Текст книги "Оттолкнуться от дна"

«Внимание участникам экспедиции! – прозвучало из динамика. – Просьба всем выйти на палубу и приготовиться к покиданию судна».

– Ни хрена себе! – люди переглянулись, но не испуганно, а как-то удивленно и даже в некотором веселом возбуждении – вот, дескать, хохма, в каких делах участвуем!

Никому все равно не верилось, что может произойти что-то плохое и страшное.

Галантно пропуская дам, стали выходить на открытую палубу.

Тут было темно, холодно, ветрено и шумно: оба больших красных спасательных катера, которые всегда висели по бокам палубы, теперь тарахтели моторами, вращали в воздухе винтами и плевались выхлопами. Там, на высоте, по катерам, подсвечивая себе фонариками, лазали механики в красных комбинезонах.

Наконец, появился старпом:

– Внимание участникам экспедиции! – скомандовал он, перекрикивая ветер и треск моторов. – Всем надеть спасательные жилеты и построиться в две шеренги!

Когда строй сформировался, старпом прошел вдоль него, проверяя, туго ли надеты жилеты, а потом сказал:

– Как вы знаете, у нас произошел пожар в машинном отделении. Сейчас очаг возгорания изолирован. Туда пущен газ. В ближайшие несколько минут будет ясно, удалось ли достичь желаемого результата.

Старпом откашлялся на ветру, взглянул на лазавших вверху механиков и продолжил:

– К сожалению, нам не удается спустить на воду спасательные катера – лебедки не работают. Поэтому, если ситуация осложнится – придется прыгать в воду. Волноваться не надо. В случае затопления судна оба катера останутся на поверхности. Кроме того, автоматически раскроются спасательные плоты. НИС «Вавилов» стоит в пределах видимости по левому борту. Все до последнего человека будут подобраны. Самое главное – еще раз проверьте, чтобы жилет сидел на вас плотно! Подтяните ремни потуже! Когда будете прыгать, одной рукой держите вот так!

Старпом пальцами левой руки ухватил под подбородком жилет, как бы оттягивая его вниз.

– Иначе при ударе об воду – высота все-таки большая! – жилет может сильно стукнуть вас под челюсть и оторвать шейные позвонки. Другой рукой закройте свой нос и рот, чтобы избежать попадания воды. Ноги держите вместе, слегка согнутыми. Прыгать надо «солдатиком», ногами вперед, смотря прямо перед собой. Если будете смотреть вниз, можете опрокинуться вперед и упасть в воду вниз головой. Это нежелательно. Все понятно? А сейчас – пока ожидайте здесь. Без команды в воду не прыгать!

– Да, если честно, не очень-то и хочется, – тихо сказал Егор стоявшему рядом Андрею. – Мне как-то ребята в Мурманске рассказывали, на ледоколе было дело. Стояли двое на палубе, курили. И, когда уже уходили, один сделал шаг, чтобы бросить за борт окурок, поскользнулся и сорвался. Второй тут же кинул ему спасательный круг и позвонил на мостик. Штурман мигом отреагировал, дал «полный назад», но эту ж дуру сразу не остановишь, лаптею не тормознешь! Короче, пока его вытащили, прошло минут десять. Бедолагу поволокли в сауну, спирта дали и внутрь, и снаружи растерли. Вроде, отошел. А через три дня все-таки умер. То ли от переохлаждения, то ли от стресса. Так что Арктика – дело такое.

Они подошли к перилам и посмотрели вниз.

– Высоковато! – покачал головой Андрей. – Мне говорили, что выше шести метров прыгать вообще нельзя – разобьешься об воду.

– А как же прыгуны с вышек прыгают? – возразил Егор.

– Тоже мне, сравнил! Во-первых, они без жилета. Никакой рукой ты его не удержишь… – оптик внимательно смотрел на что-то, свесившись через перила. Егор тоже перегнулся. Там, палубой ниже, стоял пожарник, приложив ладони к люку в машинное отделение.

– Проверяет – не прогорает ли? – прокомментировал Андрей.

