Текст книги "Пророк Темного мира"

«Коня в стой, сами – вон, – плясали по бересте выдавленные буковки. – Будет тихо – не трону». И подпись: «Гуляй Барсын». Бойша похолодел. Лиходеи. Сам Гуляй! Только этого недоставало…

Окарачью добравшись до люка, итер ссыпался вниз, пинком поднял незнатя, махнул рукой встревожившейся Тамаре – иди сюда!

– Засада на плеши. Лиходей Гуляй Барсын с ватагой! Попали мы, как мыши в бочку…

Незнать, хмурый спросонья, потер ушибленную сапогом итера бочину, недовольно зыркнул по сторонам:

– Ну и че теперь? Много их?

– Народ гуторит – до пяти десяток выводит Гуляй на плешь, – с дрожью в голосе ответил Бойша. – Правда, летом на Залесском майдане бирючи кричали – поймали его вроде и на кол посадили…

– Ну, дык мало ли кто именем этого Гуляя назваться мог, – рассудительно сказал незнать.

– А иголка-то самострельная! Синие – только у него.

– Ладно, чего гадать. – Мыря поднялся на ноги, подмигнул перепуганной Тамаре: – Пошли, поглядим, как они с незнатем управятся.

– Эх, что Гуляю незнать, – горько произнес Бойша. – У него, почитай, над каждым десятком по незнатю стоит.

– Все одно котомочка уже развязана, – непреклонно проворчал Мыря и полез наверх.

Лиходеи не прятались. Их и в самом деле оказалось много – человек семьдесят. Рассыпавшись по плеши вдоль кромки леса, одетые в суконные зипуны и овчинные тулупы люди потрясали топорами и самострелами. Слышались грозные крики:

– Эй, куплец! Стой-постой! Глухой, что ли?

Тамаре вновь, как тогда, у Шибякиной слободки, привиделись лезущие на борт бородатые хари.

– А если не останавливаться, что будет? – тонким голоском спросила она, прячась за спиной Бойши.

– Пузырь иголками издырявят – и вся недолга. А потом озлятся, коня сожгут, а нас по осинам развесят, – хмуро ответил итер.

– Тьфу ты, пропасть! – выругался Мыря, оглядев толпу разбойников. – Незнати, незнати… Лесовик, банник, торопень да обдериха. Ай, пропадай, шапка, коли голова с плеч! Недосуг нам лясы тут точить. – И, навалившись широкой грудью на борт, домовой заорал, вздув жилы на покрасневшей шее: – Хрена вам квашеного, оглоеды! Юшкой умоетесь! Пшли прочь!

Внизу загомонили, гомон перешел в гневный ор – и вдруг стих, точно отрубленный. Тамара приподнялась на цыпочки, выглянула из-за плеча итера – шагах в десяти от медленно ползущего по плеши коня стоял высокий кудрявый мужчина в дорогом кафтане, расшитом по красному золотом. У пояса сабля в серебряных ножнах, на ногах зеленые сапожки с загнутыми носками.

– Кто будешь? – негромко, но веско поинтересовался он у Мыри. – Под кем ходишь?

– Я – незнать Красной печати. Уйди с дороги! – зарычал домовой.

Главарь лиходеев удивленно оглянулся, словно спрашивая у своих – что за печать такая? Те разводили руками в недоумении. Видимо, решив, что его дурачат, Гуляй нахмурился, притопнул ногой, рванул саблю из ножен:

– А ну слазь! Счас стрелить начнем!

Бойша скрипнул зубами, потянул руку к шибалу.

– Стой спокойно, – не оборачиваясь, прошипел ему домовой.

Когда Мыря успел сплести заклинание, Тамара не заметила. Наверное, это было что-то очень простое, но необыкновенно мощное. С выброшенных вверх рук незнатя на людей буквально рухнул огненный водопад. Мыря захохотал, заухал, как филин, а внизу бушевало пламя, с треском пожирая деревья. Девушке на ум пришло древнее чаньское изречение: «Что невыразимо в словах – неистощимо в действии». В нос ударил запах паленого, отчаянные человеческие крики утонули в огневом гуле.

– Как коня подстегнуть?! Сгорим! – обернул к потрясенному Бойше разгоряченное лицо домовой.

– Счас! – кивнул итер и умчался вниз, к управильным вервиям.

