Текст книги "Оттолкнуться от дна"

– И как ты это делала?

– Зачем тебе такие подробности? Сначала рукой, а потом много чего перепробовала. И самое лучшее оказалось – телефонный шнур.

– Не понял?

– Ну, вот этот, скрученный, как спиралька. Который между трубкой и аппаратом. Когда его там, – Зоя показала глазами: где, – протаскиваешь. Петельками. Я к этому телефону даже стала какие-то теплые чувства испытывать. А мама еще ругалась: «Кто аппарат опять из розетки выдернул?» Забуду, бывало, обратно подключить. Вот это и все твои вопросы? Я-то думала! Странные вы какие-то, мужики. Любовь, она же не там, – Зоя коснулась ладонью своего лона, – а здесь!

И она перенесла ладонь ко лбу.

– Ладно, мне пора. А то еще муж проснется – а жена пропала.

Она наскоро подмылась возле антикварной раковины, хватая ладошкой воду из-под крана, оделась, чмокнула лежавшего Егора в щеку и выскользнула за дверь.

Он откинулся на подушку и задумался.

«Н-да. Быстро как все случилось. Сам не ожидал. Не зря говорится: грех сладок, а человек – падок».

Вспомнилась частушка, слышанная на военных сборах от нетрезвого Захара:

 
Полюбил меня Миколка-водовоз,
Завалил меня под тыном на навоз!
Ой, люшеньки, люшеньки, лю!..
 

«Черт, а что, если я вот так лежу, песенки тут распеваю, а в меня сейчас вживляется какая-нибудь спирохета или гонококк? Вот так и притащишь в семью заразу! Врачи говорят: ложась с кем-то в постель, вы вступаете в контакт со всеми его половыми партнерами за последние десять лет».

Егор встал, помочился в раковину и тщательно, с мылом вымыл член.

«Надо же, смазка у нее жирная, как солидол».

Он налил одеколона на ладонь и обхватил ею головку члена.

– Щ-щ-щ!

«Припарка, конечно. Если что – ни хрена уже не поможет, но так, вроде, чуток поспокойнее».

В памяти промелькнула картинка Юрки, скачущего по лаборатории в попытке вытравить спиртом свою живность. И тут же это воспоминание сменилось другим, еще более ранним: полный зал народа в общежитии, и на сцене – главный венеролог области. «Даже если царапину, на которую попала бледная спирохета, прижечь каленым железом, все равно не поможет! Такие эксперименты проводились. Эта дрянь мигом уходит куда-то вглубь» – нагонял страху на молодежь заслуженный врач.

– Ну, ладно. Что теперь терзаться – отмахнулся Егор от всплывающих в памяти картин. Он посмотрел в глаза своему отражению в зеркале, обрамленном белой лепниной. – Ты вот скажи другое, признайся самому себе честно. Понимаю, у тебя непростая ситуация с женой. Но ведь даже, если бы все было нормально, разве ты устоял бы в этой ситуации? Конечно, все произошло очень неожиданно. И вероятность того, что там оказалась такая девочка, а не пожилая толстуха – около нуля. Но ты ведь повелся – даже не трепыхнулся! И сейчас лыбишься, как идиот. А как же грех? Ты же, как кобель, учуял сучку и – апорт!

Егор перекрестился.

– Господи, прости мою душу грешную!

– Это не пройдет, – сказал ему внутренний голос.

– А что я должен сделать?

– Ты не должен оставаться здесь до послезавтра. Потому что, если останешься – вечером ты снова будешь с ней. Мужики завтра уедут в Москву «Красной стрелой», ночевать в номере ты останешься один, и…

– А если я удержусь?

– Не удержишься.

– Да, не удержусь.

– Значит, что?

– Значит, надо ехать со всеми.

– Ну, вот и умница. Домой полетишь из Москвы.

Дверь номера распахнулась, и в нее ввалились шеф с Игорем Семеновичем.

– Привет. Ты чего не спишь? Как поработал?

– Хорошо, – ответил Егор, старательно делая серьезное лицо.

