Текст книги "Оттолкнуться от дна"

– Где живешь? – продолжал расспрашивать Юрка.

– На Чехова.

– О, в центре? Чем занимаешься?

– Присматриваюсь пока. Я недавно вернулся.

– Откуда?

– С севера.

– Вот как? А я кухнями торгую. Итальянскими. Сейчас как раз еду от клиента. Весь под впечатлением. Веришь, в нашем городе есть такие богатые люди, что мы с тобой по сравнению с ними – вот как этот мужик, что стекла протирал – по сравнению с нами. Ты женат?

– Да. То есть нет… Вдовец, – Егор как-то до сих пор не мог привыкнуть к этому слову и к этому своему положению.

– Извини, – сказал Юрка.

– Но у меня сын. Здесь. Школу уже заканчивает.

– Слушай, ты же не торопишься? – спросил Юрка. – Давай, заедем в одно местечко, выпьем за встречу. Расскажешь мне о своей жизни, а я тебе – о своей. Давай?

– Хорошо. Но ты же за рулем?

– Фигня!

Егор сидел за столиком, слушая и разглядывая Юрку. Как тот изменился! Толстый и совсем седой! Неужели и он, Егор, так же постарел? Себя как-то не видно!

Юрка говорил, а у Егора перед глазами все стоял тот день, когда он растерянно смотрел вслед другу, убегавшему вниз по лестнице. «Устроюсь – напишу. Бог даст – свидимся. А пока для тебя самого будет лучше не знать, где я. Будь здоров!»

– Что ж ты не написал мне, Юрка?

– Я же не знал, какая там у тебя ситуация, и кому попадет мое письмо. А потом встретил тут свою школьную любовь, и так все закрутилось, что через полгода женился. Отец поддержал, мол, лучше женись, а то набегался уже, остепеняться пора.

Я, когда вернулся, сел и честно папане все рассказал. Ну, матери потом вместе с три короба наплели. Отец сам поехал к декану и как-то договорился о восстановлении. Один год я, правда, потерял, но все-таки доучился.

А еще военкомат здесь за мной гонялся. Когда мы с тобой тогда уезжали, я же с воинского учета тут так и не снялся, остался в здешнем военкомате, и они меня больше года разыскивали. Злющие были, как собаки. Я к ним с документами сунулся, что, мол, снова учусь, а они и слушать не стали. Военком при мне приказал: «На медкомиссию этого супчика, и чтобы вечером был уже в части!»

Прикинь, захожу я к окулисту, он мне в таблицу указкой тычет, я говорю: «Ничего не вижу». Он пишет: «Годен». Ухогорлонос мне цифры шепчет, говорю: «Не слышу». Пишет: «Годен». Чувствую – трындец поступает! Потом сестричка в халатике мне говорит: «Вот в этой комнате разденьтесь и дальше на осмотр к хирургу». Я зашел – там такая комнатка полутемная, окошко – маленькое-маленькое, под самым потолком. Это в подвале девятиэтажки – да ты помнишь же наш военкомат!

Егор, конечно, помнил.

– До сих пор удивляюсь, как я в то окошко пролез! – продолжал Юрка. – Добежал до трамвая, так, веришь, пригнувшись, ехал, думал, мало ли на уазике своем погонятся! И опять к отцу. Он поехал к начальнику сборов по всей области, тот дал приказ разобраться. Выяснили, что я действительно учусь и успокоились.

По окончании работал в НИИ. Каждое лето ездил в колхоз командиром сельхозотряда. Славные были времена! Когда грянула перестройка, организовал кооператив. Занимался всякой всячиной, пока друзья из Москвы не предложили торговать кухнями. Теперь у меня свой салон, покажу. В общем-то, на жизнь не жалуюсь…

Егор слушал рассказ друга о прожитой жизни, а сам все смотрел на него, вспоминая, узнавая, его черты, подмечая перемены, вслушивался в знакомый тембр голоса, и испытывал вновь то щемящее чувство потери и одиночества, которое охватило его тогда, сразу после их расставания:

– Эх, Юрка, Юрка! И потянуло ж тебя на махинации!