Спустя несколько секунд древесное нутро коня застонало, держащие пузырь канаты поползли вверх. Скорость движения и впрямь увеличилась. Полыхающий лес и сожженные заживо разбойники остались позади.

– Силен ты, незнать, людей губить! – не то с восторгом, не то с осуждением бросил Бойша, поднявшись на палубу.

– Там и сокровнички мои были, – равнодушно ответил Мыря и тут же поинтересовался: – Чего там с харчами? Живот к хребтине прилип, кишка кишке шиш кажет.

Поворот на Чернолесскую плешь прошел как по маслу, даже пузырь спускать не пришлось. Конь бодро покатил по подтаявшему за день снегу, вокруг раскинулось овражье, густо поросшее мусорным подлеском. Потеплело, небеса перестали сеять то мелкий снежок, то дождик; налетел южный ветерок, вымел из воздуха студь, зачернил леса. Сытые, довольные, незнать с итером развалились на вытащенных снизу тюфяках поодаль от кострища, Тамара присела на скамейку в самом носу коня, вновь достала тетрадь.

Итер, сказать по правде, отчаянно трусил. Пришло время вести спутников к Атяму, но после того, как домовой одним махом сжег всю Гуляеву ватагу, много лет наводившую ужас на все Залесье, Бойша как захолодел нутром, так все и не мог отойти.

«Незнать Красной печати… Что за печать-то это, коли ее именем одним людишек можно палить, как мурашей в лесу? – с трудом унимая дрожь, размышлял итер. – А на вид и не скажешь. Ну, как разгневается он, когда с Атямом подлог мой вскроется, и не его, а меня в пепел обратит? Известное дело – незнать с незнатем всегда дотолкуется. Ох, неладно все выходит, да отступать поздно. Позднехонько отступать, Бойша Логсын! Взявшись за управило, глаз не жмурят. Надо начинать…»

И, собравшись с духом, итер завел разговор о разных чудесах и странностях, что дошли до сих дней из прошлого и ныне существуют еще на свете, – о железных столбах, каменных плотинах, рукотворных гротах под скалами, потаенных схронах, набитых огнебойным оружием, утопленных в реках непонятных машинах и белых шарах, что высятся в укромных горных урочищах. Приманку, на которую должны были клюнуть незнать и Тамара, Бойша заготовил давно и теперь, как опытный рыбак, не торопясь готовился забросить ее в воду…

Как он и ожидал, разговор вызвал интерес. Тамара оживилась, отложила тетрадь и начала сыпать непонятными словами: «железнодорожные туннели», «гидроэлектростанции», «командные пункты», «радары» и прочее, столь же неизвестное итеру.

– А не желаете ли своими глазами на диво древнее поглядеть? – собравшись с духом, как можно ленивее спросил Бойша. – Тут всего-то несколько верст по лесу. Конь все одно петлей идет, потом нагоним…

– Что за диво? – так же неспешно ответил незнать, выгибая лохматую бровь.

– Подземелье каменное, веревки какие-то по стенам, двери толстые. А в большой палате с круглым потолком – телега железная, громадная. О восьми колесах черных, с горбом наверху и железными же бревнами заостренными в кузовке. Никто не знает, что оно тут, только я. Случай был – нашел. Мерекаю – вам оно сгодится.

Тамара и Мыря подскочили разом.

– Военный бункер? – быстро спросила девушка, глядя на незнатя.

– И техника какая-то, – кивнул тот. – Восемь колес, две ракеты… Сколько верст дотуда?

– Ну, четыре где-то, ежели напрямки. – Бойша приподнялся на локте, указал на темнеющую лесную даль: – Вон тама это. Можно к дороге выйти, по ней – на Топтаниху, место такое есть. А можно прямо чащей двинуть.

– А коня, говоришь, потом перехватим? – продолжил выспрашивать незнать.

– Ну. Петля тут, как вокруг Каменного урмана, только поменьше. Плешь на полночь ведет, а потом обратно на полдень заворачивает.

– Что-то многовато у вас петель, – проворчал незнать и спросил у Тамары: – Идем, что ли?

– Конечно! – Девушка всплеснула руками. – Может быть, там мы и получим ответ на главный вопрос…

Какой вопрос – она не сказала, а Бойша не стал выспрашивать. Теперь он боялся только одного – как бы столь удачно схватившая приманку добыча не сорвалась.

