Текст книги "Зона Посещения. Шифр отчуждения"

…Мы падаем в каньон, и у меня захватывает дух. Холодный воздух бьёт в лицо, перед глазами расстилаются прекрасные виды.

Муравей, с которым я вошёл в прямой контакт, прекращает опускаться и снова набирает высоту. Другие муравьи тем временем отстают за ненадобностью – без «наездников», которыми должны были стать мои павшие солдаты, они не смогут нас прикрывать, только погибнут напрасно.

А мы летим – навстречу смерти или славе.

Моего нового напарника зовут Мираж, именно так мой разум интерпретировал мыслеобраз самоназвания красного муравья.

У нас преимущество в быстроте передвижения – даже с обузой в виде меня небесный летун может развивать огромную скорость. Благодаря ей мы облетаем вражьи патрули, им за нами не угнаться. Небесный муравей удивительно лёгкое, мобильное существо, но при этом невероятно сильное. Я едва удерживаюсь на нём; он помогает мне, как может, и загодя оповещает о предстоящих падениях, взлётах или кульбитах.

Я корректирую его траекторию, когда мы наконец-то заходим на цель. Он пикирует точно по указанию, и я осуществляю бомбардировку, мечу вниз почти все оставшиеся гранаты и заряды пластита, оснащённые таймерами-детонаторами. Отбомбившись, мы тотчас взмываем вверх.

Под нами в ущелье грохочут разрывы…

Накрыли цель. Уходим!

Главное, живы…

«Всех мы не уничтожили, но страху навели, вниз не сунутся, город спасён, – уверенно констатирует Мираж и спрашивает: – Куда теперь? Доставить обратно, к земным муравьям? Не думаю, что ты этого захочешь, узнав правду…»

И крылатый вдруг открывает мне то, чего не досказали чёрные.

«У них традиция – съедать мессию после того, как он выполнит своё предназначение. Причём поедание крайне пафосное и торжественное. Самое ужасное, что они до самого конца не перестают поклоняться тому, кого едят, всё это у них имеет сакральное, ритуальное значение…»

Я вообще-то и не собирался возвращаться в низины. Да уж, своё дело я сделал, пора и честь знать. Ох уж эти религиозные фанатики, так и норовят превратить в фарс даже самое неподдельное самопожертвование.

Хотел бы я побольше узнать, кто же к ним в туман забредал раньше. Очень сильно подозреваю, что на самом деле вряд ли это были представители человечества… А соратнички-то мои, соратнички каковы! Братки по разуму… Неужели и Цепкий не предостерёг бы ни словечком?

«Да уж, жизнь как лук, чем больше очищаешь, тем сильнее плачешь, – ворчу я и говорю красному: – Ну ладно, прочь отсюда. Мне нужно в туман, который клубится за горой. Ты поможешь мне попасть туда, Мираж?»

«Да, помогу. Только учти, тот, кто однажды попал сюда, пройдя сквозь туман, и затем уходит обратно, больше не придёт второй раз сюда же, если пройдёт той же дорогой. В одну реку дважды не…»

«Ты был там?!»

Я удивляюсь не на шутку.

«Был, – как ни в чём не бывало спокойно отвечает Мираж, – и, пожалуй, смогу за туман уйти снова. Здесь я исполнил своё предназначение. Так что отправимся вместе… Но мы не сможем попасть в один и тот же мир, нас неминуемо разбросает по разным. Повлияет разница в сознаниях и уровнях восприятия…»

С жадным интересом я спрашиваю у него, куда бы он хотел отправиться? Он говорит, что отправится в мир, где вечно царит летнее утро и воздушные башни такие высокие, что их вершины уходят в космическую даль.

Услышав такое, я даже не нахожу, что сказать. Ничего себе у муравья планка высока!

Затем он неожиданно сообщает, что у него для меня бонусный подарок, кое-какая информация, он уже «перелил» её мне в память, и данные потом всплывут по мере необходимости.

Я опять не нахожу, что сказать по поводу. Только банальное «Спасибо, коллега…», но ему в радость моя лаконичная благодарность, я чувствую эмоцию, и она – удовольствие.