Наутро они проснулись достаточно рано, чтобы успеть на завтрак в гостинице. Игорь Семенович, правда, идти отказался и, отвернувшись к стенке, снова засопел. Егор пошел вдвоем с шефом. Они набрали еды на подносы и сели за маленький столик у стены друг напротив друга, так, что Егор оказался лицом к входу.

В дверях появился какой-то полноватый парень с короткой стрижкой. Он остановился перед порогом, предлагая жестом кому-то пройти. В следующее мгновенье в проеме возникла Зоя. Увидев Егора она на мгновенье замерла, но потом опустила глаза, выдохнула и пошла к раздаче. Полноватый парень поплелся следом.

Парочка наполнила подносы и села за столик у той же самой стены, причем муж – спиной к Егору, а Зоя – лицом. Ее плечо он видел, сидя ровно. А, чтобы заглянуть ей в глаза, нужно было чуть-чуть отклониться влево. Он не удержался и сделал это. Она смотрела прямо на него, машинально прихватив краешком алых губ кончик пустой вилки. У нее оказались восхитительно голубые глаза. Вчера он как-то не обратил внимания.

– Куда ты там все смотришь? – шеф развернулся и посмотрел на входную дверь, поправляя очки для наведения резкости.

– Я – никуда, я – слушаю Вас, Антон Антонович, – выпрямился Егор, преданно глядя начальнику в глаза. Только сейчас он понял, что тот ему, оказывается, что-то излагает.

Теперь отклонилась Зоя, и ее пышные волосы красивой волной перевалились на плечо. Пришла очередь обернуться ее мужу. Он непонимающе уперся взглядом обрамленный остатками кудрей лысый затылок Антона Антоновича.

Егор сидел и думал о том, какое все-таки странное существо – женщина. Вроде, и ум у нее недалекий, и характер мелочный, и предрассудками она опутана с ног до головы, и занимаешься с ней черти-чем, если со стороны глянуть.

А вот одарит она вдруг каким-то светом, несешь его в себе и аж задыхаешься от радости. Егор чувствовал, как под взглядом Зои он плывет в теплых волнах, и голова кружится, и даже шеф с его неуместными сейчас теориями вызывает не раздражение, а снисходительную симпатию.

Несколько лет спустя Егор почему-то живо, в деталях, вспомнит эту сцену, слушая песню Александра Розенбаума:

 
«…Как-нибудь где-нибудь с кем-нибудь
Разговаривая ни о чем,
На два шага левее чуть-чуть
Отойди и чужое увидишь плечо.
Прошлой жизни вернуть ворожбу
Никогда никому не дано.
Как-нибудь где-нибудь с кем-нибудь
Всем нам быть суждено…»
 

– Антон Антонович, я, наверное, с Вами поеду. Ну, что я тут один буду торчать!

– Поехали. Можешь, вообще, Новый год в Москве встретить. База в твоем распоряжении.

В одиннадцатом часу вечера они втроем покидали номер. Егор задержался, запирая дверь. Потом он подхватил сумку и поспешил за товарищами, ушедшими вперед по коридору. В этот момент словно что-то сместилось во времени на сутки назад, как в фильме «День сурка», который Егор посмотрит через пять лет.

Там, впереди, в конце коридора, раздался щелчок шпингалета, и из двери душевой вышла Зоя. Те же джинсы, та же белая блузка и те же распушившиеся волосы. Пропуская ее в узком коридоре, шеф с Игорем Семеновичем прижались к стене, подобрав громоздкие сумки и втянув животы. Зоя решительно прошла мимо них, измерила Егора быстрым взглядом и вошла в свой номер, захлопнув дверь.

Шеф блеснул очками ей вслед и нарочито громко сказал Егору:

– Видал, какие тут ходят?

Глядя в унылую заснеженную темноту за окнами вагона, уносящего его в Москву, Егор ощутил нестерпимую тоску. Он вновь спросил себя:

– Зачем ты так поступил?

И внутренний голос мягко успокоил его:

– Ты все сделал правильно. Это был нечаянный грех – простительный. А вот, если бы ты остался, это был бы грех осознанный – смертный.

