Текст книги "Армен"

Половина домика, залитая тусклым, безжизненным светом, внезапно выплыла из темноты, и Армен, сидя в своем закутке, увидел, как из продолговатой тучи, словно из ножен, медленно вышел изогнутый, похожий на лезвие ножа полумесяц и, выжидательно остановившись в небе, вспыхнул холодным стальным блеском. Дождя уже не было, вокруг царила неестественная тишина.

– Ночь, наверное, на исходе… – запрокинув голову, Армен зевнул и ударил себя по кисти. – А эти проклятые комары просто поедом съесть готовы…

Он недовольно огляделся и остановил взгляд на деревьях в сквере напротив, чьи туго переплетенные мокрые кроны образовали гигантскую паутину и, покрытые сверкающей лунной пылью, излучали неяркий свет, еще больше оттеняя затаившуюся в глубине черноту. Внезапно верхушки деревьев дрогнули, будто их изо всех сил встряхнули, и поднялся оглушительный шум: какие-то птицы или тени птиц в ужасе разлетелись кто куда, потом общий гвалт перекрыли тревожные крики сорок: наверно, они увидели кошку.

– Может быть, ту же самую… – пробормотал Армен, вспомнив желтоглазую пятнистую кошку, что пряталась под развалинами его домика.

Спустя немного времени донесся звук выключаемого двигателя машины, но почему-то не со стороны дороги, а откуда-то из-за деревьев, где излучина реки. Дважды хлопнули дверцы машины, и кто-то, откашлявшись, прочистил горло. Потом снова стало тихо. Сердце Армена тревожно забилось. Он напрягся, чувствуя, что каждое постороннее движение, каждый звук приближают его к грани безумия, что он постепенно превращается в сгусток желчи и злобы, готовый взорваться. Слух с невероятной чуткостью улавливал каждый шорох, и никогда еще в жизни не была до такой степени непроницаемо темна его душа, а разум ясен и восприимчив.

– Говоришь, один живет? – из глубины деревьев неожиданно отчетливо прозвучал грубый и самоуверенный голос.

– Да, – ответил другой голос, сухой и резкий.

– Ага, – удовлетворенно заметил первый, – а это, видать, его дворец… Смотри, даже заборчик себе соорудил, не хватает колючей проволоки, сторожевой башни и часового с автоматом…

– Не беда, остальное он получит в местах не столь отдаленных, согласно собственному заявлению, – вставил второй и засмеялся слегка подобострастно, словно стараясь угодить.

– Ну-ну, – осадил первый, – говорить тихо и не терять бдительности.

– Чего так? – осмелился возразить второй.

– На всякий случай, – многозначительно ответил первый и осторожно кашлянул хриплым, мокротным кашлем.

Голоса смолкли, словно ушли в землю, и снова воцарилась тишина. Лунный свет как-то сразу стал ярче, и дворик наполнился белым, неживым сиянием. Какая-то крестовидная, преломляющаяся тень пересекла двор, вышла из калитки и скользнула в сторону деревьев, растворившись в темноте. Послышался взмах крыльев, и в гуще темных крон тишину прорезало зловещее карканье. Потом появились человеческие тени, глухо, но отчетливо зашуршала подминаемая трава – и точно из-под земли выросли две одинаковые фигуры. Блюстители порядка…

– Ах, это конец, – в отчаянии прошептал Армен и ощутил острую боль в груди.

Полицейские приближались. Их лиц из-под козырьков не было видно, и казалось, что в воздухе плывут только фуражки. Впереди медленной, тяжелой походкой, слегка поигрывая плечами, шел рослый, широкоплечий полицейский. Чуть поотстав от него, порывисто двигался второй – жилистый, среднего роста. Но обоих опередили их узкие и длинные тени, которые, достигнув калитки и словно наткнувшись на препятствие, остановились в нерешительности, а потом свернули к дороге. Армен подумал даже, что полицейские просто проходят мимо, ничего больше, и с облегчением вздохнул, но вдруг понял, что оба они хорошо ему знакомы. Стал копаться в памяти и с ужасом обнаружил, что ничего не может вспомнить, словно навсегда утратил эту способность, и что внутри у него разверзается бездонная пропасть забвенья. Из груди Армена вырвался стон, он еще больше съежился и вжался в стену. Все это было похоже на кошмарный сон…

Внезапно тишину нарушил жалобный треск ломаемой калитки, и воздух наполнился топотом ног, точно во дворик ворвался целый взвод солдат.

