Текст книги "Пророк Темного мира"

– Что ж не уйдешь? Воли нет?

– Преемницы. – Старуха уперлась руками в колени, медленно, с трудом, поднялась со скамеечки. Тамара услышала, как щелкают, трещат износившиеся суставы. – Да вас вот ждала…

Домовой вздохнул:

– Кабы знать… Надежда-то есть?

– Она всегда есть.

Старуха, клюкой отодвигая с дороги кошек, прошаркала к темному кособокому шкафу, со скрипом открыла дверцу.

– А она не подойдет? – спросил Мыря, глядя в горбатую спину старухи.

– Она – нет. У нее другая судьба.

«Это они про меня, что ли?» – не поняла Тамара.

С трудом сняв с полки шкатулку из полированного дерева, Хозяйка Круглого дома повернулась к гостям:

– Эй, молодец, прими-ка…

Бойша, опустив на пол мешок, прислонил к стене автомат и бегом бросился исполнять просьбу кликуши.

– А ты, Томочка… – Голос старухи пресекся, в горле заклекотало. Она затрясла головой, ухватилась за плечо взявшего шкатулку Бойши, всхлипнула, но быстро пришла в себя. – Ты столик пододвинь. Вон тот, треногий. Он легонький.

Ничего не понимающая, но тоже вдруг ощутившая небывалое волнение Тамара подхватила невесомый пластиковый столик, утвердила его возле скамеечки. Старуха села, жестом показал Бойше, куда поставить шкатулку, сняла с шеи цепочку с ключом. Скрежетнул замочек, откинулась крышка. На столик легли потрепанная книга, блюдце с золотистой каемкой и желтое яблоко.

– Молодец, ты – первый.

Положив яблоко на блюдце, кликуша легко подтолкнула его ладонью – и оно пошло по кругу, все убыстряя свой бег. Зал озарился столбами красноватого закатного света, ударившими через высокие окна зала. Крохотные алые пылинки повисли в воздухе, кошки разом зашипели, врассыпную бросились прочь.

– Смотри! – торжественно провозгласила старуха. Бойша наклонился над блюдцем и с минуту вглядывался в него, бледнея на глазах.

– Госпожа… – пораженно прошептал он. Кликуша дробно рассмеялась – словно просыпала горсть камешков.

– Все понял?

– Да, – выдохнул итер, отступая от столика.

– Запомни – и молчи. Нить тонка, оборвешь – ничего не будет. Ступай. Теперь ты, красавица…

Ощущая в груди холод, на подгибающихся ногах Тамара подошла к старухе. Время точно остановилось. Где-то мяукнула кошка – и снова воцарилась тишина. Будто во сне, девушка следила за тем, как Хозяйка Круглого дома убирает в шкатулку блюдце, яблоко и подвигает к себе книгу. Это была странная книга – с потемневшей кожаной обложкой, хранящей на себе следы огня, покрытой рубцами, истершейся по краю до белизны, без названия и автора. Отстегнув позеленевшие медные крючки, кликуша начала перелистывать страницы, невнятно бормоча:

– Полиамид… Полибактерин… Полибий… Поливак… Нет, раньше… А, вот – Поливанова Тамара Александровна, да?

– Н-нет, – пискнула Тамара. – Я по отчеству Павловна…

– Да помню я, – раздраженно перебила ее старуха. – Вот, нашла. Читай. Про себя. В смысле – не вслух.

Нагнувшись над чаровной книгой, девушка ожидала увидеть что-то вроде энциклопедической статьи, а вместо этого перед ней предстала лишь чистая бумага разворота.

– Здесь же ничего… – начала она, но кликуша снова перебила, гневно каркнув:

– Внимательно смотри!

Тамара всмотрелась. Желтоватая бумага, еле заметные трещинки, крапины какие-то… И вдруг все вокруг девушки замглилось, воздух потек, как патока, на мгновение глаза заволокло пеленой, а потом из нее проступили знакомые – и незнакомые одновременно – очертания Среднерусской равнины и окружающих ее земель.

