Текст книги "Оттолкнуться от дна"

Уже за Кубой, в районе Багамских островов, к потоку присоединяются теплые воды северного пассатного течения, и вся дружная компания мчится на северо-запад к сороковым широтам, которые моряки прозвали «ревущими сороковыми» за постоянно дующие западные ветра.

Навстречу этой теплой «реке в океане» из Арктики движутся совсем другие воды. Они – холодные и гораздо менее соленые, так как несут в себе немалую долю талой воды. Благодаря низкой солености полярные воды имеют небольшую плотность – поэтому и держатся на поверхности, несмотря на свою температуру ниже нуля градусов по Цельсию.

Когда теплые высокосоленые воды Гольфстрима встречаются с холодными низкосолеными полярными, то при их смешении образуются воды с температурой около трех градусов. Они настолько плотные, что сразу проваливаются на глубины от одного до четырех километров, а на поверхности на их место подтягиваются новые воды: теплые – с юга и холодные – с севера.

Провалившиеся воды как раз и образуют глубинную водную массу Мирового океана. Теперь там, в глубине, они неторопливо совершают весь долгий обратный путь – из Северной Атлантики – в Южную, потом в Индийский океан, а из него – в Тихий. И там, в северной части Тихого океана, у берегов Аляски находят свое кладбище. Именно там глубинные воды беднее всего кислородом и уже несколько тысяч лет не видели солнечного света.

При этом температура их остается прежней – около трех градусов. Егора, помнится, поначалу это удивляло.

– Они – что? Совсем не остывают и не нагреваются за столько лет и столько миль пути?

– Нет, – объяснял ему шеф. – Только поверхностные воды могут заметно менять свою температуру при солнечном прогреве в тропиках или, наоборот, выхолаживании в полярных широтах. А там, на глубине, температура – одна из самых устойчивых характеристик водных масс. Человеческому воображению трудно представить такую махину – трехкилометровый слой воды. Попробуй, найди силу, способную его подогреть или остудить! Кто-то подсчитал, что, даже если Солнце завтра совсем погаснет, океан будет остывать еще двести лет!

Поэтому температура вод ничего не говорит нам об их возрасте. Другое дело – содержание кислорода. Получают его водные массы только у поверхности, а расходуют по мере всего их путешествия по глубинам. Ведь морской снег – останки организмов, живущих в верхних слоях океана – падает сквозь всю толщу вод до самого дна и все время забирает из водных масс растворенный кислород на свое окисление. Так что, как правило, если кислорода в водной массе мало, значит, она на глубине уже давно.

Описанный круговорот получил название «глобальный конвейер». Конечно, это всего лишь модель. Никакого поступательного движения вод в океане нет. Есть только россыпь вихрей. Дуньте на чашку кофе. Какие там начнутся сложные движения, завитки. А сколько таких чашек в океане?

Но измерения со спутников показали, что средний уровень воды в Тихом океане почти на метр выше, чем в Атлантике. Вот этого метра и хватает, чтобы «глобальный конвейер» тек, подгоняемый ветрами.

Существуют, правда, еще более плотные воды, чем глубинные. Они рождаются в полярных областях в холодный сезон при образовании льдов. Вода ведь в океане – соленая, а лед – пресный. При замерзании морской воды соль из нее выдавливается в виде концентрированного рассола, очень плотного. Он падает на дно, смешиваясь по пути с нижележащими водами. Языки холодной и соленой воды сползают с шельфа Антарктиды и растекаются в придонных слоях океанов, подстилая глубинные воды.

Чаша Северного Ледовитого океана, замкнутая со всех сторон гористыми порогами, до краев залита такими водами, и они тут не подстилают, а заменяют собой глубинные. Когда чаша переполняется, эти воды переваливают через порог, лежащий между Исландией и Британскими островами, и обрушиваются вниз, в придонные слои Атлантики, гигантским подводным водопадом высотою около трех километров! Куда там всем наземным водопадам, вместе взятым!

