Текст книги "Оттолкнуться от дна"

Игорь Семенович раскраснелся, смеясь своему анекдоту. Тема, судя по всему, была для него актуальна. Потом продолжил начатую, было, историю:

– Да! И вот этот муж вообще перестал к жене в спальню заходить. Спит в зале, на диване. Супруга ему и говорит: «Слушай, ну ты б хоть зашел, прилег ко мне. Я тут одна мерзну». А он ей, знаешь, что ответил? «Чего я там, – говорит, – не видел!» Вот так. Выпивал, правда, крепко. А это известно давно: кто с водкой дружен – тому хер не нужен! Но ничего. От импотенции еще никто не умирал.

Рассказчик вздохнул и грустно добавил:

– Хотя, правда, никто и не рождался.

Ослабление системы контроля в стране продолжало развращать руководителей предприятий. Если поначалу в обналичку пускались свободные деньги, то теперь черед дошел до зарплат. Работников стали повально отправлять в бессрочные отпуска без содержания.

Когда это произошло с Егором, он, недолго думая, прибегнул к испытанному средству решения материальных проблем: отправился на товарную станцию. По пути в его памяти живо нарисовался образ девочки Жени с математического факультета, у нее еще парень был писатель, и прозвучала сказанная ей когда-то фраза: «Ну, правильно. Раз голова не работает – пусть трудятся руки».

Жизнь сделала еще один виток и вернула его на исходную позицию. Он даже испытал ностальгические чувства, когда привычным движением срывал пломбу и отпихивал в сторону раздолбанную дверь товарного вагона.

Вот ведь удивительно. Казалось бы, он ушел так далеко от всего этого, а выяснилось – ничего подобного! Егор на собственном опыте ясно ощутил, что означает пословица: от тюрьмы да от сумы – не зарекайся!

Здесь, на товарной станции, он и познакомился с Витюхой. Тот гордо именовал себя бомжом – новым словом, только вошедшим в употребление.

К Витюхиной внешности требовалось время, чтобы привыкнуть. Поначалу аж голова кружилась. При небольшом росте и узловато-жилистом телосложении он имел такие черты лица, которые можно было бы назвать аристократично-благородными, если бы не одно обстоятельство. Каждая часть этого лица была словно свернута, причем все в разные стороны. Яркие синие глаза под бровями вразлет были один чуть меньше другого и располагались на разной высоте. Фактурный тонкий нос скашивался влево. Рот со светлыми завитками гусарских усиков по отношению к носу кривился почти по диагонали. А мужественный, с ямкой, подбородок съехал куда-то вправо, да еще и завернулся вбок. Словно создатель взялся сотворить образ прекрасного рыцаря, да поплыла под руками некачественная глина (или из чего там лепятся образы), и посмотрел творец на свое кособокое произведение и сказал: «Ладно, этот пусть живет так, следующего сделаю лучше».

В первый же день во время вынужденного простоя Витюха, закурив дешевую сигарету из мятой пачки, поведал Егору свою историю.

– Я же раньше в Харькове жил. Жена у меня была. Волевая такая баба, я ее боялся, как огня, честное слово! Как глянет – у меня внутри аж замирало все. И рука тяжелая. Приложит – долго потом в ушах звенит! Но я ее любил. Хотя было дело – погуливал. А как иначе ее характер вытерпеть? Начнет она мне за что-нибудь выговаривать, я – не перечу, а про себя думаю: ничего, ничего, ругайся, а я зато вчера такую кралю оприходовал – закачаешься.

И заняла она высокую должность в профсоюзах. По путевкам всяким разъезжала. Иногда брала меня с собой, а чаще дома на хозяйстве оставляла. Мне даже больше нравилось, когда дома.

Ага…

Витюха бросил окурок в грязь, сплюнул кривым ртом и высморкался кривым носом, поочередно зажимая пальцем одну ноздрю, потом другую. Привычно обтерев пальцы о фуфайку, он продолжил:

– И решила она построить дачу. Меня поставила на стройке распоряжаться. Я-то парень мастеровой. И сам там работал, и за другими присматривал. Бывало, конечно, что поднесут рюмочку, но вообще-то я тогда пил немного. Она проверяла, не забалуешь!

