоже поставили. Знали бы преподаватели, что «нуча» по-эвенкийски значит «русский»!

Я же говорю, прохиндей! Только вот его стихи…

Впервые мне их процитировал Евгений Лукин. А он, надо сказать, в стихах знает толк. Это были стихи о тридцать седьмом годе.

 
Что это – Африка или Россия?
Снег ли, зыбучий песок?
Чьи-то следы заметает стихия —
узкий каблук и носок.
С неба замерзшие падают звезды
или струится вода?
Или на вздохе кончается воздух
в легких, уйдя в никуда?..
 
 
…Господи, это Россия, а я-то
думал совсем о другом,
это же снегом, как ватой, объяты,
шепчутся сосны кругом.
Это же я добежал до опушки,
снегом давясь на бегу…
Как хороша эта Африка, Пушкин,
и – баобабы в снегу!
 

Понимаете, стихи это были. Настоящие стихи. Они были просты и душевны, от них исходило тепло.

 
Мне сказали, что время лечит,
что забудется все, как сон,
что когда-нибудь все же встречу
ту, с которой спою в унисон.
Так сказали, а я, хоть тресни,
не могу позабыть глаза
той, с которой такие песни
пел на разные голоса!
 

«Э-э, брат, – подумал я, – не все так просто в этой жизни. Не все так просто».

 
Молчат чугунные узоры,
Молчит их тень на мостовой,
Лишь фонари бросают взоры,
Кивая светлой головой.
И, вырастая вровень с крышей,
Они сгибаются на треть,
И наклоняются пониже,
Чтоб нас получше рассмотреть.
 

Точные образы, точные строчки. И душа, живущая между строк. Ранимая и нежная душа.

 
Уже не осень, но зима.
И снежных бабочек порханье,
Как чье-то легкое дыханье,
Беззвучно сводит нас с ума.
Уже деревья на постах
Застыли в вечном карауле —
На Колыме и в Барнауле,
И в прочих избранных места.
Уже последние ветра
Отпели нас, отголосили…
И только звезды над Россией
Чадят до самого утра.
 

Обманчива внешность. Обманчива. Жаль, что в душу не заглянешь через глаза. До нее можно добраться, только читая стихи человека, которому принадлежит взгляд. Что с того, что человек в постоянном бегу? Время пришло такое – волка ноги кормят!

Судьба с ним играет. Он уже дважды вступал в Союз писателей и оба раза – удачно. В том смысле, что в Волгограде его принимали, а в Москве не утверждали. Наверное, за то, что нуча!

И все-таки он преодолел этот барьер. Потому что писал стихи.

 
Куда вы спешите, поручик?
Зачем вам чужая земля,
Зачем вам кавказские кручи,
Балтийские что вам поля?
Штандарты великой державы
Не ради хороших манер.
На бой ведь идете кровавый,
На смертоубийство, мон шер!
В глухом позабытом ауле,
В далеком от дома краю
Сразит вас чеченская пуля,
Но вы не очнетесь в раю.
Не встанут над вами с молитвой.
Не вскрикнут с деревьев грачи,
Лишь беглая речь замполита
По цинку в упор прострочит.
И песню споют муэдзины,
Сбивая архангелов влет,
Да белое солнце пустыни
Из кадра навеки уйдет.
 

Я – лакировщик действительности. Но вы знаете, в данном случае я поскупился, я процитировал не самые лучшие стихи Александра. А почему я так поступил? Не из зависти? А быть может, так и не преступил порог первого обманчивого впечатления? Успокойтесь, господа. Я это сделал по одной-единственной причине: не хочу вам портить предстоящее удовольствие от встречи с хорошим поэтом.

Возьмите его книгу в руки. Взяли? Теперь плюньте на окружающую действительность и представьте, что вы одни. Вы – и томик стихов.

Время от времени стоит подводить итоги. Когда бежишь вперед, иногда надо остановиться, оглянуться, отдышаться, а главное, понять, куда же ты так торопишься? Быть может, торопиться не следует, ведь жизнь не забег, а победителя ждет не финишная ленточка.

Когда поэт оглядывается назад, обязательно появляется книга, которая как бы подытоживает его творчество, вбирая все то, что автору кажется лучшим. По этой книге можно судить о творчестве поэта в целом, ведь обычно книга вбирает в себя большую часть его творчества, автор старается подобрать стихи так, чтобы они огранили его поэтическую душу, заставив ее искриться и разбрасывать искры на солнце.