Защита диссертации прошла быстро и организованно. Профессор Добровольский сказал проникновенную речь, в которой назвал Егора своим последним учеником, причислив его к представителям классической школы описательной географии.

– Вы не найдете в его работе новомодных математических моделей, – сказал Алексей Дмитриевич, – хотя соискатель по первой специальности – физик, и, наверное, разбирается в математике не хуже многих сегодняшних географов-модельеров. Зато все, что описано в его диссертации, было исследовано автором лично в десятках экспедиционных рейсов. Такой подход продолжает славную традицию географов-путешественников, заложивших основы нашей науки, и это придает представленной работе безусловную ценность.

Сидевший в зале один из упомянутых географов-модельеров усмехнулся и тихо сказал на ухо соседу:

– Как чукчи на нартах: что видят, о том и поют.

Но открыто поднять голос против старика никто не посмел.

В итоговом слове председатель ученого совета выразил надежду через пару лет встретиться в этом же зале и в этом же составе – на защите докторской диссертации Егора. Ведь достаточно было просто продолжить исследования, распространив их на атлантическую часть фронтальной системы – и докторская готова.

С защиты Егор вышел вдвоем с Алексеем Дмитриевичем. Тот попросил помочь донести до дома авоську с кефиром из университетского буфета и сосисками, полученными по так называемому «продовольственному заказу». Пустые прилавки магазинов, давно ставшие привычными в провинции, теперь уже прописались и в Москве.

Беседуя, профессор и новоиспеченный кандидат обогнули здание МГУ и вошли в подъезд левого крыла. Тут и жил Алексей Дмитриевич, занимая одну из квартир где-то наверху. Войдя в лифт, он забрал у Егора авоську и как-то особенно вежливо, интеллигентно поблагодарил за помощь.

Они больше не увидятся. Алексей Дмитриевич умрет в следующем году. Он будет насмерть сбит на улице по пути на заседание Ученого совета Института океанологии.

А его последний ученик так никогда и не защитит докторскую диссертацию, потому что через два года развалится Советский Союз, и в рыночной круговерти девяностых будет не до научных изысканий.

Выйдя на цветущую яблоневую аллею, протянувшуюся от правого крыла здания МГУ, Егор остановился и вдохнул ароматный весенний воздух. Все было хорошо. Он доказал, что не пустоцвет, что способен кое на что в этой жизни. Может быть, теперь и в семье все потихоньку наладится? Илья точно будет рад, хоть, наверное, толком и не поймет пока, что такое «ученая степень». А Галина? Ну, должна же ведь женщина радоваться успехам своего мужчины? Эх, была бы жива мама! Вот бы кто оценил!

Егор закрыл глаза, подставив лицо лучам клонящегося к закату солнца. Проходившие по аллее люди мельком бросали недоуменные взгляды на прилично одетого мужчину лет тридцати, который стоял с портфелем в руках, зажмурив глаза. Прохожим было невдомек, что на самом деле это стоял двенадцатилетний мальчик, который, сжав веки, едва сдерживал готовые брызнуть слезы, шепча про себя:

– Мама, ты же видишь? Я стараюсь! Я тебя не подвожу!

В Мурманске, куда Егор приехал после защиты, он встретил Татьяну. Она вернулась из своего Кишинева, но на работу в экспедиции уже не вышла – трудилась где-то в другом месте. Она была теперь какая-то совсем другая, неестественно загорелая, с короткой стрижкой и химической завивкой.

Егору она сказала:

– Молодец. Ты их, конечно, всех уделал. Я тобой горжусь.

Он не пытался напроситься к ней в гости, но ее какая-то торопливость, уклончивый взгляд и почти бегство от него – Егора как-то озадачили.

И только в последний момент, когда она повернулась, чтобы уйти, он, кажется, понял причину ее поведения: воротничок ее блузки слегка отошел, открывая на шее огромную безобразную шелушащуюся язву, розовевшую на загорелой коже.

– Псориаз у нее ужасный. По всему телу, только лицо чистое, – объяснила Егору Жанна. – Совсем девка замучилась. Ничего не помогает. И все на нервной почве. Тяжело ей дался тот развод. А я вот со своим пятым развелась – и хоть бы хны! Сейчас с новым мальчиком встречаюсь.

