Текст книги "Армен"

Кончик указательного пальца защекотало. Маленький муравей суетливо ползал возле самого ногтя, что-то искал. Потом остановился, немного подумал и бросился вниз головой в пропасть. В следующее мгновение он оказался у Армена на бедре. Успокоившись, муравей продолжил свое путешествие – к торчащей на горизонте коленке Армена, на вершине которой он снова остановился и погрузился в раздумье. Перед ним открывалась бескрайняя долина – голень Армена, «пересеченная местность», где-то далеко внизу соединявшаяся с неровной почвой башмака, после чего дорога терялась в пыльном утреннем свете…

На земле неровностей было так много, что муравей пропал было из поля зрения, зато потом то и дело мелькал среди мелких камешков и былинок. Немного погодя он появился у газетного киоска и стал карабкаться вверх по стене. Казалось, он вот-вот сорвется вниз, однако, не колеблясь, неутомимо продолжал свое восхождение. Видимо, такого понятия, как «назад», для него не существовало, он знал лишь «вперед», даже если почему-то поворачивал вспять. Муравей добрался со сложенных газетных стопок, ловко взобрался по сгибам на самый верх и наконец вышел на гладкую поверхность. Остановившись возле четвертушки семечка, он стал энергично ощупывать ее усиками, потом обхватил челюстями и с добычей радостно пустился в обратную дорогу, таща на себе груз, многократно превышающий собственный вес. Значит, муравей с самого начала знал, куда и зачем он идет, и ни на минуту не сомневался, что эта вкусная крошка принадлежит ему…

Армен почувствовал на себе чей-то внимательный взгляд, покосился в ту сторону и не смог сдержать улыбку, увидев в глубине затененного стекла киоска собственное лицо. На миг ему показалось, что тот, разглядывающий его сквозь стекло, – истинный Армен, а этот, облокотившийся на парапет у тротуара, – его отражение. Он – отражение самого себя…

– Точь-в-точь зеркало, – прошептал Армен, глядя на стекло киоска, и зеркало, как и в детстве, было для него загадкой, непостижимой тайной. Когда он был совсем крохой и свободно влезал в конуру под абрикосовым деревом, где лежал их пес, чтобы тот научил его лаять, а пес только лениво зевал – дескать, отвяжись, мне неохота с тобой возиться, – с той самой поры он столько раз плакал от отчаяния. Ему не давал покоя секрет зеркала, он во что бы то ни стало хотел сделать его собственными руками, чтобы понять, что же это такое. Он влезал в тонир, доставал оттуда самую густую сажу, мазал ее на осколок стекла, потом переворачивал и заглядывал в него, но стекляшка оставалась стекляшкой. Утешало только то, что под солнцем край осколка, точно настоящее зеркало, разбрасывал разноцветные блики; и когда он видел в небе радугу, ему казалось, что это блики гигантского зеркала, в котором живет весь мир – село, их дом, собака, ветер, горы и люди…

Внезапно легкая тень легла ему на лицо, и он почувствовал, как затрепетало сердце. Повернул голову и не поверил глазам: фиолетовая девушка укрылась за газетным киоском. В мгновение ока он оказался в тесном проходе между киоском и старой стеной, тянувшейся параллельно улице. Он словно пролетел по воздуху и опустился перед нею. Фиолетовая девушка замерла, их взгляды встретились. Она кротко улыбнулась и наклонила голову. Армен потянулся рукой к ее волосам, но будто наткнулся на невидимую преграду – отдернул руку и оперся плечом о стену киоска. Хотел заговорить и не смог. Он ощущал лишь гулкий ток крови в висках, лишь тяжесть налившихся силой рук. Ему казалось, что он может спугнуть ее неловким словом или движением, – и она исчезнет, растворится в воздухе. Фиолетовая девушка переступила с ноги на ногу, ее нежные губы слегка шевельнулись, но она не произнесла ни слова. Армен не сводил завороженных глаз с ее живого лица, мягкой линии плеч, с красноватой ямочки у основания шеи, приоткрытой груди, и она представлялась ему неким лучезарным существом, материализовавшимся из атмосферы и наполняющим земной мир ароматом своего дыхания…

– Вечером… в девять часов… – коснулся его слуха тихий шепот, – у памятника Фатумину…

Армен тряхнул головой. Длинные шелковистые косы и узкая гибкая спина фиолетовой девушки медленно удалялись, растворяясь в солнечном свете…

– А ты, оказывается, шустрый малый, – услышал он за спиной насмешливый голос. – Ни одной юбки не пропустишь.