Наконец, репродуктор ожил:

– Внимание! Отбой общесудовой тревоги. Очаг возгорания ликвидирован. Участникам экспедиции можно вернуться в свои каюты.

На катерах заглушили двигатели, механики спустились на палубу, народ потянулся обратно в кают-компанию. В коридорах уже заметно пахло гарью. В темной каюте ждал недопитый остывший чай.

Вместо ужина выдали сухой паек: хлеб и датский паштет в высоких узких баночках, из расчета по одной штуке на два человека. Егор и Андрей ковыряли его и намазывали на хлеб в тишине и полумраке, открыв дверь каюты в коридор, где было хоть какое-то слабое освещение.

– Ну, Егор, – Андрей разлил в стаканы спирт с облепихой и вздохнул. – Эх, не успел, как следует, настояться! Ну, да, ладно – по чуть-чуть! Давай – за то, чтобы все хорошо закончилось, и чтобы мы потом вспоминали это с улыбкой.

Но выпить им не удалось.

«Внимание участникам экспедиции – мужчинам – просьба собраться в кают-компании», – прозвучало из репродуктора.

– Вот, блин, под руку! – возмутился Андрей. – Давай, выпьем и пойдем.

– Нет, Андрюша, ну, мало ли что! Лучше вернемся и выпьем спокойно. Слей обратно и пошли. Не та ситуация.

– Тьфу! – Андрей с неудовольствием слил спирт обратно в бутылку.

– Товарищи, – обратился к мужчинам старпом. – Мы с механиками обследовали машинное отделение. Очагов возгорания нигде нет. Двигатели вроде бы не пострадали. Но полностью выгорели кабельные трассы, связывающие мостик с машинным отделением и, соответственно, винтами и рулями. Из-за этого корабль неуправляем.

Старпом провел ладонью по лбу – видно было, что говорить все это ему не очень приятно. Но – деваться некуда, и он продолжил:

– Наши механики готовы прокинуть времянку и восстановить управление. Однако в процессе работ могут возникнуть всякие неожиданности: короткие замыкания, искры, локальные возгорания. Общие средства пожаротушения нами полностью исчерпаны. Остались только портативные огнетушители. Поэтому, если возникнет возгорание, его надо сразу тушить на месте, не давая огню распространиться.

Старпом оглядел собравшихся.

– Нужны добровольцы, которые разобьются по вахтам и встанут рядом с механиками, пока те работают. В руках у вас будет огнетушитель, и, если что, ваша задача – быстро потушить очаг. Есть добровольцы?

Егор поднял руку первым.

Первым, вернее вторым – следом за механиком – он и вошел в машинное отделение. Помещение было не узнать. Вместо красивого чистого зала в густо-синей окраске теперь луч фонаря высвечивал какую-то угольно-черную пещеру со свисающими с потолка сталактитами. Это бушевавший здесь жар расплавил стеклянные плафоны светильников.

При свете карманных фонариков механики разложили на скипевшемся черном пепле какие-то немыслимо сложные схемы на финском языке и приступили к работе. Егор наблюдал затею с большим сомнением.

«Вряд ли наши Вани в этом разберутся, – подумал он. – Если они не смогли тогда понять, куда дерьмо спускать! Ну, да ладно. Мое дело – огнетушитель наготове держать».

Вспомнился военный афоризм деда Козьмы Пруткова: «Не нам, господа, подражать Плинию, наше дело выравнивать линию!»

Утром Егор проснулся позже обычного – ночную вахту он отстоял честно. На корабле сильно похолодало – отопление не работало. Вода из крана не шла, умываться пришлось из бутылки.

– Ну, и что теперь делать? – подумал Егор, глядя в зеркало на свою небритую физиономию. – Пойду, пожалуй, на мостик – поближе к новостям.

В рубке стояли капитан и начальник экспедиции, которые переговаривались, посматривая на разгулявшееся море. Егор поздоровался и, стараясь не мешать, стал в сторонке у них за спиной, прислушиваясь к разговору.

– Шторм крепчает, – сказал капитан. – Хорошо, хоть на бочках стоим. Не унесет.

