Текст книги "Армен"

На Большом перекрестке яблоку негде было упасть: тротуары, балконы домов, вообще всё было заполнено пестрой людской толпой, даже на деревьях сидели дети и подростки. Собравшиеся не сводили нетерпеливых взглядов с синего щита о новом законе, витавшего над головами с властной отстраненностью. Бросалось в глаза обилие блюстителей порядка: группами и поодиночке они сновали повсюду, окликали друг друга, о чем-то совещались, делали людям замечания, расходились в разные стороны, исчезали в колышущейся массе, потом снова собирались вместе и постоянно внимательно поглядывали по сторонам. Вклинившись в толпу, Армен вытянул шею, но ничего не смог разглядеть: вдоль кромки тротуара выстроилась шеренга рослых полицейских, их широкие спины образовали непреодолимую стену.

– Что тут происходит? – поинтересовался Армен у стоявшего рядом пожилого мужчины, который без конца вертел головой, кого-то выискивая. Среди общего гвалта и толкотни тот его не услышал. Армен собирался повторить вопрос, но пожилой, заметив какую-то женщину, обрадованно помахал ей рукой и стал протискиваться к дороге. Воспользовавшись случаем, Армен последовал за ним и вскоре оказался у фонарного столба, откуда хорошо просматривался весь перекресток.

Народу собралось гораздо больше, чем поначалу показалось Армену. Вдоль улиц, через каждые пять шагов, с обеих сторон были установлены небольшие красивые тумбы, соединявшиеся бархатными лентами; прикрепленные к ним пышные бордовые розы склонили головки, точно замерев в ожидании. Посредине тянулась только что вымощенная брусчаткой улица, вымытая так тщательно, что на ней не было ни соринки. Напротив, там, где начинался Нижний Китак, жалкие, громоздившиеся чуть ли не друг на друге лачуги были прикрыты высоким красивым ограждением, а ветхий и обшарпанный газетный киоск исчез вовсе. Большой круг, в центре которого возвышался синий щит, возвещающий о новом законе, был превращен в роскошный цветник, ласкающий глаз веселым разноцветьем. Всего за одну ночь перекресток стал просто неузнаваем…

– Сегодня что, какой-то праздник? – обернувшись, Армен обратился с этим вопросом к стоявшей позади него длинноносой даме в очках, однако голос его был заглушен волной общего вздоха, прокатившейся над человеческой массой и тут же замершей. Стало тихо, и в этой тишине со стороны леса донеслась душераздирающая музыка. Армен моментально узнал мелодию – то была любимая песня Сары «Нет у меня дома в этом мире», под звуки которой из-за деревьев, оттуда, где высился разноцветный указатель «Верхняя Поляна», выплыла и направилась к перекрестку длинная траурная процессия. Двое подростков, с застывшими лицами, оба в черном с головы до ног, торжественно вышагивали впереди, неся украшенный цветами большой портрет, блестевший в вялых послеполуденных лучах солнца так, что казалось, будто это пустая рама. Переменив позу, Армен напряг зрение, однако разглядел лишь нечеткий овал лица, скорее напоминающий призрак. Немного погодя один из подростков чуть ускорил шаг, портрет оказался в тени, и Армен окаменел: это был Миша, больной сын Сары, – с ангельскими нежно-воздушными чертами лица и сосредоточенным взглядом. Сердце Армена сжалось, он почувствовал себя виновным в смерти ребенка…

В толпе тут и там раздались глухие рыдания женщин. Армен невольно оглянулся: нищенски одетая старуха плакала особенно горько. Она, по-видимому, была бездомной бродяжкой, вполне возможно, из тех, кого Армен видел на мусорной свалке Китака. Старуха плакала, то и дело по-детски вытирая слезы грязными кулачками.

– Уйди отсюда! – откуда-то сбоку послышался хриплый бас, и огромная волосатая лапа сжала плечо старухи. – Я уже сказал тебе, ведьма: здесь таким, как ты, не место.

Голос и лапа принадлежали исполину-полицейскому, который, не церемонясь, выволок старуху из толпы.

– Уже и смотреть запрещается? – возмутился Армен, непроизвольно хватая блюстителя порядка за руку, чтобы помешать, однако тот игнорировал его вмешательство и не соизволил даже повернуть головы…

Армен недоумевал: неужто все это организовано ради Миши?..