Мы прилетаем на юг, планируем над красным источником – другие крылатые смотрят нам вслед, но догонять не пытаются, – и, набирая скорость, с разгону бросаемся в бескрайнюю белизну, окутывающую гору с той стороны.

Мой страх высоты бесследно растаял в небесных облаках, и я восхищённо, переполненный ощущениями безграничности и эйфории, кричу:

– ЙУХУ-УУУ!!!

Вспоминая, как это приятно – говорить, передавать эмоции и мысли вслух.

Когда я замолкаю, захлебнувшись ветром, Мираж сообщает, что пора расставаться.

«Не навсегда, ещё свидимся! – Благодарно глажу его по спине ладонью. – В дороге не прощаются!.. Ты только верь в это, друг!»

«А то! Свидимся, обязательно…»

Туман как молоко; стоит лишь попасть в него – и утонешь, чтобы вынырнуть уже не здесь и не сейчас…

Загадочный и невероятный Мираж сбрасывает меня вместе со всеми моими пожитками резким движением туловища и уходит вправо, по наклонной траектории, а я падаю, падаю с огромной высоты, погружаюсь в белоснежную пропасть…

Покидая то ли дивный сон, то ли альтернативную реальность, где рождённые ползать невероятно вымахали в размерах, создали собственные цивилизации, обладали разумом и даже обретали крылья, чтобы полететь! Как многообразна и непредсказуема жизнь!..

Не знаю, с чего бы это я настолько растрогался, но в эту минуту я будто становлюсь другим, на краткий миг уходят злость и неопределённость, все тёмные стороны во мне затмевает свет.

Кратковременный нечаянный «отпуск» подошёл к концу.

А мой путь снова уводит в туман. Скоро станет совсем непроглядно. И когда я вынырну, вокруг снова…

* * *

…Я прислушиваюсь и различаю шум реки, распознаю, что далеко с юга донёсся рык мутанта, определяю, как шелестит листва на ветру, а вон там потрескивает аномальная изменка.

На северо-востоке клубится густой, таинственный туман.

Приближаюсь и стою перед ним, раздумывая, стоит ли в него соваться, или всё же реку форсировать. Клубящаяся дымка завлекает окунуться в неё, будто суля избавление от чугунных дум, обретение вечной лёгкости и бесцельности. Но я не тороплюсь, прислушиваюсь к сигналам, которые улавливает внутренний «радар». Наконец, покончив с колебаниями, делаю первые шаги. Молочный дым толстенным одеялом укрывает больную землю.

Как только я вхожу в туман, на уши давит непривычная тишина. Словно смотришь фильм, и пропадает звук. Я не слышу даже звука своих шагов. Камушки, брошенные на пробу, улетают в белую муть, и я опасаюсь, что прогляжу какую-нибудь ловушку, потому что плотная завеса не пропустит эффект срабатывания ИФП.

Туман обступает меня, наваливается, как живой, но страха нет, потому что ясно знаю, куда идти. Изредка отдельные звуки всё же просачиваются, например, один раз я слышу шум реки, другой раз, при срабатывании изменки, раздаётся громкий хлопок. Вдобавок на меня полыхает жаром… Так или иначе, я довольно скоро теряю ощущение того, сколько иду и далеко ли отклонился от выбранного азимута.

Постепенно, пробыв в тумане довольно долго, я всё же начинаю различать в нём разного рода звуки. Просто они проходят сюда искажённо, примерно на одном уровне громкости, а потому все сливаются воедино, замирают в пространстве на какой-то срок, словно затвердевая в нём. Поэтому мозгу требуется приспосабливаться, чтобы наловчиться разбирать коктейль из этих звуков по ингредиентам и каждый из них верно опознавать. Туман действительно впитывает в себя мысли, уносит тяготы, позволяет мне просто идти моей дорогой, и всё, отбросить сомнения и опасения.

Позже, присев наземь, я немного отдыхаю и подкрепляюсь. Туман движется, и плотность его в одном фрагменте может периодически варьироваться. За этим интересно наблюдать, содержится в зрелище что-то завораживающее; так же заворожённо можно смотреть на огонь или на волнующуюся поверхность океана. В тумане восприятие меняется, со временем начинает казаться, что всё вокруг эфемерное, как во сне.