Армен обернулся. Из полуоткрытой двери киоска высунулась жующая жвачку киоскерша с завистливой ухмылкой на лице.

Перед магазином образовалась длинная беспорядочная очередь. Перекрещивающиеся тени ждавших открытия людей делали ее вдвое гуще. Армен пристроился за опиравшейся на клюку старухой. Людская масса извилисто тянулась к вожделенной двери магазина, равнодушно закрытой. Удивительное это чувство – быть среди людей. Ты видишь множество вполне конкретных лиц, которые разительно отличаются друг от друга. Единственный среди них безликий человек – ты сам. Тот, кто видит все лица, сам безлик. Это и есть масса. Масса – это ты. «Закрытая дверь».

Уличный шум слышался отдельно от грохота машин, точно шум шумел ради того, чтобы шуметь, и это было своеобразным способом сохранить тишину. Слух Армена мгновенно выделил звуки жаркой перебранки. Юноши чего-то не поделили. Трое сидели на пыльных облупившихся перилах, окаймляющих тротуар, четвертый стоял перед ними. Сидевший посередине – с длинной, закрывающей глаза шевелюрой – с пеной у рта утверждал, что может залпом, не переводя дыхания, выпить до дна бутылку пива, а тот, что стоял, – худой, тонкошеий, – горячо возражал, говоря, что это невозможно, поскольку человек задохнется…

– Кретин! – сидевший посередине вне себя от ярости, подавшись вперед, изо всех сил толкнул худого.

Началась потасовка. Трое набросились на одного, тому, однако, удалось вырваться, и он обратился в бегство. Остальные бросились вдогонку и преследовали его до угла улицы, затем голоса смолкли. Всколыхнувшаяся было очередь снова успокоилась.

– Безобразные мальчишки, безобразные… – покачал головой какой-то старичок.

– До чего же хорошенькая… – шепотом восхитился кто-то из стоявших сзади.

Армен обернулся. Юноша со стриженой под нулевку головой и с едва пробивающимся пушком на подбородке не сводил зачарованных глаз с висевшей на заборе дома напротив красочной афиши, на которой женщина с глубоким декольте на фоне стоя аплодирующего зала излучала усталую и скромную, но торжествующую улыбку. Внизу крупными буквами было написано: «Редкое сочетание неотразимого женского обаяния и безукоризненного артистизма».

– Перестань! – молодая мама в туго обтянутом платье одернула своего ребенка – девочку лет трех с нарядной бабочкой в волосах, которая без конца тянула ее за руку. – Не даст спокойно с людьми поговорить, – пожаловалась она, повернувшись к женщине средних лет. – Ни минуты покоя от нее!

– И мой внук точно такой же, – утешила ее пожилая дама в очках, стоявшая чуть в сторонке.

– И вот так без конца: стирка, готовка, дети… А оглянешься – жизнь-то прошла! – отозвалась женщина средних лет и тяжело вздохнула. – Эх, – безнадежно махнула она рукой и обратилась к старухе, опиравшейся на клюку. – Ну как твоя корова, оклемалась или еще лежит в хлеву?..

– Чего? – дребезжащим голосом переспросила та. – Говори громче, не слышу!

– Я про корову твою спрашиваю, про корову!

– Ах! – старуха готова была расплакаться. – Лучше бы я подохла, чем эта бедная, бессловесная животина…

Вдруг как по команде голоса смолкли, и все взгляды нетерпеливо устремились к дверям магазина, где появился небольшого роста человек в потрепанной одежде, по-видимому, грузчик. Окинув собравшихся глубокомысленно-оценивающим взглядом, он, не торопясь, повернулся к ним спиной и торжественным, исполненным достоинства движением открыл магазин.