Егор оглянулся. В задних окнах рубки была видна скакавшая в волнах цистерна и натянутый между ней и судном толстый белый канат. Как раз в тот момент, когда Егор на него посмотрел, канат лопнул, концы его взметнулись в сизое небо, а потом безвольно упали в волны. Бочка резко поплыла в сторону вместе с тучами – на самом деле разворачивало корабль.

Заметив это вращение, капитан с начальником тоже обернулись – как раз в сторону стоявшего сзади Егора.

– Канат порвался, – растерянно, как ребенок, сказал тот.

– Это даже хорошо! – заверил капитан. – То мы стояли лагом, и нас трепало. А теперь мы развернемся носом на волну. В шторм это то, что надо.

«Лагом» – на морском языке означает «бортом к ветру и волне».

Но, едва капитан произнес эти слова, как там, впереди, за его спиной взметнулись в небо обрывки второго, носового каната, который тоже лопнул. Ветер развернул судно опять лагом и погнал его, беспомощное и неуправляемое, на северо-восток, в сторону Новой Земли, в те места, где нет ни портов, ни судов, а только пустынные воды, льды, снег и студеные ветра.

Корабль дрейфовал двое суток. «Академик Вавилов» понуро плелся следом, но помочь ничем не мог. Единственное – иногда в бурное море с него спускали катер и привозили на «Иоффе» хлеб. Однако механиков Егор все-таки недооценил. Народ у нас, хоть и безалаберный, но талантливый. В финских схемах они разобрались, и к исходу вторых суток состоялся пробный пуск вспомогательного двигателя. Когда загорелся свет, народ, собравшийся в кают-компании, зааплодировал, а женщины еще и запрыгали на месте. Впрочем, женщинам даже в этой ситуации было важно не столько обрадоваться, сколько показать всем, какие они славные, когда радуются.

Через час запустили один из главных двигателей. Судно обрело ход. В принципе, можно было продолжать экспедицию. «Сопли», как называли механики проброшенные кабели, были вполне надежны. Конечно, внешне машинное отделение теперь выглядело не очень, но другие-то корабли всю жизнь с такими ходят!

На приватном совещании капитан с начальником экспедиции решили сор из избы не выносить, на берег подробностей не сообщать, всячески приуменьшить масштабы случившегося и, как ни в чем не бывало, продолжать экспедицию, ремонтируясь по пути. А в Эдинбурге заказать баллоны с противопожарным реагентом взамен использованных.

В принципе, этот план, хоть и нес в себе некоторую долю риска, вполне мог бы увенчаться успехом, тем более что вся команда готова была поддержать его обеими руками. Бесславно возвращаться домой не хотел никто.

Но был на судне один человек, который по должности назывался «первый помощник», а по сути являлся обычным стукачом. И еще в первый день аварии он отстучал в Москву, «куда надо», подробнейшую телеграмму с изложением всего случившегося в самых красочных деталях. Сделал он это в обход капитана, пригрозив радисту строгой ответственностью за разглашение.

В ответ из столицы пришел приказ свернуть все работы, двигаться прямиком в Мурманск, встать там к причалу и сдать корабль на расследование специальной комиссии. А участников экспедиции поездом отправить в Москву.

Вот тут Егору и припомнили его вещий сон. Входя на обед в кают-компанию, он увидел обращенные к нему взгляды незнакомых членов команды и перешептывания типа:

– Этому, что ли, все приснилось?..

– Не понимаю, о чем они там думают! – сказал капитан, когда получил телеграмму. – Дело даже не во мне. Но поставить в мурманский порт такой корабль?! Его же там банально растащат!

– Не переживайте. Я что-нибудь попробую предпринять, – успокаивал его начальник экспедиции.

Хотя – чем тут поможешь?

Дальнейшие события были для Егора какой-то помесью дежавю с ночным кошмаром. Попытка убежать от судьбы провалилась. Снова, как и прежде, его корабль возвращался в холодный заснеженный заполярный порт. Белоснежный красавец-лайнер, чужой в этом темном студеном море, усыпанном ржавыми рыбацкими посудинами, вместо того чтобы отвезти Егора в солнечные тропики, покорно, как заколдованный, плелся к опостылевшей Кольской губе.