Перед сном Егор еще раз поднялся в просторную рубку. Тут было тихо, уютно и спокойно. Ночь за окнами то тут, то там вспыхивала огнями далеких маяков. Егор посмотрел у штурмана карту маршрута. Он как-то не обращал внимания, что в Балтике так много островов. Не его море – незнакомое. То ли дело Баренцево – каждая кочка родная.

Утром Егора разбудили какие-то возгласы и возня в коридоре, слышимые сквозь закрытую дверь каюты. Да и в саму дверь то и дело тупо толкалось что-то шуршащее. Егор поднялся, осторожно нажал дверную ручку и сквозь узкую щель выглянул в коридор. Там уборщица с остервенением елозила шваброй по полу, переговариваясь со стоявшим неподалеку старпомом. В нос ударило невероятное зловоние.

– Что-то случилось? – спросил Егор.

Оказалось механики, которые всю ночь безбожно пили, под утро решили спустить в море канализационные стоки, накопившиеся в резервуарах судна за время вынужденной стоянки. Делать это в Балтике категорически запрещено – такое можно только в открытом океане. Но ребята по пьяни решили рискнуть. По той же причине они перепутали какие-то вентили и спустили все не наружу, а внутрь корабля. Залили коридоры, камбуз, склад провианта, шахту лифта и много чего еще. Дерьмо затекло в каждую щелку, и теперь команда, поднятая по авралу ни свет, ни заря, драила весь корабль, злобно матерясь.

Заседание ученого совета было отменено, так как встала более насущная проблема: как идти в рейс с продовольственным запасом, залитым дерьмом? Решено было сделать внеплановый заход в Копенгаген, чтобы прикупить хоть каких-нибудь продуктов. Деньги на это нашлись в капитанском фонде.

Весь день ушел на отскабливание и проветривание корабля. К вечеру внешне все выглядело вполне прилично, но запах уходить не хотел.

Следующим утром Егор вышел на палубу. Погода стояла теплая и солнечная. Синее небо, белые барашки облаков, синее море, белые барашки волн. В свежем ветерке плескался ярко-красный флаг с белым крестом. Так положено – поднимать над носовой частью судна флаг той страны, в которую выполняется заход.

Прямо по курсу – Копенгаген, столица Дании. Еще сутки назад Егору и в голову не могло прийти, что он тут побывает. Вот оно как случается! Жизнь крутится под ногами, как борозды того кубанского поля, которое он когда-то пересекал с ребятами, отведав апельсинового ликера.

Как все советские люди, Егор страстно мечтал побывать за границей. Из-за своей недоступности она казалась загадочным волшебным краем, полным удивительных чудес.

Одна архангельская знакомая Егора как-то съездила по горящей путевке в Финляндию. Путешествие за пределы Родины оказалось для нее таким сильным впечатлением, что разделило всю ее жизнь на две части. Отныне, вспоминая любые события, даже совсем не связанные с поездкой, она непременно указывала: «Это было до того, как я поехала в Финляндию», или: «Это было уже после моего возвращения из Финляндии».

На берегу, который не спеша проплывал перед взором людей, заполнивших палубу, тянулась какая-то промзона: белые и серебристые цистерны с крупными логотипами фирм, складские ангары, стоянки с ровными рядами автомобилей. Но даже эта стандартная картина заставляла неискушенных путешественников приникать к окулярам биноклей, затаив дыхание, и лишь иногда восхищенно шептать:

– Ух, ты, как там у них все!

Справа показался остров Сальтхольм. Перевести на русский очень легко. «Хольм» – остров, почти «холм», а сальт – «соль». Вместе – «остров-соль». Датский язык – проще простого!

Через десять лет в этом месте построят уникальный мост-туннель, который соединит Данию со Скандинавией. От Копенгагена до искусственного острова в проливе Эресунн под морским дном пройдет четырехкилометровый туннель, а уже от этого острова до шведского побережья – самый длинный в мире восьмикилометровый подвесной мост. Такой хитрый проект понадобится для того, чтобы мост не путался под крыльями у самолетов, взлетающих из копенгагенского аэропорта. Искусственный остров назовут «Пеберхольм», что означает «остров-перец» – чтобы у Сальтхольма появилась подходящая пара.