Узнаваемая блескучая змея Волги. «Здесь она зовется Волей-рекой», – прошептал в голове незнакомый голос. Другая змейка, убегающая на юг, – Днепр. Тамара тут же услышала, как голос шепнул: «До Припяти – Свитязь, а после – Славута». Реки поменьше, тонюсенькими прожилочками перевивающие малахит лесов, зеркальные пятна озер. Все это расчерчено ровными линиями путеводных плешей. И серыми лишаями – идеально круглые оспины Мертвых земель. Их оказалось неожиданно много, кое-где оспины сливались, занимая собой обширные пространства. Не нужно было сильно напрягать память, чтобы понять – большинство безжизненных территорий находились на месте крупных городов, центров промышленности. Уцелели буквально несколько десятков – Тверь, Смоленск, Псков, Муром, Рязань, но и они обезлюдели, как Москва. Люди селились поодаль от них, иногда именуя свои городища старыми названиями, как Нижний Новгород, Можайск, Казань или тот же Муром, иногда придумывая новые. Голос все шептал и шептал: «Приплешск, Первогород, Троереченское городище, Увальное городище, Сурское городище».

Вдоль путеводных плешей горстями коричневых зерен рассыпались деревни и слободки. Желтели убранные поля, на заливных лугах бродили стада, высились повсюду бородавки сенных стогов. Земля, ныне именуемая Россейщиной, была густолюдной, но только в сравнении с лесистой северо-восточной глухоманью и выжженными степями на юге. Впрочем, там тоже жили. Проследив взглядом ведущую на полночь плешь, Тамара увидела такие же обжитые районы, как и в центре. Вся бывшая Ленинградская область, Беломорье, Кольский полуостров пестрели полями, садами, курились дымками многочисленных поселений; морские берега обросли пристанями, над свинцовыми волнами белели паруса кораблей.

И восточнее, в Архангелогородчине, в земле Коми, в Пермской области, на Северном Урале оказалось неожиданно многолюдно. Тайгу проредили частые вырубки, всюду лежали поля, по рекам, торопясь успеть до ледостава, гнали плоты, по плешам бежали древесные кони, нагруженные товарами для поволжских, или, точнее, повольских ярмарок.

Урал, ныне Опоясный камень, встал седой, замшелой громадой, ощетинился башнями городов, сдвинул густые туманные брови. Здесь мертвоземья почти не было, лишь на юге резали глаз знакомые серые пятна.

А вот Приуралье лежало в запустении. Поволжье превратилось в узкую зеленеющую полосу, а дальше от реки вольготно разлеглись полупустыни, сливающиеся в бывшем Ориенбуржье с настоящим песчаным морем, простирающимся к югу и востоку насколько хватало глаз – до самых великих азиатских горных систем, до Алтая, Саян, Памира, Тянь-Шаня, Гималаев. Каспийское море обернулось исполинским солончаком, и белесые самумы вились над его просторами, неся смерть всему живому.

Западную Сибирь скрывала сизая мгла. «Здесь вечно стоят тучи. Идут дожди, гремят грозы, шумят ураганы, – шепнул голос. – А далее к восходу разлились хляби земные, ибо потаяла вечная мерзлота. Тайга умерла на корню, и новые растения и животные пришли на те земли. Люди почти не живут там, но пройдут столетия, высохнут болота, оживет земля и станет благодатнейшим краем».

Смутное беспокойство овладело Тамарой, и она стремительно перевела взгляд на запад. Белоруссия, испятнанная по северо-восточной границе мертвоземьем, съежилась, обросла пущами, притулилась к Россейщине, как воробьи жмутся к орлиному гнездовью. Украина подтянулась обжитыми территориями к северу, к лесам и горам, весь же центр и юг захватили пески. А еще южнее… Тамара едва не вскрикнула горестно. Черного моря не было. Совсем. И Азовского тоже не существовало. Вместо них от крымских скал и обрывистых берегов Тавриды разлеглось болото, смрадное, темное, сплошь поросшее камышом, рогозом и тростником. Поля цветущего лотоса выглядели на общем фоне как пятна белой плесени. «Черноболотище, – прозвучало в голове. – Моря больше нет».