Сколько же случилось всего разного с того памятного дня!

Он вдруг поймал себя на мысли, что испытывает какое-то разочарование. Все, вроде, удачно у Юрки сложилось, но, помня его общительный характер и живой ум, Егор ожидал у друга какой-то более интересной и выдающейся судьбы.

«Наверное, наличие крепкого тыла, любящих родителей, готовых в любой момент защитить, прийти на помощь, иногда расслабляет, вводит в соблазн отдаться радостям жизни, не особо тревожась о завтрашнем дне, – подумал Егор и тут же себя одернул. – Ты просто завидуешь».

– Женился четыре раза, – похвалился Юрка. – Главное – каждые пять лет. Начиная с двадцати. И каждый раз жене было ровно двадцать пять. Вот такая арифметика.

– То есть первая была старше тебя на пять лет, вторая ровесница, а четвертая – младше на десять?

– Ну, да. Понимаешь, первые три были неплохие девчонки, и у меня с ними остались хорошие отношения. И, кстати, дети. Но это все было не то.

– Зачем же ты женился, если не то?

– Ну, ты тоже сказал! Егор, ты – взрослый мужик. Никто не женится на собственной жене. Женятся на невесте, а невеста и жена – это две разные женщины. Если до свадьбы ты мечтал о красивой, умной и заботливой супруге, то это не значит, что ты не продолжишь мечтать о ней после женитьбы. Я вот только с четвертого раза попал в десятку. Познакомлю, увидишь. Девочка, что называется, с пониманием. Она осознает, что у меня есть прошлое, и любит меня именно таким.

– А ты ее?

– Я считаю, что любовь – дело женское. Нам же их носки не стирать. Меня, во всяком случае, она устраивает на все сто.

– А тебе не жалко, что ты троих бросил?

– Как говорил один хохол: «Усих жалко, сынку, а сэбэ всэ ж таки жальче!» Я смотрю, Егор, ты – как был, так и остался каким-то унылым моралистом.

– Не знаю, – отозвался друг, – я всегда считал, что на свете есть только одна женщина, которая предназначена тебе судьбой.

– Правильно. И, если ты сумел от нее сдернуть – ты спасен!

– Я серьезно.

– Как можно о женщинах говорить серьезно, тем более в нашем возрасте? У меня один знакомый адвокат говорит: «Вот – сколько наблюдаю судебные процессы, мужчины – те, бывает, осознают преступление, раскаиваются. Женщины – никогда. Им даже невдомек, по какому такому праву их судят! Считают все это кознями, направленными против них персонально, а не в связи с тем, что они совершили. Женщина, как и кошка, не знает угрызений совести, она знает только страх». И ты хочешь, чтобы об этих чудных созданиях я говорил серьезно? Пойми, Егор, пытаться решать с женщиной серьезные вопросы – все равно, что пробовать рассчитать орбиту Луны с помощью умной стиральной машины. Нет, там, конечно имеется встроенный компьютер, но он – не универсальный, он для решения специальных задач.

– А я вот, так получилось, всем, что имею в жизни, обязан женщинам… – задумчиво сказал Егор скорее самому себе.

На следующий день Юрка пригласил друга с сыном к себе в гости. Жил он в большом, но недостроенном доме. Хозяин с гордостью показал гостям бассейн, который не работал, террасу, на которой стопочками пылилась не до конца уложенная плитка, и зимний сад, где протекала стеклянная крыша.

– Я смотрю, Вы с сыном дружите, – сказал Юрка, когда они вдвоем с Егором пошли посмотреть участок за домом, а Илья остался помогать хозяйке накрывать на стол.

– Как же можно не дружить с сыном?

– У меня с моими по-всякому бывает. Воспитатель я, честно признаюсь, не ахти. По жопе, наверное, мало давал. Закрутить надо было гайки с самого начала! А теперь уже вывернулись…

– Не могу согласиться. Угнетение воспитывает рабов, а не друзей.

– Так ведь, не познав подчинения, не оценишь свободу!

– Угнетенный мечтает не о свободе. Он мечтает стать угнетателем.