У выхода из магазина Армен не утерпел и открыл пакет с покупками: да, и хлеб, и кусок сыра были вполне реальны. Особенно сыр… Он поднес пакет к носу и понюхал. Как прекрасна жизнь!

На ступеньках перед дверью магазина присел в тенечке грузчик и, подперев ладонью подбородок, лениво созерцал улицу. Армен остановился рядом и затеял разговор.

– Сидишь себе вот так, бездельничаешь да людей разглядываешь. – Он дружески положил руку грузчику на плечо.

– Не бездельничаю, – многозначительно возразил тот, глядя на Армена снизу вверх, – а вовсю думаю.

– Над чем же ты вовсю думаешь? – улыбнулся Армен.

– Да вот, сынок мой пристал, как липучка: школа, говорит, поездку готовит по старинным местам, дай денег, я тоже хочу съездить. А я ему говорю: «Где мне взять столько денег, сынок? Не видишь, что я и так из кожи вон лезу? Глянь, сколько в наших краях старых обрушенных, пустых домов, а всяких там темных да сырых закоулков и подвалов сколько! Походи возле них – вот тебе и старинные места», – грузчик досадливо крякнул. – Верно ведь говорю?

Армен рассмеялся.

– Да, – с ноткой обиды стоял на своем грузчик. – Так оно и есть. А ты говоришь, что я бездельничаю…

Армену захотелось рассказать историю «Детского мира», но он сдержал свой минутный порыв.

– Смотри, – с ребяческим удивлением снова заговорил грузчик, – вон какой здоровенный мужик, а одет не лучше меня.

– Кто? – не понял Армен.

– А вон тот, – грузчик кивком указал на идущего по другой стороне улицы исполинского телосложения мужчину, который на ходу стряхивал свою пыльную и потрепанную одежду.

– Вижу, ну и что?

– Как это ну и что? – еще больше удивился грузчик. – Да имей я такую силу, весь мир в кулаке бы держал…

Армен стал спускаться по ступенькам.

– Если решишь торговлей заняться, скажешь мне, я тебе здорово помогу, – услышал он за собой голос грузчика. – Вместе немало дел провернем.

– Скажу, – не оборачиваясь, ответил Армен.

В пыли тротуара лежал затоптанный пожелтевший конверт, скорее всего, кем-то потерянный в толкотне очереди. На миг Армена охватило такое чувство, что письмо адресовано ему, и он непроизвольно поднял его с земли. Конверт был пуст, адреса отправителя и получателя одинаково неразборчивы, на его правой стороне был изображен какой-то старинный собор, на полуразрушенный купол которого неведомой птицей взлетел черный отпечаток пальца…

Армен положил конверт на ступеньку, а когда выпрямился, взгляд его буквально приковало к противоположному тротуару. Сквозь решетку забора пробились ветви высохшего дерева, и в их сетчатой тени, рядом с мусорным контейнером, стояла худая костистая женщина с растрепанными волосами и красным воспаленным носом. Из-под замызганной, похожей на ветошь одежды выпирал огромный живот; огромный беззубый рот странным образом открывался и захлопывался; женщина силилась поднять свои безжизненные, точно плети висящие руки, но в ту же секунду, кажется, забывала о них; очертания узких плеч все еще хранили память о девичьей стройности; ее мутные глаза на какой-то миг остановились на Армене, а затем снова закатились. Армена невольно передернуло, он мимолетно и остро почувствовал лишенную корней неподвижность усохшего дерева, и его ошеломила внезапная мысль. Женщина была беременна.