Рядом белела раздвоенная вершина Эльбруса. Кавказ, весь в ожерельях водопадов, по колено утонувший в дремучих лесах, высился над Черноболотищем богатырской дружиной, закутавшейся в снеговые плащи. «А что дальше, на юг? Турция, Израиль…» – спросила Тамара, тщетно силясь пронзить взглядом клубящиеся по краю страницы облака. «Слухи ходят разные, но моя книга не может заглянуть так далеко». – «А Европа?» Голос секунду помедлил и ответил: «Смотри сама…»

И Тамара увидела. Польша, Чехословакия, Венгрия лежали пустыми, обезлюдевшими. Тут уже прошли первые снегопады, забелив поля и леса. По многочисленным круглым пятнам на месте городов Тамара поняла – здесь тоже падали ядерные боеголовки. Германия, Центральная Европа, Франция, Испания превратились сплошь в мертвоземье, засыпанное толстым слоем снега. От Итальянского сапога осталось только голенище, а на месте Сицилии рдела сквозь пепельные тучи незаживающая язва разлома. «Водородная бомба, – тише, чем раньше, произнес голос. – Земная кора не выдержала…»

Англию сковывали льды. Льдом была покрыта и вся Северная Атлантика. Здесь трещали морозы, и вьюга белым саваном укрывала Старый свет, павший жертвой собственного безумия.

«Гольфстрим теперь течет через Техасское море и Великоозерный пролив прямо в Гудзонское море, а затем на полночь, мимо Баффиновой земли, закатнее Гренландии. Он пересекает Северный полюс и восточнее Груманта падает в Белое море, упираясь в Канин Нос и остров Колгуев». – «Техасское море?!» «Оттуда били точечно, по местам скопления войск нашествия, – непонятно ответил голос. – Системы ПВО Большого Кольца уберегли Москву. У нас автоматика на командных пунктах РВСН сработала штатно, ответив массированным ударом. Вместо Восточного побережья США теперь цепь островов. Мир изменился». «Поэтому Европа замерзла, а у нас в Заполярье стало тепло?» – спросила Тамара. «Судьба карает за гордыню и глупость. Так-то, Томочка… – печально ответил голос. – А теперь самое важное…»

Перед глазами у девушки зарябило, вновь мелькнули леса и реки Россейщины – и она увидела людей. Изможденные мужчины и женщины взмахивали серпами. Потом надсаживались на молотьбе. Худые лошади волокли скрипучие телеги, груженные мешками с зерном, по раскисшим дорогам к мельницам. Каждый третий мешок муки шел князю, каждый второй – Всеблагому Отцу, точнее, его сынам и первому из них – Человеку-Без-Имени. Осенней порой в деревнях жрали в три горла перед суровой, проголодной зимой. Чад стоял в топящихся по-черному грязных избах. Сыпала белая пороша. Входил в силу мороз. Припасы заканчивались, кадки с квашеной капустой и сусеки с мукой показывали дно. Босоногие чумазые ребятишки плакали от голода, люди ели печево из ивовой коры пополам с сушеной лебедой, жарили коровьи лепешки, грызли льняные жмыхи, давили втихаря котят и щенков. Мычала некормленая скотина. По снегам к жилью выходили стаи псов-мутантов, нападая на все живое. А следом за ними шли и вовсе неведомые звери – плотоядные огромные твари, горбатые, клыкастые, на сильных когтистых лапах. Эти не боялись и не жалели никого. Разваливая заплоты, они сшибали с петель двери, врываясь в хлева и дома. Приходила весна, и люди – даже не люди, живые скелеты – выбирались из вонючих, заросших копотью жилищ. Они, как овцы, ели первоцвет, всякую живую травку, что выбилась из земли навстречу теплу. Подкрепившись, на себе волокли по мокрым полям сохи и бороны, кидая в землю чудом сбереженное зерно. По согбенным спинам хлестали дожди, следом налетали суховеи. Взрослые дневали и ночевали в полях – сев, прополка, косовица, жатва. Дети росли как трава. Заболевших лечили заговорами, отливали водой, рисовали на дистрофично выпяченных животах цветной глиной обережные знаки, особо недужных запекали в пирог. После такого лечения выживали единицы. Но женщины рожали много, обильно, зачастую за машущей граблями в поле бабой волочился выводок голопузых ребятишек – самый маленький примотан платком к спине, а живот снова круглится, скоро новые роды. Мужики надрывались на лесосеках, гибли на охоте, тонули на сплаве, умирали от хворей или от ножа лихого человека на темной лесной дороге. Редко кто доживал до седин. Вокруг деревень, посадов и городищ ширились, множились погосты. Стон и плач стоял над землей Россейщины.

«Зачем такая жизнь?!» Тамара почувствовала, что сейчас не выдержит, закричит. «Другой нет», – печально ответил голос. «Но все же было не так! Почему? Почему?!» «Судьба…» – вздохнул голос. «Что же мне делать? Зачем, для чего вы все это мне показываете? Что я могу?»