«Академик Иоффе» подошел к причалу в сотне метров от небольшой темной бронзовой скульптуры на розоватом валуне, прямо возле уреза воды.

– Смотрите – русалочка! – в радостном оживлении обратился Егор к стоявшим рядом с ним на палубе. – Слушайте, это та самая? Символ Дании и талисман моряков всего мира? Я вот только перед отходом прочел в газете, что ей почти отпилили голову!

– Внимание! – прозвучало по судовому радио. – Просьба членам ученого совета судна собраться в кают-компании.

Егор с сожалением оставил палубу и пошел к месту сбора.

– Товарищи! – обратился к членам совета начальник экспедиции. – Заход такого корабля, как наш – значительное событие для местного научного сообщества. Мы уже получили телеграммы от старейшего университета Швеции, немецкого института океанографии и ряда других научных институтов, где они нас приветствуют на датской земле и выражают желание прислать к нам свои делегации. Просьба ко всем, кто владеет иностранными языками, прежде всего английским, не покидать сегодня корабль. Завтра мы предоставим вам дополнительное время для осмотра города.

Егор языками не владел. А, хоть бы и владел – не сознался бы. Водить делегации старейших университетов по кораблю, насквозь пропахшему дерьмом, – удовольствие ниже среднего! Дух стоял по-прежнему убийственный!

Так что уже через час Егор ступил на датский берег. Первым делом направился к русалочке. Не удержался – подлез по камням, присмотрелся к ее шее. Там, действительно, был четкий след от надпила. След был запаян и отполирован. Бронза, темно-коричневая на всем теле русалочки, в этом месте отливала золотом.

Идя по брусчатке к выходу из порта, он засмотрелся на виртуозную работу ярко-желтого погрузчика. Водитель, рослый симпатичный блондин, увидев Егора, широко ему улыбнулся.

«Что это он мне улыбается? – смутился Егор. – Я его в первый раз вижу. Обознался, наверное».

В СССР не было принято улыбаться незнакомым людям. За дурачка могли принять.

Через пару дней, загрузившись датскими йогуртами, салями и прочей снедью, «Академик Иоффе» взял курс на северо-запад к проливу Скагеррак. Егор стоял на палубе, глядя на удаляющийся Копенгаген. Пару дней он бродил по этому городу, разглядывая старинные здания, каналы, парки и привыкая отвечать на улыбки прохожих.

При этом не пользовался городским транспортом (там, говорят, бешеные цены на билеты!), не посещал туалетов (они же у них платные – капитализм ведь! Сама идея брать деньги за такое советскому человеку казалась абсурдной. Правда, первые платные кооперативные туалеты в СССР недавно уже появились, но Егор об этом не знал) и питался весь день только взятой с собой шоколадкой (у них за границей на продукты – атомная цена! Кофе с булочкой стоит, как приличный зонтик). Зато теперь он уже в любом обществе мог с полным правом заявить, что ему доводилось бывать за рубежом.

– Смотрите, Эльсинор! – крикнул кто-то. По левому борту медленно проплывал стоявший на береговом выступе четырехугольный замок с остроконечными башенками. «Что-то знакомое – Эльсинор», – подумал Егор и вспомнив, спросил:

– Это тот, где Гамлет?

– Он самый!

«Точно, – припомнил Егор. – Гамлет был же принцем датским. Вот, значит, где это все у Шекспира происходило!»

В голове сразу прозвучало:

«Гамлет: Каким образом он помешался?

Первый могильщик: Говорят, весьма странным.

Гамлет: Каким же именно?

Первый могильщик: А таким, что взял и потерял рассудок.

Гамлет: Да, но на какой почве?

Первый могильщик: Да все на той же, на нашей, датской».

Вот она, датская земля, уходит постепенно за корму.