Диплом кандидата географических наук пришлось ждать около полугода. Дело в том, что все дипломы докторам и кандидатам в Советском Союзе выписывал один человек, работавший в ВАКе по редкой специальности – каллиграф. И этот человек страдал запоями. Когда случался очередной срыв, вся страна ждала, когда у него перестанут дрожать руки, и он, наконец, сможет заполнить гербовые бланки.

Через много лет взрослый Илья найдет это удостоверение в семейном архиве и с удивлением спросит:

– Батя, а ты – что? Кандидат наук, что ли?

– Да, – ответит Егор. – Ты не знал?

– До сих пор из всех дипломов я у тебя видел только «Удостоверение водителя осла», которое ты привез с Кипра.

ГЛАВА 5. «АКАДЕМИК ИОФФЕ»

Атлантика.

Самый соленый, самый теплый и самый бурный океан нашей планеты.

Атлантика с детства влекла Егора. Другие океаны были где-то совсем далеко. Северный Ледовитый укрывался льдами и снегами на земной макушке. Тихий раскинул свои пространства далеко на востоке, за Сибирью, Китаем и Австралией. Индийский таился на загадочном Юге, за жаркими пустынями и волшебными странами из детских сказок.

И только Атлантика была совсем рядом. Особенно если смотреть на карте. Ведь даже Азовское море – это уже Атлантика, самый окраинный ее залив! Океан протискивается сюда, вглубь материка на тысячи километров, вклинивается между Европой и Африкой, просачивается сквозь тесные проливы, окружает водой тысячи островов.

Теперь новоиспеченный кандидат географических наук знал, что на самом деле все это: и Средиземное море, и Черное, и Каспий – всего-навсего цепочка следов, оставшихся от некогда широкого древнего океана Тетис. Но еще мальчишкой Егор любил, ведя пальцем по разложенной карте, пускаться в захватывающее путешествие.

Если пойти сначала через Керченский пролив в Черное море, потом пересечь путь аргонавтов, плывших тут больше трех тысяч лет назад в немыслимо далекую Колхиду за золотым руном, и пройти через Босфор, то попадешь в маленькое Мраморное море. А из него через Дарданеллы можно выйти в Эгейское, по которому примерно в те же времена, что и аргонавты, но уже другие греки вели свои корабли на завоевание Трои и в своих мифах населяли здешние острова мириадами фантастических существ.

И если пойти дальше, оставив Грецию справа, пройти мимо Туниса, где когда-то возвышался над волнами великий Карфаген, то по Средиземному морю можно дойти до Геркулесовых столбов, как в давние времена называли Гибралтарский пролив. А за проливом, как за узкими воротами, распахивается вправо и влево бескрайняя махина открытого океана с его манящими тропиками, саргассовыми водорослями, гигантской теплой рекой Гольфстрима и знаменитым загадочным Бермудским треугольником.

Океан Колумба, океан горячих, ослепительно белых песков карибских пляжей, океан пиратских кладов Дрейка и Моргана, океан безветренной и холодной последней ночи «Титаника».

На самом деле, Атлантика – это залитая водой огромная трещина, которая прорезала Землю от северного полярного круга до южного. Вот Тихий океан – совсем другое дело. Он был всегда. Эта громадина и сегодня по площади больше, чем вся суша и почти равна всем остальным океанам, вместе взятым. А когда-то Тихий океан и вовсе простирался на три четверти мира. Он был единственным и омывал со всех краев один суперматерик.

То ли наша планета сразу образовалась слегка кривобокой, то ли ударил ее кто, оставив с одной стороны вмятину, а там, напротив, выросла шишка – науке пока неизвестно. Хотя, как узнал, Егор, готовясь к кандидатским экзаменам, треугольная форма всех нынешних материков со скалистыми южными частями говорит в пользу удара, вызвавшего гигантское цунами. В древней Солнечной системе блуждало немало тел, способных нанести такой удар, и, наверное, ни одна из планет их не избежала.