– Оставаться на месте, не двигаться! – грозно крикнул рослый, став по правую сторону входа, а слева от него в угрожающей позе застыл его напарник. Армен сразу узнал их: рослый был Сили, а другой – Гамр.

– Гамр, проверь дом, – строго скомандовал Сили.

– Есть проверить дом!

В это время клинок полумесяца снова вошел в ножны и стало темно: казалось, это была гигантская тень самой луны, поглотившая все остальные тени и застывшая в неподвижности. Блюстители порядка, не понимая, что произошло, замешкались. В темноте их фигуры так расплылись, разбухли, точно в них вошли их собственные тени, вытеснив оттуда хозяев. В следующую минуту в тишине взорвался резкий, панический голос Сили, в котором не осталось и следа прежней самоуверенности.

– Чего пялишься, осел! – накинулся он на Гамра. – Разве я не сказал проверить дом?

Гамр боязливо приблизился, остановился у порога и, заглянув внутрь, на какое-то время замер, точно принюхивался. Глаз его не было видно, в темноте смутно проглядывались лишь глазницы, контуры плоского носа и выпирающих скул, да большой рот и острый подбородок.

– Здесь он! – радостно заорал он, поворачиваясь к Сили. – От страха в угол забился, как крыса!

– Хорошо, Гамр, – внушительно пробасил Сили, повеселев. – Дай ему по шее и волоки сюда!

Решительной походкой Гамр вошел в домик, однако, дойдя до середины, где пол промок от накапавшей с крыши воды, поскользнулся.

– Вроде в навоз угодил… Сили, это не дом, а настоящий хлев… – он хохотнул.

Чем ближе подходил Гамр, тем круче вздымалась в Армене мстительная ярость, он чувствовал, что в самом деле похож сейчас за злобную крысу: сжавшись в своем темном углу, она следит за противником сверкающими глазами, караулит каждое его движение, и шерсть на ней дыбится от напряжения.

– Эй, ты!.. – подойдя, насмешливо крикнул Гамр и ударил его по ребрам носком ботинка. – Не видишь, кто перед тобой стоит? Ну-ка, встань сейчас же, слизняк!.. – Он снова ударил, на этот раз сильней, и протянул руку, чтобы ухватить Армена за шиворот…

В бешенстве вскочив с места, Армен бросился вперед с одной-единственной мыслью – сокрушить, уничтожить, стереть врага в порошок.

В какой-то момент он увидел перед собой расширившиеся от неожиданности и страха глаза Гамра, мутные, как от алкоголя, и подернутые красной пеленой, и головой сильно боднул его в грудь. Вскрикнув от боли, тот упал навзничь, ударившись спиной о противоположную стену. Раздался неимоверный грохот.

Армен замахнулся было для нового удара, но сжатая в кулак рука, вмиг растеряв всю свою энергию, замерла в воздухе, точно в вязкой и бездонной пустоте. Голова его бессильно упала на грудь: перед ним власть, которую невозможно одолеть, и хотя рядом с нею он просто ничтожество, в нем есть что-то такое, что не приемлет власть, питает к ней отвращение, избегает ее, не хочет с нею соприкасаться… Армен инстинктивно поднял руки, защищая лицо, и тут же получил жестокий удар в висок. Упав на бок, он к тому же сильно ударился головой об опорный столб…

– Дай ему по роже! – орал Сили. – Каблуком, каблуком бей!

– Ах ты, мразь, на кого руку поднимаешь? – крикнул Гамр визгливым голосом. – Всю кровь твою сейчас выпью и не охну!..

Град ударов – ногами и кулаками, куда придется – обрушился на Армена. Ему казалось, что он попал под каменную лавину, что она вот-вот окончательно погребет его и задавит своей тяжестью. Мозг словно охватило гудящее пламя, Армен прикрывал лицо обеими руками и думал об одном: «Только бы лицо не разбили… только бы лицо не разбили…» Крики и брань Сили и Гамра словно исходили из сотрясающихся стен домика. Постепенно тело Армена деревенело, он уже ничего не чувствовал.

– За волосы его хватай, за волосы!.. – гремел Сили.