Стройматериалов тогда было не достать, но она все раздобывала. И вот… Как оно так получилось? Завезла она лес, цемент, кирпич и уехала в город, а я тут, на даче остался – сторожить. И появились какие-то южные люди, никогда их раньше не видел. Вроде, и выпили мы немного, а просыпаюсь – все материалы вывезли. Деньги, правда, в кармане нащупал, но пересчитал – так, гроши. Короче, понял я, что конец мне. Написал ей записку: так, мол, и так, обокрали, уезжаю на заработки, вернусь, все возмещу. Собрал чемодан, поехал в аэропорт и взял билет на Воркуту. Ну, а где, думаю, еще можно нормальные деньги заработать?

Прилетел. На мне курточка легкая, а там – ноль градусов. Но дело даже не в этом. Не знаю же никого. Чемодан в аэропорту в камеру хранения сдал, по городу походил, объявления почитал, потыкался. Ну, шахтеры, там, или буровики – эти еще как-то требуются. А я ж без специальности, никому сильно не нужен. Ночевать вернулся в аэропорт. Там в зале ожидания без билета спать не дают, милиция ходит, проверяет. Я бродил-бродил по кругу, а спать хочется – невозможно. Так я в туалете приноровился. Закроюсь в кабинке, сяду на корточки и прямо над очком сплю. Пахнет, конечно, зато милиция не трогает.

Неделю вот так в аэропорту прожил. Работу, правда, нашел. Но какую? Временную. Так же вот, как здесь, грузчиком на товарной станции. Познакомился там с хорошими мужиками. Они говорят, мол, что ты там в аэропорту маешься? Давай к нам, мы тут в подвале многоэтажки живем – тепло, красота!

Забрал я свой чемодан из камеры хранения и переселился к хлопцам. Они, и вправду, хорошо обжились. Стол себе сделали, кровати – из чего было: кто доску упер, кто лист фанеры, тряпок всяких натащили. Лампочка есть, светло. Уютно получилось. Я ж неприхотливый.

Прожили мы так недельки две. А потом как-то ночью, вот скажи ты – будто толкнул меня кто. Проснулся по малой нужде. А сортир мы сделали в самой дальней комнате подвала – чтоб же не пахло тут, где кушаем. За этим, кстати, строго следили. Нассышь тут – сразу отвесят!

И вот я встал и пошел туда, в самый угол. А там окошечко такое маленькое на улицу. И вижу я в это окошко шевеление какое-то снаружи. Пригляделся – а там несколько ментовских уазиков с притушенными фарами подъехали. И автобус. Из них тихонько менты высыпали – и прямиком к нашему подвалу.

Короче, всех повязали. А я в стенку вжался, они заглянули, фонариком пробежали, не заметили. Чемодана я, конечно, лишился, но паспорт у меня в нагрудном кармане остался. Иду по городу, думаю: «Ну, все! Теперь совсем пропал».

И вижу: возле какой-то конторы очередь человек двести мужиков. Подошел, спросил. Оказалось, записывают на работу в геологическую партию. Всего два места. «Эх, – думаю, – мне при таком конкурсе ни хера не светит». А делать все равно нечего. Встал в хвост. И, представляешь, меня взяли!

Я потом эту женщину, что документы оформляла, спросил: как же так могло получиться, что именно меня выбрали? А она говорит, так, мол, из всей очереди у тебя одного паспорт оказался чистый, без судимости! Вот как повезло. Видать, Господь пожалел, а то б кранты мне.

Так я и попал в геологическую партию на всю зиму. А зима там – восемь месяцев. Сначала на подхвате был, а потом выучился на вездеходе. Возил буровиков к вышке и обратно. Самое золотое время в моей жизни! Пьянки там совсем не было – негде было и взять. Чифирь разве когда-никогда заварим, да и то нечасто. Дружные все были. Работали, как проклятые.

Особенно здорово стало, когда ночь уже ушла, небо ясное, солнышко слепит, снег кругом белый-белый, жмешь по зимнику на вездеходе, песни распеваешь на всю тундру. До сих пор вспомню – сам себе завидую, веришь?

