Текст книги "Пророк Темного мира"

– С верха, – ответил Бойша. – Чаво надо-то?

– С какого верха? В Балаковом городище были? А в Кутовском посаде?

– А вам зачем?

– Наш посадский велел всех верхачей топить, к берегам и вниз по Воле не пущать.

– Попробуй, потопи! – зло крикнул Бойша, выпрямляясь во весь рост и поднимая шибало. – Издырявлю!

– Погоди, – перебила итера Тамара и прокричала, сложив ладони рупором: – Мы людей две с лишком седмицы не видали! От Поворотного камня!

– Ваше счастье, – несколько разочарованно прохрипели с лодки. – Морь по левобережью пошла. Народ мрет что мухи. Кровью по-большому ходят – и дохнут. Так что вы остерегитесь приставать. Счас никто чужим рад не будет.

– Карантин, – негромко произнесла Тамара. – Ладно, хоть до этого додумались…

– Чего? – не понял Бойша.

– Спасибо за совет! – крикнула девушка, не ответив итеру.

– Дура, что ли? – донеслось с уходящей лодки. – Хвала Всеблагому, советов давать не обучены. Бывайте, худоплуты!

За Камышином река снова сузилась, появилось множество отмелей. В утренних сумерках плот наскочил на одну из них, и пришлось сталкивать его, стоя по пояс в воде. Сушились на берегу, у костра. Бойша, нисколько не стесняясь, разделся догола, сел у огня. Тамара ушла за кусты ракиты и проклацала там зубами, пока не высохла рубаха.

Ночью путь салику преградил наплавной мост. Через реку тянулся ряд намертво заякоренных огромных барж, между которыми виднелись небольшие просветы. Поверх бортов были настелены соединенные коваными скобами заплоты из бревен. Выгнутый дугой по течению мост в темноте казался доисторическим чудовищем. Кое-где сквозь туман тускло светили факелы, слышались голоса, скрип и скрежет, в небе вспыхивали пузырные огни – по мосту через реку ползло несколько коней.

– Здесь Волю Большая Торговая плешь пересекает, – пояснил Бойша. Тамара и итер легли на влажные бревна, чтобы не привлекать внимания. В таком положении они проплыли под мостом. Поверху как раз шел тяжело груженный конь. Из щелей между бревнами на беглецов посыпалась труха и песок. «А что будет, если мост не выдержит и вся эта махина рухнет?» – запоздало испугалась Тамара. Но все обошлось, и вскоре они уже плыли по чистой воде дальше.

Через день плот вынесло к Волжску. Тамара с детства помнила, что там была последняя на Волге плотина, и когда их теплоход дошел до нее, капитан повел его в шлюз, расположенный слева от дамбы.

Теперь плотина зияла гигантским проломом, словно челюсть с выбитым зубом. Вода с ревом устремлялась туда, клокоча и плюясь пеной. Бойша, ворочая кормовой потесью, вырубленной загодя из ствола молодого клена, направил плот к правому берегу, избегая стремнины. Промедли он несколько минут – и салик утянуло бы течением в пролом.

Приткнув плот к бичевнику, путники выбрались на серый песок. Шелестели на ветру камыши, кричали чайки.

– Вот и все, – сказала Тамара.

– Спасибо, Воля-мать, что донесла в цельности, – поклонился итер реке. Девушка уже поднималась по пологому кочковатому берегу, уходя прочь от воды. Сориентировавшись по солнцу, она выбрала направление, собираясь с севера обойти Волго-Донской канал и выйти к городу Калач. Бойша догнал ее на средине склона, сердито упрекнул: – Хоть бы котомку взяла.

– Обойдешься, – равнодушно бросила Тамара.

Перед ними лежал долгий путь по степям – на юг…

Над бурой равниной, во все времена звавшейся Диким полем, кружил желтоклювый орел-стервятник. Делая широкие круги в белесом от зноя небе, он облетал свои земли, над которыми был единственным и полновластным хозяином. За свою короткую жизнь стервятник видел только выжженную степь, небо, солнце и пищу внизу. Пища бывала разной – то черепаха, которую нужно было схватить костистыми лапами, поднять повыше и сбросить на камни, чтобы раскололся твердый панцирь, то погибший от жажды жеребенок, отбившийся от табуна диких лошадей, то недоеденный волками сайгак, а то и сам волк, поджарый степной зверь, которому пришло время умереть от старости.