Огромная лапа опустилась на макушку Армена, впиваясь ногтями в кожу и выворачивая шею, пытаясь ударить его головой об опорную балку. От невыносимой боли Армен закричал и поднял руки, чтобы защититься, но при этом оставил неприкрытым лицо. В тот же миг последовал страшный удар каблуком – и изо рта его хлынула кровь…

– Я же говорил, что это не человек… а бесчувственная скотина… – Тяжело дыша, Гамр изготовился для нового удара. – Сили, придержи его…

Носком ботинка он снова нацелился на лицо Армена, но тому в последний момент удалось вскинуть руки… Удар пришелся в кисть, Армену показалось, что в руку ему вонзили раскаленный железный прут, а ухо даже сквозь шум и ор уловило хруст раздробленной кости…

– Отставить!.. – откуда-то издалека, точно с неба, донесся до него хриплый бас, тоже знакомый. – Гамр, забери рюкзак, а ты, Сили, приведи его в чувство.

Армен остался лежать ничком в углу домика. Поставив ногу ему на затылок, Гамр наклонился, не без труда вытащил из-под него рюкзак и пошел было к выходу, но вернулся и, еще раз с размаху ударив Армена носком ботинка по ребрам, громко выругался и вышел. Тело Армена дрогнуло от удара и замерло. Немного погодя на него обрушилась мощная струя воды, вслед за этим звякнуло отброшенное пустое ведро, оно откатилось назад и, коснувшись затылка Армена, остановилось.

– Ждите у машины! – приказал тот же знакомый голос задыхавшимся Гамру и Сили. – Я приведу его сам.

Послышался звук удаляющихся шагов, потом все стихло. Луна снова ярко осветила землю, и двор огласился монотонным пением сверчков и деловитым жужжанием ночных жуков.

– Ты, сказочный герой! – нарушил тишину во дворе все тот же хрипло-басовитый голос, в котором не было и намека на насмешку. – Думаю, ты достаточно отлежался. А сейчас вылезай из этой своей… пещеры.

От боли тело Армена онемело и затекло. У него было лишь одно чувство: он выскользнул из собственной плоти и сквозь непроглядные коридоры летит к каким-то неведомым мирам. Услышав голос, Армен вздрогнул и попробовал отодвинуться. В голове у него что-то щелкнуло, точно оборвался невидимый провод, и крохотный венчик света, появившийся на месте обрыва, снова пробудил в нем слабое восприятие действительности. В висках бешено застучало, казалось, этот стук способен разнести череп на мелкие кусочки и разметать мозг по темному полу.

– Встань! – снова приказал голос с той же холодной лунной отстраненностью. – Не ты первый, не ты последний: не бойся, не умрешь…

Голос звучал четко, обособленно, было в нем что-то бесчеловечно серьезное и в то же время завораживающее. Армен понял, что он не может не подчиниться. Ему понадобилось невероятное усилие, чтобы сделать хотя бы попытку подняться, но ничего не вышло. Тяжело и прерывисто дыша, он ухватился за опорную балку и на сей раз кое-как встал на подгибающиеся ноги, однако не успел выпрямиться, как колени у него подогнулись и он снова рухнул как подрубленное дерево.

– Попробуй еще раз, – приказал голос.

Армен подполз к стене и сел, привалившись к ней спиной и откинув голову. Весь мокрый, он словно плыл в собственной крови. Сломанную кисть руки не чувствовал, словно ее вовсе не было. Рот горел от невыносимой боли. Он хотел пошевелить губами и не смог: губы распухли и прилипли друг к другу. Здоровой рукой ощупал рот: выбитый передний зуб попал под язык, причиняя острую боль обломанными краями. Он с трудом выплюнул зуб, и тут ему стало страшно: показалось, что его лишили чего-то крайне важного. Шаря по полу рукой, он попытался на ощупь отыскать свой зуб и наткнулся на твердый комочек. Обрадованный, ощупал его пальцами: увы, это был не зуб, а круглая пуговица, очевидно, оторвавшаяся во время драки с форменной сорочки Гамра. Он сжал ее в ладони, точно это был почетный трофей, и почувствовал, что силы понемногу возвращаются…

– Так, – произнес голос.