Охотились, рыбачили. Повар готовил так, что пальчики оближешь, особенно, когда с морозца проголодаешься. А спалось как! Тебя будят, все морду обшлепали, а ты угрелся и будто в раю – ничего не чуешь!

В Воркуту вернулись уже летом. Начальник партии мужик у нас был правильный, серьезный. Он нам по триста рублей выдал. Остальные, говорит, дам, когда уже в поезд садиться будете. А то прогуляете тут все, семьям ничего не достанется.

Пойдите, говорит, приоденьтесь, в баню сходите, в парикмахерскую, причепуритесь, короче. А я вам, говорит, пока билеты закажу. Ну, мы – какая там баня-парикмахерская, бегом в кабак! Соскучились по выпивке – аж дрожало все внутри.

Ага…

Витюха опять достал из кармана телогрейки мятую пачку, тряхнул, вытащил сигарету, закурил. И, выпустив дым, усмехнулся, покачав головой:

– И вот представь. Просыпаюсь я утром. Хотя – как определишь – утро, день, вечер? Солнце-то круглые сутки. Лежу абсолютно голый посреди сена и навоза в каком-то дощатом сарае. В щелку между досками выглянул – улица деревенская, грязь кругом непролазная.

Что делать? Голым же не пойдешь! Стал осматриваться, нашел в углу, в грязи и навозе, штаны сварщика, оранжевые такие, знаешь, клеенчатые. Они – здоровенные, оказались мне по самую грудь! Я их кое-как проволокой закрутил, вышел, оглядываюсь – незнакомое все. Вообще ничего не знаю: что это за село, как я сюда попал? Помню только, вроде, вчера в ресторане с девахами какими-то знакомились, а дальше – пусто!

Увидел на улице старуху, расспрашиваю – она глухая. Кое-как выведал у нее дорогу до трассы. Вышел, машины идут, но я же в этих штанах – цирк уехал, клоуны остались! Такого кто рискнет взять? Видно же, что денег с меня не слупишь, а что на уме – неизвестно! Стою босой в грязи!

Все-таки добрый человек нашелся, подобрал. Оказалось, на пятьдесят километров от Воркуты меня занесло. Доехали, вышел я на главную улицу, иду, думаю: сейчас заберут. И тут навстречу – кто бы ты думал? Начальник нашей партии. Как я ему обрадовался, ты бы знал! Наверное, больше, чем родному отцу! И посмотри, какой был мужик. Глянул на меня – ни одного вопроса не задал. Просто сказал: «Идем со мной».

Привел меня в баню, заплатил, и говорит: «Мойся, как следует, а мне скажи свои размеры». Пока я мылся, он из универмага полный комплект одежды мне принес – от трусов и носков до приличного костюма. «Единственное, – сказал, – галстук, если захочешь, то сам выбирай, на свой вкус». Короче, оделся я – как пижон, во все новое. Там же, в бане, парикмахерская была, я постригся, побрился, одеколоном надушился – хоть в женихи записывайся!

Начальник меня как увидел – аж засиял. «Вот теперь ты, – говорит, – Витюха, похож на человека! Запомни, – говорит, – себя в таком обличии! Ну, скажи, разве плохо?» «Да что же плохого?» – отвечаю. Тут он – один только раз – обидную вещь сказал. Правильную, конечно, но обидную. «А если, – говорит, – хорошо, то чего же вы тогда, суки, – говорит, – в свиней все время превратиться норовите?» Вот как обидно сказал! И – вроде не понимает. «В свиней!» Мы что – нарочно разве? Оно само так выходит!

Деньги и документы он мне вручил уже в купе поезда. Еще и большой сверток с едой дал. «Это, – говорит, – чтобы ты по вагонам-ресторанам не шастал. А то опять приключения на жопу найдешь. Сиди себе, смотри в окно да кушай. До жены доедешь, деньги ей отдашь, там уже она пусть над тобой шефство берет. Парень ты хороший, но без присмотра – пропадешь!» Вот какой правильный мужик был! За еду, правда, и за вещи сумму из моей зарплаты вычел, но по-честному.

И решил я к его советам прислушаться. Сел у окошка, и почухали мы. А поезд был «Воркута-Киев». Со мной в купе семья ехала – до Москвы. Муж с женой и пацан-школьник. Люди интересные. За разговорами и не заметил, как до столицы доехал.