Сейчас глаза птицы видели другую добычу – по серебряному языку солончака устало брели двое людей. Иногда один из них падал и лежал в соленой пыли до тех пор, пока второй не возвращался и не помогал ему подняться.

Стервятник знал, что люди обречены. Он чувствовал их смерть всем своим естеством, чувствовал, потому что такова была его природа – знать о смерти ходящих по земле, ибо их смерть была его жизнью.

Снизившись, стервятник низко пролетел над людьми, издав пронзительный, торжествующий крик. Будет много мяса, будут хрупкие кости со сладким мозгом внутри! Людям не дойти до воды, ближайшая балка с еле сочащимся ключом на дне влажной травяной утробы – в трех днях пути на закат, люди же идут к полудню, в сухие, прокаленные солнцем объятия пустыни.

Облетев окрестности, стервятник вернулся и снова закричал над головами людей, радуясь своей удаче. Что произошло дальше, он не понял, да и не мог понять. Тот из двоих, что крепче стоял на ногах, поднял какую-то палку, блеснула искра, и вместе с громким хлопком жаркий огонь разорвал птице голову, швырнув тело наземь.

– Покличь мне еще, погань клювастая! – без голоса пролаял Бойша, опуская шибало.

– П-патроны… не трать! – сказала итеру Тамара. Она снова упала и теперь силилась подняться, упираясь руками в горячую землю.

– Погоди! – Итер положил автомат и побрел туда, где упал подстреленный стервятник. Разыскав его среди колючек, Бойша за переломанное крыло притащил птицу. Сильно толкнув Тамару, он завалил девушку на спину и, страшно оскалившись, приказал: – Пасть открой!

Взрезав ножом грудь стервятника, итер поднял его над коричневым лицом спутницы так, чтобы густая темная кровь капала в рот. Тамара попыталась было противиться, но жажда оказалась сильнее. Она закрыла глаза и молча глотала теплую вонючую жидкость, чувствуя, как с каждым глотком к ней возвращается жизнь. «Так делают биоэнерги, когда обессилевают, – «пьют» животных или птиц», – подумала девушка и даже не удивилась всей чудовищности своих мыслей.

…Они шли по степям вторую неделю, стараясь держаться подальше от дорог и жилья. Впрочем, тут почти не было первого и совсем не встречалось второго. Лишь однажды в дрожащем знойном мареве видели они неторопливо бредущих куда-то верблюдов, связанных попарно, но был ли это торговый караван какого-нибудь отчаянного куплеца, решившего со своим товаром попытать удачи в пригорных селениях Светлых гор, или просто мираж – кто знает?

По первости, когда путники двигались вдоль Дона, а потом берегом полувысохшей речушки Ерик, берущей свое начало где-то в степях, идти было легко. Накоптив мяса подстреленной Бойшей козы, имея возможность постоянно пополнять запас воды, по равнине они делали до тридцати километров за день.

Дойдя до Сальского городища, окруженного глинобитными стенами, путники рискнули заявиться на местное торжище, где на имеющиеся у прижимистого итера монеты купили сухарей, пшена, кожаные бурдюки, легкую палатку и вьючного вола. Запасшись водой, они двинулись вдоль сглаженной ветрами железнодорожной насыпи в сторону Тихорецка, о котором какой-то старик на торжище сказал, что это последнее обитаемое поселение на пути к Светлым горам.

Поначалу все шло гладко, и вечерами, когда жара отступала, Бойша настраивал звонник, но пел все больше тревожные, мутящие душу песни:

 
Пропустите в мир, стаи волчьи!
Уступите путь, своры гончие!
Разойдись, стена, черной полночью —
Или дай мне стать лютой сволочью.
То ли зверем стать с серой шкурою.
То ли омутом с тиной бурою.
Голодать ли? Жрать?
Быть ли умною, быть ли дурою?
Может, на метлу – и до города,
Где мосты из камня и золота
Помереть ли там
Может, с холоду
Может, с голоду…[4]4
  Стихи Янки Дягилевой.


[Закрыть]
 

Итер никогда не бывал в здешних краях, а Тамара знала только, что в ее время тут находилась всероссийская житница – богатая хлебом, фруктами и прочими дарами черноземной земли Кубань.