Егор оглянулся на тающий на горизонте берег, и его грудь вдруг сдавило нехорошее предчувствие. Словно нежданная тень упала на мысли и чувства, а губы машинально зашептали: «Несет меня лиса за темные леса, за быстрые реки, за высокие горы… Кот и дрозд, спасите меня!..» Пытаясь отогнать от себя это темное предчувствие, Егор глубоко вздохнул и тихо произнес: «Ничего. Потерпи, миленький, сейчас все пройдет, все хорошо, все хорошо…» И в вечернем сумраке перед глазами встало вздрагивающее тело Васьки…

Согласно плану экспедиции, корабль должен был подняться по широте до Баренцева моря. Провести там акустический эксперимент с подводной лодкой и затем постепенно спуститься по фронтальной зоне к югу до Исландии – эти места Егор знал, как свои пять пальцев. Потом – заход в Шотландию и опять по фронтам на запад до Америки. После захода в Бостон – работа в Бермудском треугольнике и возвращение в Европу по южным широтам. Всего – три месяца.

«Вернемся к Новому году загорелыми, полными впечатлений и на иномарках, купленных в Роттердаме! Кайф!» – радовался Егор, выйдя подышать после завтрака. Вчерашнее недоброе предчувствие теперь казалось пустой блажью. Чего только к ночи не примерещится! Не зря говорят: утро вечера мудренее.

Корабль хорошим темпом шел на северо-восток, огибая Скандинавию, и Егор поднес к глазам бинокль, чтобы полюбоваться пейзажами норвежских фьордов.

Помнится, когда-то в этих местах гидролог Лешка выпускал из темно-зеленого пинагора вкуснейшую розовую икру. Много чего есть на «Иоффе», а вот донного трала нет!

В Баренцевом море к ним присоединился научный корабль «Академик Вавилов». Он был почти точной копией «Иоффе», но без парусов и построен на год раньше. По плану весь рейс корабли должны были работать в паре: «Вавилов» – под водой гудеть, а «Иоффе» – слушать.

Для этого у обоих судов в центре корпуса были сделаны специальные круглые шахты диаметром по два с половиной метра, через которые в море на глубину до шестисот метров могли опускаться огромные, высотой в двухэтажный дом, гидроакустические антенны. Как говорили, каждая стоимостью в двадцать миллионов долларов.

Егор специально спустился по трапу к шахте, чтобы понаблюдать пробный спуск этой антенны. Здесь на круговом балконе все можно было посмотреть буквально на расстоянии вытянутой руки. Странно было видеть открытую, подсвеченную прожекторами воду прямо в помещении корабля. Получается, что их судно, по сути, имеет форму бублика с дыркой посередине!

Загудели лебедки, и платформа с антенной, подвешенная на тросе, стала медленно опускаться в зеленую прозрачную воду. Вся поверхность закипела, забульбушила крупными и мелкими пузырями. Антенна, выкрашенная в горяче-желтый цвет, войдя в воду, приобрела лимонный оттенок, потом стала салатной, зеленой и, наконец, просто растворилась в темноте. Только трос, уходящий в подводный мрак, напоминал, что где-то там, в бездонной глуби, висит такая хреновина. Егору стоял, смотрел и неожиданно ему вспомнилась криница из кордонного детства.

Из дневника Егора:

«14 октября 1990 года. По условиям эксперимента корабль, слушающий море, должен стоять строго в заданной точке. Но в море стоять на месте – задача непростая. Всегда есть ветер, течение. Поэтому, если просто заглушить двигатели, то корабль может отдрейфовать очень далеко. Правда, у «Иоффе» имеется система подруливания «Аквамастер», но в данном случае использовать ее нельзя: нарушится режим тишины.

Поэтому по договоренности с Северным флотом из Североморска к нам должно прийти особое судно, чтобы бросить на дно моря две бетонные платформы весом по шестьдесят тонн каждая. К платформам на якорных цепях прикрепят пустые железнодорожные цистерны, которые будут держаться на поверхности, как поплавки.

«Иоффе» подойдет и встанет между цистернами: носом – к одной, а кормой – к другой. К цистернам привяжут канаты, которые судно будет подтягивать к себе носовой и кормовой лебедками, пока все наглухо не затянется, закрепив корабль на месте. Тогда можно глушить двигатели. Называется все это – «стоять на бочках».