Ага…

Витюха замолчал, увидев бригадира, который появился из-за здания депо в сопровождении экспедитора.

– Все. Конец перекуру. Сейчас нас припашут. Ну, да ладно. Успею дорассказать. Слушай. Вот, значит, как сошла семья эта в Москве-то, подсадил ко мне проводник одну деваху из Киева. Симпотная такая. Тут я и пропал. Харьков свой проехал. Проводнику приплатил, да так с той кралей до Киева и дочухал. Жил у нее, пока весь заработок не спустил. Эх, и погуляли мы с ней тогда! Каждый день в лучшие рестораны ходили! Но, как деньги кончились, она меня, конечно, попёрла. Я, правда, успел подсмотреть, где она свое бабло прячет и дернул там на билет. Да и двинул опять на Воркуту…

Рассказчик вынужден был окончательно прерваться, потому что бригадир поднял всех на разгрузку подошедшего вагона. Таская картонные коробки с какой-то гуманитарной помощью, Егор все раздумывал над биографией Витюхи и над тем положением, в котором оказался сам. Вспомнилась последняя встреча с отцом, где тот восхвалял сбор яблок.

«Ну, и что? – спросил себя Егор. – Вот я его тогда осуждал, оскорблял, а чем я теперь лучше? Только тем, что он выбрал этот путь сам, а я – под давлением обстоятельств? Но такое покорное следование течению – это же и есть то самое Витюхино: „Мы что – нарочно разве? Оно само так выходит!“ Как же это получилось, что я взял такой разбег, а вместо прыжка вверх свалился в яму?»

Предстоящие бурные времена еще покажут Егору примеры, когда жизнь прокатывает на качелях и куда большего размаха. Не пройдет и пятнадцати лет, как адвокаты богатейшего человека России, одного из богатейших людей мира, будут доказывать, что взыскание, полученное их клиентом, неправомерно, так как он оставил свое рабочее место не самовольно, а в соответствии с инструкцией. Потому что сломался станок, на котором он ежедневно шьет рукавицы, и олигарх пошел в поисках слесаря-наладчика, чтобы сообщить о поломке, но по пути был задержан охраной.

Однако пока что никаких олигархов в стране еще не было, могучий разворот к рынку только начинался, и Егор, как крохотная пылинка, несомая бурным потоком, терялся в вопросах без ответов. Каждый день после работы на товарной станции он привычно шел к Игорю Семеновичу, а оттуда, уже нетвердой походкой – домой.

Он понял, почему пьют мужья сварливых жен. Оказывается, это тоже один из вариантов семейного симбиоза. Жене предоставляется законный повод каждый день пилить мужа, а тому в нетрезвом состоянии гораздо легче это переносить.

Никакие упреки Галины на Егора теперь не действовали. Даже ее слезы, перед которыми раньше он был безоружен и сразу шел на любые компромиссы, – даже они его больше не трогали.

Причем, как ни странно, Галина, видя, что закатывать сцену не перед кем, успокаивалась гораздо быстрее, чем прежде, и уходила на кухню к телефону, на котором она теперь висела часами.

Единственное, что каждый раз обжигало Егора – это укоризненный взгляд сына. Он узнавал в этом взгляде свой собственный, тот, которым он когда-то встречал нетрезвого отца. Не в силах справиться с терзавшими его чувствами, отгрызаясь от них, как собака от блох, Егор добирался до постели и проваливался в тяжелый хмельной сон.

Он совершенно утратил способность принимать решения. Не только по-крупному, но и в мелочах. Даже с утра, казалось бы, на трезвую голову, например, найдя записку от ушедшей на дежурство жены, Егор мог битый час просидеть в раздумьях: куда по ее поручению идти сначала – за хлебом или за сахаром, хотя это покупалось в одном и том же магазине.

Жизнь превратилась в долгое бездумное ожидание непонятно чего.

Однажды Галине все надоело, и она не пустила мужа домой, выставив за дверь его чемодан с вещами. В Егоре, как и в любом выпившем человеке, взыграло обостренное чувство собственного достоинства. Он молча забрал чемодан и вышел из подъезда на улицу.