Ничего не осталось от житницы. Ушли люди, ушла вода. Жесткая трава, колючки, прыгающие шары перекати-поля, солончаки и пыль, пыль, пыль… Где-то на западе, ближе к берегам две сотни лет назад бывшего морем Черного болотища проходила путеводная плешь, и когда знойная степь показала путникам свой жестокий оскал, они решили выходить туда, где была хотя бы призрачная надежда встретить людей.

Вола пришлось убить – могучее животное не выдержало первым. По утрам вол не хотел вставать, вытягивал морщинистую шею и надрывно мычал, пуча ошалелые глаза. Его кровь и мясо позволили Бойше и Тамаре продержаться несколько дней. Потом им попался колодец, хранящий на дне несколько чашек мутной, глинистой воды. А потом начался ад…

– Ты прости меня… – прошептала запекшимися губами Тамара, когда, высосав из стервятника всю кровь до капли, они долго лежали под тенью от белого полотна распяленной на кустах палатки. – Не увидишь ты своей Талинки… Себя я сгубила – и тебя.

– Пока итер мыслит – он существует. Пока существует – борется, – ответил Бойша одной из заповедей сообщества и зашелся в сухом, надрывном кашле.

– Да, – легко согласилась Тамара. – Так лучше и легче… Надеяться надо до последнего, тогда не придется умирать в мучениях. Мы просто уснем, правда? Уснем и не проснемся больше…

– Нет, – отдышавшись, проскрежетал итер, поднимаясь с горячей земли. – Вставай! Слышишь?! Вставай, пошли! Я хочу жить! Значит, ты тоже должна! Цепь, мать ее… Слышишь?! Мы дойдем до людей. Ну!

– Не могу… – прошелестела в ответ Тамара. – Какие люди? Здесь никого нет. Только солнце… и смерть.

– А-а-а! – взвыл Бойша, подхватил девушку, как куль с тряпьем, забросил ее на хребтину, цапнул свободной рукой ремень шибала и, вбивая ноги в пыль, упрямо двинулся к размазанному маревом горизонту. Он шел долго, почти до темноты. Когда слепящий шар светила из белого сделался кроваво-красным, как раскаленное в горне железо, а от кривых низких ветвей саксаула легли на камни длинные тени, Бойша упал на колени, свалил потерявшую сознание Тамару рядом и сам лег, заснув еще до того, как его голова коснулась земли.

Утром девушка проснулась первой. Во сне она видела воду. Много-много воды. Целую реку, по волнам которой плыл их плот. Можно было опустить голову и пить, пить, пить – бесконечно. А потом сползти с шершавых бревен и погрузиться в речную прохладу с головой, всплыть, лечь и отдаться воле течения, чтобы оно понесло ее далеко-далеко, туда, где нет ни чистунов, ни итеров, но зато у всех людей есть имена.

Брызнувшее в глаза рассветное солнце вернуло Тамару в действительность. Она огляделась и почувствовала, что не может даже заплакать. Итер лежал рядом, обхватив растрескавшимися пальцами ствол автомата, и хрипел. В его жестких волосах застряли стебли высохшей травы. Накануне он отдал последние силы, чтобы нести Тамару на себе, и, видимо, это было пределом, положенным ему природой.

«Почему я не умерла вчера? – возникла в голове девушки короткая и страшная в своей простоте мысль. – Зачем еще один день? Зачем солнце? Зачем я дышу? Нужно просто перестать это делать – и тогда придет спасительная смерть».

Перед глазами у нее все поплыло, солнце опрокинулось, полетело куда-то, разбилось, рассыпалось звенящими радужными осколками. Ветер завел свою вечную погребальную песнь, наигрывая ее на гранях камней, шурша мириадами песчинок, вздымая пыль, чтобы покрыть ею умирающих людей – как саваном.

Какое-то время Тамара понимала, что с ней происходит и где она, потом начались видения. Из мрака стали появляться лица людей – мамы, отца, брата, лейтенанта Стеклова по прозвищу Джимморрисон, полковника Чеканина, капитана Карпухина, каких-то полузнакомых сотрудников управления. Мелькнула дурашливо улыбающаяся бородатая рожа Мыри – и вдруг все это унеслось, исчезло, затопленное багровой тьмой. А потом она увидела е г о. Худое, темное лицо, тонкогубый рот, исчерченный морщинами лоб, неприятно узкие, словно бы выщипанные, брови.