Тамара почувствовала, как слезы катятся по ее щекам, подняла голову, отрываясь от страшной в своей правдивости книги. Старуха смотрела на нее, скорбно поджав губы. Пауза затянулась надолго. Наконец Хозяйка Круглого дома заговорила:

– Ты можешь главное – сделать так, чтобы ничего этого не произошло.

– Я? – растерялась Тамара. – Вы смеетесь?

– Я уже давно не смеюсь, девонька. Разучилась…

– Да если вы – чаровница, прожившая столько лет, ничего не можете сделать… – возмущенно начала Тамара, но старуха перебила ее, возвысив голос до звона:

– Ты старше меня, Тамара Павловна! Да, старше. Я помню тебя молодой женщиной, мне же в ту пору было лет на пять меньше. Не пытайся, ты не сумеешь разглядеть в моем нынешнем обличье черты той, что когда-то спасла тебе жизнь. Только вот он… – кликуша указала на незнатя, – узнал меня сразу, ибо смотрел не глазами. Впрочем, все это суета. Главное – над тобой не властна судьба этого мира. Ты должна спасти его. Понимаю – звучит… дико. Да, дико, но это так. Едва оказавшись здесь, ты приняла на себя этот долг. И обязана его исполнить.

– Но я не хочу, – прошептала Тамара. – И не могу. Я жива-то до сих пор только потому, что…

– Это не важно, – сверкнула глазами старуха. – Я не знаю, как, каким образом, но твой путь предопределен. Будущность темна. Всегда темна. Зажги светоч в душе своей – и иди.

– И все? – У Тамары опять затряслись губы. – Вы… вы отправляете меня в неизвестность безо всякой помощи?

– Будущность темна, – повторила старуха. – Иди. Больше я ничего не знаю. Впрочем, постой! Вчера, когда я уже знала, что вы явитесь сюда, во сне было мне видение – светловолосый мужчина в золотом рогатом шлеме указывал на полдень, и меч в его руке горел огнем. Почему-то мне кажется, что это видение – не случайность.

Кликуша тяжело вздохнула и захлопнула книгу.

– Теперь ты, незнать. Лишь одно скажу: ищи себя. Не найдешь – все потеряешь. Понял?

Мыря потемнел лицом, сдвинул брови, но ничего не ответил.

– Ночевать будете здесь. Тут безопасно и тихо. Очаг вон там, дрова – под лестницей. Утром меня не ждите, ступайте на перехват своего коня и дальше – всякий по своему пути. Прощайте.

Старуха поднялась и, не глядя на путников, вышла из зала. Тамара смотрела ей вслед, надеясь, что Хозяйка Круглого дома обернется, но этого не произошло…

Ночью они долго не могли уснуть. Сидели по сторонам от очага, в котором едва теплились угли, и молчали – каждый о своем. Бойша, пораженный чем-то, увиденным в чаровном блюдце, таил мысли. Он бездумно точил кинжал, водя плоским черным камнем по роняющему блики лезвию. Потом отложил клинок, достал звонник, потренькал струнами и негромко запел, глядя в костер:

 
В холода, в холода
От насиженных мест
Нас другие зовут города, —
Будь то Минск, будь то Брест, —
В холода, в холода…
Неспроста, неспроста,
От родных тополей
Нас суровые манят места —
Будто там веселей, —
Неспроста, неспроста…
Как нас дома ни грей —
Не хватает всегда
Новых встреч нам и новых друзей, —
Будто с нами беда,
Будто с ними теплей…
Как бы ни было нам
Хорошо иногда —
Возвращаемся мы по домам.
Где же ваша звезда?
Может – здесь, может – там…[3]3
  Стихи Владимира Высоцкого.


[Закрыть]
 

Тамара удивленно посмотрела на замолчавшего итера: – Откуда ты знаешь эти стихи?

– У нас в лабе, в отцовом блоке, богатство было. Тексты. Старинные. Те, что чистуны недожгли. Ну, и листочки отдельные. Я малым читал их все время. Думал, так ума больше станет. Вот тогда и выучил. Там много всякого…

– А теперь?

– Что – теперь? – не понял Бойша.

– Теперь не думаешь, что чтение ума прибавляет?