Траурная процессия приближалась. Вот и катафалк – роскошная новенькая машина. В раскрытом кузове стоял утопающий в цветах гроб Миши. Были видны лишь младенчески круглые маленькие Мишины ноздри – две черные точки. Потом Армен увидел Сару: она держала под руку высокую, похожую на нее брюнетку. Скорее всего, это была ее сестра Саби, певица; она заливалась слезами, без конца вытирала платочком свой красивый чувственный нос и низко наклоняла голову, точно стесняясь своего большого роста. Сара была в черном плюшевом платье, ее скорбный лик впечатлял и помимо воли притягивал взгляды: горе еще больше подчеркивало ее неотразимое женское обаяние, и она с присущей ей притягательной естественностью молча и отрешенно шла за катафалком, покачиваясь на высоких каблуках. Слева от Сары, держа ее за руку и глядя под ноги, шел высокого роста чернобородый мужчина. Сходство между ним и Мишей было поразительное, так, наверное, выглядел бы Миша в зрелые годы. Это, несомненно, был Мишин отец, значит, его выпустили из тюрьмы. Рядом с ним мужчина в черном толкал перед собой коляску, в которой полулежал увечный отец Сары, до неузнаваемости ухоженный и чистый. Следом шествовали трое полицейских; тот, что был посредине, бросал по сторонам придирчивые взгляды, и Армен невольно попятился, узнав в нем Чаркина. Новенький мундир придавал ему необыкновенно внушительный вид, с напряженного лица не сходило самодовольно-горделивое выражение, придававшее ему еще большую суровость. Спутниками Чаркина были Гамр, муж Саби, и Сили, тот молодой полицейский, что сбросил со ступенек Мираша, бродячего учителя истории. Ни Ски, шефа блюстителей порядка, ни Барина не было видно. Непосредственно за этой тройкой, точно прикрываясь ею, шел приземистый, темноволосый широкоплечий человек, – дорогой костюм и величественная поступь выдавали в нем самую важную фигуру траурной процессии. Он был в центре внимания, и все вокруг – те, что шли впереди, и те, что шли сзади, – бросали в его сторону боязливые и в то же время полные нескрываемого почитания взгляды. Из-под густых бровей темноволосого коварно поблескивали глаза, а тонкие губы были повелительно сжаты. Внешне он походил на Сару, только был старше и шире лицом. Справа от него, чуть приотстав, спокойной, уверенной походкой шел Скорп, устремив на толпу пристально-пронизывающий взгляд, а слева одиноко шагал незнакомый Армену угрюмый человек, лысая голова которого мелко подрагивала на тонкой шее. Здесь же были Стелла и Иси, который шел плавной женственной походкой чуть не в обнимку с бычьего вида мужчиной. Далее – уже беспорядочно – шла более простая публика, в которой бок о бок промелькнули Фузи и Клер, а в самом конце процессии, путаясь под ногами у взрослых, бегали малыши с раскрасневшимися от возбуждения лицами.

– Смотри, смотри, вон он, новый руководитель Китака, – донесся до Армена женский голос. – Какой представительный!

– Который, покажи который? – нетерпеливо спросила другая женщина.

– Вон тот, что отдельно идет, за полицейскими.

– И правда солидный человек.

– Да, сразу видно, настоящий хозяин. За одну ночь превратил этот грязный свинарник в рай. Куда ни глянь – чистота и порядок.

– Просто чудо!

– Жаль только, что несчастный он человек: сперва похоронил своего ребенка, а теперь вот племянника хоронит.

– Что ты говоришь!

– Да, я слышала, дней двадцать назад какой-то приезжий негодяй выкрал ночью его ребенка и убил.

– Ах, эти приезжие!.. Нашли убийцу?

– Пока нет.

– Эх, верно говорят: пришла беда – отворяй ворота, – вздохнула женщина. – А где мать умершего ребенка?

– Вон та, красивая, с черными завитушками.

– В самом деле очень красивая.

– Красивая-то красивая, да только не следовало ей в трауре высокие каблуки надевать, тем более что покойник – ее ребенок…

– Ну, это смотря кто как понимает…

– Говорят, три дня назад, когда ночью малыш умер, она дома с каким-то чужаком миловалась, – вмешалась в разговор стоявшая за спиной Армена длинноносая дама в очках. – Говорят, уложила ребенка в больницу, а сама с чужими мужчинами развратничала, – добавила она пренебрежительно, но с завистью в голосе.

