Текст книги "Оттолкнуться от дна"

Михаил Иванович умрет в 2010 году. К тому времени он уже не будет возглавлять «Севрыбу» больше двадцати лет. Да и самой «Севрыбы» к тому времени давно не будет.

Не желая участвовать в развале организации, развитию которой он отдал столько сил, Михаил Иванович уедет из Мурманска. Но через десяток лет вернется на любимый Север, и, пройдя по территории порта, с горечью скажет корреспонденту местной газеты:

– Работали-работали – и что в итоге? Зачем, спрашивается, надо было ночи не спать, годами вкалывать по 18 часов в сутки? Для того чтобы сегодня видеть пустые причалы? Ничего для себя не хочу. Душа болит за рыбное хозяйство. Можно, пока еще, быстро возродить отрасль. Надо срочно все восстанавливать и развивать дальше. Тогда и умереть можно будет со спокойной душой.

Он напишет несколько писем президенту, но ответа не получит. Мало кому удается умереть со спокойной душой.

Сын подрастал. Поначалу во время отъездов Егора Илья успевал совсем от него отвыкнуть, и, когда они вдвоем выходили на прогулку, опасливо поглядывал на отца снизу вверх, словно недоумевая: и как это его доверили большому чужому дядьке?

Но потом он повзрослел и уже с нетерпением ждал возвращения отца из экспедиций. Они подружились, и эта дружба останется с ними на всю жизнь, хотя грядущие непростые времена не однажды разведут их, отрывая друг от друга на тысячи миль и тысячи дней.

С самого начала Егор старался относиться к Илье, как к равному. Он никогда не подтрунивал над эмоциями сына, даже, если те были вызваны малозначительными, на первый взгляд, причинами.

И вот здесь у Егора впервые возникли серьезные разногласия с женой. Та требовала от сына беспрекословного подчинения. Она полагала, что раз ребенок вышел из нее, то он и дальше продолжает оставаться ее частью. Такие матери в любом проявлении собственной воли малыша видят чуть ли не медицинскую патологию. Как если бы рука или нога надумала жить своей жизнью. «Я сказала – слушай маму!» – Илья, а вместе с ним и Егор слышали ежедневно.

Муж пытался осторожно и ласково вразумить жену, но Галина, будучи старше по возрасту и по-житейски опытнее, не считала его авторитетом в этой сфере.

– Я в твою науку не лезу, а ты не вмешивайся в мое воспитание ребенка, – вдруг неожиданно жестко заявила она однажды мужу. Потом, правда, извинилась, сослалась на усталость и призналась, что сама не понимает, что на нее нашло.

Егор был огорчен и озадачен. Это была их первая размолвка. Такого стремительного сваливания в гнев он от тихой и спокойной Галины не ожидал. «Ничего, в ней просто говорит инстинкт защиты потомства», – мысленно успокоил он себя.

А жене, когда мир был восстановлен, терпеливо объяснил:

– Ты пойми, мне и самому иногда невдомек: ну как так он не может переступить через мелочь, ерундовое неудобство. Но я же помню, что в детстве все чувствуется гораздо острее. В каждом возрасте – свой масштаб бед и обид.

И, улыбнувшись пришедшей в голову мысли, добавил, противореча самому себе:

– Хотя – как сказать! Вот ты только представь, что тебе напихивают рот чем-то невкусным, заставляют надевать то, над чем твои друзья будут смеяться, и при этом никто не воспринимает всерьез твои аргументы. Тут и у взрослого слезы выступят! Если мы не будем уважать интересы Илюши, он тогда не научится уважать наши. Дети – они же в своем поведении исходят не из того, что мы им говорим, а из того, как мы с ними поступаем. Так ведь?

Сам Егор даже в моменты занятости, когда был соблазн что-то по-быстрому сыну приказать, всегда одергивал себя: «Это главнее!» – и терпеливо объяснял Илье мотив своего решения, никогда не опускаясь до: «Потому, что я так сказал!»

