Текст книги "Тринадцать секунд короны"

А вот Сергей на малых судах, видимо, не летал. Не приходилось. И создавалось (у меня) впечатление, что он как-то не очень хочет приобрести такой experience. Но деваться было некуда.

Тут страшно и непонятно объявили посадку, и мы поняли, что мы летим действительно на красном самолете, причем летим не одни. Нам оборвали корешки посадочных талонов, стеклянная дверь растворилась, на нас пахнуло жаром, и мы шагнули на летное поле. Все-таки это была Африка: стало на улице тепло, наконец! Солнце жгло вовсю.

– Сергей, обернись! – закричал я.

Сергей браво обернулся, сделал ручкой и храбро устремился к красному самолету. Я сделал пару кадров и последовал за ним.

Крайний перелет

Дверь в самолет изящно разломилась надвое. Ее верхняя часть образовывала навес с окном над входом, нижняя часть, упершись в бетон, являла собой лесенку, по которой лихо проникали внутрь немногочисленные пассажиры.

– Сергей, займи мне место у окна! – крикнул я, возясь с фотоаппаратом в конце небольшой очереди.

Мой товарищ обернулся, кивнул, пригнулся и исчез внутри самолета.

Внутри было так. Впереди, естественно, располагалось кресло пилота, ничем не отделенное от салона. Перед ветровым стеклом виднелась лопасть винта. По левому борту шел ряд одиночных кресел. Впереди уже сидели, и Сергей примостился на кресло в последнем (четвертом) ряду.

– Вот ваше место! – сказал он. Справа от прохода в том же ряду были два незанятых места – обитая дерматином скамья с такой же спинкой и двумя подголовниками. Возле окна на скамье лежал рюкзак Сергея. Помимо рюкзака здесь находились два небольших пакета из плотной коричневой бумаги, запечатанные канцелярскими скобками. Пояснение для тех, кто помнит – примерно в такие пакеты упаковывали сахарный песок (по одному килограмму) на излете эпохи Советского Союза.

– Это что? – спросил я о пакетах, передавая Сергею его рюкзак.

– Сухпаек, – ответствовал тот.

Я распечатал один пакет. Паек был не очень сухой: здесь пребывали пол-литровая пластиковая бутылка с водой и несколько квадратных печенек, замотанных в пищевую пленку. Это было очень кстати, но хотелось бы побольше – мы толком ничего не ели уже давно…

Посадка в самолет завершалась. Закончив что-то выяснять у симпатичной негритянки в форме, на борт поднялась крупная бледнолицая женщина в обширной белой футболке и джинсах. Ее волосы были заколоты в виде шишки на затылке. Было видно, что она абсолютно не уделяет внимания таким пустякам, как одежда и макияж. Она села рядом с мной, притиснув меня к окну, заученно мило улыбнулась, и сказала «хай!».

– Хай! – отозвался я и вручил ей второй (нераспечатанный) пакет. – It is for you!

– O, thanks! – сказала она, с некоторым трудом пристегнула ремень (таким мелочам, как фитнес, она тоже явно не уделяла внимания), извлекла из сумки книгу на французском языке, надела очки и немедленно погрузилась в чтение. Я осторожно сдвинулся к окну, но освободившиеся сантиметры были немедленно заполнены моей бдительной (несмотря на книгу) соседкой. Так питон, удушая жертву, сжимает свои кольца, когда жертва выдыхает, – не дает вдохнуть.

Пытаясь отвоевать хотя бы немного пространства, я открутил пробку (она была заклеена листком бумаги со штампом авиакомпании Five Forty Aviation Limited) и глотнул воды. После этого я съел печеньку. То, что в тесто был зачем-то добавлен перец, я почувствовал не сразу. Лучше бы я не начинал, потому остановиться уже не мог. Сжевав все пять перченых от души квадратиков, я снова открутил пробку, чтобы запить. То, что в воде плавал какой-то бледный осадок, я увидел уже тогда, когда отпил почти половину. В голове пронеслись апокалиптические картины – вода из-под крана, брюшной тиф, холера, дизентерия, гепатит и прочие чудовища, дружно плавающие в бутылке вразмашку. Как бы дожить до затмения? Оставалось чуть больше суток…

Что же гарантировал штамп авиакомпании на пробке? Проверено – мин нет? Как минимум это означало, что вода разливалась не на заводе. Я вообразил уставшую негритянку в форме Five Forty Aviation, наливающую воду в бутылки из-под крана, а затем закручивающую пробки и наклеивающую заранее проштампованные бумажки. Наклеивающую, естественно, слюной.