– Ты знаешь, я на своих уже махнул рукой: пускай, кем хотят, тем и становятся.

– Да ты что? Я считаю: дети – главное в жизни.

– Думаешь, стакан воды подадут? Ох, Егор, не обольщайся! Дети – как голуби на улице. Сколько их не корми, на благодарность рассчитывать не стоит! Максимум, чего ты добьешься своей добротой – того, что они перестанут тебя бояться и в итоге нагадят на голову.

– Дело же не в благодарности. Эта благодарность им самим, может, даже больше нужна, чем нам. Мы-то уйдем. А им жить без нас.

– Ладно, философ, пошли к столу! Руки помыть – прямо, – Юрка указал Егору на гостевой туалет. – Шпингалета, правда, нет. Все никак не поставлю. Живем под девизом: «Нам нечего скрывать!»

Прямо над унитазом висела табличка с еще одним девизом:

«Не обольщайся! Ничего хорошего из тебя не выйдет!»

На двери туалета изнутри тоже была надпись:

«Не будь эгоистом. Помни, что продолжительность минуты сильно зависит от того, по какую сторону этой двери находишься!»

Вечер прошел весело. Жена у Юрки была симпатичной блондинкой и смотрела на мужа влюбленными глазами. Она все время повторяла фразы типа: «Мы с Юрой считаем так!», «Мы друг без друга и дня не можем!» «Юра – он же такой, как и я!».

– Ты за двух-то не расписывайся, – чуть не сказал ей Егор. Любящие женщины всегда говорят «мы» гораздо чаще, чем их мужья.

Но вслух он произнес:

– Всегда приятно видеть такую дружную семью!

– А что за профессия у тебя такая? – спросил Юрка. – Арбитражный управляющий – это кто?

– Тот, кто управляет процедурой банкротства.

– Слушай, ну, а какая там может быть процедура? Я считаю: не платишь долг – иди в тюрьму. А имущество – с молотка! И все. И будет порядок. А то же у нас – обратись на должника в суд! Пойдут процедуры, адвокаты, откладывания, переносы. Будешь тратить время, силы, деньги. И в лучшем случае присудят ему выплачивать три процента из зарплаты, и будет он смеяться над тобой всю оставшуюся жизнь! Потому все и взыскивают долги через бандюков. Там, хоть и приходится отдать половину, зато делается все быстро.

– Быстро. Если должник не перекупит твоих бандюков и не натравит их на тебя же. Или обратится к ментам, и те повяжут тебя вместе с твоими бойцами. Причем бойцы выкрутятся – они с ментами общий язык найдут, а ты сядешь, как заказчик преступления.

– Ну, риск есть. Это правда.

– Понимаешь, Юрка, оно же не вчера все началось. Есть огромный исторический опыт. Слово «банкротство» происходит от латинских слов bancus, что значит – «скамья» и ruptus – «сломанный». «Банком» когда-то называли скамейку, которая ставилась в людном месте, и ростовщик или меняла проводили на ней свои сделки. Отсюда и современное название банков. Если владелец скамьи разорялся, ее ломали. Это и было банкротство.

– Ну, да. Я когда-то читал про это.

– Вещи известные. Я их тебе рассказываю, потому что в античном мире сначала рассуждали примерно так же, как ты.

Еще в древней Греции, если ее гражданин не мог расплатиться по долгам, вся его семья, включая жену, детей и прислугу, попадала в долговое рабство до полного погашения долга физическим трудом.

На древнем востоке человек, трижды не сумевший расплатиться со своими кредиторами, приговаривался к смертной казни. Это правило сохранялось и в империи Чингизхана.

Римляне тоже поначалу пошли по этому пути. В знаменитых Законах Двенадцати Таблиц, принятых за четыреста пятьдесят лет до нашей эры, имелось указание на право кредитора разрубить своего несостоятельного должника на части. Расправа, по латыни «manus inictio», и подчинение, «secum dictio», были провозглашены двумя главными методами воздействия на должника. Чем это отличается от того, что предлагаешь ты?

– Ну, правильно! Молодцы были римляне. Настоящие мужики. Поэтому и весь мир завоевали!