Кощ. Хозяин Московского темномирья, чаровник и преступник. Тот, кто во всем виноват.

– Вот и все, девочка, – произнес он лишенным интонаций голосом, и Тамара содрогнулась от осознания истины, прозвучавшей в словах чаровника. Действительно – все. Конец. Смерть.

– Мне было приятно наблюдать за вашими мучениями, – продолжил Кощ, растягивая губы в подобии улыбки. – Жаль, что вы оказались слабее, чем я думал. Если бы у тебя хватило сил идти еще два дня, все обернулось бы куда интереснее. Шакалы. Стая голодных шакалов. Они грызли бы твои ноги, глодали пальцы, а ты смотрела бы на это – и умирала.

Кощ засмеялся. В глубоко посаженных глазах его зажглись веселые огоньки, но это было злое веселье, веселье садиста и палача, глумящегося над своей жертвой.

– Тебе все равно было не совладать со мной, – отсмеявшись, снова заговорил чаровник. – Ни тебе, ни этому глупому итеру, ни незнатю, что бросил тебя. На что ты надеялась? Я создал этот мир таким, каким хотел. Много веков копил я силы и ждал. И когда мне в руки попал Рог Одина, могущественный артефакт древних времен, ожидание закончилось. Вы пытались помешать мне – не получилось, как не вышло и теперь. Впрочем, тогда, две с половиной сотни лет назад, у людей была возможность совладать со мной, и я приложил немало сил, чтобы свести на нет все достижения вашей хваленой цивилизации. Теперь она – прошлое. Ничего нет, слышишь? Ни науки, ни знаний, ни машин, ни оружия. Вы снова обратились в быдло, в бессловесных, тупых скотов, каковыми всегда и являлись. Миром теперь – и до века – будет править не разум людей, а я! Я – Человек-Без-Имени, ибо оно не нужно тому, кто владеет всем! Прощай, девочка. Твое время жить вышло…

Кощ исчез. Багровая тьма затопила собой все, и только где-то на самом краю сквозь нее неожиданно проступили контуры катящегося по степи на растрескавшихся катках коня с несчастливым именем «Гиблец», на носу которого, подпрыгивая и что-то горланя, размахивал руками Мыря…

Святой Василий, прозванный Великим и живший в IV веке в Византийской империи, как-то сказал: «Спать без меры приличествует мертвым, а не живым». Тамаре очень нравилось это выражение древнего святого. Она сама старалась никогда не пересыпать, еще в школе научив себя просыпаться по внутреннему будильнику: если надо в шесть, то в шесть, если надо через час – то через час.

Поэтому сейчас девушка никак не могла взять в толк, что с ней происходит. Вроде она спит, но сон обычно приносит отдых и успокоение, а сейчас она отчетливо ощущала страшную усталость и тревогу.

«Наверное, я уже умерла, и смерть – это вот такое состояние, когда душа переживает фантомные чувства. – Эта мысль возникла сама собой, и Тамара не удивилась ей. – А где же тогда описанный всеми пережившими клиническую смерть световой колодец? Где ангелы? Или мне уготовано попасть в ад? Может быть, я уже там, то есть тут? Но почему ничего не видно? Почему так темно и больно?»

Собрав в кулак всю волю, все внутренние силы, девушка попыталась пошевелиться, открыть глаза, но – не смогла. «Значит, все, конец. Тело неподвластно мне. Я мертвая, и сейчас выяснится, живет ли разум после смерти человека или душа его не имеет». – Эта мысль тоже не напугала, она спокойно, даже лениво, проплыла в голове, бесследно растворившись.

– Ножом, ножом зубы расцепи! – донесся откуда-то издалека, должно быть, из райских кущ, грубый голос, и ему тут же ответил другой, слегка надтреснутый, с хрипотцой:

– Боюсь, поломаю зубки-то. Кто потом на нее, щербатую, позарится?

– А ты полегоньку, телепень!

И тут Тамара ясно ощутила, как ей разжимают зубы и в рот льется с бульканьем теплая солоноватая – вода! Вода!! Вода!!!