Я тут же вспомнил детали, которым ранее не придал значения. Когда Гаврилов покупал для нас с Сергеем билеты по маршруту Найроби – Лодвар, он предупреждал, что эта компания позиционируется как обеспечивающая low cost air transportation services in Kenya. Но других вариантов на сегодня не было.

Выражение low cost services выглядело в Иркутске совсем по-другому. Сейчас, внутри самолета, об этом лучше было уже не думать.

И что это за странное название – Five Forty? – с опозданием подумал я. Намек на какой-то неведомый нам африканский контекст?

Тем временем дверь позади меня, разъятая на две половинки, сомкнулась, а симпатичная негритянка под окном исчезла. Чернокожий пилот объявил по-английски без всякого микрофона (в нем не было необходимости – я имею в виду микрофон, конечно, а не пилота), что приветствует нас от имени авиакомпании Five Forty Aviation (я снова внутренне содрогнулся), что летим мы в Лодвар и лететь нам два с половиной часа. После этого он (на этот раз я снова о пилоте, а не о микрофоне) начал щелкать тумблерами. Двигатель громко заныл, винт дрогнул и начал вращаться, вскоре превратившись в прозрачный дрожащий круг. Наш красный самолетик тронулся с места и покатился по бетону.

Мы долго ехали по явно неровному покрытию, потом ждали еще минут десять возле полосы (мимо нас пронеслись два садящихся самолета покрупнее), и наконец вырулили на старт. Мотор угрожающе затрещал, мы начали разгоняться и в конце концов оторвались от земли, быстро уходя вверх. Начинался последний – точнее, нужно говорить «крайний», как учат нас космонавты, летчики и моряки – четвертый перелет за последние полтора дня. Из них второй через экватор за последние двенадцать часов.

«… Оно, конечно, этот случАй всех злее».

А внизу за окном расстилалась Африка.

Сначала на серо-коричневом фоне (высокогорная пустыня) были видны бесконечные одноэтажные постройки пригородов трехмиллионного Найроби. Прямо среди построек попались несколько фантастических объектов. Это были громадные карьеры с практически отвесными стенами. Можно было разглядеть узкий уступ, оставленный для дороги и нависающий над пропастью, – по такому серпантину можно спуститься метров на пятьдесят на дно карьера. Что там добывают? Я не узнал до сих пор…

Дальше начиналась явная промзона – многочисленные склады и ангары. Под нами проплыл аэропорт (самолеты выглядели как разбросанные на сером столе белые крестики). И дальше, за квадратиками явных сельхозучастков, показалось чудо природы – мы подлетели к краю Великой Рифтовой долины (название Большой Африканский разлом также допустимо).

Африканский рифт – это гигантский провал, граница между плитами земной коры. По разным оценкам, длина его составляет от шести до девяти (африканцы, конечно, говорят про девять) с лишним тысяч километров, и протягивается он от Красного моря до Мозамбика. На границах впадины поднимаются ввысь вулканические горы. Ширина рифта достигает 100 километров, окаймляющие ее почти отвесные горные стены гор имеют высоту до 800 метров.

Считается, что рифт образовался около 30 миллионов лет назад в результате относительного сдвига соседних плит. Движение, судя по имеющимся данным, продолжается и сегодня – не случайно здесь немало проявлений вулканизма. Я встречал сообщения о том, что вдоль рифта лопается тело Африки, которая трескается, разламываясь почти по меридиану.

Много лет, рассказывая на лекциях о большом каньоне на Марсе, я с пафосом утверждал, что ничего подобного на Земле нет. В известном смысле так оно и есть: глубина марсианского каньона в десять раз больше, чем в Африке. Хотя длина и ширина поменьше. Происхождение каньона на Марсе совсем другое, похоже, плит и тектонических движений на Марсе нет – по крайней мере, сегодня считается, что это так. Так что сравнивать эти две долины нельзя. Хотя хочется: слишком уж обе грандиозны!

В общем, пафос обязательно приводит к неприятностям – в этом я уже давно и не раз убеждался. Теперь, говоря о Марсе, непременно буду вспоминать Кению.

Назвать рифт долиной в привычном смысле этого слова сложно. Разлом не сплошной – кое-где поперек каньона вспучились горы. Севернее Кении он расходится на два, и эти две трещины смыкаются южнее, в районе огромного озера Виктория.