– Теперь-то я понимаю – ум в голове. А книги – это знания. Они ума не прибавляют, они для дела разного нужны. Ум сам по себе. Много думаешь – вот и ум.

Тамара не нашла что сказать и замолчала.

Итер улегся спать. Мыря, нахохлившись сычом, молчал. Тамара, растревоженная песней Бойши, вздыхала, пытаясь понять, что ее ждет, при чем здесь сон кликуши и кто она такая: «Она сказала, что спасла мне жизнь и что я старше ее. Может, это просто старческий маразм? Но домовой вроде бы узнал ее. Спросить? Нет, ему сейчас тоже не сладко… Мужчина в золотом рогатом шлеме… Огненный меч… Это можно толковать до бесконечности. И по Фрейду, и по Юнгу, и по Миллеру… Но при чем тут я? Долг… Что значит – «он пал на тебя»? Я в чем-то виновата? В чем? «Над тобой не властна судьба этого мира». Почему? И почему у каждого из нас свой путь? Ну, этот молодой итер – с ним все ясно. Его ждет невеста. А Мыря? Что означает: «Ищи себя»?»

Так и не найдя ответа ни на один вопрос, Тамара забылась тяжелым сном.

Утром, оставив Круглый дом, крышу которого украшали зубцы из рассевшихся на солнышке кошек, путники двинулись прочь из мертвого города – навстречу коню «Гиблецу» и своей судьбе. Идти было легко – на полдень вела нахоженная тропа, по которой они быстро вышли к ложбине, когда-то бывшей Кольцевой дорогой, и покинули пределы Каменного урмана.

Ветер стих. Зачирикали в зарослях какие-то птахи. Бойша на ходу начал напевать. Тамара прислушалась и разобрала слова:

 
Мы были как все и жили как все,
Ни в чем никого не виня…
Свободой реки поили нас,
На перекатах звеня.
Но где-то за черной закатной чертой
Кто-то решил все за всех.
И стих в цветущих наших лесах
Детский веселый смех…
Тогда мы встали за отчий край
И вышли на смертный бой.
Когда к щиту прижимается щит
И надо держать строй.
Незнати… Злая наша судьба!
Холоден незнатя глаз.
И заросли сорной травой
Могилы лучших из нас.
Дружинники – сила, дружинники – спесь,
Не скажешь им – нас не трожь!
И запылала меж голых холмов
Наша несжатая рожь…
Мертвым светом горит Луна
Слышится волчий вой.
Но если встали – надо стоять.
Надо держать строй!
Хитрый Закат, коварный Восход
Будь прокляты навсегда!
Багровое око в спину глядит,
В глаза зрит смерти звезда.
За право жить на своей земле,
За право всегда быть собой —
Сдвинем, братья, покрепче щиты —
Надо держать строй!
Бей, волчья кость, в тугой барабан,
Зови всех, кто сможет встать.
Вновь воеводы из Чистых земель
Ведут в наши земли рать.
Вновь лезут твари из горных пещер
Идут на нас темной стеной.
И пусть за нами уж нет ничего,
Надо держать строй!
Вьется черный пожарищ дым…
Песен не сложат о нас…
Валится наземь твой друг и брат,
Битый стрелою в глаз.
Встанем теперь – спина к спине.
Это последний бой…
Что ж, напоим вражьей кровью клинки
И будем держать строй!
 

– Это песня о Последней войне. Тогда нас разбили, и итеры сделались тайным народом, – помолчав, сказал Бойша, заметив, что Тамара слушала его пение.

– А кто сочинил?

– Сочиняют небылицы. А песни складывают, – как маленькой, разъяснил ей итер. – Эту сложил я…

К вечеру путники достигли Кривой плеши и разбили стан на ее краю. Мыря, весь день прошагавший молчком, послюнил пальцем ноздри, шумно принюхался и тихо сказал:

– До полуночи конь будет здесь. Надо подождать.

Незнать не ошибся. Костер не успел прогореть, как послышался знакомый заунывный скрип катков, и из тьмы, заслоняя холодные осенние звезды, выплыл светящийся пузырь. Следом за ним надвинулась темная громада коня.

– Пустой, – снова принюхавшись, сообщил Мыря. – Полезли наверх, спать пора.

– Да, но куда же нам дальше? – подала голос Тамара.

– Утром говорить будем, – отрезал незнать.