– Но именно римляне со временем поняли, что такой подход – это тупик.

– Почему?

– Да потому что, ну, разрубишь ты своего должника. Полегчает тебе. Но денег-то не прибавится! В результате ты тоже можешь не расплатиться по своим долгам. И разрубят теперь уже тебя. И дальше по цепочке неплатежей! Так всю империю сгоряча перерубать можно!

– И какой выход?

– История развития законодательства о банкротстве – это история переноса внимания с тела должника на его имущество и перехода от желания отомстить к обеспечению возможности возвратить долг, хотя бы частично.

Прежде всего, надо разобраться в ситуации должника. Он отдать долг – не хочет или не может? Это же разные вещи, правильно?

– Ну, хорошо. Разные.

– Если должник не хочет, надо просто его заставить, применив силу закона. Еще и пеню со штрафом впаять, чтоб думал в следующий раз.

– А если не может?

– А вот, если не может, тут вопрос сложнее. Надо разбираться: почему не может? Возможны три варианта: по объективным обстоятельствам, по недомыслию или по злому умыслу.

В первом случае – это форс-мажор. Например, он порядочный человек, а у него Везувий все лавой залил и пеплом засыпал. Что ж его теперь – разрубать? Нет. Он и так пострадал. Такого должника следует освободить от обязательств. Везувию ведь все равно, кого заливать. Считай, что он залил твое имущество, которое временно было в других руках.

Юрка задумался, обдумывая такую постановку вопроса, а Егор тем временем продолжил:

– Если же должник разорился из-за собственных ошибок, но нечаянно, не нарочно, то и здесь он имеет право на снисхождение. То есть от долга он, конечно, в этом случае не освобождается, но наказывать его не за что. Он старался. И только в третьем случае, когда заемщик сознательно загнал себя в банкротство, ища в этом выгоду, вот тогда надо не просто отобрать у него все, что осталось, но и наказать так, чтобы другим неповадно было.

– Ну, может быть, где-то ты и прав… – добродушно согласился Юрка. – Давай выпьем. Предлагаю тост: за справедливость!

– С удовольствием!

Закусывая, Юрка спросил:

– И ты, значит, разбираешься: кто по умыслу, а кто нет?

– Ну, нет, конечно. Разбираться, выносить решения – это дело суда.

– А твоя задача в чем?

– Подожди. Я ж тебе еще не все рассказал. Вернемся на минуточку в Древний Рим. Вот представь: узнал ты, что твой должник – банкрот. «Эх, – думаешь, – поеду-ка я, разрублю его на части, душу отведу!» Приезжаешь, а он, оказывается, не только у тебя в должниках ходил. И другие кредиторы его уже в гуляш посекли. И что теперь тебе его – на фарш перемалывать?

– Нет, это уже не тот кайф.

– Вот именно. Поэтому в период расцвета империи в классическом римском праве появилась четко определенная процедура изъятия имущества должника, учитывающая интересы всех кредиторов. Определился и порядок реализации имущества с аукциона – по латыни «bonorum venditio».

– Где ты этой латыни понабрался?

– Ты же знаешь, Юрка, я – если что-то учу, то стараюсь это делать дотошно.

– Так дотошно, что аж тошно!

– Нет, ну, если не интересно, давай поменяем тему разговора. Я не возражаю.

– Ладно, ладно. Не обижайся. Интересно.

– Тогда слушай. Именно в эпоху первых императоров в Риме появилась такая должность – «magister bonorum», то есть распорядитель того имущества должника, которое подлежало продаже. Сегодня такое имущество называется конкурсной массой.

Этот распорядитель назначался претором – главным чиновником Рима по всем судебным процессам. Распорядитель продавал имущество должника и делил полученные средства между кредиторами. И, если требовалось, он же занимался розыском имущества банкрота, чтобы включить в конкурсную массу. И еще изучал все сделки неплательщика, которые тот совершал перед банкротством. Если они оказывались кредиторам во вред, такие сделки отменялись.