Любопытно, что это озеро здесь не одно: естественно, самые глубокие места разлома заполнены водой, и цепочка пресноводных, отчасти заболоченных (как хорошо видно сверху) озер трассируют «фарватер» рифта. Озеро Туркана, длинное и тонкое, как наш Байкал (только поменьше), залило участок разлома на севере Кении. Пишут, что в озерах рифта, как и у нас в Байкале, немало эндемиков.

С самолета все это выглядело поразительно. Ровная поверхность, на которой виднелись далекие пригороды Найроби, круто, стеной, уходила вниз. Гигантский уступ, исполинская ступенька резко обрывалась, и там, метров на двести ниже, начиналась другая равнина, где тоже просматривались маленькие строения.

Самолет не стал спускаться, повторяя контуры рельефа. Он продолжал лететь горизонтально, но мы сразу оказались метров на двести выше над землей, которая ушла под нами далеко вниз.

Неделей позже, уже после затмения, мы возвращались в столицу на джипе, и дорога шла по дну рифта. Когда мы поднялись на стену, вид был потрясающим – почти как с самолета…

А потом я увидел круги на полях.

Они производили сильное впечатление. Круги были разных размеров, но в целом огромные, как минимум в первые сотни метров. Больше всего они напоминали круговые диаграммы, где сектора разного цвета в круге отражают соотношение каких-нибудь показателей.

Круги наблюдались справа по борту. Я посмотрел налево. Дама рядом со мной продолжала читать французский текст – он привлекал ее сильнее вида за окном. Сергей Евчик спал, прислонившись к стенке. Будить его я не стал и снова принялся рассматривать разномастные круги, проплывавшие под крылом.

…К кругам на полях у меня особое отношение. В 2007 году на программе «Пусть говорят!» у Андрея Малахова я заявил (поскольку специально разбирался с этим вопросом и даже описывал это в своей книге), что круги на полях создают, несомненно, люди. И рассказал, как это делается. И добавил случай, описанный в газете «Известия», – как барсук валялся на поле, подминал высокие колосья, а потом и объедал зерна, оставляя правильные круги после себя. Массовка хохотала, сидевший напротив меня писатель Сергей Лукьяненко тоже, кажется, был доволен, улыбались и коллеги – эксперты из комитета по метеоритам. Зато приглашенные уфологи были просто в ярости. Они отвечали неинтеллигентно, обвинили меня в некомпетентности и начали эмоционально доказывать, что никакому человеку не под силу соорудить такие сложные изображения на полях – этим могут заниматься только инопланетяне! И всякому разумному человеку должно быть ясно, что иных причин быть не может!

Противостоять их штурму и натиску было невозможно. Я собрался было им сказать, что трудно придумать более глупое занятие для космонавта, преодолевшего десятки (а то и сотни) тысяч световых лет пути ради того, чтобы дорваться до возможности тайно портить урожаи зерновых на далекой планете, куда он наконец долетел. Разумеется – разве может развитая цивилизация, организовавшая межзвездный перелет, найти более рациональный способ установления контакта с братьями по разуму, кроме как по ночам пакостить у них на полях?.. Но тут Малахов объявил об уходе на рекламу, в студии погасили свет, а после рекламного блока обсуждалась уже другая тема.

Про новое обсуждение вечной проблемы пресловутых кругов на другой телепрограмме я, возможно, когда-нибудь еще напишу. А пока вернемся к кругам в Кении. Я продолжал ими любоваться, а они все плыли и плыли назад. Маленькая тень нашего самолетика скользила прямо по кругам.

Я подумал, что надо будет попробовать на следующий год соорудить на огородике такую же секторную клумбу. В одном секторе – одни цветы, в следующем – другие. Так же, как в Кении уже давно сажают разные культуры, которые в разные цвета окрашивают разные секторы. И прекрасно смотрятся с самолета.

Впрочем, справедливости ради надо сказать, что были внизу не только круги, но и прямоугольники. Все-таки есть у прямоугольников несомненные достоинства по сравнению с кругами. Те, кто сажает картофель, это знают.

Наш полет продолжался. Слева возник огромный вулкан (его заметил проснувшийся Сергей). К сожалению, снимки не получились: Солнце светило слева, поэтому грязь и царапины на окне со стороны Евчика бликовали и испортили фото.

Под нами появились облака. Мы влетели в облачную гряду, самолет начало болтать (Сергей утверждает, что болтало очень сильно). Франкочитающая дама, несмотря на турбулентность, не отрывалась от своего текста. Ее необъятное теплое бедро вынуждало меня отползать вправо, и я все сильнее вжимался в борт самолетика.