Сразу нашлись силы, сразу ускорились, засверкали, точно искорки над костром, мысли. «Жива! Я жива!! – рванувшись навстречу льющейся струйке воды, поняла Тамара. – Спасена!»

И она пила. О, как она пила! Животворящая влага омывала пересохшую гортань, катилась по пищеводу, наполняя забытый уже за ненадобностью желудок, и далее растекалась тайными токами и жилками по всему организму.

– Все, девка, хорош! Сразу много нельзя – загнешься, – заботливо произнес грубый голос. – Полежи пока, а мы дурня энтого вот напоим. До чего ж вы себя довели, а? А еще лю-юди… Гомо сапиенсы, мать вашу!..

Тамара с трудом разлепила склеившиеся от гноя ресницы и прошептала:

– Мыря! Пришел…

– Ага, – откликнулся улыбающийся домовой, возвращаясь к девушке. – Ты полежи, пока мы парнишку вернем, а то он уже к Ныю на гостины собрался. А потом мурцовочки заварим, похаваешь – и все ладно будет…

…Конь «Гиблец» стоял посреди плоской, вроде столешницы, равнины. Парус обвис, как вывешенная для просушки простыня, пузырь чуть колыхался в восходящих от нагретой солнцем земли воздушных потоках, напоминая аэростат противовоздушной обороны военной поры. Звенящий зной затопил все вокруг, но на палубе коня, под растянутым льняным тентом, было нежарко.

День клонился к вечеру. Уже вполне пришедшие в себя Тамара и Бойша, напоенные, накормленные, вымытые в большой бочке, переодетые в чистое, лежали рядком на охапках душистого сена. Сил разговаривать еще не было, и они просто блаженно улыбались, наблюдая за Мырей и Атямом, которого домовой называл «брательником».

Незнати сновали по палубе, перебрасывались словами, творя повседневную хозяйственную работу – разжигали костер, спускались в трюм за водой, с избытком запасенной в дубовых просмоленных бочонках, ставили сбитень, в четыре руки резали на липовой доске вымоченную солонину, зелень, капусту, свеклу, яблоки, помидоры.

– Хорош борщок, когда всего по чуток, – балагурил Мыря, насвистывая сквозь зубы военные марши. Атям по большей части молчал, но видно было, что и ему по нраву, как все обошлось.

Выглядел незнать совсем иначе, чем на бармовом погосте. Он отъелся, раздался вширь, новая кожа затянула жуткие костяные проплешины на голом черепе; аккуратно подстриженная седая борода уже не напоминала мочало, а глаза смотрели на людей живо, без злости и тоски.

После ужина, съев полную миску наваристого борща и напившись сбитня, Бойша нашел в себе силы подняться, прошелся по палубе.

– Как же вы коня-то сюда затащили? Ветры путеводные только над плешами веют, – оглядывая скудный пейзаж за бортами «Гиблеца», спросил он у незнатей. Мыря усмехнулся:

– А у нас свой ветродуй. Передвижной, о как!

Тамару интересовало другое. Последний раз «Гиблеца» она видела еще во время битвы на Поворотном камне. Коня захватили чистуны и вместе с частью своих древесных кораблей увели из-под обстрела итеров.

– Ну, это история длинная, – снова усмехнулся Мыря. – Шли мы, понимаш, с брательником кое-откуда кое-куда, смотрим – наша коняга. Ну, и взяли…

– Кое-откуда… – понимающе повторила слова незнатя Тамара. – А нас как нашли?

– Это теперь легче легкого. – Мыря подмигнул ей. – Ожила Красная печать, девка! Верней сказать – мы ее оживили. Во, гляди!

И домовой, сунув руку за пазуху, достал что-то, шагнул к Тамаре, разжал кулак…

На коричневой, бугристой от мозолей ладони незнатя лежал перстень. Очень-очень знакомый золотой перстень с темно-красным камнем-гранатом. Вот только видеть его так близко девушке еще не доводилось, потому что обычно кольцо носил на пальце и никогда не снимал старший гвардмейстер Управления Т полковник Терентий Северьянович Чеканин, ее непосредственный начальник.

– Где ты это… взял? – Невольно понизив голос, Тамара посмотрела в желтые глаза Мыри.