– Вот примерно всем этим я и собираюсь заниматься. Арбитражный управляющий – это как раз и есть тот самый древнеримский распорядитель, – подытожил Егор.

Провожая гостей, Юрка наклонился к уху друга:

– Слушай, давай в баньку сходим, пивка попьем, оттянемся!

– Погоди немного. Мне сначала с работой определиться надо.

– Работа – не волк! – улыбнулся хмельной Юрка.

Полное название органа, куда Егор направился утром следующего дня, звучало пафосно и оптимистично: «Территориальное агентство по делам о несостоятельности (банкротству) и финансовому оздоровлению предприятий».

Правда, если с банкротством дело в агентстве продвигалось довольно лихо, то с оздоровлением получалось как-то совсем уж туго. К моменту появления Егора предприятий-банкротов набралось, хоть завались, а лицензированных управляющих катастрофически не хватало, поэтому встречен он был неожиданно тепло.

– Так ваша основная профессия – риэлтор? – спросила его председатель агентства, женщина примерно его возраста. – Это интересно. Я думаю, мы сможем предложить Вам предприятие, где Вы как раз реализуете Ваш опыт. Это крупный завод. Он даже состоял в реестре предприятий-монополистов. Но уже два года, как не работает. Были предприняты все попытки восстановить его деятельность, но сегодня речи об этом уже не идет. Задача – распродать все имущество завода и рассчитаться с его долгами. А имущество там – в основном недвижимость. Корпуса, территория, подъездные пути. То есть как раз по Вашему профилю. Согласны?

– Сколько времени у меня есть на решение? – уклонился от прямого ответа Егор.

– Пару дней, я думаю, мы можем Вам дать.

– Хорошо, я буду у Вас послезавтра. Во сколько удобнее подойти?

– Да вот так же в десять.

– Отлично. В десять я буду здесь.

Казалось бы, Егор должен был воспарить на седьмое небо. Только пришел – и сразу предложили работу, да еще такой крупный объект. Но это как раз-таки и настораживало. Поэтому и взял он двухдневный тайм-аут.

«С чего это вдруг, – задумался Егор, вечером, сидя на диване с кружкой чая и глядя, как сын работает за компьютером. – С чего это вдруг мне вот так буквально падает в руки завод-монополист? Что, некому взяться? Это по колхозам да свинофермам не каждый захочет грязь месить, а в областном центре на крупный объект желающие поуправлять всегда найдутся. Значит, что-то тут не так.

Город наш известен своими криминальными традициями, такой кусок собственности мимо внимания бандюков пройти не мог. Значит, они уже там, и нужно узнать, чего хотят. Иначе вот так, ничтоже сумняшеся, вскочишь в разборку посреди свары и схлопочешь пулю, не успев понять, за что».

За окнами стемнело, Егор поднялся, тихонько подошел к сыну и включил ему мягкий настольный свет, чтобы экран не слишком контрастировал с темным фоном.

– Спасибо, папа, – сказал Илья, не отрывая глаз от монитора.

Свет от лампы упал на друзу горного хрусталя, и она разбросала в полумраке комнаты радужные зайчики.

«Два года идет внешнее управление, – продолжал размышлять Егор. – Почему завод не запустился? Кто там управляющий сегодня? Каковы долги? Что за имущество? Кому предприятие задолжало, кто там в кредиторах?

Никаких решений принимать нельзя, пока не будет ответов на эти вопросы».

Утром он отправился на разведку. В будочке на проходной завода сидел старичок-вахтер, сухонький, с прокуренными усами. Егор спросил управляющего, и старичок указал дорогу к одному из корпусов, видневшихся в глубине обширной территории. По пути туда Егор не встретил ни одного человека. Поднявшись по пыльной, давно не мытой лестнице, он попал в темный коридор, стены которого были окрашены старой масляной краской темно-зеленого цвета. Во многих местах краска скукожилась и облупилась, обнажив светлые пятна рыхлой штукатурки. Егор дошел до приемной и заглянул туда. Ни души. Но вахтер сказал, что управляющий где-то на территории. Надо будет пройтись по цехам.