Мелькнула мысль разжечь костёр, но я отбросил её как никчемную. Показалось святотатством порождать огонь в окружающей волглой серости…

Зато спустя пару минут мне слышатся голоса. Сперва утробный, зовущий, приглушённый, голос бормочет тарабарщину на незнакомом языке. Я подскакиваю, ощерившись стволами, испуганно озираюсь. Но бессвязный голос умолкает, и теперь меня зовёт… мама?! Её голос не искажён, он естественен, отчётлив и узнаваем, именно так мама обычно меня и звала, и от этой настоящести меня пробирает страхом ещё сильнее, чем от фальшивой бредовости.

Окончив привал, я быстро шагаю сквозь туман дальше, напролом, наконец сообразив, что чем быстрее смотаюсь отсюда, тем лучше. А меня со всех сторон окружает шёпот… томный и нежный… это Маша, она мне ласково шептала… давно, в прошлой жизни…

Заорав, я бросаюсь бежать что есть сил! Голова адски болит, виски разламывает тупыми ударами. «Не беги!» – твердит инстинкт самосохранения, но сзади меня обдаёт чьим-то горячим дыханием. Испуганно я оборачиваюсь, чтобы стрелять, и вижу… что в нескольких шагах позади меня стоит мама.

Она улыбается и зовёт меня, протягивает руки ко мне, овеваемая плотной белёсой гущей, совсем настоящая, и это донельзя жутко. Менее страшно было бы, узри я уродливо искажённое подобие мамы… Я теряю ощущение твёрдой поверхности под ногами, но стараюсь заставить сознание абстрагироваться от голосов и ломлюсь вперёд на пределе реакции.

Напряжённый спринт длится не очень долго, и голоса преследуют меня по пятам, но вдруг туман заканчивается, и мигом всё пропадает, и глюки, и обескураживающая головная боль, я валюсь на траву, обессиленно глотая воздух.

Но отдыхать счастливится совсем чуть-чуть …

Вокруг меня неожиданно, как из-под земли, вырастают создания уродливой наружности, с несколькими руками каждое и головами без шей, насаженными прямо на плечи. Я не медлю с реакцией и успеваю выстрелами из пистолета на расстоянии поразить одну особь и сразу вторую, прежде чем встреча окончательно переходит в ближнее столкновение.

Как я ни стараюсь, однако не поспеваю за многорукими, надо признать, они орудуют верхними конечностями очень шустро, и у меня не получается достать их ножом ни разу. Максимум, на что я способен, – держаться наравне, в невероятном темпе отражать и проводить мимо себя удары когтистых ручищ. Если бы я не подстрелил двоих, мне бы точно конец, стольких сразу не осилить на короткой дистанции…

Но как-то же надо разрешать ситуацию, отступить я не могу, некуда, гады наседают с разных сторон, нырнуть вниз и ударить оттуда тоже не получится, другой противник неминуемо накроет меня при выполнении… Наконец я устал и один удар пропускаю уже не мимо себя. Вражья лапа тестирует на прочность мои ребра. За первым следует второй и третий, и я, поперхнувшись кровью, шмякаюсь наземь.

Граната!!!

Я вспоминаю о данном на границе совете, чувствуя, как меркнет сознание… Хватаюсь не за первую попавшуюся из имеющихся, а именно за подаренный тогда ребристый овоид, избавляюсь от чеки, теперь разжать пальцы и выпустить…

Финита! Ля! Комедия! В последние секунды я ничего, кроме жажды освобождения, не ощущаю. По крайней мере до финиша сохранил веру в себя, многие и этого лишены… И у меня была великая цель. Поэтому я не сомневаюсь, что после смерти меня ждёт что-то ещё. Что ж, посмотрим! Сейчас меня захватывает азарт, подобный которому, наверное, испытывает смертник, взявший заложников и решивший напоследок поразвлечься с полицией. Нет, ребятки, я вас не отпущу живыми…

Перед тем как отпустить гранату, я выдыхаю и закрываю глаза.

Ну вот, задуманное выполнено. В конце концов, жизнь была только увлекательным сном, дешёвым представлением, «пустой и глупой шуткой», калейдоскопом мимолётных радостей и переживаний… Да и какая разница. Ключевое слово – «была».