– Не маленькая, сама догадайся. – Домовой протянул ей перстень: – На, теперь ты – хранительница.

– Я? – растерялась Тамара. – А Терентий Северьянович…

Домовой отвернулся и глухо пояснил:

– Во град Москов мы ходили. Красную печать поднимать. Ну, а из чудовин печатных только энто вот колечко и смогли взять. В могиле.

– Чуть не угробились из-за печати твоей, – скрипуче и недовольно упрекнул Мырю Атям. – Все темечко до самой середки проел ты мне. Красная печать, Красная печать… Далась она тебе!

– Далась! Еще как далась! – с вызовом ответил домовой.

Тамара почувствовала, что спор этот у незнатей давний и принципиальный.

– Вот как возьмет нас Безымянец в оборот – будет тогда всем нам печать, – ворчал Атям, гремя мисками. – Кажному на могилку в самый раз.

– А все одно, – отмахнулся домовой. – Не могу я так жить. Здесь все неправильно получилось. Тут, у вас, теперь только один мир и есть, Темный. Так не должно быть.

– Есть же, – пожал плечами Атям. – И коли помереть не хочешь – приспособиться придется.

– Да тыщу раз уже тебе говорил, – вспылил Мыря. – Коли дал присягу – нарушить ее не моги! Честью стоит род наш незнатский! Да и у личеней так же. Давши слово – держись!

– Нету! – отшвырнув посуду, заорал вдруг Атям, наливаясь кровью. – Нету никого! Остолоп лохматый, возьми в толк: сгинули все! Сами всё продали, сами всех сдали! Кому ты служить вздумал теперь? В земле, в скудельнях сырых кости их лежат, там уж и червям поживиться нечем – сам же видал. А Безымянец живой, и не дремлет он…

– Видал, – спокойно подтвердил Мыря. – Окромя погонов да крестика нашейного вон только кольцо и уцелело. Да не в личенях дело. Я, я сам присягал Красной печати. Время идет, личени меняются – присяга моя вечна! Моя – и твоя, любезный брательничек. Али забыл, кто ты есть? Али забыл имя наше подсердечное?

– Имя – помню, – пробурчал Атям, отступая от сжавшего кулаки Мыри. – А остальное ни к чему теперь. Ты тут ничего не переделаешь. Даже личени говорят: в поле один – не воин. Безымянец…

– Почему один? – влезла в спор Тамара. – Двое нас.

– О, еще одна вояка! – сразу окрысился Атям. – Ну, валяйте – старой да малой.

– Э нет, брательник! – Мыря заулыбался, примирительно обнял Атяма за худые плечи. – Не двое нас. Ты вот нам помощничек есть, Бойша Логсын да Красная печать. Сила, я так понимаю, а?

– Сила вон идет, – вдруг подал голос от борта коня итер. Все то время, пока незнати спорили, он напряженно что-то высматривал на полуденной стороне залитой багрянцем вечерней зари степи. – Вот она всех и помирит…

Мыря бросился к нему, Атям поспешил следом. Тамара, еле передвигая ноги, подошла к борту самой последней. Посмотрев туда, куда указывал итер, она ясно разглядела у самого горизонта, в подрагивающем мареве, несколько темных пятен и длинные пыльные шлейфы. Сомнений быть не могло – к «Гиблецу» со стороны Светлых гор приближалось не менее пяти коней, и вряд ли это был мирный торговый караван.

Погоня шла всю ночь. Под опаловыми небесами по высеребренной лунным светом степи, раскинувшись широким полумесяцем, в жуткой тишине мчались древесные корабли. Преследователей оказалось шесть, и были они отнюдь не чета «Гиблецу». Большие, крутобокие кони шли каждый под двумя пузырями. Паруса их поражали воображение. Как сказал Бойша: «На любом из таких пять домов поставить можно».

Едва только стало понятно, что нужно уходить, разрешилась и загадка того, почему «Гиблец» может двигаться без путеводных плешей с их постоянными чаровными ветрами. Атям, утвердив посреди палубы пустой бочонок, основательно уселся на него, потрещал длинными пальцами, разминая суставы, и принялся плести заклятия, наборматывая себе под нос.

Это были чары, вызывающие ветер. Ровный, сильный, он натянул ветрило «Гиблеца», и конь, заскрипев, тронулся с места, постепенно набирая ход.