На всякий случай, не ожидая никого увидеть, Егор толкнул дверь с надписью «Директор» и вдруг встретился взглядом с маленьким тщедушным человечком, который тихо сидел в кресле за большим старым столом. Судя по выражению лица, человечек мирно дремал и только при появлении Егора разлепил покрасневшие глаза.

Вид у него был такой жалкий и несуразный, что в голове Егора невольно промелькнула пословица: «Да! Уж если кто и умеет обидеть, так это природа».

– Здравствуйте! – сказал Егор. – Вы – арбитражный управляющий?

– Да, так точно, – кивнул маленький человечек и шмыгнул красноватым носиком, похожим на туфельку.

– Извините, можно войти?

– Пожалуйста.

Егор присел на один из стульев у большого стола. Сиденье у старого стула было продавлено.

– Дело в том, мне предложено Ваше место. Что Вы об этом скажете?

– Что я могу сказать? Могу пожелать Вам успеха.

– То есть Вы не возражаете?

– Ни в коем случае. Скажу больше: приветствую!

– И готовы написать заявление об уходе по собственному желанию?

– Нет, не готов.

«Интересное кино, – подумал Егор. – Что-то тут нечисто».

– Почему? – спросил он маленького человека.

– Меня назначил сюда суд, пусть суд и снимает, – ответил тот и опять шмыгнул носом.

– Так ведь формулировка будет нехорошая, – Егор пытался добраться до истины. – Что-нибудь типа: «как не справившегося с обязанностями».

– Ничего. Пускай.

– А если напишите заявление…

Маленький человечек перебил, досадливо дернув головой.

– Не напишу.

– Почему?

– Потому что это – поступок. А мне тут совершать поступки запрещено.

– Кем?

– Какой ты любопытный! Ладно. Так и быть. Тебе – скажу. Видишь? – хозяин кабинета ощерился и постучал ногтем по ровному ряду зубов.

Егор посмотрел на него непонимающе.

– У меня вставные челюсти, – пояснил маленький человечек и забавно почесал красноватую туфельку своего носа.

– Ну и что?

– А с детства были хорошие зубы. Никогда к врачам не ходил!

– И что же произошло?

– А произошло то, что мне их высадили. Все тридцать два. Разом. Здесь. В этом кабинете. На второй день после назначения.

– За что?

– Ни за что. Я даже ни одной бумажки тогда еще не успел подписать. Они сделали это просто так, чтобы обозначиться. И сказали, что я тут могу сидеть и получать зарплату. Но при этом одно условие: не совершать никаких поступков.

Егору вдруг вспомнился анекдот: жених и невеста поднимаются в гостиничный номер для первой брачной ночи. Жених выпивши и никак не может попасть ключом в замочную скважину.

Теперь Егор мысленно сказал себе то же самое, что и невеста в этом анекдоте: «Блин! Хорошенькое начало!»

Маленький человечек посмотрел на своего гостя, потом склонился набок, выдвинул один из ящиков стола и вытащил оттуда бутылку водки, два граненых стакана и яблоко. Плеснув напитка в стаканы, он перочинным ножом разрезал яблоко на четыре дольки и аккуратно разложил на листе бумаги.

– Тебя как зовут?

– Егор.

– А меня – Слава. Давай, Егор, за знакомство и за твою будущую карьеру тут в качестве управляющего!

Через час Егор уже знал краткую историю завода. Несколько лет назад это было процветающее предприятие со штатом в четыре тысячи человек. В конце восьмидесятых годов его директор, как и многие другие, потихоньку втянулся в увлекательное занятие – перечисление средств со счетов родного предприятия в различные кооперативы с последующим перекладыванием этих денег в собственный карман. Но руководителям тех лет еще была присуща если не совесть, то хотя бы некоторая пугливость и ограниченность в запросах: чтобы сделаться бесстрашным и ненасытным хапугой, тоже требуется определенное время. Поэтому к приватизации завод подошел, хотя и без оборотных средств, но с сохраненным станочным парком и большими запасами сырья.