– На ней платье моей жены, – сверху, с площадки перед дверью, сказал грузчик. – Три года назад жена повесила его на забор – сушиться после стирки, а эта уличная стянула, – усмехнулся он. – Но я ничего не сказал, потому что с ее мужем покойным мы не раз хлеб-соль делили. Муж ее порядочный был человек, самый уважаемый мусорщик в Китаке. При нем Китак был чистым, на улицах ты бы клочка бумаги не нашел, а сейчас, глянь, мы скоро утонем в грязи… – Грузчик вздохнул и выпрямил затекшую ногу. – Да только плохо кончил бедняга: трое дрянных парней поймали его, отняли всю зарплату, а самого так отделали автомобильной отверткой, что у него голова раскололась и мозги вывалились прямо на землю под деревом, – грузчик яростно почесал колено. – Поленились труп хотя бы в реку бросить: кое-как забросали его мусором и ушли. А через пару месяцев дождь размыл этот мусор и рука его, полусгнившая, наружу вылезла, по руке этой да по запаху его и нашли…

– Но почему?

– Что почему?

– За что его убили?

– Ну… – замялся грузчик, – ни за что, просто так. Выпившие они были, в приподнятом настроении. Втроем поймали бедного, руки-ноги связали, кто-то из них похвалился, мол, могу одним ударом череп ему раскроить, а другие не поверили, сказали, что череп человека покрепче железа будет. Вот так: поспорили – и нет человека…

– Сколько им дали?

– Кому? – удивился грузчик.

– Ну убийцам этим.

– Э-э… – отмахнулся тот, – всех отпустили по ложному свидетельству. Сказали, что убийц еще надо найти, а эти ни при чем, – и дело закрыли. Да ведь покойный-то всего-навсего мусорщиком был – кто ж за такого вступится?.. – Грузчик умолк, сосредоточенно размышляя. – Поэтому я сына и учу уму-разуму: человек должен заниматься торговлей. Самое стоящее дело. Ты не торговлей занимаешься? – сощурил он глаза.

– Нет… – рассеяно ответил Армен.

– Мой тебе совет: займись торговлей, – наставительно сказал грузчик. – Был бы покойный торговцем – ничего такого с ним не случилось бы, это как пить дать…

Армен не ответил. Он ушел в себя, съежившись и глядя себе под ноги. Он видел сейчас во всех подробностях, как убивали этого человека, как носками туфель брезгливо забрасывали тело мусором, но никак не мог представить и разглядеть убийц. Это подсказало о какой-то роковой ошибке, из-за которой, кажется, и произошло убийство…

Глава вторая

Ноги отяжелели, шагать становилось все труднее. Самые незначительные подъемы требовали напряжения сил и увеличивали усталость. Он казался себе дряхлым старцем, едва влачившим свое немощное тело под обжигающим солнцем. В детстве он легко взбирался на самые крутые высоты, потому что не смотрел ни влево, ни вправо, ни вверх, ни вниз, а следил только за движением своих ног. Его неподвижный взгляд непроизвольно делил преодолеваемое пространство на бесчисленные маленькие участки, на которых теряли смысл такие понятия, как подъем и спуск, и восхождение превращалось в приятное времяпрепровождение, в игру. Где сейчас тот неутомимый малыш?..

– Смотри, в носу не ковыряй, а то больше в машину не сядешь. В театре собираются только приличные люди, а не такая неотесанная деревенщина, как твой отец. Никогда не к месту не хлопай: жди, когда начнут аплодировать другие, а потом присоединяйся. Сиди прямо, не верти головой ни влево-вправо, ни вверх-вниз. Рот держи всегда закрытым, как будто хлеб жуешь, когда у нас гости бывают. Дыши через нос, но не сопи. Здороваясь, не кивай, а только молча протягивай руку. В машине все время смотри в окно и не прислушивайся к нашим с ним разговорам. Когда вернемся домой, отцу особенно не рассказывай, кого я встретила, с кем говорила, куда ходила. Расскажешь только то, что я скажу, понял?..

Ребенок не ответил. Празднично одетый, умытый и причесанный, он, тем не менее, воплощал собой беспомощное детское недоумение: по-видимому, был не в силах понять, почему ему надо поступать именно так, как наказывает мать.

– Наше будущее зависит от него, если мы ему не понравимся и не сделаем то, что он хочет, знай, мы никогда не выйдем из этого состояния и до конца жизни останемся такими же нищими и голодными, как наш сосед, а я буду вынуждена развестись с твоим отцом, ясно?..