Куда идти – направо? налево? – он не знал. Вдохнув морозный воздух архангельской осени, Егор на тридцать седьмом году жизни понял, что остался один в чужом холодном мире.

Он машинально побрел, куда глаза глядят, а в голове звучал хрипловатый голос барда:

 
«С меня при цифре тридцать семь
в момент слетает хмель,
Вот и сейчас – как холодом подуло:
Под эту цифру Пушкин
подгадал себе дуэль
И Маяковский лег виском на дуло».
 

Вдруг он услышал свое имя. Егор обернулся и увидел Витюху.

– Ты куда это с чемоданом, на ночь глядя? – спросил бомж.

– Из дому выгнали.

– Дело житейское, – Витюхе очевидно к таким поворотам судьбы было не привыкать, – спать есть где?

Егор молча покачал головой.

– Тогда давай ко мне. Я тут сейчас у одной крали живу. Кастеляншей в общежитии работает. Нормальная баба. Пошли?

– Пошли, – кивнул Егор. В его голове все еще звучало:

 
«Задержимся на цифре тридцать семь!
Коварен Бог —
Ребром вопрос поставил: или – или!
На этом рубеже легли и Байрон, и Рембо,
А нынешние – как-то проскочили».
 

– Выпьем! Сколько ее, той жизни, на этом круглом комочке грязи! – Сказал Витюха через час, когда они втроем сидели на кухне у кастелянши, тетки неопределенного возраста, с вялой грудью, проглядывавшей в вырезе несвежей ночнушки.

Все выпили. И Егору вдруг, неясно почему, вспомнилось, как он впервые вышел в Баренцево море начальником рейса. Большой морозильный траулер – как он там назывался? «Сулой». Странное имя. Егор стоял тогда на палубе и смотрел, как серокрылые полярные чайки «бургомистры» вместе с серовато-белыми глупышами летят у борта, а внизу с волны на волну перескакивают кайры, похожие на пингвинов. Как давно это было! Сколько же лет прошло? Он посчитал. Тринадцать. Целая жизнь…

Егор впал в задумчивость и не замечал, как его губы машинально шепчут: «Несет меня лиса за темные леса, за быстрые реки, за высокие горы… Кот и дрозд, спасите меня!..»

– Ты чего? – участливо спросил Витюха. – Не расстраивайся. Все как-нибудь образуется. Знаешь, как говорил наш начальник партии? «Даже если тебя проглотили с потрохами, у тебя все еще остается два выхода!»

– А из мясорубки их вообще куча! – усмехнулся Егор. – Только маленькие.

Они звучно чокнулись и снова выпили. Витюха, поставив стакан, блаженно заулыбался. Закусывать он не спешил, да было особенно и нечем.

– А я в воскресенье, прикинь, стою у ларька за портвешком и подмечаю у подъезда два мыша!

Мышами, причем почему-то мужского рода, он называл пустые бутылки. Такой побочный заработок – сдачу стеклотары – Витюха никогда не упускал и всегда носил с собой специальную авоську.

– Беру портвешок, разворачиваюсь и вижу – на эти два моих мыша наметился Петька, бомжара тут один, из соседнего двора. И мы, значит, с ним наперегонки. Он, хоть и ближе был, но хромой, пока дошкондыбал, я у него прямо из-под носа их и выхватил. Ох, как он на меня матился! И все бы хорошо, но я же, когда за мышами-то нагибался, сумкой своей холщовой впопыхах мотнул и портвешок об ступеньку-то, да и расхокал. Дно холщовое сразу пропиталось, и струйка на землю потекла. Ну, я – не пропадать же добру! – сумку над головой задрал и всю бутылку так и вылакал. А сам с утра еще непоправленный был, и, конечно, там сразу и упал. Очухался – ни мышей, ни авоськи. Вот же сука какая этот Петька! Но ничего, я его еще встречу!

Егор слушал, смотрел то на Витюху, то на его подругу и думал: «Вот ведь как устроено общество. На каждом его уровне есть свой бизнес, свои страсти, свои удачи, свои проблемы. Свои женщины. Даже на самом дне жизни они есть. Пусть с фингалами, нечесаные и беззубые, но они есть. И тоже пытаются кокетничать и отстаивать свою честь. И из-за них случаются конфликты и драмы».