Поначалу Тамаре показалось, что они легко уйдут от погони, но уже к полуночи Бойша в свой филин-глаз увидел, что их нагоняют. То ли чаровники, вызывавшие ветер на идущих следом за «Гиблецом» конях, были сильнее Атяма, то ли свою роль сыграли огромные паруса, но на каждой пройденной версте погоня выигрывала до сотни шагов.

– Ежели так пойдет, к обеду хана нам, – сказал Мыря и обратился к Атяму: – Брательник, поднажми! Зря, что ли, я тебя поил?

Незнать скосил глаза на домового, но ничего не ответил, продолжая шевелить губами и щелкать пальцами.

Когда рассвело, преследователи предстали во всей своей красе – шесть коней на здоровенных катках, украшенных по носам черепами различных животных. При солнечном свете явственно виднелись над их бортами головы тех, кто погонял древесные корабли, пытаясь достать «Гиблеца», и головы эти были отнюдь не человеческими.

Незнати, сплошь незнати гнались за путниками.

– Кто это такие? – Бойша убрал филин-глаз в мешок, расчехлил шибало. – Что им нужно?

– Оттудова, – Мыря кивнул в сторону Светлых гор, – только одна гнида гостей прислать может. Кощ, наш с тобой, девка, давний знакомец.

– Кощ?! – Тамара от волнения сняла очки, растеряно заморгала. – Ой, а мне же во сне привиделось…

Мыря ничего не сказал, полез на корму оглядеться.

– Вот еще ближе подойдут – и начнется, – хмуро сообщил он Тамаре и Бойше, спрыгивая с сучьев кормового кубла.

– Что – начнется? – Смазывавший затвор автомата итер поднял глаза.

– Чарами бить будут, – убежденно сказал незнать. – Эх-ма, нам бы не эту пукалку, а что посурьезнее…

«Да уж, – подумала Тамара, с тревогой поглядывая на разошедшихся полукругом двухпузырных вражеских коней. – Хорошо бы сюда что-нибудь более ли менее дальнобойное да скорострельное. «Тунгуску» или «Шилку», например».

Тут с одного из коней, полностью рассеяв всякие сомнения относительно намерений догоняющих, ударила под днище «Гиблеца» ветвистая молния! Корабль кинуло вперед, палуба заходила ходуном. Сложенные стопкой у потухшего костра миски разлетелись веером с противным, дребезжащим звоном. Атям, еле-еле удержавшийся на своем бочонке, ожег Мырю злым взглядом:

– Заснул али ослеп?!

– Ный вас раздери за ноги! – прорычал домовой, закатывая рукава гимнастерки на волосатых руках. Быстро сплетя заклятие, он, сильно размахнувшись, бросил сплетку за корму «Гиблеца». Уже знакомый Тамаре красный луч, тонкий, будто вязальная спица, соединил Мырю и один из пузырей вражеского коня. Девушка ожидала взрыва, но в самый последний момент чужие незнати сумели отклонить луч и он ушел в белесое степное небо.

– Щит, он и у меня лучшее стрелы выходит, – раздосадованно пробурчал Мыря. – А ежели мы так…

И он затряс пальцами, как будто ссыпая за борт невидимые крошки. Позади «Гиблеца», там, куда они упали, земля вдруг начала пучиться, растрескиваясь на огромные неровные куски, а затем наружу сквозь песок полезли острые гранитные клыки скал.

И вновь врагу удалось справиться с чарами домового. Словно незримый гигантский молот обрушился на выросшие перед катками чужих коней камни, мгновенно размолов их в прах, скрывшийся под древесными днищами.

– Ну, я не знаю, – развел руками Мыря. – Разве что самому под колесо прыгнуть…

Бойша, зарядив автомат, решительно отодвинул домового, залез в гущу кормового ветвистого кубла и, почти не целясь, хлестанул несколькими выстрелами по пузырям. Вначале Тамара подумала, что итер промахнулся, но ослепительные огненные кляксы, на мгновение расплывшиеся на толстых бочинах пузырей, говорили об обратном.

– Пчелы не те! – досадливо пристукнул кулаком по толстой ветке Бойша. – Были б поджогные… А эти наскрозь пролетают – без толку.