– Точно, я тоже это слышала, – отозвалась из толпы какая-то женщина, лица которой не было видно.

Армен непроизвольно зажал уши. Опустив голову, он уставился в землю и побледнел. Значит, Миша умер именно в те минуты, когда они с Сарой сжимали друг друга в объятиях в ее постели! И внезапно в памяти вспыхнула начисто забытая им история убитого в лесном селе мальчика. Выходит, что отец убитого ребенка – старший брат Сары, староста Хигдига, который теперь стал новым хозяином Китака. Вот оно что!..

Армен хотел выбраться из толпы, однако в последний момент отчетливо увидел в траурной процессии Сару и остановился: понурив голову, она медленно шла всего в нескольких шагах от него. Она была сейчас прекрасна как никогда, и Армен заново пережил каждое жгучее прикосновение ее тела в ту ночь. Вдруг, точно ее ужалили, Сара резко вскинула голову и, замерев, впилась в Армена глазами, полными боли и мстительной ненависти, словно именно он был единственной причиной ее горя…

Армен отвел взгляд, бессмысленно уставившись на переполненную улицу. Вскоре процессия прошла, за нею устремился медленный поток машин в траурном убранстве. Глаза Армена застлало пеленой, он видел лишь нескончаемое скольжение неясных теней: они появлялись из леса, двигались в сторону степи и исчезали вдалеке. Это казалось ему победным шествием смерти, и путь ее лежал через него…

Глава вторая

Толпа медленно расходилась. По тому, как люди окликали друг друга, как возбужденно обсуждали увиденное, чувствовалось, что зрелище произвело на них неизгладимое впечатление. Темой всех разговоров была произошедшая в Китаке невероятная перемена, вселившая в людей светлую надежду. Воодушевленно говорили они о новом руководителе, о том, как он, будучи старостой Хигдига, сумел за короткое время превратить село в рай земной, таинственно намекали на его неограниченные, почти сверхъестественные возможности. Утверждали, что он «безусловный герой», «истинный спаситель», который всю жизнь, всегда и везде, вел непримиримую борьбу против несправедливостей всякого рода, и даже подлое, коварное, гнусное убийство единственного сына не только не сломило его, а напротив – удесятерило его решимость и закалило волю, распространив его славу «по всему свету». Люди были убеждены, что чудо, которое он сотворил в затерянном среди лесов маленьком селе, повторится и в Китаке, потому что ему близок и дорог каждый человек, и он, вооруженный новым законом, очень скоро наведет порядок «в этом безобразном городе». Радостно переговариваясь, во весь голос обсуждая новости, люди группами гуляли по обновленному перекрестку, смакуя ту непривычную сладость свободы, которую могут дать ликвидация запретов и ласкающая глаз чистота. Атмосфера была насыщена всеобщим, почти праздничным воодушевлением, оно было на лицах и во взглядах и особенно в радостных криках без устали бегавших повсюду малышей. Миша был забыт начисто, его словно никогда не существовало…

Армен остановился недалеко от высокого щита о новом законе, не зная, куда ему идти. Его толкали справа и слева, недовольно ворча, но он не обращал на это внимания. Чувствовал, что мешает, но не понимал: надо еще выяснить, кто кому мешает…

– Армен! – вдруг донесся до него чей-то далекий оклик из глубины людской массы. – Армен!

Он повернулся на голос, но в скоплении народа не смог отыскать ни одного знакомого лица. И, махнув рукой, непроизвольно направился в сторону леса. Когда он ступил под сень деревьев, кто-то крепко обхватил его сзади и ладонями зажал ему глаза. Армен уловил тонкий аромат женских духов, и сердце у него сладко замерло: неужели фиолетовая девушка?..

Женщина за спиной не выдержала и расхохоталась. Армен повернулся к ней. Это была Варди.

– Испугался? – озорно выпалила она и, видя его растерянность, засмеялась еще громче.

Такая бойкость ей совсем не шла, и Армен только улыбнулся, молча и грустно.

– Извини… я, наверное, тебе помешала, – вмиг посерьезнела Варди и залилась румянцем.

– Наоборот, я очень рад тебя видеть! – Армен разглядывал ее локоны цвета черного янтаря, чувствуя, что весь переполнен безысходной печалью и, кажется, ищет соломинку, чтобы за нее ухватиться. Невольно он легонько провел рукой по ее плечу, и в этом движении была какая-то интимность и теплота.