В команде царило уныние.

– Блин, это ж нам теперь вместо валюты выдадут боны, – сетовал штурман, – и отоваривать их придется в сраном «Альбатросе», а там же нечего брать! Весь товар лежалый и говёный!

Бонами моряки называли чеки «Торгмортранса» Министерства морского флота СССР. Они выдавались взамен валюты тем, кто совершал загранплавания без заходов в иностранные порты, в основном рыбакам и военным. Покупать товары на эти чеки можно было в сети специальных магазинов «Альбатрос», похожих на знаменитые «Березки», но считавшихся похуже и уж, конечно, не выдерживавших никакого сравнения с магазинами в иностранных портах.

Андрей, сосед Егора, запил. Он же рассчитал свои запасы спирта на весь долгий рейс, а теперь что? Не обратно же везти?

Вот и до боли знакомый остров Кильдин. Когда-то Егор сюда стремился, а теперь испытывал чувство тоскливой ненависти. «Иоффе» вошел в Кольскую губу и обреченно двинулся вглубь между черно-белыми заснеженными скалистыми берегами. Дойдя до Североморска, корабль встал на рейде.

Все с любопытством высыпали на палубу, рассматривая в бинокли город, серые военные крейсера и черные, похожие на затонувшие дирижабли, подводные лодки. Егор, несмотря на кислое настроение, тоже вышел и исполнил роль гида – он был единственным, кто хорошо знал эти места.

– Вон, в центре, видите такой темный монумент? Это – Алеша, памятник героям-североморцам, – пояснял он собравшимся. – В Мурманске есть свой Алеша, побольше и из более светлого камня. Но тот – пехотинец, а этот – матрос. Чуть левее, внизу – Морвокзал. А вон там, совсем слева, на возвышении, видите, свечка, и от нее вправо три длинных здания – это штаб Северного флота.

Связи у начальника экспедиции оказались действительно обширные. И, хотя полностью отвести удар он уже не мог, но максимально его смягчить все-таки удалось.

Он договорился в Москве, чтобы комиссию прислали не в Мурманск, а сюда, в Североморск. Начальник здешней погранслужбы оказался его давним другом и позволил привезти комиссию на «Иоффе» пограничным катером. Таким образом удавалось избежать самого страшного – открытия границы, после которого обратный путь был бы отрезан бесповоротно.

Егор вместе с группой любопытствующих наблюдал с верхней палубы за прибытием визитеров. Большой пограничный катер пришвартовался с правого борта. Семь хмурых мужчин с солидными кожаными портфелями прошли по трапу на корабль, сердито озираясь по сторонам. Вышедший к ним их капитан тоже был хмур и насуплен, зато начальник экспедиции светился приветливой улыбкой и источал радушие доброго хозяина, встречающего дорогих и долгожданных гостей.

Заседание затянулось часов на шесть, а то и больше. Покидали корабль члены комиссии уже глубоким вечером. Этот процесс Егор тоже наблюдал с интересом и удивлением. На верхней палубе расчехлили небольшой подъемный кран, к крюку которого прикрепили сеть, похожую на большую авоську. В эту сеть бережно укладывали абсолютно бесчувственные тела членов комиссии, которых начальник экспедиции накачал спиртным до состояния полного изумления. На живот каждому клали его солидный кожаный портфель и накрывали безвольной рукой хозяина. Матросу-крановщику давалась команда «Вира!», и он осторожно переносил уставших ответственных работников на пограничный катер.

Забавно, но сам начальник экспедиции был при этом лишь слегка навеселе и с готовностью отвечал на вопросы подчиненных.

– Задача была непростая, – рассказывал он. – Нельзя было давать им ничего подписывать, пока они были еще не в нужной кондиции, и в то же время опасно было передержать – тогда бы вообще ничего не смогли подписать.

– Но они успели?