Каждый день он старался придумать какое-то интересное совместное занятие, считая, что сын никогда не должен сидеть без дела. Егору помнилась вычитанная однажды английская пословица: «Праздный мозг – мастерская дьявола».

«Главное, что останется после меня на Земле – это сын, – повторял сам себе Егор. – И здесь я не имею права на ошибку. Все первые нехорошие поступки, которые потом могут перерасти в преступления, ребенок совершает, потому что чувствует себя покинутым. И он либо хочет привлечь к себе внимание, либо просто злится от скуки».

Тут сказывалось бабушкино воспитание. Егор помнил, как, едва он приезжал в лес на кордон, бабушка первым делом, остановив маму, рассказывавшую новости, говорила:

– Подожди. Мальчик без работы. Так и до шкоды недалеко.

И давала Егору либо какое-то несложное поручение, либо просто молоток, гвоздики, дощечку, катушку ниток – и только потом возвращалась к беседе. На опасения мамы, что он может прибить себе пальчик, бабушка отвечала:

– Ничего, разок прибьет – будет уже знать.

При этом сама, разговаривая, все время что-то делала. Работу она прерывала только на время сна.

– Ты согласна? – с надеждой спрашивал теперь жену Егор. – Мы обязательно должны выступать на одной стороне. Если Илья поймет, что мое решение можно опротестовать у тебя, он мигом превратится в манипулятора. Самое плохое, что мы можем для него сделать – это проявить несогласованность и непоследовательность. Нельзя объявлять необоснованные запреты, которые потом придется отменять. Надо дать ребенку как можно больше свободы – только так он научится отвечать за свои поступки.

Егор помнил, как в детстве, выходя на улицу гулять, они с друзьями хвастались, сравнивали: до какого часа их отпустили родители.

– Меня – до девяти!

– А меня – до полдесятого!

Егору мама никогда, если не было особой причины, не ставила таких рамок.

– Смотри сам, – говорила она, – но, если тебя долго не будет, я стану волноваться.

В итоге из всей компании Егор возвращался домой первым.

– Но если мы, хорошо подумав, ему все-таки что-то запретим, – продолжал теперь он убеждать жену, – то это должно быть раз и навсегда. Если один из нас не разрешит чего-либо, а другой хотя бы однажды в присутствии сына скажет: «Да, ладно тебе! Пускай разок…» – у Ильи уже никогда не сформируется ни уважения к нашему мнению, ни четкой системы ценностей «что такое хорошо и что такое плохо». Ты согласна?

Жена молча кивнула, но искреннего согласия в ее глазах Егор не увидел. И чем больше он говорил, стараясь подобрать самые убедительные доводы, тем явственнее осознавал бессилие этих своих логических построений. Впервые в общении с Галиной он испытал не то, чтобы отчаяние, но нехорошее тревожное предчувствие. Жена смотрела на него так, словно не воспринимала всерьез. И слушала, не различая слов, а просто желая, чтобы он поскорее умолк.

Возможно, если бы Егор вырос в полной дружной семье, он бы нашел к супруге какой-то иной подход. Но у него совсем не было опыта долгих взаимоотношений с женщиной. Сестер он не имел и с мамой расстался слишком рано.

Добрые советы Глеба Родионовича, книжные знания, да скоротечный опыт нескольких романов в реальной жизни – вот и все, на что мог опереться молодой глава семьи в понимании психологии прекрасного пола. И теперь на пути углубленного познания женщины его ждало множество сюрпризов, открытий и ошибок.

Во-первых, он обнаружил чрезвычайную важность такой вещи, как настроение. У Егора был довольно ровный характер, и его оценки и мнения мало менялись в зависимости от настроя. Конечно, будучи сонным, больным или голодным, он порой ловил себя на том, что капризничает, как ребенок. Но это случалось нечасто, и даже в таком состоянии он мог встряхнуться, собраться и снова стать самим собой.

Поэтому, когда Галина списывала некоторые решения мужа на его настроение, он не понимал ее и обижался. Например, она спрашивала:

– Тебе нравится это платье, мне принесли померить?