– Армен, – опустив глаза, тихим голосом сказала Варди, – откровенно говоря, когда я утром проснулась, мне, не знаю почему, показалось, что ты отсюда уедешь и я больше тебя не увижу…

– Почему? – удивился Армен.

– Не знаю, – Варди опустила голову.

По лицу Армена пробежала тень.

– Мне некуда уезжать, Варди, я останусь здесь… может быть, даже навсегда… – Армен почувствовал, как незнакомое волнение перехватывает ему горло. – Но это неважно… А мне почему-то все время кажется, что мы давно знаем друг друга… давно… очень давно…

– Армен, я… у меня нет любимого человека, который живет далеко… – Варди подняла голову с виноватой улыбкой. – Когда я это говорила, я имела в виду… тебя.

– Я это знал, – прошептал Армен, взглядом вбирая в себя ее светлую красоту. В глазах Варди он увидел глубокую грусть и ожидание любви, и это тронуло его.

Он взял ее за руку, и вместе они молча направились в глубь леса. Словно были единственными его владельцами, о чем хорошо известно каждому дереву, каждому кустику. Чем больше углублялись, тем темнее становилось вокруг, тем нереальнее казалось их присутствие, и оставался только лес. Армен очнулся только тогда, когда они оказались рядом с тем окруженным плотной стеной камыша озером, чистой и холодной водой которого он умылся два дня назад. Найдя узкую, почти неразличимую тропинку, Армен первый вошел в гущу камышовых зарослей. Внутри было абсолютно темно, и Армен почувствовал дрожь Варди.

– Ты часто здесь бываешь? – услышал он ее шепот.

– Сегодня – второй раз.

– Интересно, от этих камышей чем-то горелым пахнет, и воздух тут какой-то дымный…

– Осторожнее, не поранься. И не отходи, прижмись ко мне тесней.

– Смотри, Армен… – снова удивленно заговорила Варди, и ее приглушенно-мягкий голос в глубокой тишине камыша слегка коснулся уха Армена, отчего он ощутил в мочке приятный зуд.

Армен засмеялся.

– Почему ты смеешься?

– У тебя очень нежное дыхание, Варди, сладкое и ароматное…

Варди улыбнулась, и Армену показалось, что он видит в темноте эту улыбку.

– У тебя очень красивая улыбка, Варди, – улыбнулся Армен.

– А как ты узнал, что я улыбаюсь? – спросила она по-детски шаловливо. – Здесь так темно, что ты не можешь меня видеть.

– Я чувствую по собственной улыбке.

Когда из зарослей камыша они вышли к берегу озера, у Варди вырвался возглас восхищения.

– Какая красота! Смотри, вода сверкает, как бриллиант!..

– Дарю это тебе, – улыбнулся Армен, показывая рукой на озеро, переливающееся множеством оттенков. – Варди, я дарю тебе этот бриллиант…

Варди внезапно повернулась к нему и обняла.

– Я люблю тебя, Армен, – задыхаясь, прошептала она с закрытыми глазами.

Через плечо Варди он видел в воде отражение их слившихся силуэтов, и сердце его ликовало. Он прижал ее к себе и нежно поцеловал в лоб. Варди двумя руками обхватила его голову и стала пальцами ласково гладить и перебирать ему волосы. Армен чуть подался назад, чтобы охватить ее взглядом. Упавший из глубины угрюмых облаков случайный луч озарил озеро, и в пурпурном свете воды набухшее нежностью тело Варди казалось прозрачным. Она склонила голову и замерла, словно восхитительная статуя, непостижимость тайны которой – в ее горячем, учащенном, живом дыхании. Армен целовал Варди, и ему казалось, что он неожиданно открыл кристально чистый и щедрый родник, водой которого невозможно пресытиться. Нетерпеливо и жадно он пил ее текучую наготу, и она приятно освежала губы бесконечно родным ему вкусом абрикоса…

– Я твоя, Армен, – шепнула Варди и ее голос слился с тихим плеском озера. – Я всегда буду твоей…

Армен поднял ее на руки, и в следующую минуту они оказались на мягком травяном ковре. Тело Варди словно горело ослепительным белым пламенем в глубине озера, и Армен плыл и плыл в этом пламени, чувствуя затылком только небо, и ему казалось, что они там, наверху и что это их любовь вспыхивает зарницами в облаках…

– Ты теперь мой навеки, – сказала Варди так тихо, словно поверяла тайну.