Путь до погоста, на котором упокоились бармы, занял не больше часа. Здешний лес оказался редким и чахлым. Такие в Россейщине называли «пусторостом». По мере того как путники приближались к обиталищу деда Атяма, Бойша становился все молчаливее и сосредоточеннее. На кону стояло – Талинка, судьба, жизнь…

«Главное – сразу крикнуть старику: вот, мол, исполнил я уговор, снимай заклятие. А там пусть незнать разбирается, отдавать ему девку или нет. А может, всех и положить из шибала, когда замятня начнется?» От этой мысли сделалось Бойше горячо, как в бане. Еще бы – три пчелы и концы в землю! Грехом больше, грехом меньше…

– Что-то не похоже, чтобы здесь бункер был, – перешагивая гнилую осину, буркнул Мыря. В наступивших сумерках глаза его вспыхнули желтым светом, движения стали мягкими, плавными.

«Заподозрил, проклятый!» – обмер Бойша.

– Почему не похоже? Коммуникации на поверхности могли и разрушиться, – ответила незнатю Тамара. – Ты же видел, что с Москвой стало. А тут лес. Ему, кстати, лет сто с небольшим. Видишь – старых, толстых деревьев нету.

– Не чую я этих твоих ком-му-ни-ка-ций, – буркнул Мыря. – Другое чую.

«Точно – засекся я! – Рука итера сама собой поползла к ремню висевшего на плече шибала. – Сам в своих удах засекся! Теперь все. Сожжет меня незнать. Великий Постулат, помоги!»

Неизвестно, чем бы все это закончилось, но тут лес кончился, и перед путниками открылась пустошь бармовского поселка. Здесь все было так же, как и год назад, – рассевшиеся, заросшие бурьянной дурниной избы, расшатанный частокол на бугре, кривые плетни. Сухая береза на краю погоста торчала в потемневшее небо, как белая рыбья кость.

Невольно остановившись, Мыря и Тамара беспокойно озирались, силясь понять, куда завел их итер. Воспользовавшись этим, Бойша шагнул в сторону – раз, другой, третий. Он был наготове, спиной вперед отступая по краю опушки. «Даже если незнать чаровать начнет, я успею шибануть первым», – бубенцом звенела в голове Бойши единственная ясная мысль.

– Где же бункер твой? – сняв очки и доставая платок, спросила Тамара. – Заблудился, что ли? Место забыл? Эх ты…

Итер не ответил ей. Вытянув шею, он закричал, обращаясь к хозяину погоста:

– А-Атям!! Я сдержал слово! Сдержи и ты свое!

Земля над скудельницей вспучилась, кусты пьяно замахали голыми ветками. Зловещим, хриплым басом каркнул с сухой березы ворон. «Сейчас, сейчас! – тиская в руках уже взведенное шибало, не то молил, не то звал Бойша. – Ну, старик! Где ты?»

И вдруг в наступившей тишине раздался смех. Негромкий, но заливистый, что называется – от всей души. Итер оторопело глянул на Мырю, а тот уже не просто смеялся – хохотал, дергая себя за встопорщенную бороду:

– Ох-хо-хо-хо! Вот оно, значитца, как! Ох-хо-хо! Себя ищи! Ну, дела! Ох-хо-хо-хо!

Обиженно каркнув, ворон сорвался с березы и, тяжело взмахивая крыльями, улетел в сторону болота. Тамара, глядя на заходящегося домового, непонимающе улыбалась. Сквозь расползающиеся тучи мутно глянула луна. Бойша с досады плюнул в сторону погоста – проклятие, все пошло не так, как он задумывал! Не вылез из сырой глины дед Атям, испугался. «Как людей мордовать, так грознее бури, а как незнатя учуял – в штаны наложил! – Стервенея, итер упер приклад шибала в плечо. – Ну, только появись, гнидник! Завалю с первой пчелы!»

И он снова заорал, обращаясь к немым глинистым кучам:

– Эй, Атям! Вылазь, кривословень!

– Вылазь, вылазь, не боись! – поддержал Бойшу незнать, утирая выступившие от смеха слезы. – А ты, паря, ствол опусти. С тобой разговор после будет, особый.