– Ты знаешь, не очень. Как-то сзади топорщится. И вырез хотелось бы другой.

– Я поняла. У тебя плохое настроение. Я потом еще раз спрошу.

– Гала, причем тут настроение? Я говорю то, что вижу!

– Ладно, ладно. Не кипятись. Я же не слепая. Платье хорошее. Просто ты не в духе.

А потом Егор понял. Оказывается, у женщин это в порядке вещей – так зависеть от своего внутреннего состояния. От каких-то проходящих у них внутри циклов, гормональных перестроек и всего подобного.

Он столкнулся с тем, что иногда был для жены самым золотым и осыпался восторженными поцелуями, ничем этого не заслужив и не ударив для этого палец о палец. И, напротив, в какие-то моменты, несмотря на все его старания, она буквально ненавидела супруга – тоже непонятно за что. Почти беспричинный смех и столь же беспричинные слезы были обычным явлением!

Поведение Егора Галина оценивала с этой же колокольни и как бы даже предоставляла ему законное право быть «не в духах»! А он обижался всякий раз, когда его тщательно подобранные аргументы и взвешенные решения с легкостью отметались без рассмотрения и списывались просто на его якобы дурное душевное состояние.

Одним из следствий этого открытия стало правило: женщину не надо пытаться в чем-то убеждать. Нужно просто создать ей соответствующий настрой или подловить в подходящий момент – и тогда ее можно подбить на что угодно, на любую авантюру! А, если такого настроя нет – никакие на свете аргументы не заставят ее сдвинуться ни на шаг даже в самом разумном деле. И настойчивые обоснования только доведут ее до белого каления!

Егору только теперь стали понятны слова, сказанные когда-то Глебом Родионовичем:

– Любой человек, и женщина в особенности, легко и незаметно для самого себя формирует свои убеждения. Ввиду этой незаметности он не всегда отдает себе отчет, верны ли они. Просто свыкается, сживается ними. И даже если потом оказывается, что эти убеждения очевидно ложные, отречься от них непросто. Это как отказаться от частицы самого себя. Больно.

Егор заметил: когда жена понимала, что неправа, она особенно ожесточенно защищала свою ошибочную позицию. И тогда спасало только одно: нередко в разгар ссоры, наговорив мужу кучу гадостей, Галина вдруг заявляла:

– Ну, ладно, обними меня. Я тебя хочу.

Последовательному и логичному Егору нелегко было принять такой поворот в споре, но молодой организм брал свое. Махнув рукой, муж шел навстречу, и бурный секс восстанавливал в семье мир. Спустя годы Егор прочтет, что центры гнева и полового возбуждения находятся в мозгу совсем рядом и у эмоциональных натур легко активизируют друг друга. Ему сразу вспомнится Галина.

Еще одним открытием молодого супруга стало то, что слова, сказанные жене, значили для нее гораздо меньше, чем интонация, с которой они были произнесены. Ему стыдно было признаться самому себе, но в этом плане жена напомнила ему собаку.

Даже при спокойной беседе Галина понимала то, что он ей говорил, как-то не совсем ясно, приблизительно. Егор всегда ценил в людях способность четко излагать свои мысли и с женой тоже старался говорить точными формулировками, тщательно подбирая слова. Но в восприятии Галины они тут же заменялись на нечто довольно туманное, эмоционально окрашенное и неопределенное, как музыка.

Особенно это было наглядно, когда, обидевшись на что-то, она пересказывала только что состоявшийся диалог. Егора поражало, как легко и, главное, совершенно искренне жена полностью меняла содержание и очередность произнесенных фраз.

Егору всегда нравилась шутливая манера общения. Но с Галиной понять заранее, какая шутка зайдет, а какая обидит, – было решительно невозможно.

А уж если муж, стремясь быть убедительным, начинал говорить с расстановкой и невольно напрягал голос, тут супруга просто встряхивала головой и отказывалась слушать, считая, что он грубит и хамит, несмотря на самое вежливое содержание сказанного. Не дослушав фразу до конца и не утруждая себя осмыслением позиции мужа, она с ходу эмоционально вступала в спор.