Потом к нам придет подводная лодка, даст с перископной глубины сигнальную ракету, и эксперимент начнется. Лодка будет выполнять маневры, «Вавилов» на нее гудеть, а мы – слушать отраженный сигнал. На меня возложена задача гидрологического обеспечения эксперимента – я оказался единственным океанологом на корабле. Остальные – физики, технари, акустики, оптики, химики и биологи. Но тут я чувствую себя уверенно: родная Баренцуха!

20 октября 1990 года. Телеграмму о выходе баржи с бетонными платформами получили из Североморска четыре дня назад, но разгулялся очередной шторм, и эта старая калоша застряла где-то у Рыбачьего.

Сегодня на заседании ученого совета начальник экспедиции сказал:

– Ну, и ладно! Если завтра не придет, снимаемся и идем в Норвежское море.

И, повернувшись ко мне, добавил:

– По пути выполним Вашу программу – послушаем друг друга с «Вавиловым» через фронт.

Для меня это радостное известие. Я, честно говоря, уже опасаюсь, что на мой эксперимент вообще не хватит времени. Из-за постоянных штормов мы сильно отстаем от графика.

Значит, будем ждать баржу еще сутки. Хоть бы эта срань не приволоклась».

Егор проснулся в вагоне поезда Мурманск-Москва. До этого он всегда летал самолетом, потому что поездом долго и муторно. А тут вдруг пришлось. Он посмотрел в окно. Там была сплошная темень, холод и снег.

«Как же так могло получиться? – недоумевал Егор. – Все ведь шло хорошо. Мы были в море, на корабле. А потом…»

Он еще раз попытался вспомнить, как все случилось, но мучительная попытка отзывалась в голове болезненным гулом. События никак не хотели проясняться из какой-то дымки, застилавшей то, что стряслось.

«Нет, надо у кого-нибудь спросить».

Егор вышел из купе и прошелся по вагону. Никого знакомых не было.

– Извините, – спросил он у проводницы. – Вы не скажете, я один садился в поезд, или кто-то еще со мной?

Та только покачала головой. Оставалось гадать.

«Неужели что-то стряслось с кораблем? Нет. Не может быть. Наверное, я заболел, и меня ссадили на берег. И, скорее всего, что-то с головой. Ни хрена не помню. Вот, блин: прокатился в тропики, поглядел Атлантику. Опять Мурманск, опять север, опять холод и полярная ночь. Невезуха. А куда я еду? Почему в Москву? Надо постараться вспомнить. Я должен все вспомнить».

Он собрался с силами, сосредоточился и… проснулся.

Горел настольный свет. Его сосед по каюте Андрей, оптик, разливал спирт из большого пузатого сосуда через воронку в полулитровые бутылки, наполовину засыпанные облепихой. Со своими настойками он колдовал ежевечерне, отдаваясь этому занятию увлеченно до самозабвения. Ведро облепихи Андрей закупил еще в Калининграде.

В каюте было уютно и спокойно.

– Фу-ух! – облегченно выдохнул Егор.

– Что случились? – спросил оптик, не оборачиваясь, любуясь на свет оттенком настойки в бутылке.

– Да, сон приснился – такой идиотский! И, знаешь, настолько реальный – прямо все вживую.

И Егор пересказал соседу свое сновидение. Этим ночным кошмаром он почему-то будет так впечатлен, что утром подробно и эмоционально расскажет о нем на завтраке. Потом, когда случится то, что случится, ему этот сон еще припомнят.

Утром ржавая баржа с бетонными платформами все-таки притащилась. Скоро цистерны уже маячили в волнах, и к «Иоффе» от них тянулись толстые белые канаты.

Егор стоял в рубке. Вахтенный штурман опасливо поглядывал на небо.

– Хорошо, что тучами плотно затянуло, – сказал он, – «Ориона», вроде, не видать.

«Орион» – это был четырехмоторный патрульный самолет НАТО. Он сопровождал «Иоффе» с самого выхода в Атлантику и постоянно кружил в окрестностях судна. Когда ни выйдешь на палубу – вон он, заходит на очередной разворот.