…Но нет, бесконечную минуту спустя я осознаю, что фатально ошибаюсь.

Ничего себе! Оказывается, я ещё живу, не следующей, а самой что ни на есть текущей жизнью. Вот только, отправившись однажды по избранному пути, ты уже не отмотаешь сюжет и не переиграешь этот момент. Можно, если ты сочтёшь свой выбор ошибочным, вовремя повернуть назад или исправить последствия, но отменить его уже невозможно.

И тот, кто изберёт смерть один раз, – навсегда свяжет свой путь с нею.

Граната не взорвалась.

Я всё ещё здесь и сейчас.

В полнейшем замешательстве обозреваю разбросанные вокруг трупы, вижу кровь, залившую всё…

В памяти образовался провал. Не помню, какими такими титаническими усилиями, но, похоже, я врагов уделал. Собственными руками. Всех. Дышать трудно – что неудивительно, мне досталось не на шутку. Шмякнувшись на пятую точку, подбираю с земли гранату без чеки, выглядящую смертельно опасно, как положено штуковине, предназначенной убивать.

Вот так, на глаз и по весу, хрен отличишь от настоящей. Однако чека сорвана, взрыватель выпал, и внутри неё только пустота, бли-ин, да это учебно-имитационная, растерянно осознаю я… оболочка без смертоносной начинки, пустая… Ан нет, кажется, что-то внутри есть.

Я трясу муляж, и на ладонь мне выпадает клочок бумаги. Непослушными пальцами расправляю бумажку и подношу к глазам… бегло, криво набросанные буквы слагаются в надпись…

«Если ты читаешь это, значит, знаешь теперь, что выход есть всегда…»

Ай да дед, ай да юморист бородатый!!!

Сидя на залитой кровью земле, посреди трупов, я смачно, многоэтажно, во весь голос матерюсь, выплёскивая накопившиеся боль и страх.

И вдруг резко, на полу…дь, осекаюсь и замолкаю.

Пронзает мысль.

«А что, если старик, давая мне гранату, и сам… не знал, что не боевая?!»

Страж он или не страж?! Вот опять, блин горелый, разве что гадать остаётся! Как и насчёт подаренного гаджета-уловителя, а он-то хоть настоящий?.. Получается, что я деду теперь обязан тем, что мой поезд жизни не слетел с насыпи, а дальше несётся… куда? Не важно, главное, что несётся. Жизнь – поезд… очень кстати ассоциация на ум пришла.

Жизнь подобно поезду несётся по кем-то проложенному маршруту, но для этого он и приходит в движение… и не счесть разных дорог, но каждому отведена лишь какая-то одна…

Вот и ныряешь в пасть тоннеля, и на секунду кажется, будто всё поглотила тьма, нигде нет ни частицы света, но поезд мчится, мчится, и вот уже снова вырывается из черноты на свободу!

На миг даже забывается, что с проложенных-то рельс не…

* * *

В давней причастности к спецслужбам я заподозрил Макарыча, переосмыслив факт добровольного многолетнего пребывания на обочине потаённой тропы, в подспудной складке местности (куда тем не менее продолжал курсировать поезд). В том числе проанализировав, как лесной житель держит свою пулевую винтовку.

Не лучевик, не новомодную «термичку». Расцвет оружия, стреляющего пулями, кусочками металла, за счёт энергии выброса пороховых газов, пришёлся на прошлый и первую треть нашего века. Но появилось оно не в двадцатом веке, а гораздо раньше. И до изобретения лучевого, гамма-импульсного, нейро-станнерного и прочих достижений науки двадцать первого являлось передовым и основным.

Я немного разбирался в моделях современного оружия и кое-что знал о старинном, но эту музейную штуковину идентифицировать не смог. Разве что предположил ограниченность режима стрельбы: скорее всего эта винтовка не автоматическая и может пускать только по одной пуле за раз. По виду магазин рассчитан не больше чем на десяток зарядов; имеется возможность присоединения или снятия оптического прицела.