Конечно, и мужчины в пылу дискуссии не всегда готовы выслушать друг друга, но в этом случае хотя бы есть шанс, что позже, остыв и подумав, они осознают свою неправоту. С Галиной такого шанса не было. Даже спустя время после размолвки переубедить ее, доказать, что Егор не только не говорил, но и не думал говорить то, с чем она спорила, было невозможно. В ее памяти все уже было записано по-другому, и муж числился виновным без права на апелляцию.

«Может именно потому, что женщина мало вслушивается в слова, ее труднее обмануть и запутать ими? Не в этом ли секрет знаменитой женской интуиции?» – пришла как-то в голову Егора крамольная мысль.

Кстати, именно в силу этой особенности воспринимать речь приблизительно, присущей многим женщинам, среди них редко встречаются хорошие рассказчицы анекдотов. То самое ключевое слово, которое в конце истории должно неожиданно изменить весь ход развития сюжета, в их пересказе либо исчезает вовсе, либо переставляется в середину анекдота, либо заменяется другим словом, по их мнению, равноценным, но на деле не выполняющим нужной функции.

В итоге Егор для себя решил, что спор с женой надо прекращать в самом начале, а лучше вообще избегать его и ни в коем случае не обижаться и не напоминать ей о ссоре. В конце концов, как обратная сторона той же медали, у Галины было чудесное качество: она сказала – и забыла. Ну, во всяком случае, на какое-то продолжительное время. Ну, или хотя бы это выглядело именно так.

«Запомни: ты должен оставаться спокойным при любом поведении жены. Только так ты избежишь попадания в дурацкую позицию оправдывающегося», – строго приказал себе Егор. Но приказать, увы, оказалось гораздо проще, чем выполнить приказ. Галину его спокойствие в такие моменты особенно раздражало, и она шла на все, лишь бы вывести его из равновесия. И после каждой ссоры Егор, вздыхая, вынужден был себе признаться: «Да-а, тьфу ты. Опять не сдержался».

Набирающийся опыта супруг понял также, что неприятную эмоцию у женщины, как и у ребенка, гораздо легче вытеснить приятной, чем пытаться осознанно погасить.

Женский организм биологически настроен выдерживать серьезное нарушение собственных функций ради благополучия потомства. При этом он как бы говорит хозяйке: ничего, что есть какие-то отклонения, главное, в целом все хорошо. Говорит языком специальных веществ – эндорфинов.

Такой механизм позволяет женщине вынести значительные телесные и душевные неудобства и даже муки, если она испытывает эмоциональный подъем. Именно поэтому ради восхищенных взглядов женщина готова носить неудобную одежду и обувь, держать улыбку, затекая в ужасной позе, лгать и делать гадости, голодать и терпеть различные издевательства.

Через несколько лет такой особенностью женщины воспользуется один психотерапевт из Киева. Он пообещает трем своим пациенткам всемирную славу и уговорит их подвергнуться полостным операциям без наркоза! И каждая из пациенток будет мило улыбаться на операционном столе перед направленными на нее телекамерами и утверждать, что совсем не чувствует боли. Мужчин в качестве подопытных психотерапевт брать не станет.

Как-то раз, наблюдая за женой, Егор вдруг поймал себя на мысли, что никогда не любовался Галиной, никогда не глядел на нее с тем удивленным обожанием, с каким смотрел на Еву, восхищаясь каждым взглядом, каждой улыбкой, каждым движением. Тогда, с Евой, он не понимал, что это так важно и так редко бывает, и теперь ничего не мог с собой поделать: он невольно сравнивал этих двух женщин.

Ева, родившаяся в маленьком лесном городке, тонко чувствовала природу, была ее частью и продолжением. Галина, жившая в городе, была существом исключительно социальным. Ее живо интересовали отношения между людьми, а природа оставляла равнодушной.