– А что нам «Орион»? – спросил Егор.

– Если застукают с лодкой, могут возникнуть проблемы с заходами. Мы же числимся как научное судно, и все порты нам открыты. А, если докажут, что мы работали с субмариной, могут перевести в другую категорию и не пустить на заход. Так что – скорее бы эта лодка пришла и скорее бы ушла, пока хмурая погода.

– Вообще, странно как-то, – рассудил Егор. – Мы же, вроде, теперь с Западом друзья, а не противники. Разрядка, перестройка, из ГДР мы уходим, даем немцам воссоединиться. А они как-то по-прежнему неласково нас встречают. И в Балтике шведские «Виггены» на нас пикировали, чуть мачты не посбивали, и тут…

– …вашу мать! – раздалось в этот момент из динамика на всю рубку. – Вы, там, вообще, по сторонам-то иногда смотрите? У меня уже ракеты заканчиваются!

– Кто это говорит? – спросил штурман, поднеся к губам микрофон рации.

– Это говорит командир подводной лодки, которую вы должны тут ждать и высматривать, а вы клювами там щелкаете! Я уже задолбался вам салютовать!

Егор огляделся по окнам рубки и увидел, что по правому борту чуть сзади лежит в воде огромная черная туша атомной субмарины.

– Прошу извинения! – крикнул в микрофон штурман. – Сейчас доложу капитану.

– Мы погружаемся и начинаем программу, – злым голосом ответил командир лодки. Егор увидел, как черная махина двинулась вперед и медленно ушла под воду, оставив за собой на поверхности большой водоворот.

Через пару минут по судовой трансляции прозвучало:

– Внимание! На судне объявляется «режим тишины». Экипажу соблюдать предписанные правила!

С лодкой отработали успешно, и, дав на прощание пару сигнальных ракет, она ушла в сторону Североморска.

Не прошло и получаса, как совсем рядом с «Иоффе» из низкого сизого облака вывалился «Орион». Ревя четырьмя моторами, он прошел над водой, и Егор четко увидел, как от брюха самолета оторвался и шлепнулся в море акустический буй.

– Поздно! Поздно! Не успели! Не успели! – заплясал в рубке штурман и показал вслед «Ориону» неприличный жест. Лицо его сияло.

Никто на корабле не знал, что в этот самый момент внизу, в чистом и красивом машинном отделении произошло маленькое и незаметное событие. В небольшом винтике образовалась микроскопическая трещинка. Этот винтик сам по себе ничего не соединял и не скреплял. Он был стопорным, то есть вкрученным сбоку в накидную гайку, и у него была одна единственная задача – не давать этой гайке вращаться.

Сначала трещинка была совсем крохотной, невидимой, но от вибрации стала быстро расти, и скоро винтик лопнул. Ни к каким видимым последствиям это не привело. Разве что гайка немного вздрогнула. Но она и так вибрировала вместе с патрубком, так что, даже будь рядом наблюдатель, – вряд ли бы он это заметил. Однако никакого наблюдателя рядом не было.

И потом, когда обломок винтика с головкой выскочил из отверстия в боку гайки и упал на синюю металлическую, с насечками, палубу, – этого тоже никто не увидел. И лишь вибрирующая гайка стала медленно-медленно поворачиваться против часовой стрелки.

Из всех четырех двигателей машинного отделения – двух основных и двух вспомогательных – в это время работал только один вспомогательный. Его запустили десять минут назад, после отмены режима тишины. Он вращал генератор, давая свет и тепло обитателям корабля.

«Иоффе» все еще «стоял на бочках», поэтому основные двигатели пока молчали. Их запуск предстоял не раньше, чем через час – сначала надо было вытащить из глубины огромную антенну и сделать гидрологические промеры. Механики это знали и потому спокойно смотрели видео в холле возле кают-компании. В том числе и вахтенный. В машинном отделении не осталось ни души.