– Варди, ты мне такая родная… – шептал Армен, зарываясь лицом в ее волосы и обеими руками до боли прижимая ее к груди. – Твои глаза, запах твоего тела, твои волосы, твое… – он хотел сказать «имя», но не смог: в груди шевельнулась тревога, он остро почувствовал, что будет вынужден навсегда покинуть Варди. Он поцеловал ее глаза и, чтобы скрыть смятение, виновато улыбнулся.

Небо еще больше потемнело, и какая-то тень легла на озеро, которое, казалось, всеми силами сопротивлялось усиливающемуся ветру. Армен содрогнулся всем телом, ему стало страшно. Далекое, смутное воспоминание шевельнулось в нем, и ему показалось, что он снова ребенок, заблудился, и мама ищет его, зовет, кричит, но в сумрачной пропасти слышно лишь одинокое эхо ее отчаянного крика, оно разбивается, натыкаясь на окутанные облаками горные вершины, и волнами гаснет в ледяной пустынности надвигающейся ночи…

И горькая обида захлестнула Армена: он заблудился навеки и уже никогда не отыщется…

– Что случилось? – обеспокоенно склонилась над ним Варди. – Почему ты загрустил? – Она прижала его голову к груди и заглянула ему в глаза.

– Прости меня, Варди… я… просто…

– Не надо грустить, Армен, – шепнула Варди. – Ведь мы навсегда нашли друг друга, верно? И я буду с тобой до конца своих дней. Дай мне твой адрес, мне этого достаточно…

– Армения… Сар… Армен… – он открыл глаза и печально улыбнулся. – Это единственное, Варди, что принадлежит в этом мире только мне…

Точно застигнутая врасплох, Варди взглянула невидящим взглядом, и по ее лицу пробежала тень.

– Я провожу тебя, Армен, – решительно сказал она и начала спешно одеваться.

И только теперь Армен заметил, что цвет ее платья – фиолетовый…

– Пошли, – сказала Варди, приводя в порядок свою одежду.

– Варди, ты не можешь идти со мной, – не глядя на нее, медленно сказал Армен. – Мне надо идти, меня ждут…

– Мы больше не увидимся?

– Увидимся, конечно.

– Когда?.. Где?..

Армен промолчал. Не дождавшись ответа, Варди склонила голову и больше не произнесла ни слова.

Когда они вышли из зарослей камыша, Варди в последний раз обняла Армена и изо всех сил прижала его к груди. Потом резко его отпустила и ушла, понурив голову и ладонью вытирая слезы. Армен смотрел ей вслед до тех пор, пока она не вышла из леса и не исчезла из поля зрения, смешавшись с толпой. Он остался стоять неподвижно, чувствуя, что тоже исчез, вместе с Варди.

Небо было мрачным как никогда, тяжелые злые тучи, угрожающе перекатываясь, нависли над Верхним Китаком. С каждой минутой становилось все темнее, словно ночь решила наступить раньше положенного срока, в воздухе висело гнетущее предчувствие близкой беды. Люди и животные спешили как можно скорее укрыться в своих норах, неукротимый ветер метался во всех направлениях, врывался повсюду, вынюхивал, высматривал, крушил, сметал и мчался дальше, прикрываясь, как туманом, исполинской завесой пыли.

Армен хотел повернуть назад, но чувствовал, что не может: а вдруг Скорп в самом деле его ждет? Он намертво ухватился за эту мысль, даже представил, как Скорп, закрывшись в своем кабинете, нетерпеливо поглядывает на часы. Внутренний голос робко подсказывал ему, что все это блажь, досужие выдумки, что никто его не ждет, все уже забыли о его существовании, однако Армен чувствовал, что должен пойти, не может не пойти: а вдруг судьба припасла для него неожиданный поворот, счастливую перемену?..