Ева вслушивалась в стихи Егора, просила его почитать еще, а Галина относилась к этому его увлечению с иронией и стеснялась, что ее муж балуется такой ерундой.

Однажды ночью Ева, рассматривая и целуя руку Егора, сказала, что он похож на ее отца. Немного лицом, немного фигурой, но больше всего формой пальцев, ладоней, тем, как на руках выступают вены. А еще манерой говорить, выражать свои мысли. Ее отец был врачом. Егор ни разу не видел его, но ему было приятно такое сравнение.

Он честно гнал от себя эти воспоминания. В конце концов, с Евой его связывали всего лишь месяцы влюбленности, а с Галиной – годы жизни и сын!

Однако неизбывная тоска все время ныла где-то в глубине души, и вместе с ней пришло страшное сомнение: не сделал ли он роковую ошибку, связав жизнь с человеком, чуждым ему по натуре?

Егор отмахивался, убеждая себя, что поверие о двух половинках – это всего лишь вредный миф, заставляющий людей метаться в бесконечном поиске вместо того, чтобы спокойно строить семейное счастье. «Брюзжишь, как старик, – урезонивал он себя. – Это же всего-навсего житейские мелочи! Такое, наверное, неизбежно с любой женой».

Но как маленькие вибрации на земной поверхности иногда говорят о мощных разрывах в толще коры, на стыке литосферных плит, так и мелкие ежедневные шероховатости в отношениях Егора с Галиной говорили о том, что им не удалось срастись душами.

И так же, как после многих мелких толчков-предвестников в конце концов случается мощное и разрушительное землетрясение, так и накапливающееся напряжение в отношениях рано или поздно неизбежно приводит к трагедии и разрыву. Это вопрос только времени.

Дурные предчувствия приходили ночью, когда Галина спала, а он лежал в темноте без сна, слушая ее дыхание и тиканье настенных часов. И тогда, словно цепляясь за соломинку, он обнимал жену, нежно целовал ее в плечо и шептал себе:

– Ничего, сейчас все пройдет, все хорошо, все хорошо…

 
Что такое жена? В двух словах не опишешь.
Тут особая сила таланта нужна.
Когда юность промчится, снеся твою крышу,
То на память тебе остается жена.
 
 
Остается тому лишь, кто смог исхитриться,
Оттеснить конкурентов: «Пардон, се ля ви!»
И сумел изловить эту чудо-жар-птицу,
А потом удержать ее в клетке любви.
 
 
Когда в жизни ты видел всего лишь начало,
Когда разум незрел, да и тот отключен,
Когда глупости – много, а опыта – мало,
Вот тогда, как назло, выбираем мы жен.
 
 
Выбираем девчонок. Кто – бойких, кто – робких.
Разглядеть в них пытаясь хозяйку и мать.
Мы, естественно, смотрим не только на попки.
Но блажен, кто случайно! сумел угадать.
 
 
И зачем это все? Чтоб под пристальным взглядом
Быть примерным и только направо ходить?
Но представь на мгновенье, что нет ее рядом,
И получится, вроде, и незачем жить.
 
 
Что такое жена? Это горечь и сладость.
Это бой без конца. Это мир и покой.
Это темные дебри. И светлая радость.
Это средство от боли. И вечная боль.
 
 
Это друг, с кем пройдешь до конца, до погоста,
Сквозь любые невзгоды, сквозь все времена.
Что такое жена? Не опишешь так просто.
Тут особая сила таланта нужна.
 

ГЛАВА 3. ЗАЩИТА

– Антон Антонович! Мне кажется, у меня уже набралось достаточно материала на диссертацию. Я хочу попробовать защититься. Только обязательно в МГУ.

– Я не возражаю, Егор. Но ты должен понимать, что кандидатская диссертация – это работа не научная, а квалификационная. Потому и название такое – кандидат – что эта степень показывает только твою способность развивать науку. У ВАКа – Всесоюзной аттестационной комиссии – есть ряд формальных требований, и работа должна просто им соответствовать. А ее реальная научная ценность – по большому счету никого не интересует.