Облачность (вместе с болтанкой) быстро закончилась. Я снова посмотрел в окно. Внизу возникло большое озеро. Синяя вода красиво окаймлялась широкой ядовито-зеленой полосой ряски. Я представил себе, сколько там, внизу, на заболоченной воде, малярийных комаров, ожидающих нашего появления… Но самолет уносил нас все дальше, зеленого цвета под окном становилось все меньше, и в конце концов зеленые тона исчезли совсем. Теперь под нами простиралась серо-бежевая пустыня, причудливо изрисованная сухими руслами. Вдоль русел тянулись цепочки черных точек. Для слонов их все-таки было слишком много. Вероятность того, что это были кусты, представлялась более высокой.

Хотелось пить. Перченое печенье давало себя знать, но вода с мутным осадком в бутылке от авиакомпании Five Forty Aviation выглядела настолько подозрительно, что я не стал пробовать еще.

Впрочем, недолго.

Минут через пять я убедил себя в том, что если человек уже глотнул из опасной бутылки, то злобные бациллы все равно попали в желудок, и будет ли их немного больше или нет, уже неважно. Еще минут через пять я сделал основательный глоток, намертво закрутил пробку и прислушался к себе. Бациллы, вероятно, еще спали.

Черные точки на бежевом фоне стали видны лучше (с некоторых пор принято говорить «более лучше»11
  Это было временно. Многие уже забыли, кто так сказал. И почему все стали повторять это дикое словосочетание?


[Закрыть]). Закрылки (элероны? флапероны?..) на нависавшем сверху красном крыле задвигались, тон гудения двигателя чуть изменился. Похоже, мы начали снижаться.

Черные точки превратились в темные пятна. Теперь можно было разглядеть, что это не слоны и не кусты, а отдельные деревья с плоскими кронами.

Показались первые артефакты – отдельные небольшие хижины, затем пространство заполнилось низкими домиками с плоскими крышами, потянулись внизу улицы с убогими строениями, отгороженными друг от друга несуразными пестрыми заборами, – и я явственно ощутил, в какую забытую всем миром дыру мы прилетели. Домики вовремя исчезли, их заменила серая полоса бетона, висевшее за окном колесо правого шасси дрогнуло и стремительно завертелось. Мы покатились по полосе.

– Лодвар, – сказал пилот на чистом кенийском языке.

Кто бы сомневался.

Двигатель замолчал. Сзади снова разломилась дверь, ее нижняя часть со ступеньками легла на горячий бетон.

Я отстегнул привязной ремень и встал. Франкоязычная женщина загадочным образом исчезла, и больше ее нигде не было видно. Скорее всего, она исчезла навсегда.

– Поздравляю с завершением транспортировки! – сказал я Евчику. За полтора дня мы совершили четыре перелета, дважды пересекли экватор и прилетели, наконец, в городок Лодвар на севере Кении.

– И что дальше? – спросил Сергей. – Встречают ли нас наши друзья?

Мы выбрались из самолета и сразу почувствовали, что это все-таки Африка. Было очень жарко, и солнце жгло – видимо, по-африкански. Мы огляделись.

Позади – за самолетом – виднелась неподалеку нелепо торчащая одинокая коническая гора с крутыми склонами. На вершине просматривалась вышка с ретрансляторами. Впереди, прямо на поле, стоял навес, окруженный невысоким заборчиком. Вероятно, ожидать багаж можно было здесь – не под палящим солнцем. За навесом радовал глаз забор из редких столбиков, между которыми в три ряда была натянута колючая проволока. И, собственно, это было все. Никаких зданий аэровокзалов, грузовых терминалов либо высоко поднятых диспетчерских кабин не наблюдалось. Поодаль, за колючей проволокой, виднелись в горячем мареве убогие одноэтажные строения грязно-песочного цвета с плоскими крышами. Справа вдали за забором смутно виднелись какие-то люди (встречающие?) и несколько автомобилей.

– Между прочим, понадеявшись на наших друзей, я не записал даже названия отеля, где мы должны поселиться, – сообщил я Сергею. – Договаривались, что они нас обязательно встретят.

– Вон, встречают! – сказал Сергей.

К нам прямо по летному полю спешили два невысоких негра. У одного был фотоаппарат с очень хорошим объективом.

– Вы на затмение? – спросил человек с фотоаппаратом. – Я журналист. Скажите, как вас зовут, откуда вы приехали и каковы ваши планы.

Не дожидаясь ответов, он навел на нас объектив и сделал выстрел в упор.