– Да я тебя… – задохнувшись от ярости, взвился итер, поворачивая шибало в сторону домового, но осекся на полуслове – Мыря держал на руках серебристо мерцавшую сплетку заклинания, в любой момент готовый пустить ее в ход. «И когда он успел-то?» – с досадой подумал Бойша, опуская автомат.

– «Вылазь, вылазь», – проскрипел за спиной знакомый голос. – Ну, вылез, и чего?

Тамара вскрикнула от неожиданности – дед Атям стоял совсем рядом, тощий, бледный, с грязной бородой. Мыря внимательно оглядел его и со вздохом покачал головой:

– Да-а… запустил ты себя… Побираешься, гляжу. Личеней давишь на погосте, как мощевик какой. Стыдоба! А ить Красная печать спросит…

– Нету! Нету Красной печати!! – завизжал Атям, размахивая костистыми руками. – Продались незнати, все продались Безымянцу, Ный его разорви! Ничего нету! Мрак!

– Что мрак – сам вижу, – спокойно ответил Мыря. – И печати не чую. Но сгинуть она не могла. Спит просто.

Домовой замолчал. Умолк и хозяин погоста. Они стояли напротив, один кряжистый, лохматый, другой сухой и немощный, разглядывая друг друга. Тамаре показалось на миг, что она видит ожившего непонятным образом Охохонюшку, давнего напарника и друга Мыри, погибшего весной, во время боя с гвардами-демонами Хорста Убеля. Но, приглядевшись, девушка поняла, что общего у этого оборванного старика и аккуратного, куртуазного Охохонюшки немного, а то и вовсе нет.

Бойша, воспользовавшись тишиной, сглотнул и выговорил:

– Дык эта… Привел я девку…

– Цыц! Хлебало прикрой! – хором рявкнули незнати, и итер отшатнулся, выронив автомат.

– Ну, – снова улыбнулся Мыря. – Признал наконец?

– Да быть того не может… – прошептал Атям. Глаза его округлились, и Тамара заметила в них знакомый желтоватый отблеск.

– Не может – ан вот есть. Давай, что ли, обнимемся, сморчок гнилой? – Домовой шагнул к старику, разводя лапищи.

– Ты… – Атям жалко скривился, пошатнулся, наступил на бороду и едва не упал. – Пришел…

– Да что происходит-то? – не выдержала Тамара. – Мыря! Кто это?!

– Это я, – просто ответил домовой. И вновь стало тихо на лесной опушке, только шумел в отдалении верхушками елей легкий ночной ветер…

– Но ведь этого просто не может быть… – растерянно лепетала Тамара, переводя глаза с одного незнатя на другого. – То есть мы в будущем?! А как же парадоксы хронопутешествий? А причинно-следственные связи? Закон этого… этой… бабочки? Если вы – один и тот же человек… незнать, я хотела сказать, то вы… вы не можете существовать одновременно! Если вы войдете в контакт – то просто аннигилируетесь, что ли, я не знаю…

Мыря усмехнулся, протянул руку и дернул Атяма за бороду. Старик зашипел, оскалив лошадиные зубы.

– Вишь, девка, ничего мы не это… не ани… не исчезли, короче. Так что не балаболь попусту. Еще и не такое бывает.

– И что же теперь делать? – окончательно сбитая с толку, пробормотала Тамара.

– А вот это вопрос! – поднял палец вверх домовой и повернулся к маячившему в отдалении Бойше: – Слышь, ухарь! Разведи-ка костерок, чаечек вскипяти, а мы тут с… с ним, – Мыря кивнул на Атяма, – переговорим чуток сам на сам.

Чуток растянулся на добрый час. Тамара, нахохлившись, как озябшая птица, сидела у костра, не глядя на итера. До нее только сейчас дошло, что Бойша, человек, которого она спасла от смерти, который был ей симпатичен, да чего там, который ей нравился, зачем-то хотел отдать ее костлявому старику Атяму, или Мыре-из-будущего, как утверждал домовой.