– Успели. Все успели. Но, ребята, – увы! – сказал он. – Я пытался добиться ремонта в Санта-Крузе, на Канарах, однако, повреждения слишком серьезные. Придется идти на ту верфь, где построен корабль, в Финляндию. Пойдем в обход Скандинавии. Попытаемся сделать заход в Европу, чтобы отоварить валюту. Будем давить на то, что надо пополнить систему пожаротушения – в СССР таких реагентов нет. Экспедиция будет высажена в Калининграде. Вот так. Все, что мог. Не взыщите.

Снялись с рейда сразу после отхода пограничного катера. Егор стоял на верхней палубе, глядя на удаляющиеся огни Североморска. Вроде бы, почти ничего не удалось добиться. Ну, подумаешь – еще неделька в море. Ну, коротенький заход, если состоится. И все. Ни Атлантики, ни Америки, ни тропиков, ни саргассовых водорослей…

И все-таки настроение было приподнятое. Егору почему-то ужасно не хотелось попадать в поезд из своего сна, и он был рад, что тот сумрачный вагон уйдет теперь без него.

ГЛАВА 6. ПЕРЕЛОМ

К калининградскому причалу «Иоффе» подошел в ранних сумерках, в снегопад. Егор и Андрей вышли на палубу посмотреть швартовку.

Снег летел в черную воду за бортом и таял в ней. На причале, мощенном брусчаткой, он тоже таял, превращаясь в холодную грязь. Корабль подтянули к береговым кнехтам, но сходить на родную землю пока было нельзя: граница еще закрыта. По носу и корме на причале пограничники выставили вооруженных часовых в длинных шинелях. Слышался лай собак.

Картина резко контрастировала с немецким Килем, куда корабль заходил накануне «для пополнения запасов пожарного реагента». Стоянка там вышла короткой, часа на три. Но валюта в размере командировочных всем была выдана по курсу Госбанка СССР, составлявшему 30,9 копеек за одну немецкую марку, и наиболее опытные члены экипажа все-таки успели украсить главную палубу десятком ярких легковушек, приобретенных у польских торговцев.

В Киле была еще ласковая солнечная осень. Едва «Иоффе» коснулся причальной стенки, все были отпущены на берег. И, удивительно, но, когда ребята выходили из порта в город, никто даже не спросил их, кто они такие.

А тут, в родной стране…

– Блин, как в концлагерь прибыли, – сказал Егор.

Нетрезвый Андрей напел в ответ:

– С чего начинается Родина? С таможни в советском порту…

Кстати, отход в Киле не обошелся без ЧП. Один из ученых, уйдя на берег, к назначенному сроку не вернулся. Хотели, было, уже поднимать немецкую полицию, но в каюте пропавшего обнаружили записку, из которой стало ясно, что дело сугубо наше, внутреннее, советское. Невозвращенец. На первого помощника было жалко смотреть. Проворонил.

На следующий день, когда участники экспедиции с чемоданами спускались по трапу, их встретила съемочная группа местного телевидения.

– Вы видите героических людей, чудом избежавших гибели, – сказала в камеру, встав спиной к кораблю, молодая тележурналистка.

«Как-то не очень приятно про себя такое слышать», – подумал Егор.

Все вроде, правильно, но почему-то не верилось, что тогда, во время аварии – это был прямо самый край. Так человек устроен: ерундовую опасность он склонен преувеличивать, а смертельную – приуменьшать. На «Титанике» тоже, наверное, никто до последнего не верил, что все закончится именно так.

Егор летел домой в шумноватом, но уютном Ту-134 и еще не знал, что фактически возвращается уже совсем в другую страну. Занятый хлопотами перед уходом в рейс и, тем более, там, в море, он не очень-то следил за политической жизнью в СССР. А между тем, перемены вступили в решающую фазу.

Хотя до Беловежских соглашений, положивших конец существованию Советского Союза, оставалось еще больше года, развал державы шел уже полным ходом. В конце века, как и в его начале, в России снова слилось воедино несколько разнородных сил: и личные амбиции вождей, и международное соперничество, и засевшая в народе тоска по переменам.