Ветер полосовал ему лицо, забивал глаза песком, царапал, срывал с него одежду, цеплялся за ноги, изо всех сил пытался свалить его на землю – и все-таки Армен почти не замечал этого: он целиком сконцентрировался на предстоящей встрече. Сердце остановилось, мысли остановились, им целиком овладело одно всепоглощающее чувство – ужас, безымянный, безграничный ужас перед тем, что он не поспеет вовремя, не доберется до цели, что он упустит свой шанс, лишится последней надежды…

Ворота были закрыты, катастрофически закрыты, резиденция равнодушно стояла в исхлестанной ветром тишине, нигде ни просвета… ни просвета… ни просвета… Армен постучался, подождал, слышалось лишь завывание ветра, принялся стучать снова, стучать кулаками, стучать исступленно, – дверь только глухо и недовольно громыхала в ответ. Улица, деревья, ветер – все это вместе кипело в общем гигантском котле почерневшего неба: никаких других звуков, никаких, только вой, гул, грохот, свист…

– Армен!.. – донесся до его слуха далекий, слабый зов и в тот же миг смолк, заглушенный ветром. Армен обернулся, бросился в сторону улицы, в темноте никого не увидел, только ветер залеплял глаза взвихренной пылью. Прикрыл лицо руками – показалось: слышит уносимый ветром чей-то хохот, сопровождаемый эхом. Он протер глаза, оглядел улицу, и внезапно порыв ветра донес до него отголосок одиноких удаляющихся шагов: тук-тук-тук… Армен метнулся на звук, стал искать глазами. В отдалении, в качающемся бледном свете фонаря мелькнула высокая фигура; женщина – вся в черном, голова повязана черной накидкой – перешла улицу и, покачиваясь, удалилась. Ветер трепал ее одежду, одной рукой она постоянно оправляла платье, другой крепко прижимала к груди толстую папку. Армен узнал женщину по горделиво-величавой походке: Стелла.

– Стелла!., подожди… это я, Армен!.. – крикнул он и побежал. – Это Армен… Стелла… постой!.. – однако ветер уносил его голос.

Он поднажал, пытаясь преодолеть отделявшее их расстояние, но ветер гнал его назад, гнал, он орал, орал что есть сил, но крик не достигал слуха Стеллы. У фонаря она вдруг остановилась и обернулась, Армену показалось, что он разглядел бесстрастный блеск ее глаз, Стелла была похожа на большую взъерошенную черную птицу. Из папки, которую она держала, выпал какой-то листок и, покружившись, упал на землю подобно перышку из крыла. Стелла на секунду помедлила, а потом скрылась за углом…

Армен добрался до фонаря, снова позвал и снова не получил ответа: вокруг было темно и пустынно, только ветер свирепствовал по-прежнему. Армен искал, искал долго, но Стелла будто слилась с вихрем и улетела. Отчаявшись, Армен вернулся, на углу заметил листок, выпавший из папки Стеллы: ветром его прибило к фонарному столбу, и он там и остался – клочком сорванной афиши. Армен наклонился, взял его в руку, поднес под свет фонаря, прочел; то был бланк официального свидетельства о смерти – разграфленная серая бумага в траурной рамке, внутри которой мелким шрифтом указаны необходимые для ее заполнения данные: «Фамилия, имя покойного», «Год рождения», «Место рождения», «Номер паспорта», «Постоянное местожительство», «Адрес», «Причина смерти», «Дата смерти», «Номер свидетельства», «Кем выдано» и место для круглой печати. Армен удивился тому, насколько все это обыденно и понятно, и хотел выбросить бумагу, но внезапно до его сознания дошло, что черная рамка пуста. Дрожь прошла у него по телу: эта молчаливая безымянная пустота и есть смерть. Смерть мира. Его смерть…

Фонарь неожиданно погас, воцарилась непроглядная тьма, листок вырвался из его руки и умчался, а вслед за этим мощный поток воздуха ударил Армена в спину и швырнул оземь. Он успел обеими руками ухватиться за фонарный столб, казалось, весь мир обрушился ему на голову. В следующую минуту раздалось неимоверное громыхание, и невиданной силы буря яростно накинулась на Китак и стала рвать, крушить, топтать, ломать все на своем пути…

Потом установилась немая, неподвижная тишина, не слышно было ни шороха. Армен осторожно открыл глаза и удивился: он жив и может двигаться. Он точно пришел в себя после долгого летаргического сна и слабо улыбнулся: смерть осталась позади. Поднял глаза вверх: разделившись на две непримиримые армии, тяжелые тучи отступили и затаились в ожидании нового столкновения. Бледный луч света метался между ними, освещая то одну сторону, то другую…