Сборник стихов «Врата» волгоградской поэтессы Т. Батуриной из числа таких книг. Хорошо сказал Борис Екимов: «Череда книг одного автора – это годы и десятилетия его жизни. Не арифметика дней, а энциклопедия чувств: минутный восторг любви и долгая немочь, улыбка друга и прищуренный взгляд врага, счастливое забвенье весны и горьковатый дух осеннего костра – не календарный счет, за листком – листок, но все равно – жизнь, то дождевым пролетом, то редкими каплями».

Анализировать ее стихи – тяжкий труд, который потребует отдельной книги, ведь только детальный разбор восьми написанных ею поэм займет значительное время и место, которым мы просто не располагаем.

Стихи Т. Батуриной можно разделить на два периода: до обращения к Богу и после оного. Первый период отличался разнообразием тем, свобода восприятия молодой поэтессы давала простор для стихотворного разлива – стихи были о любви, жизни, окружавших Татьяну людях, о происходящем в мире – ей до всего было дело.

 
Собака подошла и улыбнулась,
И поглядела вдаль.
И я смотрю,
К чему собака взглядом прикоснулась:
К заре цветной ли, к белому ларю
Песчаного карьера?
Может, в хвойном
Лесу своем упрятала глаза?
И показалось:
Зрением спокойным
С землей соединила небеса.
 

Искренность чувств подкупает. Как и последующие стихи:

 
А лучшие уходят навсегда.
На время – все, а лучшие – навеки,
Не оставляя беглого следа
На лестнице и адреса на ветке.
 
 
Ну что это за крестная межа,
Укрытая от взоров посторонних,
Где плачет сквозняковая душа
О лучших – вроде о потусторонних?
Ушли. Уйдут.
Уходят.
Все равно, с какой ноги их поднимает время —
Им быть в дороге, им забить окно,
Им вновь ступить в упористое время.
 
 
Страшусь: а вдруг остановить могла?
Перед собой тогда не отчитаться
За их несовершенные дела
В дали, куда самой-то не собраться.
 

Второй период более зрел: и мастерство возросло, и умение стало постоянным, но стихи стали суше. Аскетизм темы обусловливает и аскетизм стиха, сужает кругозор поэта.

Вот Т. Батурина в поэме «Плавучая церковь» пишет о России наших дней:

 
Блаженна Русь, дитя своей природы,
В ней все кругло: значенье и канон.
И нимб свечи, и храмовые своды,
И кроткое сияние икон.
 

Не знаю, может, из церкви видится, что все хорошо в стране, все кругло, но мы-то, идущие по улицам, знаем, что это не так. И со смирением все происходящее воспринимать как-то не хочется: один ведь раз живем, один!

Но нет —

 
Она омыта плачем псалмопевца,
И призывает голос Верховой
Терпением засеять землю сердца —
Хоть рябенькой, но райскою травой.
 

Каждый ищет свою поэтическую нишу, но глупо ради этого затворяться в келье при трепещущей на сквозняке свече. Мир многообразен – в нем хватит на всех и радостей и бед, в нем хватит на всех голубых небес и бескрайнего поля. В нем достаточно места для «Идущих вместе» и АКМ. В нем есть все, чему раскрывалась душа поэта, поэтому странно, когда он обращается к смирению и покорности – они не для поэтической души. Мне кажется, что поэзия заключена в окружающем мире, и вдохновение не требует печально вздымать очи горе. В конце концов, у Бога без поэтов достаточно хвалящих и хулящих.

Тем не менее я не могу не отметить, что на сегодняшний день Татьяна Батурина единственный волгоградский поэт, который работает пусть и в узких, но в рамках христианского православия.

Мир делится на верующих, неверующих и уверовавших не в твоего Бога. А поскольку всех нас много, то в многообразии этом у Татьяны Батуриной обязательно найдутся свои читатели, свои почитатели, своеобразие ее таланта несомненно, а как известно, каждый в поэзии ищет что-то согревающее его собственную душу. Чтение стихотворения сродни его написанию, все зависит от того, что необходимо твоей душе именно в этот час.