Впрочем, мысли о коварном предательстве Бойши быстро ушли на второй план. Совсем иные думы захватили девушку. «Такое ощущение, что кто-то из нас сошел с ума. Может быть, я? Или Мыря? Или оба? – гадала Тамара, вороша угли обгорелой веткой. – А если оба – как узнать, что произошло? Нет, бред, это все бред! Хотя… У незнатей не пять чувств, а гораздо больше. Вряд ли Мыря стал бы говорить, что старик – это он сам, если бы не был уверен на все сто. Незнати, биоэнергетические организмы, имея подпитку, могут прожить неограниченно долго. Но если все – правда, то сколько же лет прошло?! В каком мы веке? И почему он, этот век, вот такой?» От вопросов некуда было деваться. Тамара поднялась, пошла бродить по пустоши, стараясь на всякий случай не отходить далеко от костра. Лес жил своей обычной ночной жизнью – трещали ветки под чьими-то неосторожными лапами, перекликались странными голосами полуночные птахи, где-то на самой границе слуха переливчато журчал ручей.

Когда Тамара вернулась к костру, беседа незнатей закончилась, и закончилась она, судя по всему, размолвкой. Теперь они уже не говорили – кричали, сверкая одинаково желтыми глазами. «Пожалуй, только это у них и похоже», – мелькнула у девушки короткая мысль.

– Ты на себя-то глянь! – обозленно рычал красный как рак Мыря. – Чучело, сухостоина желтая! Сидишь тут паук пауком, зверей ешь, корни грызешь, кости гложешь. Тьфу, пропасть, глядеть на тебя срамно.

– А и не гляди! – тонко выкрикнул Атям. – Тем паче на себя глядеть неудобно, ежели без зеркала! Сам напрокудил, а теперь явился не запылился и туда же – жизни учить! Жил я без тебя две с половинкой сотни лет – и еще столько же проживу! Шкандыбай отселе, ищи свой вчерашний день в завтревом.

«Двести пятьдесят лет, – ужаснулась Тамара. – Значит, сейчас и вправду две тысячи двести шестьдесят какой-то год! Мамочки!»

– Э нет, друг любезный, – сдвинул брови Мыря. – Один я не уйду. Мы вот как поступим: ты со мной пойдешь. А ты, – домовой глянул на Бойшу, – Тамару Павловну к набольшему своему сопроводишь…

– Я с этим, – девушка презрительно кивнула в сторону итера, – никуда не пойду!

– Ты не боись, – понизив голос, улыбнулся ей Мыря. – Он теперь тебя как зеницу ока беречь станет. Повязали мы вас золотой цепочкой. Случись чего с тобой – и ему не жить.

Бойша вздрогнул, выбелился лицом под стать старой березе.

– Ка-акой еще цепочкой?! – взвилась Тамара. – Зачем это?

– Затем, что надо нам оба-два сбегать кое-куда, а прежде подкормить доходягу энтого…

– Я с места не двинусь! – опять завизжал Атям.

– А то я спросил, – буркнул Мыря, вдруг ухватил старика за бороду и потащил за собой, широкими шагами удаляясь к лесу.

– Стой! – закричала Тамара. – А я?

– Не боись! – донесся до нее сквозь вой Атяма голос домового. – Я вернусь! Золото не ищите – нету его. Придумка это. Ну все, встренемся еще!

* * *

Конь «Гиблец» полз по Чернолесской плеши на восток. Угрюмая Тамара бездумно смотрела на пейзаж за бортом. Она чувствовала себя ужасно одинокой и никому не нужной. Домовой ушел, бросил ее, куда-то потащив отвратительного старика, якобы самого себя из нынешнего времени. Молодой итер оказался мерзавцем, собиравшимся принести Тамару в жертву этому самому старику. Если бы не Мыря, даже страшно подумать, ЧТО ожидало бы девушку.

Бойша еще и оправдываться пытался!

– Я же знал, что твой незнать справится с Атямом! – горячо доказывал он, пряча глаза. – Мне ж без Талинки не жить! Люблю я ее, понимаешь?

– Любишь?! – бешено выкрикнула Тамара. – И за любовь свою другую… другого человека готов на смерть обречь? А если бы Мыря не сумел ничего сделать? Если бы Атям этот и его, и меня… Сволочь ты! Зря я тебя спасла. Подох бы – и все.

– Не кричи, – попросил Бойша. – Виноват я. Но повинную голову и меч не сечет.

– Еще как сечет! – снова взбесилась девушка, хватаясь за кинжал. – Вот возьму сейчас и проверю…

– Не, нельзя, – покачал головой итер. – Мы ж теперь чарами связаны, златой цепью. С тобой чего случится – мне не жить, со мной – тебе.