Еще в мае, когда Егор собирал справки, готовясь к рейсу на «Иоффе», Председателем Верховного Совета РСФСР с третьей попытки был избран Борис Ельцин. Впервые Егор услышал об этом человеке в 1987 году, когда интеллигентный Женя дал ему прочесть перепечатанную на пишущей машинке стенограмму выступления Ельцина на Пленуме ЦК КПСС. Как оказалось позже, стенограмма была фальшивой и гораздо более радикальной, чем подлинный текст выступления. Но слава борца за интересы народа с зажравшейся партийной верхушкой стала тем тягачом, который вытащил Ельцина на вершину политического Олимпа, невзирая на все его «подвиги» и ляпы.

Удивительными и порой весьма загадочными случаями был отмечен весь его путь. То он, вроде бы, выступал пьяным и нес полную ахинею в американском университете во время своего первого визита в США. То в той же Америке мочился на колесо самолета на глазах у встречавшей его делегации, в которой, кстати, были молодые женщины, ожидавшие его, чтобы вручить цветы. То пытался ножницами покончить с собой. То падал с моста, с шестиметровой высоты в мелкую речку с мешком на голове. То щипал за бок стенографистку перед камерами центрального телевидения. В день, когда прекратила свое существование Западная группа войск – самое боеспособное соединение СССР, Борис Николаевич, гостя по этому поводу в Германии и перебрав со спиртным, пытался дирижировать оркестром берлинской полиции и петь калинку-малинку. В том же году не он смог выйти из самолета на запланированные переговоры с премьер-министром Ирландии. Позже, уже на родине, придя в себя, Ельцин так объяснил журналистам этот инцидент: «Скажу честно – проспал!» И это только то, что попало на экраны телевизоров и в ленты новостей. А сколько не попало!

Такой был человек – крупный, бусорный, c самодуринкой, увлекающийся, непредсказуемый, мечущийся, хитрый, властный. Настоящий русский царь. И этот человек сделал для демократии в России, пожалуй, больше, чем все прежние правители. Но сделал как-то сумбурно, размашисто и безответственно. А что, дескать, давай, зафугасим и демократию! Где там эти пацаны? Ну-ка, покажите, что вы там понапридумывали! Какие там, понима-аешь, либера-альные ценности? Егору в этом реформаторском запале вождя виделась опять-таки недалекость, характерная для всего брежневского племени.

По свидетельству самого Бориса Николаевича, приведенному в его книге «Исповедь на заданную тему», жизнь его с самого начала была богата приключениями. Он чудом остался жив при крещении, когда крепко выпивший батюшка опустил его, как он сам выразился, «в бадью», а вынуть забыл, начав о чем-то рассуждать и спорить с прихожанами. Когда мать, крича, вбежала в церковь и выловила сына со дна купели, батюшка сильно не расстроился и сказал:

– Ну, раз выдержал такое испытание, значит, самый крепкий и нарекается у нас Борисом.

«Борис» – это сокращенное старославянское имя «Борислав», то есть «борющийся за славу». Что ж, Ельцин это имя оправдал.

Не ахти какой видный в союзном государстве пост Председателя Верховного Совета РСФСР он использовал как таран для разрушения системы, возглавляемой его врагами – Горбачевым и Лигачевым. Примечательно, что именно эти два человека в свое время вытащили Ельцина из Свердловска в Москву.

Выступить против своих благодетелей, находящихся в добром здравии и на вершине власти – такое в действовавшей тогда системе номенклатуры было просто немыслимо! Поэтому и слышалось удивление и непонимание в получивших широкую известность словах Лигачева:

– Ты, Борис, не прав. Мы расходимся с тобой уже не только в тактике. Борис, ты обладаешь огромной энергией, но эта энергия не созидательная, а разрушительная!

Однажды, еще в 1984 году Егор остановился в холле «Севрыбы», рассматривая висевшую там галерею портретов членов Политбюро. Такой иконостас был обязательным украшением каждого уважающего себя учреждения.