И утро пришло – холодное, туманное, с мокрым снегом и пронизывающим до костей ветром. Позавтракав, путники собрались на носу коня, кутаясь в плащи.

– Дикая земля пошла, – посуровевшим голосом многозначительно произнес Бойша.

– А ране, стало быть, домашняя была? – усмехнулся Мыря.

Итер неожиданно ответил незнатю, кивнув вполне благожелательно:

– Обжитая. Под княжей шуйцей, под Всеблагого Отца десницей лежит. Отсель же пустоземье начинается. До Воли-реки на восходе, до Черного болотища на полдне тянется. Стерегитесь, ни за грош пропасть тут можно. Народишко здешний лихой да безжалостный. Сперва бьет, потом спрашивает.

Мыря закряхтел, сплюнул за борт, в волглую снежную кипень, натянул на глаза треух.

– Пустоземье там, не пустоземье… Ты вот чего скажи, мил-чело-век: бумаги-то свои куда понесешь? Мерекаю я, нам с вашими набольшими погутарить было бы неплохо.

Бойша вскинул голову, хотел что-то сказать, но сдержался, притушив порыв. Заговорил он чуть позже, медленно, взвешивая каждое слово.

– Набольший наш, господин нарук Стило Трошсын, ждет меня у Воли-реки в тайном поселении. Если согласны вы со мной идти, надо будет коня через пару дён завернуть на Чернолесскую плешь. По ней и выйдем. Две седмицы всего.

Оба, и итер, и незнать, повернулись к Тамаре. Последнее слово оставалось за ней. Девушка, завернувшись в плащ по самые глаза, молчала. Ее обуревали противоречивые мысли. С одной стороны, то, что она увидела в чаровной книге Хозяйки Круглого дома, требовало немедленных действий. С другой – впереди клубилась непроницаемая мгла. Куда идти? Что делать? Как, с чего начать? Логика подсказывала, что единственной реальной силой, могущей помочь, были итеры. И этот вот парень с его загадочной тетрадью – главной ниточкой, что напрямую выводила на предводителя странного племени. Итеры могли дать главное – информацию.

А предчувствие, треклятая женская интуиция буквально кричали совсем о другом: «Не лезь! Твоя задача – выбраться отсюда. Ищи выход, беги! Менять мироустройство, готовить революции, модернизировать здешнее общество – не твоего ума дело, да и не под силу тебе. Мало ли что там говорила старуха про долг. Ты попала сюда не случайно, но волей совершенно определенных обстоятельств. Там, на торжище в Можайске, Кощ применил какие-то чары, которые и забросили тебя и домового в этот мир. Взявшись за кончик нити, можно распутать весь клубок. А долг… Это только Господь не дает трудов не по силам. Кощ – не он. Злой волей чаровника оказалась ты здесь. Старуха ошиблась. Еще сон этот. Воин в рогатом шлеме, меч… Ерунда! Что можешь ты, слабая, простая женщина? В лучшем случае бесславно погибнуть, а в худшем сделаться рабой, наложницей какого-нибудь здешнего князька…»

Тамара с досадой сжала зубы. Десна отозвалась тупой болью. Месяц назад девушка лечила зуб, и вот теперь он неожиданно напомнил о себе. «А если разболится – что делать? Где здесь его лечить? У кого?» – эта мысль стерла все трудные размышления и оказалась той самой соломинкой, что ломает спину верблюда.

– Ты когда-нибудь слышал о чаровнике по имени Кощ? Об очень сильном чаровнике? – обратилась Тамара к Бойше. Итер закатил глаза, припоминая, Мыря же разочарованно, как показалось девушке, фыркнул.

– Среди живущих такого я не знаю, – ответил Бойша. – Но прозвание почему-то кажется знакомым. Уж не читал ли я о Коще в старых текстах?

– А где эти тексты? – подалась вперед Тамара.

– В лабе верховного итера, господина нашего нарука, – важно ответил парень. И тут же поспешил добавить: – Я могу посодействовать, чтобы тебе разрешили с ними ознакомиться.

– Да уж, все дороги ведут в Рим, – улыбнулась Тамара. – Что ж, уговорил. Едем к твоему наруку.

– К господину наруку! – важно поднял палец Бойша. Он тоже улыбался, но ни Тамара, ни Мыря не знали чему.