Витюха стал раздваиваться: две пары кривых глаз, два кривых носа, кривых рта и два подбородка, свернутых на один бок. И было очень смешно смотреть, как он разливает остатки портвейна по стаканам, синхронно перенося две бутылки двумя правыми руками.

– Ну, за здоровье! Запомни, Егор: все болезни – они от недопития! И только сифилис – от удовольствия.

Егор лежал, свернувшись клубочком. Одна его рука была гораздо больше другой и прилипла гигантской ладонью к потному темени его огромной гудящей головы. И из-под этой большой тяжелой ладони вдруг легко и проворно вылез маленький человечек. Он что-то кричал прямо в ухо звонким высоким голоском, но что – разобрать было решительно невозможно.

– Да уймись же ты, наконец! – простонал Егор. – И так голова болит, а ты тут орешь! Привязался! Что тебе от меня надо?

Когда он окончательно проснулся, то не сразу понял, где находится. Свет уличного фонаря в незашторенном окне, облезлые стены, старый продавленный диван, дырявое одеяло. Ах, да! Он у Витюхи. Вернее, у кастелянши. Сколько времени? На глаз не определить: зимой в Архангельске светает ближе к полудню.

Самочувствие – отвратительное. Егор посмотрел на свою ладонь. Пальцы мелко дрожали. Когда-то он уже видел такое. У отца. В похмельной, пылающей голове Егора вдруг отчетливо прозвучали слова мамы:

– …даже если меня не будет рядом, как бы ни сложилась твоя жизнь, не подведи меня, обещаешь? Иначе я просто зря жила на свете.

Стараясь не будить храпевших на разные голоса хозяев, Егор тихонько умылся, оделся, нахлобучил шапку на стоявшие торчком волосы, и вышел из квартиры.

Он отправился на «брехаловку», где люди, искавшие жилье, встречались с теми, кто сдавал его внаем. Там он полчаса потолкался, пока не увидел пожилую женщину, скромно стоявшую в стороне с картонной табличкой в руках. Она чем-то напомнила ему бабушку. Те же серые глаза, сохранившие выразительность, несмотря на преклонный возраст, с тем же выражением доброты и спокойствия. Егор подошел к ней, они коротко переговорили, и она повела его недалеко, за несколько кварталов, к старому деревянному дому.

Предложенная комната было совсем небольшой, оклеенной дешевыми советскими обоями, с очень скромной обстановкой, но теплой и чистой. Егор посмотрел, согласился и отправился к Витюхе. Там он забрал чемодан, поблагодарил кастеляншу за предоставленное убежище и вышел в едва брезживший морозный день с твердым решением, что не завтра и не с понедельника, а прямо сейчас он повернет заплутавший корабль своей жизни на новый курс. Ему вспомнилось, как он стоял за штурвалом пароходика «Северолес-19» и как проталкивал к берегу тяжелую неподатливую шлюпку, скользя ногами по захлестываемому волнами соловецкому валуну.

«Ничего. Ты справишься», – подбодрил он себя.

Елена Сергеевна – так звали пожилую хозяйку квартиры – не случайно напомнила Егору его бабушку. Удивительно, но она оказалась родом из того самого города, где он начинал свое студенчество. А земляки нередко видят и узнают во внешности друг друга общие, четко угадываемые черты, даже если они совсем не родственники и при стороннем взгляде вовсе не похожи друг на друга.

Это обстоятельство сразу сблизило владелицу жилья и постояльца. Вечерами они вдвоем гоняли чаи и говорили о далеком южном городе. Вспоминали расположение улиц, парков, известных зданий, популярных кафе, и Егор остро почувствовал, как соскучился по родным местам.

Елена Сергеевна очень давно, выйдя замуж, уехала на север. Поэтому все, что Егор рассказывал о городе ее детства и юности, было для Елены Сергеевны, хоть и сильно запоздалыми, но все-таки новостями. В свою очередь постояльца интересовали те времена, которые он по возрасту не застал, и про которые в книжках не все прочтешь.