– Да будь ты проклят! – Тамара швырнула клинок на палубу и ушла на нос коня, на ходу пинком опрокинув котел с остатками похлебки.

– Ну так-то зачем? – примирительно заворчал Бойша, поднимая котел. – Еда ж все-таки. Негоже это.

– Да заткнись ты… – кошкой прошипела девушка.

Больше они не разговаривали. День прошел, наступил вечер. Конь двигался по пустынным землям, медленно приближаясь к Поворотному камню, где обитал верховный итер господин нарук Стило Трошсын. «Как-то меня там встретят? – гадала Тамара. – Если все итеры такие, как этот Бойша, ничего хорошего ждать не приходится».

Ночь прошла спокойно, если не считать окончательно испортившейся погоды. Зима все же догнала путников, и на «Гиблеца», на путеводную плешь, на леса обрушился снеговой заряд невиданной силы.

Все вокруг погрузилось в белую мглу, ветер наотмашь хлестал Тамару по лицу, и она решила спуститься вниз. По палубе пришлось пробираться, согнувшись в три погибели, ноги вязли в настоящих сугробах, выросших буквально за несколько минут.

– Быстрее, быстрее! – высунувшись по пояс из люка, кричал ей сквозь вой метели Бойша. – Сейчас конь закроется!

Тамара не поняла, что он имел в виду, но через минуту сама увидела, на что, оказывается, способно чаровное средство передвижения. По всему корпусу «Гиблеца» прошла сильная судорога, стволы зашевелились, как будто пластилиновые; ветви изгибались, точно змеи. Палуба над головами забившихся в клеть людей поднялась горбом, вздыбилась, сбросила с себя снег и стала похожа на двускатную крышу.

– Котлы-то! – с досадой хлопнул себя по лбу итер. – Котлы-то там, наверху, остались! Все, теперь валяются где-то позади, в снегу…

Ничего не ответив, Тамара пододвинула к себе масляную коптилку и, чтобы отвлечься, опять принялась за расшифровку записей неведомого ей профа Разгляда. Дело шло туго – без ключа и компьютера со специальной программой тайнопись упорно не поддавалась. Тамаре, правда, удалось выяснить, что Разгляд использовал шифр Виженера, относящийся к довольно сложным полиалфавитным шифрам. Девушке пришлось вспомнить курс лекций по истории криптологии, который был вводным в их Институте криптографии, связи и информатики при Академии ФСБ России.

– Квадрат Виженера… В качестве ключа используется часть текста самого сообщения… – шептала Тамара, листая тетрадь. – Льюис Кэрролл считал шифр Виженера невзламываемым. И конечно, его тут же и взломали. Первым это сделал… Кто? А, Фридрих Касиски, в конце девятнадцатого века. И как он это сделал? Думай, Тамара, думай! Вспоминай… Так: «Тест Касиски опирается на то, что некоторые слова, такие как, например, «the» в английском языке, могут быть зашифрованы одинаковыми символами, что приводит к повторению групп символов в зашифрованном тексте». Ну-ка, ну-ка…

Развернув на колене кусок бересты из запасов, сделанных еще дружинным головой Зубаном, Тамара принялась острой щепкой выписывать на него последовательность символов. Очень скоро стало понятно, какова длина ключа, и пришло время начертить «квадрат Виженера».

Когда зловредный шифр наконец сдался и Тамара прочла первую строку: «По ночам он грызет железо», девушка едва не запрыгала от радости. Проф Разгляд писал о результатах экспедиции, отправленной им куда-то на север, в занесенную снегами Скандинавию. Речь шла о некоем существе, долгие годы удерживаемом на отдаленном острове в океане. Повествование было увлекательным, несмотря на несколько архаичный стиль. Правда, Тамара поначалу не поняла, о ком рассказывает проф. «Чтобы приблизиться к храму, нужно одолеть весь путь до него», – припомнила девушка древнюю мудрость и углубилась в чтение.

По ночам он грызет железо. Чешуйки ржавчины скрипят на зубах, слюна становится вязкой. Постепенно она заполняет весь рот, и тогда ему приходится глотать эти колючие ледяные сгустки, дабы хоть чуть-чуть притушить огонь, что выжигает его изнутри.