– Че-то никудышные мы бойцы оказались, – хохотнул Мыря. Но в следующую минуту всем стало не до шуток – поимщики обрушили на «Гиблеца» всю мощь своих чар. От молний, пламенных шаров и пылающих стрел Тамара едва не лишилась зрения. Причем целили чужие незнати не в «Гиблеца», а в пузырь – без него конь тут же обезножет и станет легкой добычей.

Атям, вскочив на ноги, завертел головой, изрыгая проклятия на головы всех, кто втравил его в эту переделку, а руки незнатя, дергая за невидимые нити, управляли парусом, поворачивая коня то влево, то вправо. Все усилия врага сбить пузырь пока пропадали втуне, но было понятно – долго так продолжаться не может.

– Ох ты, голова моя дырявая! – тыльной стороной кулака вдруг ударил себя по лбу Мыря, аж гул пошел. – Мы ж с брательником в схрон еще в Москове-граде завернули, кое-какое барахлишко воинское прихватили!

– Какой схрон? – не поняла Тамара.

– Да секрет это, понимаешь… – важно начал Мыря, но, увидев вспыхнувшие глаза девушки, объяснил: – Начальник наш, царствие ему ваше небесное, еще лет десять назад… В общем, за десять лет до того, как мы с тобой… Велел схроны с оружием поставить. В Москове-граде и окрест тоже. Чтобы были, значит. И чары навести так, чтобы не гнило, не портилось ничего. Мочана, горемычная голова, сплетки делала. На совесть постаралась, честь ей посмертная. Сколько годов прошло, а вроде все в порядке, даже дерево не погнило.

– Где?! – страшным голосом завопила Тамара.

– Дык внизу, тама, где трупаки лежали в первый раз, помнишь?

Девушка уже бежала по палубе к лестнице, ведущей в трюм. Домовой под укоризненным взглядом Атяма и сердитым – Бойши хмыкнул и ринулся следом, на ходу зажигая смолевой факелок.

– Набрали, понимаешь, всего помаленьку, – частил Мыря, размахивая факелком. – Вона ящики какие-то, коробки, трубы в мешке. Нормального-то оружия там не было.

– Нормального – это какого?

– Ну, винтовки там, пистолета, пулемета. Сам-то я, – домовой виновато шмыгнул носом, – сложнее «Дегтярева» ничего в руках не держал. Отвращает меня… Незнать, что поделаш.

Тамара, присев на корточки, оглядела три зеленых деревянных ящика с опломбированными защелками, один длинный, два покороче. Маркировки ни о чем ей не говорили – буквы, цифры. Времени на раздумья не оставалось, и девушка решительно поддела лезвием ножа проволочку пломбы, сдирая ее с защелки.

В первом коротком ящике оказались дымовые шашки. Во втором – противогазы в сумках. Длинный содержал в себе какой-то топографический прибор – не то теодолит, не то нивелир – с треногой. Разобранный на части и тщательно упакованный, он напоминал препарированное животное древних времен. «А ведь так и есть, – усмехнулась про себя девушка. – Кто из ныне живущих знает, что это такое? Да никто! Даже эти хранители знаний, итеры…»

– Это все не то, – разочарованно вздохнула она. – Разве что дымовые шашки для чего сгодятся, но не сейчас.

Коня ощутимо тряхнуло, заскрипели древесные стволы, пол задрожал, мешок с тем, что Мыря назвал «трубами», железно зазвенев, упал на бок. Тамара жестом указал домовому – свети! – шагнула к мешку, развязала горловину…

– А вот это, кажется… – пробормотала она, вынимая зеленый пластиковый тубус с заглушками, – да свети ты, не видно ж ни черта!

– Чё там, чё? – вытягивая шею, тонким голосом спросил Мыря, заглядывая Тамаре через плечо.

Повертев трубу в руках, она прочитала буквы у края одной из сторон тубуса: «ОП ППК-5 10-77-К». Посредине обнаружилась черная наклейка с мелким текстом. Первая же строчка бросила Тамару в жар: «РПГ-18».

– Это «Муха»! – восторженно взвизгнула девушка. – Сколько их там? Один, два, три… пять!

– Чего? – недоверчиво фыркнул домовой. – Какая-такая «Муха»?

– Огненная! Давай, тащим все наверх. Если ваши чары уберегли боевую часть – мы спасены.