Например, война.

– Елена Сергеевна, Вы же в нашем городе всю оккупацию пережили, не эвакуируясь?

– Да.

– Ну, и как это происходило? Вот мне непонятно. Вчера были наши, а сегодня – немцы. Жизнь, она ведь не останавливается ни на день. Вот вчера были рубли, а сегодня оккупационные марки – так, что ли? А где их брать? Был ли какой-то обмен?

– Нет, Егор. Все совсем не так. Во-первых, не вчера и сегодня. Между днем ухода наших и днем прихода немцев был один день полного безвластия. Я этот день хорошо помню. Мы с мамой шли по улице и увидели, как люди взломали какой-то склад и растаскивали оттуда продукты. И пожилой дедушка катил бочонок и не мог справиться. Он обратился к нам, попросил помочь и предложил поделить содержимое поровну. Там было топленое сливочное масло. Мы помогли докатить бочку до его дома, выложили половину, а что осталось, покатили к себе. Свою долю нагрели на плите и разлили в стеклянные баллоны. Это масло нас потом спасло от голода. А деньги… Никаких оккупационных марок мы не видели. Это где-то там, на Украине, где оккупация годами длилась. У нас – нет.

– Как же вы – совсем ничего не покупали?

– Почему? Были прежние советские деньги.

– При немцах?

– Да. Причем произошло все очень быстро. Мы немцев-то как-то сильно и не видели. Говорили, что прошли облавы на коммунистов, евреев и цыган. И вроде многих расстреляли в первый же день. Но это после уже рассказывали, а сначала мы же вообще носа никуда не высовывали.

Только ведь – ну, сколько ты так просидишь? Страшно – не страшно, а голод – не тетка, пирожка не поднесет! Мама велела нам запереться и пошла на разведку. Вернулась и рассказала, что буквально на следующий день после прихода немцев снова открылись магазины, только теперь они стали частными. Опять принадлежали тем хозяевам, которые у них были еще до революции. А деньги принимали наши, советские. Цен я, конечно, уже не помню, но что-то очень дорого было, нам не по карману. Мы на барахолке все меняли – вещи на продукты. Мама тогда все, что только имелось ценного в доме, поменяла, только чтобы нас от голода спасти.

Егор не рассказывал Елене Сергеевне подробностей своей личной жизни, а она, наткнувшись на уклончивые ответы, тактично перестала расспрашивать. И только один совет повторяла не раз:

– Уезжайте отсюда. Человек должен жить, там, где он родился. Молодости свойственно искать что-то новое, другое, и только к старости начинаешь ценить то, что было дано. Знали бы Вы, как я здесь скучаю по нашему теплу, фруктам, арбузам! А больше всего – по летним южным ночам. Здесь ведь, если зима – то ночь, а если лето – то день. В молодости на это не обращаешь внимания – других забот и увлечений хватает. А с возрастом становишься как-то ближе к природе. Словно готовишься слиться с ней окончательно.

– Почему же Вы не уезжаете?

– Мне уже не к кому туда ехать. Оборвались все ниточки. Все кто мне дорог, похоронены здесь. Если я уеду – кто будет ухаживать за их могилками? Тем и тяжела старость, помимо физических недугов: перед тем как покинуть этот мир, тебе предстоит стать в нем чужим.

С тех пор, как он поселился у Елены Сергеевны, Егор словно очнулся. Он задумался о себе, о сыне, о Галине. Правда, каких-то быстрых решений не находилось, но и уходить от вопросов в пьянку и пофигизм больше не хотелось. Он перестал заходить к Игорю Семеновичу, собрал немного денег, часть которых сразу отнес Галине. И, наконец, однажды в понедельник Егор оделся поприличнее и пошел устраиваться на новую работу. Попробовать свои силы он решил в агентстве по работе с недвижимостью.

Бизнес этот был – не то, чтобы новый, но, скажем так: выходящий из подполья. Советская власть квартиры людям не продавала, а предоставляла бесплатно, и перепродавать такой подарок значило: нарушать базовые принципы социализма. Однако, учитывая жуткий дефицит жилья и несовершенство системы его распределения, ситуации возникали разные, и теневые маклеры в СССР существовали всегда. При этом их деятельность была рискованной, подсудной, сродни спекуляции вещами и торговле валютой. Секретные тетради с записями: кто где чего хочет купить или продать, – маклеры хранили за семью печатями.