– Мама, смотри какие у него большие руки… – вдруг удивился малыш, показав пальцем на Армена.

Женщина побледнела, грубо дернула сына за руку и бросила на Армена беспокойный взгляд: услышал он слова ребенка или нет. И Армен, взглянув на ее безукоризненный вид, представил, как долго ей пришлось для этого наряжаться и прихорашиваться, хотя за внешним лоском угадывалась бедная, жалкая, измученная житейскими невзгодами женщина. Он улыбнулся и невольно проводил их глазами: крепко ухватив сынишку за руку, женщина торопливо удалялась по жаркой пыльной улице, растворяясь в ее пустынной тишине, и ее хрупкие плечи вздрагивали при каждом шаге. По-видимому, женщина беззвучно плакала…

Армен вдруг споткнулся и едва не упал: левая нога зацепилась за торчавшую из-под земли ржавую проволоку. Ухватив кончик проволоки рукой, он не без усилия вырвал ее и отбросил в сторону; и в этот миг его окатила волна невесть откуда взявшегося страха: словно он оказался в темной пещере, а сверху ему на голову неумолимо падают капли воды, и этот глухой, надрывающий душу звук эхом отзывается в холодной и замшелой тишине… Уши болезненно заложило, глубокая немота опустилась и опутала его, в голове возник мерный и далекий гул, и остался только зной, повсеместный зной. И сквозь марево зноя он увидел вдали детей: они играли в стороне от улицы, на зеленой поляне, их голоса не достигали слуха Армена, дети играли словно в пустоте. Вот девчушка схватила убегающего мальчика, и оба свалились на землю, вот голый по пояс малыш бродит в одиночестве, точно в пустыне, другой сидит и трет глаза, вот девочка с упавшими на глаза волосами пересыпает с одного места на другое горсти песка, те играют в пятнашки, тот размахивает плеткой, не давая никому к себе приблизиться, поодаль, в тени дерева сидят трое: чистые, нарядно одетые, они по-взрослому степенно беседуют, у их ног маленькая девочка усиленно трет затекшую ногу, рядом малыш прижимает к уху пустую консервную банку, пытаясь услышать в ней какие-то волшебные звуки…

Острая боль кольнула сердце Армена: придет время и этого муравейника, живущего своими заботами, не станет – всех этих ребятишек сожрет что-то огромное и страшное, любимое и жалкое, вздорное и прекрасное: этот умрет от злокачественной опухоли, тот спрячется в галстуках и улыбках, вон того унесет вода, те две девчушки увянут, переходя со сцены на сцену, но так и не добившись успеха, вон тот малыш будет пить, пить беспробудно и никогда не придет в себя, тот украдет кирпич и его раздавит тюрьма, тот увидит плохой сон о приятеле, выйдет из дому, и его собьет машина, та девочка полюбит недостойного и выйдет замуж за другого, еще менее достойного, того прикует к постели болезнь, и он не в силах будет ни жить, ни умереть, тот будет произносить речи и подниматься вверх, пока ему не изменит жена или не остановится сердце, и он будет падать, падать без конца, та девчурка настежь раскроет сердце, но ее не поймут, и она сполна хлебнет горя, тот малыш будет вынужденно растить чужих детей и тяжело вздыхать по ночам, тот напишет книги, много книг, и однажды расхохочется над собой, вон ту девочку похитят за ее красоту, она возмутится и взбунтуется, а потом по ночам будет молча в одиночестве жевать свой кусок хлеба и жаловаться на сильную головную боль, тот будет бродяжничать, всю жизнь бродяжничать и умрет в объятиях случайной женщины, тот…

Кто-то сзади обхватил его ногу. Крохотный мальчуган прижался к Армену и молча глядел на него снизу вверх. Тоскливая опустошенность детского взгляда проникла Армену в душу, на миг ему почудилось, что он великан: ноги уперлись в землю, голова в небе, и он должен низко-низко склониться, чтобы оказаться вровень с ребенком.

– Как дела, малыш? – присев, Армен попытался осторожно высвободить ногу, но удивился той силе, с которой ее держал карапуз. – Не хочешь меня отпускать?