Накидная гайка с лопнувшим стопорным винтом находилась на патрубке, который подходил как раз к единственному работавшему вспомогательному двигателю. И по этому патрубку под давлением в тридцать атмосфер в двигатель поступало дизельное топливо.

Егор спустился в свою каюту.

– Садись, чайку попьем! – встретил его сосед. – Я как раз только что заварил.

Егор подсел к столу и взял налитую чашку.

«Вахтенный механик, ответьте мостику», – раздалось по судовой трансляции.

– Бери, вот, печенье, облепиховый джем, – предложил Андрей.

– Да, нет, пожалуй, – ответил Егор. – Скоро ужин. Не буду перебивать аппетит.

– Слушай, ты же океанолог?

– В общем, да.

– Ты понимаешь, нам в Гольфстриме надо изучить оптические свойства вихрей. Ну, например, чем вода в циклоническом вихре отличается от воды в антициклоническом.

– Ну.

– Так, а где эти вихри искать – никто же не знает! Гидрологию-то ребята померяют, не проблема. Но вот ты сможешь определить, что, к примеру, здесь – такой вихрь, а здесь – такой?

– Не вопрос. Сделаем. Построю гидрологический разрез. Вихри – они же на нем сразу видны. Антициклонический задавливает воду с поверхности вниз, а циклонический тащит из глубины наверх.

– Классно. Тогда я спокоен. А то, думаю: где нам свою оптику-то мерить? Хрен его знает!

«Надо же, – мысленно удивился Егор, – такая дорогостоящая посудина и такое качество подготовки экспериментов…»

Оглушительно-резкий долгий зуммер прервал их беседу.

«Внимание! Общесудовая тревога! – раздался в динамике голос старпома. – Команде старшего механика срочно прибыть в машинное отделение!»

– Блин! – сказал Андрей, посмотрев на часы. – Восемнадцать ноль-ноль! Это старпом решил отыграть тревоги, пока мы тут на бочках. Он еще на отходе грозился, дескать, не успели как следует потренироваться, поэтому будем отыгрывать в море. Сейчас выгонит всех на холод в спасательных жилетах и будет трындеть про борьбу за живучесть судна.

«Внимание! Общесудовая тревога! – снова ожил динамик. – Пожар в машинном отделении. Всем участникам экспедиции срочно собраться в кают-компании! Надеть теплые вещи и иметь при себе спасательные жилеты!»

– Ну, вот! Что я тебе говорил? – сказал Андрей. – Чаю не дадут попить! Ладно, делать нечего. Пошли.

Кряхтя, он выдвинул из-под нижней койки ящик, где лежали два оранжевых жилета.

Надев куртки, они вдвоем вышли по коридору к трапу, и тут мимо них сверху вниз, в сторону машинного отделения, громыхая ботинками по ступенькам, промчался ответственный за противопожарное состояние судна. Егор не знал, как официально называлась должность этого человека, но все звали его пожарником. Сейчас он был в каком-то блестящем, как фольга, комбинезоне. На лбу, как рог, торчала откинутая наверх маска противогаза. Мелькнуло лицо. Оно было белым и безумным от испуга.

– Может, и вправду что-то случилось? – сказал Егор.

– Что может случиться с этим кораблем? – усмехнулся Андрей. – Пошли в кают-компанию.

И они стали подниматься по трапу.

В холле возле кают-компании десяток человек смотрели видео. Несколько дней назад произошел обмен кассетами с «Вавиловым» – специально для этого катер спускали. В числе прочего попался прикольный ужастик с элементами эротики. Теперь народ не мог оторваться от телевизора.

Снова резанул по ушам зуммер. Динамик был прямо тут, на стене холла.

– Слушай, заткни его чем-нибудь! – обернулся один из механиков, сидевший прямо у экрана. Вахтенный, стоявший сзади в спецодежде, сорвал с головы картуз и затолкал его в исходивший звоном белый колокол динамика.

– Долбаный старпом! На самом интересном месте! – в сердцах покачал он головой, не отрывая взгляда от телевизора.

Егор удивился: «Их же, вроде, вызывали в машинное отделение, а они все еще здесь».