– Я понимаю, Антон Антонович, – Егор вспомнил диссертацию о снашиваемости трусов. Та соответствовала всем формальным критериям.

– Что касается МГУ, – продолжил шеф, – не вижу препятствий. Я все-таки там учился, и мой однокашник – заместитель заведующего кафедрой. Он сведет тебя с завкафом. А там, как говорится – тебе и карты в руки. Географические, конечно.

Заведующим кафедрой океанологи Геофака МГУ в то время был профессор Алексей Дмитриевич Добровольский – человек-легенда, возглавлявший кафедру с момента ее основания уже более тридцати лет.

Еще в 1930 году Алексей Дмитриевич участвовал в плаваниях «Персея» – первого советского научного судна. Кораблик этот имел свою, очень примечательную историю. Заложен он был в 1916 году на онежских верфях как зверобойная шхуна сибирским промышленником по фамилии Могучий. Но грянула революция, гражданская война. После таинственной утраты царского золотого запаса молодая советская республика остро нуждалась в валюте. А все, что можно было продать за валюту – лес, пушнина, золото – было здесь, на севере. Встала задача: обеспечить устойчивую навигацию в арктических морях. Для этого надо было знать их гидрологию, ледовый режим.

В марте 1921 года, как раз именно в тот день, когда проходил Десятый съезд партии большевиков, провозгласивший НЭП, в Кремле Лениным был подписан декрет об образовании нового необычного научного института. Текст декрета гласил:

«В целях всестороннего и планомерного исследования северных морей, их островов, побережий, имеющих в настоящее время государственно-важное значение, учредить при Народном Комиссариате Просвещения Плавучий Морской научный Институт».

Сокращенное имя – Плавморнин. Любили тогда такие названия.

Время было суровое, голодное, и в декрете особо оговаривалось требование к соответствующим структурам обеспечить снабжение создаваемого института топливом и продовольствием наравне с учреждениями первостепенной государственной важности.

Районом деятельности Плавморнина был определен Северный Ледовитый океан с его морями и устьями рек, островами и прилегающими побережьями.

С этого времени лет, наверное, на пятнадцать слово «полярник» приобрело в стране примерно тот же оттенок восторга и благоговения, который позже, в шестидесятые годы, будет иметь слово «космонавт».

В числе прочего созданному институту была передана и недостроенная зверобойная шхуна купца Могучего. Ее притащили в Архангельск. Тут, на дне Северной Двины, с того же 1916 года лежал паровой буксир, затонувший, когда на стоявшем рядом военном корабле взорвались снаряды. С буксира, который по странному совпадению тоже имел имя «Могучий», сняли паровую машину, из листов его обшивки склепали водяные цистерны.

Рубку, лабораторию, каюты для команды и угольные трюмы сколотили из выделенных правительством досок. Иллюминаторы и навигационное оборудование собрали на «кладбище кораблей». По рисунку из немецкой книжки в кустарной мастерской изготовили десять батометров.

И вот такой «лайнер» совершал смелые походы в Арктику. У него было одно важное преимущество. Корпус шхуны был сделан по особой конструкции, изобретенной архангельскими поморами еще несколько веков назад. Он имел в сечении яйцеобразную форму и при сжатии льдов не сдавливался, а выжимался на поверхность ледового покрова. Кстати, и современные атомные ледоколы в своих обводах тоже несут черты тех поморских шхун.

«Персеем» судно назвали в честь героя древнегреческой мифологии, победившего Медузу Горгону. Как и название «Плавморнин», такая отсылка к античным мифам – яркая примета романтического духа первых лет советской власти.

ФлагРСФСР на корме шхуны был поднят 7 ноября 1922 года. Случилось это буквально за полтора месяца до того, как в Москве, в Большом театре было провозглашено образование Советского Союза, и взошедший на трибуну Сергей Миронович Киров предложил воздвигнуть Дворец Советов.