Тот едва заметно мотнул головой, молча разжал руки и вернулся к играющим приятелям. И Армену показалось, что малыш хотел подсказать ему что-то важное, о чем он успел позабыть…

– Обманщик пришел… обманщик пришел!.. – увидев Армена, закричал довольно рослый крепыш, бросив игру и устремившись ему навстречу.

Остальные с гиканьем последовали его примеру, напоминая разъяренных пчел, почуявших, что к улью приближается враг. Армен, не успев опомниться, оказался в плотном кольце возбужденных детей, чьи лица выражали глубокую обиду.

– Армен, ты плохой! – крикнул ему в лицо крепыш.

– Да, да, правильно, – загалдели остальные, – он плохой, очень плохой… Как Ата! Как Ата!..

– Почему? – Армен растерянно улыбнулся.

– Потому… потому… – с трудом проглотив комок в горле, выкрикнула крохотная девочка, – ты сказал, что построишь нам «Детский мир»… что построишь… а когда мы… когда мы утром… прибежали сюда… здесь никакого дворца нет… – Она горестно наклонила голову и, дрожа всем телом, всхлипнула.

– Я… – Армен присел и погладил девочку по голове, – я вас не обманывал…

– Нет, обманул, обманул, – с четырех сторон протестовали дети. – Ты нам сказал неправду… Где наш дворец?..

– Ты говорил, что «Детский мир» будет большой, чистый, с блестящей крышей… с красивыми стенами, с зеркалами… Где он, говори, где? – с гневной насмешкой выкрикивал вывалявшийся в пыли босой мальчуган.

– Если помолчите, скажу, – Армен нахмурился и зажал уши ладонями.

Дети внезапно смолкли и нетерпеливо уставились на него. Армен обвел взглядом их возбужденно-разочарованные лица, и ему стало не по себе, будто он и впрямь обманул их.

– «Детский мир» за один день не построишь, – стал объяснять он сдавленным голосом. – Даже за три дня не построишь, это очень долгая и тяжелая работа. – Он умолк, почувствовав, что его слова еще больше обескуражили малышей.

– Ты опять хочешь нас обмануть, – махнул рукой крепыш. – Мы больше не будем с тобой разговаривать. Пойдемте, – повернулся он к товарищам.

– Ребята, если хотите знать, настоящий «Детский мир» – это вы, – нашелся Армен. – Вот эта ваша площадка, этот ваш веселый шум… – Он широко улыбнулся и обвел их взглядом.

– Мы тебе больше не верим, – сказал крепыш, по-взрослому фыркнув. – А мы не дали Ате до конца сломать твой дом…

– Правильно сделал Ата, что сломал, – отозвался кто-то из ребят. – Пошли…

– Что?

Армен оставил ребят и бросился к своему домику. Добежав, остановился в полной растерянности: домик, почти целиком разрушенный, представлял собой жалкое зрелище: изгородь была разбита, покорежена, разбросана, калитка едва держалась на скособоченном столбе; нетронутыми остался лишь угол дома со стороны дороги – с кусочком крыши над ним…

Армен присел на бугорок и застыл, плотно сжав губы и низко опустив голову. Он отрешенно уставился в землю: в великом множестве мелких бесформенных комочков он видел микроскопические равнины, горы и ущелья, и маленькие, почти неразличимые насекомые сновали вверх и вниз по этим ущельям, горам и равнинам, а притаившаяся в крохотном углублении почвы черноголовая букашка была всесильным великаном, властелином этого мира… Армен шевельнулся, не меняя позы, на мгновение ощутил отчужденно-обособленную неподвижность земли, и точно какая-то сквозная боль пронзила его кости. Кажется, все происходит под землей, на неизмеримой глубине, в замкнутом сумраке… И он почему-то вспомнил тот плоский камень, на который вставал в детстве в предрассветном полумраке и, как петух, пел во все горло, встречая величественно поднимавшееся над гребнями гор солнце. Армен содрогнулся всем телом, как от прикосновения дующего с далеких родных гор холодного утреннего ветра…

– Армен, тебе очень грустно? – крепыш подошел и сочувственно положил ладонь ему на плечо. – Мы хотели помешать Ате, но он пригрозил нам ломом, и мы разбежались.