Первобытный континент за свою историю, насчитывающую сотни миллионов лет, не раз трескался, его куски расходились и снова сталкивались друг с другом, сминая свои края. Так образовались самые древние горы, такие, как Уральский хребет, который сегодня, как старый, покрытый грубыми рубцами хирургический шов, тянется по телу Земли, отсекая Европу от Азии. Но окончательно суперматерик развалился, когда по нему уже бегали первые динозавры, в начале мезозойской эры.

Образовались две части – южная и северная, между которыми вклинился древний океан Тетис – непрямой предок сегодняшнего Индийского. Средиземное море было его заливом. А потом через обе части древнего континента с севера на юг прошла гигантская трещина. И получилось уже четыре крупных куска суши. Два из них поплыли на запад и стали Северной и Южной Америками, а два других отправились на восток. Ныне это Евразия и Африка. Трещина стала Атлантическим океаном. И по сей день восточное побережье Южной Америки можно состыковать с западным побережьем Африки, как две части разорванной фотографии в шпионском романе. Сойдутся не только берега, но и горные хребты, и русла древних рек.

Были и другие, более мелкие осколки суперматерика, образовавшие Австралию и Антарктиду. А остров Индия пересек весь океан Тетис с юга на север и с разбегу врезался в Евразию, смяв в складки ее южное побережье. Сегодня эти складки мы знаем как высочайшие горы мира – Гималаи. Индия до сих пор не остановилась. По инерции она все еще ползет на север, и Гималайские горы каждый год подрастают на несколько сантиметров, вознося все дальше к небу окаменевший ил, лежавший когда-то на дне Тетиса.

Когда Егора известили, что он включен в состав экспедиции, отправляющейся в Атлантический океан исследовать Гольфстрим, – от радости у него захватило дух.

Во-первых, это был прямой путь к докторской диссертации. Во-вторых, наконец-то он отправится не в холодную темень северных морей, а дойдет до солнечных, ласковых тропиков. В-третьих, предстоят заходы в иностранные порты – Эдинбург, Бостон, Роттердам. Попасть за границу другим путем у Егора не было никаких шансов – с его-то послужным списком! Начальник первого отдела ему четко сказал:

– Даже в Болгарию – и не мечтай!

Хотя Болгарию тогда и заграницей-то никто не считал – так, недовступившая в СССР советская республика.

И, наконец, в-четвертых, – сам корабль. Это был уже не ржавый рыбацкий траулер, а новейшее, суперсовременное научно-исследовательское судно, построенное в Финляндии и спущенное на воду в прошлом году – как раз, когда Егор защищал свою диссертацию.

«Академик Иоффе». Тогда никто и предположить не мог, что это судно станет последним научно-исследовательским кораблем СССР. Больше ни Советский Союз, ни его наследница Российская Федерация судов не только класса «Иоффе», но и ниже – не создадут в течение многих десятилетий.

Длина – сто семнадцать метров. Ширина – восемнадцать. Водоизмещение – 6600 тонн. Шесть палуб.

Дальность плаванья – двадцать тысяч морских миль. Корабль имел наивысший ледовый класс для неледокольных судов и мог работать в любом районе Мирового океана.

Новейшие навигационные комплексы, система «Аквамастер» для удержания корабля в одной точке, несмотря на ветер и течение, мощный вычислительный центр, внутрикорабельная сеть передачи данных – в те времена все это звучало как фантастика. Корабль был оборудован шестнадцатью глубоководными гидрологическими лебедками и десятью лабораториями с суперсовременным научным оборудованием.

В общем, можно сказать, что «Академик Иоффе» в полной мере воплотил в себе ту самую идею «Плавучего Морского научного института», которая излагалась еще в декрете Ленина, тогда, в 1921 году. Достойный потомок легендарного «Персея».

Будь корабль построен хоть немного раньше, наверняка избороздил бы все меридианы планеты, изучая подводные акустические каналы, течения, водные массы, вихри, фронты… Но – увы! Научно-исследовательскому судну «Академик Иоффе» была уготована совсем другая судьба.