А в тот момент у руля страны оказался жалкий и больной старик Черненко. Долгие годы этот человек был личным секретарем Брежнева, его тенью, а теперь на год с небольшим стал политическим призраком покойного босса, словно восставшего из гроба. В народе ходила шутка, объявление в метро: «Станция Черненковская, переход на Брежневскую кольцевую». Стоило посмотреть на немощного лидера в официальной хронике, как становилось ясно: стране скоро предстоят очередные пышные похороны.

И Егор, стоя в холле «Севрыбы» и глядя на портреты, задался вопросом: кого из этих людей он хотел бы видеть во главе страны? И невольно остановился на Горбачеве. Единственный из всех тот имел приятное лицо, добрые глаза, умный взгляд, высокий лоб мыслителя. Пятно на темени тогда старательно ретушировали.

Конечно, ни о каких выборах тогда не могло быть и речи, поэтому со своим волеизъявлением Егор мог обращаться только напрямую к Господу. И, глядя на политбюрошный иконостас, он украдкой перекрестился. Удивительно, но именно Горбачев и оказался следующим генсеком. Узнав об этом, Егор испытал чувство надежды и воодушевления.

Уповать на перемены к лучшему в связи со вступлением на престол нового царя – старинная русская традиция, существующая вопреки всему историческому опыту.

Хотя, что правда, то правда: нередко монархи, действительно, начинали с либеральных реформ.

Даже Иван Грозный, и тот под влиянием митрополита Макария и «предоброй» супруги Анастасии баловался реформаторством, учреждал Избранную раду.

И «дней Александровых прекрасное начало» не зря воспето Пушкиным.

Но потом все как-то неизбежно скатывалось то к опричнине, то к аракчеевщине.

В 1985-м тоже многие верили:

– Должно, должно что-то поменяться к лучшему. Ну, к худшему-то куда уж меняться? Некуда ведь. Значит, будет лучше! Только решительнее надо! Бесповоротнее!

Уже позже, когда развал страны состоится, Егор в разговоре с Игорем Семеновичем, тем самым, с которым ездил под Новый год в Ленинград, скажет:

– Ведь как все начиналось, Игорь Семенович! Как верили, что после застоя мы с молодым и неглупым генсеком развернем страну на путь к процветанию!

– Эх, Егор! Что такое повернуть страну, особенно такую громадину, как СССР? Это все равно, что взять в руки вожжи огромной старой повозки, состоящей из бесчисленного множества мелких деталей, которые скреплены между собой кое-как. Причем никто толком не знает устройства этой махины, но все пассажиры кричат: «Давай, поворачивай!»

Ты натягиваешь вожжи, но выясняется, что детали держались вместе, только пока повозка двигалась по инерции. А теперь, в повороте, вся конструкция начинает трещать и разваливаться. У тебя в руках остаются обрывки подпревших вожжей, кони сбиваются, всю эту хрень заносит совсем в другую сторону, и ты не успеваешь опомниться, как там уже правит другой кучер, а тебя беспардонно выбросили наземь и хорошо, если под колесо не попал! Вот с Михаилом Сергеевичем примерно так и произошло.

– А начинал-то он, помните, с борьбы с пьянством!

– Ну, это он просто пытался продолжить линию Андропова на наведение порядка. Антиалкогольная кампания была частью именно той политики. Постановление вышло буквально через два месяца после утверждения Горбачева в должности, а это означает, что все документы были подготовлены заранее, еще при Андропове.

– Но дело-то, в общем, было неплохое!

– Дело-то хорошее. Только государственная машина в России – это… Как тебе сказать… Она – как была, так и остается просто непомерно разросшейся княжеской дружиной, у которой две задачи: бить чужих и грабить своих. Чиновники и силовики очень хороши, когда кого-то надо загнать, затравить и растерзать в клочки. Но когда нужны взвешенные и разумные действия – ничего не выходит. А алкоголь в России – тема тонкая. Поэтому хорошая задумка – отрезвить народ – закончилась абсурдом, перегибами, порубками виноградников и разочарованием граждан в Горбачеве.

– А, помните, сначала «ускорение» объявили? Потом о нем как-то замолчали.