Областной комитет по управлению имуществом, видя у предприятия тяжелую ситуацию с деньгами, выставил большой пакет его акций на инвестиционный конкурс. Это когда в торгах за акции участвуют не все желающие, а только потенциальные инвесторы. И получает пакет не тот, кто больше за него заплатит государству, а тот, кто пообещает вложить больше денег в развитие предприятия.

Вот тут и появились немногословные, но вежливые упитанные ребята с короткими стрижками, которые заявили, что денег у них – куры не клюют, а помочь возродиться такому чудесному заводу – долг каждого, кто болеет душой за родимый край. Все знали, что ребята эти – из кладбищенской преступной группировки, что от их денег тянет могильным холодом, но что делать – такие времена! Комитет утвердил инвестиционную программу ребят и с легкой душой передал им крупный пакет акций завода. Пусть инвестируют!

Загвоздка была в том, что в соответствии с действовавшим тогда законодательством акции переходили в собственность победителя инвестиционного конкурса с момента оплаты небольшой суммы – их номинальной стоимости. И выполнение или невыполнение обязательств по инвестициям никак не влияло в дальнейшем на судьбу этих акций. Забрать их назад у нерадивого инвестора было практически невозможно.

Поэтому в состав акционеров стриженые ребята вошли, а обещанные ими деньги на завод так и не поступили. Началась борьба за власть между новыми акционерами и директором. Силы оказались неравны, директор вынужден был уйти. Он, правда, успел продать самому себе за копейки и вывезти с завода несколько самых дорогих и современных станков.

У руля предприятия встали кладбищенские. Если ребята и вправду пришли сюда, ведомые чувством любви к этому славному заводу, то любовь у них была какой-то очень суровой, с элементами садизма. Дербанили они бывшего монополиста как Тузик грелку. Правда, отделили забором один из цехов и там, действительно, стали налаживать производство. Не совсем, однако, понятно – производство чего? Колючая проволока и вооруженная охрана преграждали путь любопытствующим.

Ни зарплат работникам, ни налогов в бюджеты всех уровней ребята не платили ни копейки. В конце концов это вызвало гнев властей, и завод был объявлен банкротом.

Закон о банкротстве, принятый второпях в ноябре 1992 года, был сделан просто и конкретно до топорности. Он имел всего пятьдесят одну статью и описывал все процедуры лишь в общих чертах. Но сам критерий несостоятельности был определен четко и ясно. Если имеется объем задолженностей в пятьсот минимальных зарплат в течение трех месяцев – банкрот налицо.

Простотой этой формулировки воспользовалось немало рейдеров, которые в одно касание банкротили крупные предприятия за ничтожные долги и выбрасывали из кресел ошарашенных директоров.

Для кладбищенских банкротство завода тоже стало неожиданностью. Поначалу они даже немного растерялись и не стали спорить с администрацией, власть все-таки! Оставив кабинет директора арбитражному управляющему, стриженые ребята удалились к себе за забор и там затаились.

Это был первый управляющий, еще до Славы. Отступление братков он принял за капитуляцию и ринулся в атаку. Управляющий требовал доступа на закрытую территорию, желал провести полную инвентаризацию, и, вообще, решил, что он тут главный.

Какое-то время кладбищенские пытались договориться с ним по-хорошему. Потом стали оспаривать его действия в суде. Наконец, однажды они вошли к нему в кабинет и бросили на стол толстую пачку денег.

– Бери.

– Ну, уж, нет! – ответил управляющий, аккуратно отодвигая пачку свернутой в трубочку газетой. – Со мной у вас такие номера не пройдут!

– Так-таки и не пройдут? – усмехнулся старший из визитеров. Он отступил в сторону, пропуская вперед человека в милицейской форме, входящего в кабинет из приемной.

– Заводите понятых, – обернувшись на ходу, крикнул кому-то человек в форме. – Товарищи, будьте внимательны! Вы присутствуете при аресте с поличным по факту получения взятки в особо крупном размере.

Через полчаса арбитражный управляющий без шнурков в туфлях и без ремня в брюках, зато со стальными браслетами на запястьях был торжественно выведен из дверей административного корпуса и посажен в желто-синюю машину с надписью «МИЛИЦИЯ».