– Тут работы на несколько часов, – сказал Армен и, потрепав мальчика по голове, встал и начал рассматривать причиненные разрушения. Потом, осторожно отодвинув рухнувшую крышу, он в первую очередь проверил тайник, в котором спрятал свой рюкзак. К счастью, рюкзак был на месте: сунув руку под доски пола, Армен сразу же нащупал его.

– Армен, ты убьешь Ату? – услышал он обеспокоенный голос крепыша. – Не убивай, мы тебе поможем, ты снова построишь свой дом…

– Вы спокойно продолжайте свои игры, – ответил Армен, направляясь к мастерской. – Не бойся, ничего с Атой не случится…

Дверь мастерской была открыта. Армен шумно вошел и устремился прямиком к каморке. Гробовую тишину мастерской нарушало лишь дыхание Аты, которое то переходило в храп, то прерывалось, точно погружалось в землю и там исчезало. В пропахшем мочой полумраке между двумя горками опилок вырисовывалась его нелепая громадная фигура. Рядом валялись две пустые бутылки, третья, непочатая, стояла в сторонке. Грудь Аты была вся в опилках, скрывших татуировку – оскаленную пасть волка. Этот безмятежный сон мгновенно вывел Армена из себя.

– Убью как собаку! – заорал он, бросившись на Ату и стиснув ему горло, точно собираясь задушить.

Ата открыл свои тусклые, налитые кровью глаза и в ужасе вытаращился на Армена. С его впитавшей многолетнюю грязь одежды подобно пыли взлетел целый рой мух и мелкой мошкары.

Ата начал хрипеть и попытался сбросить с себя Армена, но не смог. Армен понял, как обманчива грозная внешность этого человека и как примитивно само его существование…

Армен отвесил ему тяжелую оплеуху и брезгливо поднялся.

– Это тебе за домик, – крикнул он и так двинул ногой по непочатой бутылке, что та взлетела, ударилась об стену и разлетелась на куски.

Голова Аты бессильно откинулась набок, из груди вырвался хриплый стон…

В развалинах домика Армена дети с ликующими криками играли в прятки, некоторые оседлали упавшие бревна, представляя, что под ними сказочные крылатые скакуны. Армен потребовал немедленно прекратить игру, поскольку уцелевшие части могли в любую минуту обрушиться и завалить детей, но дети не слушались и продолжали игру: видимо, они уже смотрели на этот домик как на ничейные, бесхозные развалины, предоставленные в их полное распоряжение. Армен резко повысил голос, и дети в страхе разбежались. При этом смуглая девчушка трех-четырех лет чуть не упала прямо у ног Армена. Он увидел, как тело девочки мгновенно сжалось, а потом распрямилось, как пружина, и она в панике бросилась вперед, но тут же споткнулась о неприметную кочку и жалобно вскрикнула. Армен испуганно замер: он практически уже видел, как девочка с размаху падает ничком, в кровь разбивая себе колени, лицо и руки, но девочка сумела удержаться на ногах, стремительно пересекла поляну и, остановившись у края дороги, боязливо оглянулась.

Армен облегченно вздохнул и, виновато улыбнувшись и помахав девочке рукой, снова подошел к домику. Неожиданно из его глубины до него донесся осторожный и мягкий шорох, точно там кто-то крался, едва касаясь стен. Армен весь превратился в слух, но ему не удалось угадать, откуда шел этот звук. Он шагнул внутрь и в ту же минуту отпрянул: нечто темное вспрыгнуло на поваленную балку. Это оказалась жирная пятнистая кошка с нахальными желтыми глазами. Метнув на Армена дерзкий взгляд, она несколько раз ударила хвостом по бревну, угрожающе зашипела, потом облизнулась, развернулась и пошла вверх, к крыше, пренебрежительно-самоуверенной поступью.

Армену стало тоскливо. Он лишь сейчас до конца осознал, что его домика больше нет…