Огонь, имя которому – ненависть…

Деловитые карлики-цверги с мерзкими рожицами денно и нощно снуют по его мрачному узилищу. Они крепят цепи и кормят рыбьей кровью слизней, что ползают по железу, покрывая хладный металл чародейской плесенью. Они затягивают винты на оковах и проверяют печати, наложенные колдунами-нойдунами. Они бдят во все свои маленькие белесые глазки, не ослабли ли путы на скованном пленнике.

На нем. На Изменившем мир. На Указавшем путь. На Зажегшем светоч для миллионов блуждавших во тьме.

Двести пятьдесят лет – это невообразимо долго. Два с половиной века. Смертный вряд ли сможет представить себе, как это долго. Пять поколений – где уж ему…

Двести пятьдесят лет… Травы вырастают и умирают. Пески пустынь захватывают плодородные земли и вновь отступают, реки меняют русла. Многолюдные города мертвеют, и стены их рассыпаются прахом. Целые народы исчезают с земного лика. Вот что такое двести пятьдесят лет…

Жизнь… Зубами вгрызался он в нее, споря со смертью, с судьбой, с властелинами людских царств и их жестокой волей. Родившись нежданным, принес он своим рождением горе собственной матери, ибо был по меркам людским безумен. И любви отца не суждено было ему познать, тот больше любил деньги, чем детей своих…

Десятки раз смерть хватала его за горло, но он боролся. Все бытие его – борьба. С самим собой, с людьми и нелюдями, с неверием и злобой, с врагами, со всем миром…

И он заставил этот мир покориться себе!

Двести пятьдесят лет назад он начинал свой первый поход навстречу встающей тьме, один, без верных воинов и советников – ничтожная песчинка в море бед и отчаяния, охвативших человечество.

После всесокрушающей войны между правителями всех стран света хаос воцарился на земле. Многие области лежали в запустении, и незримая смерть витала над ними. Уцелевшие люди уподобились диким зверям, всюду властвовали злоба и насилие. Хитроумные военные машины, сталь и огонь грозили положить конец роду людскому.

И тогда в мир явился он.

Он покорял племена без войны, брал города не силой, но словом, завоевывал страны, едва вступив в их пределы, все дальше и дальше продвигаясь по обитаемым землям. У него появились последователи и ученики. Число их росло. Он и сам учился. И вот уже ученики его первой сотни сами стали сотниками. Прошло две зимы – и каждый из них, каждый, кто выжил, вел за собой сто сотен уверовавших в него.

Когда повелитель огромной страны, что лежала некогда посреди тела земного, вывел против него небывалое войско, доглядчики три дня пытались счесть его, а когда сочли, в его походном шатре воцарилось веселье, ибо было врагов пять сотен раз по тысяче.

Верящие ему удивились: «Чему ты радуешься? У тебя нет воинов, мы безоружны, нас всего семьдесят тысяч человек, включая обозников и лекарей. Вражеская армия просто растопчет нас…»

Ответил не он, а равный среди первых его учеников, тогда еще имевший имя. Он сказал со смехом: «Сомневающиеся, мы рады оттого, что глупый царь этой большой страны собрал все свои войска в одном месте и нам не придется больше рыскать в поисках врага – мы разобьем его в одной битве!»

«Почему вы так уверены?» – снова спросили люди.

«Потому что мы не боимся ничего потерять» – был ответ. И продолжилось веселье, и в ту ночь перед боем было сожжено все, что они имели, а равный среди первых сжег даже имя свое и стал Человеком-Без-Имени, теперь – первым среди равных. Поклонившись своему Учителю, он впервые нарек его тогда Всеблагим Отцом, и прозвание это подхватили все. Они вышли на бой – свободными и веселыми!

И наутро Всеблагой Отец, окрыленный поддержкой учеников своих, вышел к вражескому войску и говорил с солдатами, и с полководцами, и с советниками их. И так тверды и мудры были слова его, что воины сложили оружие и пошли дальше уже сторонниками его, а спустя еще три зимы весь мир лежал у его ног! Весь мир…

Люди признали его Отцом и стали жить по уложению его. Они покинули города, отказались от использования машин и ушли в глушь, где, как и их предки, ставили избы, пахали землю и жили простой жизнью без страстей и грехов. В короткий срок число их возросло над теми, кто еще держался за старый уклад, в несколько раз. Затем осталась лишь горстка владеющих знаниями, называемых ныне итерами, все прочие же последовали за Всеблагим Отцом и Человеком-Без-Имени. Но никто не чинил в ту пору препятствий итерам, и они собирали знания, чтобы сохранить их для будущих поколений.