Через год полотнище РСФСР заменили собственным флагом судна – синим вымпелом с изображением семи звезд созвездия Персея. До сих пор этот вымпел служит эмблемой всех наших научных институтов рыбной промышленности.

«Персей» совершил почти сто экспедиций и погиб 10 июля 1941 года, разбомбленный в Кольском заливе немецкой авиацией.

Вот каким был корабль, на котором начинал свою карьеру будущий заведующий кафедрой океанологии МГУ.

А через два года уже на другом корабле он впервые в мировой истории обошел с севера Землю Франца-Иосифа.

Дважды лауреат Государственной премии СССР, почетный полярник, орденоносец, автор «Географии Мирового океана» в семи томах, крупный мужчина восьмидесяти с лишним лет, профессор Добровольский теперь, улыбаясь, смотрел на Егора.

– Ну, молодой человек, так и для чего же Вы хотели меня видеть?

– Я хочу защитить у Вас на кафедре кандидатскую диссертацию! – не моргнув глазом, заявил Егор.

Алексей Дмитриевич рассмеялся:

– А, знаете, молодой человек, для этого одного желания мало!

– У меня есть некоторые материалы – я несколько лет участвовал в исследованиях в Баренцевом море. Вот, например… – Егор достал из портфеля и положил на стол перед профессором собственноручно нарисованный атлас, над которым провел не одну бессонную ночь в последние месяцы.

Алексей Дмитриевич с недоверчивой улыбкой посмотрел на обложку и стал переворачивать листы, вглядываясь в карты.

– Присядьте, – он кивнул Егору на черный кожаный диван, стоявший у стенки перпендикулярно профессорскому столу.

Дело происходило в небольшом кабинете заведующего кафедрой на семнадцатом этаже знаменитого здания МГУ на Ленинских горах. В узком высоком окне за спиной профессора виднелось правое крыло высотки. Там было студенческое общежитие.

«Вот, – подумал Егор, – еще одно творение шефского деда».

Здание МГУ было задумано вместе с семью другими похожими высотками, чтобы архитектурно поддержать и подчеркнуть главный шедевр, Дворец Советов, создать этому алмазу достойную оправу.

Из восьми сестер-высоток, число которых символизировало восьмисотлетие Москвы, завершены были только семь. Восьмую, самую близкую к Кремлю, в которой планировали разместить Минтяжмаш, так и не достроили. Позже на ее фундаменте была возведена гостиница «Россия», ставшая на тот момент самым большим отелем мира.

Гостиницу с пафосным названием ждала трагичная судьба: в 1977 году ее почти полностью сжег пожар, а с приходом нового столетия она будет снесена ввиду отсутствия средств на реконструкцию. Возникнет идея возвести на этом месте огромный комплекс правительственных зданий, но в итоге тут разобьют парк.

«Дом студента», как первоначально именовалось новое здание МГУ, по замыслу шефского деда, должен был стоять над самым обрывом Ленинских гор и возвышаться над Москвой, как Акрополь над Афинами. Безусловно, такое решение было очень выигрышным по зрелищности, но вызвало большие опасения со стороны конструкторов. Здание могло поплыть по склону: у нас все-таки не греческие скалы, а глины да болота. Однако, архитектор уперся намертво. Дошло до того, что он был отстранен от проекта, и его детище на новом месте завершали другие.

Был несколько изменен и облик здания. Первоначальный проект не имел шпиля, на крыше собирались поставить памятник Ломоносову. По слухам, когда чертежи показывали Сталину, ему намекнули, что скульптура может получить портретное сходство с вождем. Хотя поверить в это сложно – трудно найти две более несхожие физиономии. Когда Егору рассказывали об этом, он как-то живо вообразил усатого Ломоносова в мягких кавказских сапожках и с трубкой.

Однако Иосиф Виссарионович, вроде бы, отмел такое предложение и лично распорядился соорудить вместо статуи шпиль. Сейчас уже не установить, как оно было на самом деле, но Егор своими глазами видел в мастерской архитектора проект здания МГУ, на вершине которого стояли все те же мухинские «Рабочий и колхозница». Может, и не самый подходящий символ для науки и студенчества, зато какая экономия – готовое изделие! Да и неприкаянная скульптура вознеслась бы на достойный пьедестал!