Теперь все это выплеснулось на страницы газет, а бывшие бойцы теневого фронта стали учредителями первых риэлторских агентств.

Егор обратился в одно из них, которое было больше на слуху. Его взяли. Все-таки кандидат наук, язык подвешен, внешность вызывает доверие. А там – волка ноги кормят. Сколько потопал, столько и полопал.

Просмотр всех выходящих объявлений, дежурство в офисе на случай, что кто-то забредет туда, увидев рекламу, обзвон всех и вся, выезды с клиентами на места – теперь это стало основным времяпрепровождением Егора. В общем-то, у него получалось. Он умел убеждать, не пытался жульничать, и люди ему доверяли, клиентура понемногу росла.

По воскресеньям он встречался с сыном. Вдвоем они гуляли, иногда ходили в кино или музей. Илья никогда не спрашивал отца, почему они с мамой не живут вместе. Воспринимал это просто как факт. Провожая сына домой, Егор обязательно вручал ему конверт с собранной за неделю суммой.

– Возьми, передай маме.

– Хорошо, папа.

Удивительно, но его не тянуло увидеть Галину. Он по ней не скучал и даже испытывал какое-то облегчение, что она исчезла из его жизни.

Был ли у нее кто-то? Если верить пословице, что женщина никогда не уходит в никуда, а только к другому мужчине, – тогда, конечно, да. Но все мудрые пословицы можно разбить на пары, в которых одна будет строго противоречить другой.

Да, даже если и был – никакой ревности Егор не испытывал.

– Егор Павлович! Вы меня не помните? Я – Яна! Вы приходили к нам на день рождения мамы.

Он шел по темноватому пыльному коридору старого здания, когда услышал эти слова.

– Да-да, я, конечно, помню, – он улыбнулся девушке. – Ты очень выросла. Работаешь где-то здесь?

– Подрабатываю. В рекламном агентстве. Я в институте учусь, в лесотехническом. На эколога.

– Молодец! Современная специальность.

– Вы тоже тут работаете?

– Да, риэлтором.

– Как интересно! Я помню, Вы так рассказывали тогда про море! Я даже заснуть потом не могла!

Яна была дочерью одной из сотрудниц гидрометслужбы, у которой Егор когда-то был в гостях вместе с Галиной. Он тогда только защитился и как раз собирался в рейс на «Иоффе». Егор помнил, что обратил внимание на симпатичную светлоглазую девушку, но почти так же, как он обратил бы его на красивую собаку или картину.

Яна тогда как раз вступила в ту короткую пору в жизни женщины, когда из невзрачного бутона вдруг в одночасье раскрывается дивный цветок. Это еще не плод, это еще только обещание плода. Вкусом и соком цветка не насладишься. Хотя кое-кто и делает из лепестков салаты и варенье, но это от лукавого. Главное в цветке – нежность, свежесть, чистота и благоухание. На него пока еще нужно просто смотреть, потому что мять и портить красоту – наслаждение низкое.

С того вечера Егор больше никогда не встречал Яну и совсем не ожидал увидеть ее теперь. Он знал, что родители ее насовсем уехали на юг. А она, значит, осталась доучиваться. Где-то такое уже было. Нина. История повторяется дважды.

Он бы так и откланялся, вежливо улыбаясь. И пошел бы в офис своей компании. И разбирал бы бумаги какого-нибудь клиента. И в самый неподходящий момент вдруг всплыла бы мысль: «А ведь, наверное, можно было бы…» И он бы отогнал эту мысль и извинился бы перед клиентом за свою минутную рассеянность.

Но Яна, откровенно глядя ему прямо в глаза, сказала:

– Приходите ко мне в гости в субботу. Увидите, как я живу.

Давно уже ни одна женщина так на него не смотрела. Егор понял, что Яна влюблена в него. Причем, видимо, еще той, полудетской влюбленностью, которая одна только и есть настоящая, когда девушка придумывает себе сказку любви и верит в любимого, как ребенок в Деда Мороза.