Макарыч держал своё оружие исключительно привычно, знающе. Приклад был готов в любую минуту прильнуть к плечу, взгляд намётан образовывать точечную линию между хрусталиком, целиком и мушкой… Одна рука «пасла» спусковой крючок, указательному пальцу нужно было всего ничего, чтобы лечь на гладкий «язычок», другая легонько, но верно поддерживала цевье под стволом.

Я понял: передо мной не фальшивый боец, а вполне настоящий. Вон как уверенно обращается со своим средством убийства живых.

– Никакой я не агент, ишь чего выдумал! – открестился старик, когда я спросил в лоб, не является ли он часовым, поставленным в зловещем лесу на страже. – Я ж тута с рождения живу, батяня меня стрелять учил. На охоте без сноровки и чутья никак… Однако даже я не лезу дале положенного. Пробовал, бывало, едва ноги унёс! Парень, те ж человеческим языком сказано, не ходи далеко в лес.

– Я же не знал, что там…

– Теперича узнал, даж поболе, чем надобно. Уходи отсель и забудь, аки страшный сон. Не принуждай жалеть, что я тя вывел оттель, из лап черноты утянул…

– Макарыч, я не простой турист! – набравшись наконец смелости, будто ныряя с пирса в океан, ринулся в бой и выпалил я. Да не важно уже, замаскированный агент он или абориген натуральный! Если страж, тем более у меня выбора нет, необходимо выкладывать начистоту. – Понимаешь, я не экстремал какой, не адреналинщик и не папарацци…

Я запнулся и умолк, мелькнуло опасение, что дед не поймёт терминов, но тот в лице не изменился, явно понял, да и кто в наше время таких слов не знает! Он ведь не дикарь, застрявший в каменном веке, хоть и человек очень и очень пожилого возраста, однако слова эти задолго до его рождения вошли в обиход. Так что не знать он их не мог, разве что подзабыть за ненадобностью – здесь, в глуши, многое без надобности… Хотя нет, слова могли не употребляться, но не кануть в забытьи совсем, слишком уж прочно вошли в базовый лексический запас. Даже у тех, кто родился «ещё в федерации», ведь по виду Макарычу сильно за восемьдесят…

– Я по своей воле сюда приехал, – продолжил я говорить, сочтя молчание собеседника знаком внимания, – но только не из-за дурного желания забуриться в какие-нибудь дебри, куда ещё не ступала нога человека, и заполучить приключений на свою пятую точку. Вряд ли меня такое желание завело бы далеко от Гордого! Эх, кто бы знал, какою извилистой дорогой мне пришлось сюда добираться…

– Гордый? – нарушил молчание старик. – Слыхал про такой мегаполис. Вроде годов тридцать назад оформился, на базе Владика и окрестных городов… Дык это ж на краю земли! Ты прям оттудова будешь?

– В точку, – подтвердил я сказанное, – родился и жил там, пока вдруг однажды…

Я опять умолк, не зная ещё, как вменяемо объяснить случившееся со мной и не показаться безумцем с поехавшей в одночасье «крышей».

Мы сидели в избе на лавках. Баба Галина ушла куда-то, хотя на улице моросил дождь, видать, к домашним животинкам наведалась. В сельской местности по хозяйству хлопот всегда навалом, особенно когда не надеяться, что всё нужное для жизни «посеется, вырастет и урожай даст» в магазинах.

Макарыч и его жена, может, и жили вдали от глобализации и технологического прогресса, точнее, на относительном расстоянии, но затворниками по своей сути не являлись. Если они и вправду здесь родились в первой четверти века, то иной жизни просто не знали. Им привычен лес вокруг, свежий воздух, размеренное спокойное существование, ограждённое от стрессов большого мира… И незачем омрачать жизнь ненужными рефлексиями. Кого что-то в этом краю не устраивало, те уже давно свалили.

А эти двое остались и наверняка по-своему счастливы. Даже к близости «странного леса» притерпелись, ведь здесь они – дома.

Всё это справедливо при условии, конечно, что старик и старуха – действительно местные уроженцы, а не специально обученные и поставленные на вахту люди. Но до какой же степени агентам нужно проникнуться важностью задания, чтобы согласиться на всю жизнь застрять… на «перевалочном пункте»?..