Такси въехало прямо на территорию Калининградского порта.

– Вон он, Ваш красавец! – указал Егору водитель.

У причала, слегка загороженный старинным зданием в немецком стиле, с крутой черепичной крышей, стоял большой белый корабль с какими-то двумя непонятными, тоже белыми, кубами над задней палубой. Позже Егор узнал, что это паруса, специально спроектированные и изготовленные в Японии именно для этого судна. Сделанные из стали, они раскрывались гидравликой и имели автоматическую систему управления.

Паруса были нужны для движения «в режиме тишины», когда корабль глушил все двигатели, опускал в воду акустическую антенну и слушал океан. Команде тогда даже разговаривать позволялось только шепотом.

Через четыре года в Лас-Пальмасе, на Канарских островах, эти паруса спилят, чтобы освободить место для дополнительных туристических кают. Судно будет фрахтоваться зарубежной турфирмой для проведения круизов в Антарктику. Такой экзотический туризм тогда как раз войдет в моду.

А еще через семнадцать лет, когда окрепшая Россия вернет «Академика Иоффе» в состав своего научного флота, власти Дании арестуют судно по иску той самой зарубежной турфирмы. Вот такая непростая биография предстояла белоснежному лайнеру, к которому теперь направлялся Егор, расплатившись с таксистом и бодро подхватив чемодан.

Подхватив чемодан, Егор направился к судну. Он уже готов был, как обычно, пройти через дверь-люк в узкий коридор-проход с длинным линялым половичком и направиться в поисках кают-компании, но, завернув за угол старинного здания, увидел совсем другое. Переброшенный от набережной широкий трап вел в такие же широкие двери, за которыми Егору открылся просторный белый холл, сверкавший новизной и чистотой. Черные кожаные диваны и пальмы в кадках эффектно контрастировали с кипенной белизной стен. В те времена такое можно было увидеть только в зарубежном кино.

Корабль казался безлюдным. Оно и не мудрено. По судовой роли на все шесть палуб числилось всего шестьдесят человек команды и столько же научных сотрудников. Тем более, сейчас большая часть команды была дома, в Калининграде, да и ученые приехали еще не все.

На обеде Егор взглянул на дно стакана интересной формы. Там было отштамповано «Made in France». На чайной ложечке читалось «Italy». «Тут, вообще, есть что-нибудь советское?» – подумал он.

На самом деле, отечественного оборудования на судне было немало. Это и главные двигатели, и котлы, и опреснительные установки, и оборудование камбуза и прачечной. Кое-что мы делать все-таки умели. Но интерьеры и мелочевка были сплошь импортные, так что ощущение заграницы возникало, когда корабль еще стоял у родного причала.

Ну, и, конечно, непривычная советскому человеку стерильная чистота – даже поручни на трапах уборщицы ежедневно протирали спиртом.

Разрешения на отход ждали две недели. Возникли сложности с выделением валюты на рейс. Чувствовалось, что механизмы, двигавшие страну в течение нескольких десятилетий, были уже на изломе. Перестройка давала себя знать.

Пока корабль стоял у причала, Егор вдоволь нагулялся по Калининграду, посетил знаменитый зоопарк, пару раз съездил в Светлогорск, местный город-курорт, и даже поплавал в море, хотя вода была, прямо скажем, бодрящая.

В это время произошло событие, которого Егор сам не видел, но за ужином оно активно обсуждалось. В соседнем рыбном порту прямо у причальной стенки сгорела плавбаза. Возгорание произошло в машинном отделении. И, хотя к месту происшествия прибыло множество пожарных расчетов – говорили, даже из Польши приехали – справиться с огнем не удалось. Плавбаза выгорела буквально до остова и затонула.

– Как же так? – недоумевал Егор. – Если уж на берегу с пожаром не могут справиться, то что же тогда говорить про море?

– Понимаешь, в любом другом месте можно справиться, – пояснил ему один из механиков. – Но машинное отделение, если нормально загорелось – то, по-честному, такие пожары не тушатся. Там же топливо кругом, и в двойном дне и дип-танках. Конечно, есть противопожарные переборки, но они рассчитаны, чтобы сдерживать огонь максимум в течение часа. И то – до определенной температуры. А, уж если эти переборки прогорели, то – поминай, как звали! Бзднет так, что корабль куски развалится!