Случилось, на самом деле, вот что. Когда накидная гайка еще немного открутилась, из-под нее ударила тонкая струйка топлива. И тут же – еще одна и еще. Гайка провернулась, сорвалась с резьбы, патрубок сдвинулся в сторону, и из него вырвалась мощная струя топлива, разбившаяся в пыль о разогретый двигатель.

Вообще, солярка – вещество не очень летучее и загорается довольно трудно, не то, что бензин. В баке с соляркой можно сигареты и спички тушить. Но в этих условиях – мелко распыленная на горячую поверхность – она вспыхнула факелом.

Сработали датчики. На мостике прозвучал сигнал тревоги, и загорелось табло «Пожар в машинном отделении». Штурман позвонил вахтенному механику, но никто не ответил.

Тогда сообщили капитану и дозвонились пожарнику. Тот мотнулся, заглянул в машинное отделение и подтвердил – горит! Причем горит так, что никакой огнетушитель не поможет. Надо пускать газ.

«Иоффе» был оборудован самой современной системой пожаротушения. Действовала она так: место возгорания изолировалось, и туда из специальных баллонов подавался газ бромхлорметан – одна из разновидностей фреона.

Тот самый фреон, что содержится в холодильниках, кондиционерах и аэрозольных баллончиках – очень эффективный противник горения. Замечено это было давно, хотя механизм действия толком не объяснен до сих пор. Например, упомянутый бромхлорметан в шесть раз эффективнее углекислого газа.

Но, чтобы пустить его в машинное отделение, нужно было убедиться, что там нет людей – иначе они погибнут. Дыханию-то фреон противодействует не хуже, чем огню.

Прозвонили механикам по каютам – никто не ответил. Может они все там, в отделении?

– Сколько у нас времени? – спросил капитан пожарника.

– Несколько минут. Если прогорит переборка к топливу – взорвемся и развалимся пополам.

– Сможешь пробежаться по машинному отделению, посмотреть, есть ли там кто?

– Смогу, только костюм надену – там жар и задымление.

– Успеешь?

– Успею.

– Давай.

Подвиг, как правило, требуется в тех случаях, когда нужно исправить последствия чьей-то халатности и безалаберности.

Как раз через минуту после этого разговора Егор и встретил на трапе пожарника, который в металлизированном костюме, громыхая тяжелыми ботинками, спускался в машинное отделение. Туда, где топливо продолжало мощной струей выбрасываться из оторвавшегося патрубка прямо в пылающий вихрь.

На корабле погас свет. Осталось только аварийное освещение. Телевизор, к неудовольствию смотревших, потух.

Участники экспедиции, готовые к учениям, собрались в кают-компании, но ожидаемый старпом все никак не появлялся. Вместо него в помещение вошел начальник экспедиции.

– Товарищи! Минуточку внимания! – обратился он ко всем. – У нас неприятность. Возгорание в машинном отделении. Команда принимает все необходимые меры. Когда пожар будет потушен, мы продолжим движение. Пока просьба побыть здесь. Кому жарко – можете расстегнуться или снять верхнюю одежду. Спасательные средства надевать пока не надо, положите их где-нибудь рядышком.

И он с улыбкой посмотрел на некоторых сотрудников, которые косо, второпях нацепили на себя оранжевые жилеты. Один пожилой профессор-физик держал еще и перекинутое через руку аккуратно сложенное шерстяное одеяло.

Все начали тихонько разбредаться по просторной кают-компании. Егор подошел к начальнику экспедиции и негромко спросил:

– Что там? Серьезная ситуация?

– Не волнуйтесь, – успокоил тот, – это все рабочие моменты. Думайте об Эдинбурге. Я уже связался – у меня там друзья – и заказал нам экскурсию по замкам Шотландии.

В полумраке, разбавляемом только тусклым аварийным освещением, народ расселся по группкам и тихонько обсуждал происшедшее. Кто-то даже шутил:

– Мне говорили, на флот охотнее берут людей, не умеющих плавать: они активней борются за живучесть корабля.