– Так ведь для телеги, которая медленно сползает в пропасть, ускорение – это гибель. Такую простую штуку не сразу, но поняли. Поэтому «ускорение» исчезло и появились «перестройка» и «гласность», из которых удалось реализовать только вторую.

– Она-то Михаила Сергеевича и погубила, – улыбнулся Егор.

Он хорошо помнил тот момент, когда очарование молодым генсеком сменилось в нем недоумением и разочарованием.

В Советском Союзе, как и в любом другом многонациональном государстве, было несколько очагов конфликтов, тлевших десятилетиями, но придавленных, как прессом, мощной государственной машиной. Ослабление этого давления и свежий ветерок гласности создали риск возгорания. Первым полыхнул Нагорный Карабах. Стычки на этнической почве, резня, беженцы – для уха советского человека это были привычные слова из выпусков зарубежных новостей. Но в своей стране такое казалось немыслимым. И тут вдруг – на тебе! А началось все с научной статьи какого-то историка, который, осмелев от гласности, заявил, что эта часть Азербайджана на самом деле – Армения! И пошло брожение умов! Это – как дрожжи в сортир кинуть!

Егор тогда, как и многие вокруг, с надеждой и даже каким-то радостным предвосхищением ожидал выступления вождя по этому вопросу. Жило в те времена в советских людях наивное убеждение, воспитанное фильмами прошлых лет. Очень верилось, что мудрый и сильный правитель, пусть даже без усов, без трубки, без легкого грузинского акцента и мягких кавказских сапожек, но вот так возьмет, да и скажет – весомо, кратко, четко и окончательно:

– Товарищи! Мы считаем, что вопрос должен быть решен следующим образом…

И все будет закончено. Волнения улягутся и народы успокоятся.

Горбачев держал паузу долго. И это воспринималось с пониманием. Вождь думает. А потом по телевидению объявили его выступление. Волнуясь, Егор сел у экрана и призвал домашних к тишине. Михаил Сергеевич начал. Он говорил пять минут, десять, двадцать, сорок – и не сказал ничего вразумительного. Егор встал, озадаченно глядя на экран, потер лоб и пробормотал себе под нос:

– Понятно. Толку не будет. Ох, плохо все это закончится!

Из-за нерасторопности Кремля карабахский вопрос быстро вышел из правового русла и принял форму вооруженного конфликта. Ощущение безнаказанности вскоре привело к насилию и в других республиках СССР, в частности, к погромам в Ферганской долине Узбекистана. Почва для развала страны была готова. И вот в этих условиях у руля самой крупной республики, России, появился обиженный и энергичный Ельцин.

Это – как греющийся чайник. При шестидесяти градусах он начинает шуметь, при ста – закипает. Вот и наша страна при Горбачеве зашумела, а при Ельцине забурлила по-настоящему.

12 июня 1990 года первый Съезд народных депутатов РСФСР принял Декларацию о государственном суверенитете, провозгласившую главенство российских республиканских законов над общесоюзными. Сегодня этот день мы отмечаем как главный праздник страны, День России. Поначалу он на американский манер назывался Днем независимости, но пришлось переименовать, потому что было непонятно: независимости от кого?

Как показалось Егору, единственным смыслом принятия этой декларации было – сделать, чтобы начальник Ельцин был главнее, чем начальник Горбачев. Остальные последствия – просто побочный эффект.

За Россией последовали остальные республики. В историю этот период вошел как «парад суверенитетов». Окончательное юридическое оформление развала СССР стало только вопросом времени.

Стремясь ослабить союзный центр и набрать очки в политической игре, Ельцин, следуя принципу «все средства хороши», поддержал рост сепаратизма даже внутри России. Во время своей поездки по регионам в августе 1990 года он призвал местных лидеров брать суверенитета столько, сколько они смогут «переварить». В результате Татария, Башкирия, Якутия и другие тоже заявили о желании стать суверенными республиками. Все почему-то именно себя считали кормильцами, а прочие регионы – нахлебниками. Поэтому были уверены, что, отделившись, сразу заживут богато и счастливо.