Я написал ему на листке из его блокнота, как нас зовут и откуда мы приехали. Но тут рядом с нами залязгала железная тележка с бортами из проволочной сетки на колесах, где лежали наши сумки. Я сказал sorry, мы с Сергеем выдернули из тележки сумки. Я чувствовал, как стремительно нагревается голова. У меня была с собой бейсболка с эмблемой Иркутского университета, но она лежала в недрах сумки. Скорее всего, на самом дне.

– Между прочим, на экваторе концентрация озона в озоновом слое процентов на 20—30 меньше, чем в Иркутске, – сказал я Евчику. – Другими словами, если говорить об уровне ультрафиолета, то мы сейчас как будто у себя дома, но под озоновой дырой. Рак кожи появляется в первую очередь у таких, как мы – людей со средних широт, приехавших на экватор.

– Понятно, – нервно сказал Евчик. На нем была широкополая серая шляпа и серая же рубашка с длинными рукавами. Все озоновые дыры мира были для него безопасны. – Ну и где наш друг Семенов?

Он выдернул длинную ручку из своей сумки (подобно тому, как Горец из фильма извлекает из своих одежд меч вдвое длиннее своего плаща) и покатил ее к навесу – мимо местных журналистов. Те быстро поняли, что больше ничего от нас не добьются, спрятали листок из блокнота с моей фамилией и пошли себе направо, шлепая сланцами по бетону, – туда, где, по-видимому, можно было выйти с летного поля в город.

Мы поставили сумки под навес, и Сергей начал привычно ощупывать карманы, доставая сигареты.

– Я схожу посмотрю, – сказал я и пошел к выходу. Руки (рукава моей рубашки были короткими) стали быстро нагреваться. Я представил себе, как солнечное ультрафиолетовое излучение, проходя сквозь чахлый экваториальный озоновый слой, безжалостно выжигает кожу на руках и как руки краснеют, сморщиваются, искривляются и отваливаются, со стуком падая на бетонку. Впрочем, может быть, не сразу.

Я быстро шел мимо забора из колючей проволоки, но уже хорошо видел, что все стоящие у прохода были неграми. Никто из них не был похож на наших товарищей, а значит, нас никто не встречал. Вряд ли члены нашего разведотряда так изменили свой цвет за несколько дней…

Я уже начал прикидывать последовательность наших с Евчиком дальнейших действий в сложившейся ситуации, но тут откуда-то, поднимая клубы пыли, к толпе кенийцев подлетел превосходный джип – «Тойота Ландкрузер», откуда немедленно высыпались трое знакомых бледнолицых.

Мы подошли к колючей проволоке одновременно – я со стороны летного поля, Дима Семенов и Миша Меркулов – со стороны города. Вслед за ними спешил ученый секретарь Научного совета по астрономии РАН, всемирно известный организатор международных астрономических олимпиад Михаил Геннадьевич Гаврилов в привлекавших всеобщее внимание светлых штанах. Одна его штанина была разорвана от колена до самого низа.

Мы обменялись радостными бессвязными приветствиями и пожали друг другу руки сквозь колючую проволоку. Гаврилов вытащил фотоаппарат и потребовал повторить ритуал. Мы по-американски оскалились прямо ему в объектив и снова продели руки в проволочное заграждение.

– А где Евчик? – громко спросил Меркулов.

Второй его вопрос был вполне ожидаемым и удивления у меня не вызвал.

– Вы виски привезли?

– Да вон он, под навесом. Там наши вещи – сейчас придем! – невнятно отозвался я и ринулся назад. Все было хорошо. Все было просто отлично! Наша давняя странная компания воссоединилась, и значит, снова начиналась полноценная экспедиция – как всегда немного авантюрная, но, опять-таки как всегда, радующая душу. После событий совсем другого рода, проистекавших в Иркутске еще пару дней назад, это было замечательно.

Мы с явно обрадованным Евчиком вздели рюкзаки, взяли наши сумки (а Сергей подхватил и смотанные скотчем фотоштативы), и отправились к выходу с поля.

Нас приветствовал возмущенный вопль Меркулова (смотрите-ка, они налегке, а мы-то с перегрузом летели!). Ему вторил Семенов (ну вот и исполнилась моя давняя мечта – наконец-то я вижу Евчика за колючей проволокой!..). И зазвучал здоровый оглушительный хохот (все негры, глазевшие на красный самолет, обернулись, рассматривая этих странных бледнолицых), сопровождаемый застывшей, как у Моны Лизы, и загадочной, как у Чеширского кота, улыбкой Гаврилова, проглядывавшей из черной бороды с проседью.

До солнечного затмения оставались ровно сутки.