– В моей жизни произошёл перелом, – нашёл я наконец слова, и решился продолжить, – иначе я бы не сорвался с насиженного места, не покинул привычную для меня среду обитания, где явился в этот мир, где рос, учился и до недавнего времени работал. Несмотря на то что далеко не всем был доволен в своей жизни.

– Покажь мне всем довольного, – пробормотал Макарыч, – поди такого сыщи.

Я сделал паузу, обдумывая, стоит ли в свою очередь комментировать этот комментарий, но счёл разумным не отвлекаться на боковые рассуждения.

– Причина, заставившая меня рвануть в никуда в поиске неведомо чего, явилась ко мне во снах. Я вроде как… – опять я запнулся, но совсем чуть-чуть, а-а, гулять так гулять, стрелять так стрелять, – начал слышать голоса, и они предупреждали меня об опасности. О том, что грядёт что-то нехорошее. Они передали мне предчувствие. Я превратился в подобие приёмника, ловящего тревожные волны, исходящие отсюда, – решившись на откровение, я постарался как мог упростить, облечь в форму, доступную пониманию собеседника. – Пойми, Макарыч, я сюда не просто так добрался, меня вёл зов, и на самом деле мне надо не обратно удирать, а именно туда, идти в черноту, как ты выразился… В самое, так сказать, пекло! Хотя, честно признаюсь, то, от чего ты меня спас, рождает сомнение и страх, я спрашиваю себя, а стоит ли с этим связываться. – Я снова замолчал, выдохнул шумно и завершил признание: – У-уф! Но придётся идти вперёд, раз уж вообще в это влез. Заварил кашу, буду теперь расхлёбывать.

– Голоса-а-а… – протянул выслушавший Макарыч. – Кто б другой сказал, парень, что ты спятил…

Он посмотрел на меня раздумчиво, оценивающе, и я ответил твёрдым взглядом, не опустил глаза.

– Ан я-то ведаю, оттуда лучится настоящая невидаль… Сны это да-а, эт мне знакомо, – признался старик, – похоже на то, что ты описал, правда, никаких голосов не слыхал наяву, но боязной тревогой пробирает… Дык это здесь, где быль и небыль покуда порознь, в приграничной полосе, только изредка боками трутся… Чего там творится в самой черноте, даже представить страшно. Ну, ты и сам видал, малость коснулся…

– Может, я иду на верную смерть, но значит, – я не постеснялся произнести это пафосно, с выражением, – так мне предначертано! Каждому суждено умереть в некий час, и никто в свой час не избегнет кончины. Мне пора. Только об одном прошу, – сказал я и поднялся с лавки, – бабуле своей скажи, что я уехал обратно в город. Пообещал, мол, если что, как-нибудь с добрым визитом к вам ещё нагрянуть…

Огорчать добрую Галину не хотелось категорически, пускай она и не похожа совсем на мою незабвенную бабушку.

– Постой! – Макарыч тоже поднялся из-за стола и удивил меня – сильно, неожиданно. – Не гоношись, вместе пойдём. Проведу тебя через границу, сам назад поверну, а там катись на все стороны. Жалко тя, молодой совсем, но разубеждать не мне… Ежели сам себя не разубедишь, никому другому то не под силу. Ты ж туды всё едино полезешь, дык хоть подсоблю на первом шаге не сковырнуться.

– Через границу проведёшь? – уточнил я. – Ты знаешь, где она точно пролегает?

– Куды ж мне от неё деваться-то было, – пробурчал старик, подошёл к двери чулана и открыл её.

– Ну пошли, – согласился я лаконично.

От растерянности я пока ещё не осознал, какой подарок получил, и «спасибо» не прозвучало.

Однако, в натуре, будет досадно, если даже толком-то в искомую жуть не влезу, не занырну с головой, а на подступах где-нибудь полягу, и на том бесславно закруглится странный мой вояж.

И да, вдруг старик всё-таки уполномоченный вахтёр, поставленный здесь «держать и не пущать», то он же меня и положит выстрелом в спину и прикопает под лиственницей или ёлочкой. Разок пожалел дурака, вытащил, но жалости не напасёшься на упорного докторишку, вообразившегося себя годным в спасители мира.