Почти год он проведет в СИЗО, а, когда выйдет, запрется дома в своей комнате и будет с утра до вечера сидеть за стареньким компьютером, играя в «Тетрис». Его невозможно будет вытащить из квартиры ни по какому поводу. Пожилая мать бедолаги обобьет все пороги, пытаясь оформить сыну пенсию по инвалидности.

– Ты думаешь, мне в кайф тут сидеть? – пожаловался Слава. – Да я бы в другом месте уже бы десять раз обкрутился и себе бы что-нибудь отщипнул. А вместо этого штаны здесь протираю. Мне разрешают раз в квартал продать маленький станок себе на зарплату – и все…

– Подожди, – прервал собеседника Егор. – Давай разберемся. Чего хочет администрация?

– Понимаешь, когда это банкротство затевалось, то председатель Территориального агентства заявила, что это будет показательная санация предприятия и что за год завод нельзя будет узнать: все закрутится и засверкает. Но в пылу сражений с кладбищенскими Агентство упустило из виду одну вещь.

– Какую?

– Они не уволили людей. Тысячи рабочих завода. Под банкротство это можно было бы сделать на раз! А первый управляющий прошляпил. И теперь вырос огромный долг по зарплате именно в период банкротства. Ты же понимаешь, все предыдущие долги уходят в общий реестр и распределяются по очередям. А этот долг – новый! Он даже не первой очереди, он – внеочередной. Пока он не закроется – ни бюджет, ни другие кредиторы не получат ни гроша! И этот долг продолжает расти с каждым днем!

– Так. И что думает Территориальное агентство?

– Они в шоке. Поняли, что загнали себя в мышеловку. Время работает против них. Им теперь уже не до восстановления завода. Нужно скорее все продавать и рассчитываться с долгами. А как продавать, если я даже пройти по заводу с описью не могу? Агентство подало в суд на кладбищенских, чтобы те допустили меня на свою территорию.

– И что?

– Выиграли, конечно!

– Ну, так, значит…

– Ничего не значит. Кладбищенские нашли контакты в прокуратуре, там, в Москве. Теперь дело отозвано туда в порядке прокурорского надзора.

– На какой срок?

– В том-то и суть! Все судебные процедуры четко расписаны по срокам. А прокурорский надзор четкого срока не имеет. Может длиться вечно.

– Ух, ты! И что теперь?

– Ничего. Стоят, как два козла на мосту. Власть – с одной стороны, бандиты – с другой. Ждут, у кого первого нервы сдадут. Кто на четырех костях приползет и сапог оближет. А долги тем временем растут.

– Вот времена настали! – вздохнул Егор. – Слушай, можешь мне показать, сколько там долгов и что за активы?

– Пошли в бухгалтерию, посмотришь все, что есть.

До конца рабочего дня Егор просидел, вчитываясь в балансы, ведомости и реестры. Благо, на курсах арбитражных управляющих в этих вопросах как следует поднатаскали. Потом, пока еще было светло, прошелся по территории завода, прикидывая примерную стоимость недвижимости. Объект кладбищенских он оценил с расстояния, забравшись на высокое место – соваться в пекло пока не стал.

«Ну, что же, – сказал он себе дома на кухне, подливая молоко в чай, – давай думать.

Если я хочу разрешить конфликт враждующих сторон, то смотреть надо не на их позиции. Позиции наверняка непримиримы. Сопоставлять их бесполезно и построить что-то на таком фундаменте невозможно. Задача: увидеть за позициями подлинные интересы. Вот тут уже можно сопоставлять. Если интересы не совпадают в корне – за миссию примирения лучше не браться: и конфликт не разрешу, и сам головы не снесу. А вот если интересы не противоречат друг другу, то остальное – дело решаемое. Тут уже в чистом виде искусство дипломатии».

Синева за окнами сгустилась. Егор, проходя с чашкой в руках, наступил тапкой на кнопку торшера, и угол комнаты наполнил уютный неяркий свет. Илья где-то задержался с друзьями, он звонил, предупредил. Поэтому Егор в спокойной задумчивости уселся на диване, устраиваясь поудобнее.