Егор вспомнил, как он спускался в машинное отделение на большом морозильном траулере. Открываешь с палубы обычную железную дверь-люк с круглым иллюминатором. За такой дверью может скрываться и длинный коридор, и крохотный туалет, и камбуз. И вдруг попадаешь под потолок огромного зала. Несмотря на то, что тут горит довольно много ламп, в углах царит полумрак. Где-то там внизу, куда спускаться приходится по целому каскаду железных лестниц, грохочет могучее сердце корабля – главный двигатель. И все тут какое-то темное, покрытое смесью пыли и мазута. И в воздухе плавает синеватый дымок. И там, на самом дне, грязные, как черти, механики бьют кувалдой, или какой-нибудь хреновиной по другой какой-нибудь хреновине. И кричат что-то друг другу в ухо сквозь гром и стукотню.

На «Академике Иоффе» машинное отделение выглядело совсем иначе. Чистота, такая же, как и везде. Только окрашено все не в белый цвет, как на других палубах, а в насыщенный густо-синий. Два больших главных двигателя, произведенные в СССР, обеспечивают ход судна. Два небольших вспомогательных, финского производства, дают энергию для работы всех судовых механизмов – генераторов, насосов, котлов, опреснителей.

Все аккуратно, все блестит, ничего не подтекает. Рядом – пульт управления, где сидит вахтенный механик, поглядывая на разноцветные огоньки панели. Шкафчики для переодевания. Зона отдыха. Журнальный столик. Кофе-машина. Сразу видно, что здесь никаких аварий не может быть в принципе.

В начале сентября валюта, наконец, поступила. Отходу ничто больше не препятствовало, и четвертый рейс «Академика Иоффе» стартовал. Сначала долго шли по судоходному каналу, вдоль которого берегом двигалась кавалькада иномарок: семьи провожали кормильцев «в загранку». Потом стенки канала разошлись в стороны. Провожающие высыпали из машин и махали вслед с площадки на последнем каменистом выступе. Впереди во весь горизонт лежала открытая серая равнина Балтики. А там, дальше, за проливом Скагеррак – Атлантика.

Егор вошел в красивый серебристый лифт и спустился к своей каюте. Здесь он зажег настольную лампу и разложил рабочие материалы. Его включили в состав ученого совета судна. Завтра – заседание, на котором будет уточняться программа работ. Надо подготовить выступление. Егор открыл папку с разнообразными картами, в основном нарисованными им самим.

И снова у него перед глазами встали картины из далекого детства. Вот Глеб Родионович вынимает из шкафа увесистый фолиант, и на кожаном корешке поблескивают тисненые золотом узоры и надпись: «Географическiй Aтласъ». И мальчишка с благоговейным восторгом наблюдает, как старый геолог расправляет плотные пожелтевшие листы карт своими длинными прямыми пальцами.

Позже Егор частенько сиживал над этим атласом, путешествуя по рисованным ландшафтам, глядя, как горные хребты отсекают от побережий холодные ветра, как реки собирают воду со склонов и как течения огибают контуры таинственных островов.

И вот теперь все это – его профессия. Он теперь сам тщательно прорисовывает очертания берегов, выводит изолинии, наносит фронты, оттеняет теплые воды от холодных, соленые от пресных, подписывает названия и значения. Как оно так получилось? Воистину, неисповедимы пути Господни!

Карты выходят не только информативными, но и удивительно красивыми. После выступления Егора на защите впечатленный Алексей Дмитриевич даже отдельно попросил оставить все наглядные материалы в распоряжении кафедры океанологии для применения в учебном процессе.

Егор улыбнулся, но потом взгляд его сосредоточился, и, прервав поток воспоминаний, он погрузился в изучение карты, лежавшей перед ним в круге света от настольной лампы.