Хмарный день перешел в студеную ночь. К полуночи взвыла за бортом коня злая метель – и не успокаивалась до самого утра. Проконопаченные стены клетушки, в которой содержались путники, когда были еще пленниками, хорошо держали тепло. Угревшись под плащами на соломенных тюфяках, Тамара и Мыря вскоре уснули. К Бойше же сон не шел. Улыбка, что расцвела на лице итера еще утром, не сходила с него весь день. Тому была одна, но важнейшая причина – слово деда Атяма.

С Кривой плеши в убежище нарука можно было попасть тремя путями, и тот, что предложил Бойша, вряд ли кто-нибудь назвал бы самым скорым. Но Чернолесская плешь, огибая петлей излучину Сараны-реки, проходила всего в четырех верстах от мертвого селения бармов, а стало быть, от обиталища незнатя, что наложил на итера страшный урок – привести взамен себя красну девку. То, что он сам предложил это Атяму, Бойша предпочитал не вспоминать. Его куда больше тревожило, что Тамара окажется недостаточно «красной» для старика.

Совесть итера не мучила. Он все сделал правильно, по уложению братства: за добро своего спасения из когтистых лап смерти отплатил добром, проведя новых своих товарищей через Каменный урман к Круглому дому. Более им ничем не был Бойша обязан. Другие у него имелись дела – тексты доставить да на Талинке жениться. Конечно, будь чужинская девка с короткими волосами и статью отрока одна, может, и пожалел бы ее итер. А так, с незнатем пришлым, отчего бы и не отвести к Атяму?

Втайне Бойша надеялся, что побьет крепыш-домовой браминского старца, слово Атямово силу потеряет и все ладно сложится.

«К бармовскому погосту приведу вроде как невзначай, плутанием или заманихой какой, – раскладывал все по разным ларцам Бойша. – Незнатя этого, Мырю, сразу настропалить надо будет. Атяма на девку отвлечь. Ну, а там если чего, то и из шибала добавить. Золотишко отрыть, на коня перетаскать – и к наруку, а там, глядишь, и к Талинке!»

Под разбойничий посвист ветра Бойша наконец уснул, но с лица его даже во сне не сходила все та же счастливая улыбка…

…Зима навалилась на земли Россейщины внезапно, как захватное войско из чужедальней стороны. Еще вчера светило солнышко и желтые листья порхали на опушках вызолоченных лесов, трубили в урочищах лоси, посверкивали в нагретом воздухе блескучие паутинки, а в выцветшем небе тянулись последние косяки улетающих на полдень птиц. Но суровые ветры наморщили облачные лбы, надули тугие щеки – и осень кончилась.

За ночь намело изрядные сугробы. Леса стояли белые, каждое дерево – как сахарный леденец. Ударил первый, легкий еще, морозец. Все живое попряталось; залегли в спячку медведи, ежи и всякая животная мелочь, а те, кому суждено коротать зиму на ногах, схоронились в укромных ложках, берложках, чащобах. Зайцы позабивались в ухоронки, волки сбились в стаи, время от времени пробуя звенящий воздух на голос, косули середь потаенных полянок тыкались мокрыми носами в хрусткий, рассыпчатый снег, чуя под ним еще живой травяной лист. Над помертвевшим глухолесьем порхали на легких крыльях лишь неугомонные сороки. Завидя волокущегося по плеше коня, они пускали по-над снеговыми шапками леса тревожный стрекот и мчались прочь, подхваченные студеным ветром.

– Это не коренной снег, – сказал Мыря, оглядев выбеленные дали. – Месяца полтора еще ждать. Но осень холодной будет. Слышь, девка, ты без нужды по верху не шляйся. Простудишься – чего делать станем?

– Не простужусь, – заверила незнатя Тамара, с тоской посматривая на низкие серые тучи, грозящие новыми снеговыми зарядами.

– Ну-ну, – проворчал домовой и ушел с верхней палубы.

Бойша, отчего-то дурашливо улыбающийся, колдовал у разведенного под кожаным пологом костра. Рядом лежало банджо-звонник. Заметив, что девушка смотрит на него, итер выпрямился, махнул рукой:

– Иди, погрейся!

Тамара подошла, принюхалась – из котла вкусно пахло ягодным сбитнем. Сразу вспомнился дом, мама, заваривающая после поездки на дачу травяной чай с мелиссой и боярышником, отец, удовлетворенно подводящий итог дачного сезона: «В этом году урожай – как никогда!»