По примеру дома на набережной Дом студента был задуман как комплекс с замкнутой коммунально-бытовой инфраструктурой: аудитории и кабинеты соседствовали с общежитиями, квартирами для профессуры, кинотеатром, почтовым отделением, предприятиями бытового обслуживания и поликлиникой. Теоретически, войдя в здание при поступлении, студент мог в нем жить и учиться до окончания, ни разу его не покинув.

Стройку, конечно, объявили комсомольской, но верно это было только в том случае, если известную аббревиатуру «з/к» расшифровывать как «забайкальский комсомолец». На объект были собраны почти пятнадцать тысяч заключенных, имевших строительные специальности. Курировал стройку самый эффективный менеджер той эпохи – Лаврентий Берия.

Когда здание выросло, лагерь на семьсот заключенных разбили прямо на двадцатых этажах. Экономия была двойная. Во-первых, не тратилось время на доставку зеков к месту работы. А, во-вторых, не было нужды в сторожевых вышках и колючей проволоке. Хочешь – прыгай! Самый высотный лагерь в истории человечества!

Хотя, рассказывали, нашелся все-таки один умелец, который построил из фанеры что-то типа дельтаплана и улетел на другой берег Москвы-реки. Кто говорил, что ему удалось скрыться, другие утверждали, что его подстрелили прямо в воздухе.

Вообще, баек вокруг строительства ходила уйма. Рассказывали, вроде, на кунцевской даче Сталина на пешеходной дорожке нашли винтовочную пулю. Экспертиза показала, что она прилетела со стороны стройки. Оказалось, при смене караула в высотном лагере один из конвоиров нечаянно стрельнул в направлении дачи.

Одной из известных историй, передававшихся из уст в уста, была такая. Когда вырыли котлован, а было это в крайне дождливое лето 1949 года, то поднявшиеся грунтовые воды все время заполняли гигантскую яму водой. Не помогали никакие откачивающие насосы.

И тогда, чтобы прекратить поступление воды и укрепить плывущие грунты, стены котлована заморозили, облив жидким азотом. Потом смонтировали мощные холодильные установки, все накрыли и засекретили. И, вроде бы, до сих пор здание МГУ стоит фактически на вечной мерзлоте. И в его подземной части, на минус третьем этаже, день и ночь работают мощные криогенные машины, которые усиленно охраняются из опасения возможных диверсий. И, если эти машины выключить – здание расползется и рухнет, как глиняный колосс!

Но и без таких фантастических подробностей объект поражает воображение. Его тридцать шесть этажей с высокими «сталинскими» потолками вознеслись к небу на двести тридцать шесть метров. До 1990 года, пока во Франкфурте не построили 55-этажный «Мессетурм», напоминающий заточенный карандаш, здание МГУ оставалось самым высоким в Европе.

Его стальной каркас весит сорок тысяч тонн, на стройку ушло 175 миллионов кирпичей. Вес звезды, установленной на 50-метровом шпиле, составляет двенадцать тонн. На фасаде установлены часы диаметром в девять метров, сделанные из нержавеющей стали.

Внутри здания – сто одиннадцать лифтов. Часть из них – скоростные. В архитектуру главного корпуса заложено множество колонн. Это сделано не только из эстетических соображений. Такое большое здание подвержено очень серьезным деформациям при колебаниях температур. Причем деформациям неравномерным. Основание, заглубленное в землю, находится в относительно стабильных условиях, а вот в каркасе резкие перепады погоды могут разорвать даже самые жесткие крепления.

Чтобы не допустить этого, крупные здания обязательно «разрезают» так называемыми температурными швами. Но тогда неизбежно снижаются прочность и долговечность конструкции. Особенно это опасно для нижних этажей – ведь на них лежит основная весовая нагрузка.