Через весь Тихий океан прямо по экватору проходит южное пассатное течение. Поверхностные воды, неторопливо идущие на запад, все пятнадцать тысяч километров долгого пути прогреваются щедрым экваториальным солнцем. С этим течением в 1947 году Тур Хейердал пересек океан на плоту из бальсовых бревен. Его книжка «Путешествие на Кон-Тики» тоже имелась в библиотеке Глеба Родионовича.

Дойдя до островов Индонезии, поверхностные воды частично поворачивают на север, к Филиппинам. Посмотрев на этот архипелаг, Егор вспомнил рассказ стармеха Володи про страшные тропические болезни.

Другая часть теплых вод просачивается через проливы между Зондскими островами и снова вливается в южное пассатное течение, но уже в Индийском океане. Оно тут идет, правда, не по экватору, а градусов на пятнадцать южнее, но все равно в очень теплых и приятных местах, продолжая прогреваться.

Не зря этот же путь выбирает для своих удивительных странствий самая крупная из акул, китовая – загадочная одинокая путешественница. В отличие от своих хищных сестер эта восемнадцатиметровая пятнистая красотка питается крохотными рачками и мальками рыб. Китовая акула лениво плывет у самой поверхности океана, слегка приоткрыв свою огромную пасть. Зубы у нее совсем мелкие, зато их очень много – пятнадцать тысяч. Вода втекает пасть и выходит через жабры, а планктон застревает между многочисленными зубами, которые служат как бы ситом. Остается только проглотить все, что насобиралось. Ест акула относительно немного – раз в десять меньше, чем киты такого же размера. Это и понятно – они же млекопитающие, теплокровные. А она – холоднокровная рыба, на обогрев энергию не тратит.

До сих пор не все известно об образе жизни и характере размножения этой странницы, но Егор знал, что икринки она откладывает очень большие и почти квадратные, с хвостиками по углам для крепления к дну. Каждая икринка размером примерно сорок сантиметров на шестьдесят. Это самое большое в мире яйцо: в 150 раз больше куриного! И сквозь его твердую хитиновую скорлупу виден зародыш внутри.

А теплое течение идет дальше на восток и достигает Мадагаскара. Обняв остров двумя потоками, воды устремляются к Югу Африки, огибают Мыс Доброй Надежды и попадают в Южную Атлантику. Здесь, у берегов черного континента, берет свое начало южное пассатное течение Атлантического океана. По пути на запад оно натыкается на Южную Америку и идет вдоль ее северного побережья. Тут это течение называется Гвианским. Отклоняясь к северу вместе с берегом, оно пересекает экватор. Это уникальный случай в Мировом океане, когда перенос тепла происходит не от экватора, а, наоборот, к нему.

В конце концов вся масса теплых поверхностных вод собирается в Мексиканском заливе. И вот здесь происходит самое впечатляющее. Пришедшие воды оказываются заперты. Еще три миллиона лет назад тут был широкий проход. Но сейчас его нет. Как ни тонка перемычка между Северной и Южной Америками, а прорваться течению дальше на запад она не дает. Каких-то 65 километров суши отделяют пришедшие воды от завершения долгого кругосветного путешествия. И нет в перешейке ни одного, даже самого узенького промежутка. Панамский канал не в счет: он за счет шлюзов поднимается над уровнем моря на восемьдесят метров.

Остается только один выход – узкий пролив между Кубой и Флоридой, но он ведет не на запад, а совсем в другую сторону – на северо-восток. Однако деваться некуда, и теплые поверхностные воды, стиснутые в заливе, вместо того чтобы завершить свое путешествие, отправляются в дальнейший путь. Они, как сквозь сопло форсунки, прорываются сквозь Флоридский пролив. Эта мощная струя выносит в Северную Атлантику двадцать пять миллионов кубометров воды в секунду – в сто пятьдесят раз больше, чем самая полноводная река мира, Амазонка, и в двадцать раз больше, чем все реки мира, вместе взятые. Своим прозрачно-синим цветом эта струя резко отличается от зеленоватых и более мутных прибрежных вод. Так рождается Гольфстрим, что в переводе как раз и означает – «течение залива». Именно в этих местах любил рыбачить Хемингуэй.