Будь проклят тот день, когда Человек-Без-Имени привел к Всеблагому темноликого колдуна Падмэ… Спина колдуна под грузом прожитых лет согнулась пополам, в волосах гнездились летучие мыши. Падмэ был слеп, а на шее его спала змея…

Всеблагой владел миром, но старец пообещал ему нечто большее – всего лишь в обмен на девяносто девять новорожденных младенцев! Он расхохотался тогда. И согласился…

Ему было тридцать три зимы от роду, и с ним рядом не было никого, кто мог бы предостеречь его от дара Падмэ. Напротив, Человек-Без-Имени всячески подталкивал Всеблагого к деянию, принесшему потом столько горя. Лишь один из учеников, именем Завей, попытался предостеречь своего Учителя, но Человек-Без-Имени оговорил Завея, и тот покинул стан Всеблагого.

Бессмертие… Будь оно проклято! Ибо нельзя стать подобным богам, оставшись человеком. Всеблагой прошел кровавый обряд, он выпил злое зелье колдуна – и умер, а спустя миг – возродился, но уже Повелителем Вселенной!

Тело его стало неуязвимым и внушало ужас. Демоны тьмы и духи разрушения овладели им. А рядом встал Человек-Без-Имени и начал нашептывать, наставляя своего уже не Учителя, но Господина на путь не света, но – власти. Реки, моря крови не возжелавших его благ пролил тогда Всеблагой в тщетной попытке заглушить боль и тоску, поселившуюся в сердце его от слов первого ученика…

Он хотел вновь стать человеком, хотел вернуть чувства и радость жизни – и люди, слабые, трусливые, ничтожные, не выдержали желаний своего Властелина. Восстание следовало за восстанием. Убийцы крались в ночи, ядом, зверем, клинком, стрелой грозя ему. Глупцы! Они не знали, что убить его мог лишь он сам.

Их головы по слову Человека-Без-Имени варились в котлах, и из голых черепов делали карнизы вокруг башен дворца Всеблагого. Когда все башни были опоясаны в семь рядов, ему стало скучно…

Тогда обратился он к созиданию и принялся кроить мир так, как портной кроит полотно. И создал он Стражные леса вокруг мертвых земель, и путеводные плеши, связующие обитаемые области, и удивительных древесных коней, чтобы бежали те по плешам, возя грузы и людей. Но не только благие деяния совершал он в эту пору. Человек-Без-Имени подсказал ему, что все беды и горести рода людского – от знаний. И повелел Всеблагой тогда уничтожить мудрость и знания прошлых эпох. И запылали по всей земле костры из книг, и обезумевшие толпы принялись штурмовать мастерские и заводы итеров, убивая каждого, кто осмеливался встать на пути творящих зло именем его. Нарекша себя чистыми от скверны знаний, они объявили войну итерам и скоро одержали в ней победу, ибо мало осталось итеров и не имели они склонности к битвам. И ушли итеры из кругов мира, схоронившись в тайных убежищах, где и живут по сей день.

А Человек-Без-Имени все нашептывал своему господину, подвигая его на новые безумства, и было уже непонятно, кто над кем имеет власть. И делал он это неспроста, ибо задумал избавиться от Изменившего мир.

И сообщил Человек-Без-Имени, что есть еще земли, лежащие на крайней полуночи, где не знают радостей новой жизни. И Всеблагой отправился туда, не подозревая, что уже попал в западню, приготовленную ему первым учеником.

Здесь, в царстве льдов и туманов, встретили его люди, что жили в пещерах и домах из костей земли. Холодный воздух полуночных стран остудил его ярость, а льстивые речи кобов и чудеса чаровников-нойдунов заморочили его…

А когда он очнулся от колдовского морока, было поздно – ледяной ураган выпил его силу, а сам он оказался пленен, скован и заточен на пустынном острове.

Человек-Без-Имени же вернулся в мир и объявил, что коварные и злобные итеры схватили Возжегшего светоч и прибили его гвоздями к воротам ада. И люди с новой яростью и жестокостью обрушились на несчастных, истребляя их без суда всюду, где могли найти.