Дом, мама… У Тамары защипало глаза. Вернется ли она когда-нибудь домой? Сняв очки, девушка протерла стекла носовым платком, тяжело вздохнула.

– Не тужи, – ободрил ее итер. – Первый снег всегда на душу падает. Вот на Чернолесскую плешь свернем – там и места повеселее, и дельце одно у меня есть – развеешь грусть-тоску! Вот, послушай песню. Я сам сложил!

Итер запел, восьмеркой гоняя пальцы по струнам:

 
Я видел осколки разбитых сердец.
Я многое знал. Я устал, наконец!
Я чувствую времени тяжкое бремя,
Но я контролирую время!
Дождем осыпаются звезды с небес.
И скалится месяц, рогатый, как бес.
И умер мой конь, в прах рассыпалось стремя,
Но я контролирую время!
Уходит дорога в полночную даль…
И снова того, что не будет, мне жаль…
Пожухлые травы – пропало их семя.
Но я контролирую время!
Я больше не буду копаться в песке!
Я снова, смеясь, ухожу налегке!
Пусть бесится ваше ползучее племя,
Но я контролирую время!
 

Тамара непонимающе посмотрела на Бойшу и медленно пошла прочь от костра. В итере что-то изменилось. Девушка почувствовала это, и он сразу стал для нее неприятен. А кроме того, после Каменного урмана у нее началось то, что психологи называют «откатом». «И в самом деле, неплохо было бы развеяться, – медленно, как гусеницы, ползли мысли. – Что там за дело у этого парня? Леса ж кругом, глушь…

Везет ему – он у себя, в своем, понятном и простом мире. Наверное, он его даже любит. Есть такое слово – Родина. А моя Родина… Нет, все, хватит. Тома, не раскисай! Надо чем-то себя занять. Мама всегда говорила: «Если голове тяжело – значит, рукам легко!» Рукам… Была бы шерсть – связала бы чего-нибудь. Только спиц нету. Тьфу ты, зараза – чего не коснись, ничего нету!»

Развернувшись с полдороги, Тамара вернулась к костру и попросила у Бойши те самые тексты, что нес итер.

– Зачем тебе? – удивился тот. – Все одно ни словечка не поймешь.

– Я без книг соскучилась, – уклончиво ответила Тамара.

Спустившись вниз – домовой вовсю храпел в клетушке, – она присела у окна, возле которого за ночь намело длинный снежный язык, открыла выданную итером тетрадь и принялась вспоминать все, что знала по криптографии.

…Бойша с самого утра, чтобы скрыть охватившее его волнение, взял на себя всю готовку – варил похлебку, сбитень, пек на угольях вяленое мясо – так, горячим, его сподручнее жевать. Скоро, скоро все случится, спадет с души камень, повешенный проклятым Атямом, и пойдет для Бойши совсем иная жизнь – веселая да ладная.

Пока ж таиться надо, чтобы не заподозрили чего незнать и его девка. Поэтому пусть сидит она над текстами, пусть спит домовой в клети. Того, что Тамара разгадает тайнопись профа Разгляда, Бойша не опасался. Грамотеев в Россейщине хватает – и бояре, и дьяки, и сыны Всеблагого писать-читать умеют, потому и пользовались итеры старой хитростью, шифруя свои записи. Простые аспы или менесы литореей писали, а учителя и профы, те или сами какие шифры составляли, или применяли буквоворот древнего мудреца Виженера. Кто ключа не знает – нипочем не разберет замороченного текста.

Подошло время обеда. Итер поднялся по заледенелым извивам носовых корней повыше, огляделся, приметил сухую лесину с обломанными ветками. Стало быть, до коневорота на Чернолесскую плешь оставалось с час, не меньше. Как раз хватит времени с душой набить брюхо чем Великий Постулат послал. Он достал миски и принялся разливать похлебку, вылавливая со дна котла куски мяса. Самострельный болт-иголка ударил в бортовое бревно неожиданно. Бойша дернулся, расплескав хлебово, и оно чадно зашипело на углях.

Оголовок иголки, ссадив кору, выставил наружу точеное жало. Болт был синим, а к древку синей же нитью неизвестный стрелок примотал грамотку – кусочек розоватой бересты. Тревожно оглядываясь, Бойша ногтем соскреб берестинку, присел от греха, развернул, прочел.