Издав мучительный стон, Армен еще немного отодвинулся и, тяжело повернув голову, взглянул туда, откуда доносился голос. Во дворе у изгороди, засунув руки в карманы, под лунным светом стоял Чаркин и смотрел в черноту домика. В праздничной, с иголочки, форме, которая была на нем во время похорон Миши, он выглядел весьма респектабельно. Шесть крупных сверкающих звездочек на его погонах – по три на каждом – добавляли солидности и вальяжности. Застывшее землистого цвета лицо выражало непоколебимую волю и решимость. Тонкие губы плотно сжаты. Казалось, это не живой человек, а изваяние. Армен побелел.

– Послушай, ты оглох или ждешь, что я пошлю за тобой ангелов?..

Резким движением Чаркин вынул из кармана тяжелую связку ключей и стал нетерпеливо подбрасывать ее на ладони.

Армен заставил себя встать и, держась за стенку, как ребенок, еще не научившийся ходить, или изнуренный чахоткой старик, еле передвигая ватные ноги, двинулся к выходу. Когда он наконец вышел и прислонился к притолоке, ему показалось, что в одно мгновение пролетели тысячелетия и он, точно проснувшись после долгого кошмарного сна, испытал неожиданное чувство. В глазах потемнело, голова приятно закружилась, и его охватило сладкое блаженство забвения…

«Свершилось…» – услышал он отголосок далекого незнакомого голоса.

Истерзанный вид Армена – разбитое, заплывшее лицо, слипшиеся от крови волосы, одежда, разодранная так, что свисавшие клочья едва прикрывали тело, – смутил Чаркина, надменно-холодный блеск его глаз неожиданно померк. Он поспешно отвернулся, вытащил из кармана большой белый платок и стал долго и обстоятельно вытирать пот на лбу и шее. Потом нарочито глубоко вздохнул, сложил платок вчетверо и неожиданно бросил его Армену.

– Возьми, – сказал не глядя, – вытри лицо.

Армен остался стоять неподвижно. Платок упал между ними в оставшуюся после дождя грязную лужицу. Чаркин какое-то время растерянно переминался с ноги на ногу и беззвучно шевелил губами, но вскоре лицо его приняло прежнее свирепое выражение.

– Три дня назад ты сбежал от меня, – сказал Чаркин, заложив руки за спину. – Думал, так легко и просто улизнуть?

– Я… не сбежал, – еле выговорил Армен, – меня отпустил Ски…

– Ски-и, – насмешливо протянул Чаркин и усмехнулся. – Какой Ски? Я теперь Ски! Неужели ты такой болван, что не понимаешь простых вещей? – возмутился он.

– Я… ни в чем… не виноват… – каждое слово теперь давалось Армену с невероятным трудом.

– Думаю, ты отдаешь себе отчет в том, какую совершил ошибку, оказав сопротивление представителям власти?

– Но… они… меня оскорбили…

– Никто тебе ничего не сказал и пальцем не тронул, – перебил Чаркин тоном, не допускающим возражений. – Ты лжешь, чтобы избежать ответственности.

– Как? – поразился Армен. – Да посмотрите на меня!..

– Молчать! – взревел Чаркин, теряя терпение. – Держи язык за зубами, иначе тебе же будет хуже!

Армен молчал. Он смутно чувствовал, что где-то в чем-то допустил роковую ошибку, но какую именно – догадаться не мог. Раскрыв рот, он с младенческим изумлением смотрел на Чаркина, но видел не его – в лунном свете он воспринимал лишь колючий блеск звездочек, украшающих его погоны.

– Ладно, – многозначительно махнув рукой, сказал Чаркин, на его неподвижном лице мелькнула непроницаемая улыбка и тут же исчезла.

У Армена было такое чувство, что Чаркин повсюду его преследовал. Он отвел глаза, и внезапно его охватило смутное, тяжелое сознание вины…

– Три дня назад ты был в Хигдиге, – раздельно, внушительным тоном произнес Чаркин, рассеянно глядя по сторонам, а затем внезапно впившись глазами в Армена.

Застигнутому врасплох Армену показалось, что его ударила и испепелила молния. Он сразу все понял.

– Да, – сказал он тихим, безразличным голосом, бессильно опустив голову. – Я искал… работу…

– Ты был в Хигдиге также ровно двадцать три… – Чаркин посмотрел на свои роскошные наручные часы, – нет, уже перевалило за полночь… значит, если быть точным, ровно двадцать четыре дня назад.

– Я там был впервые… – возразил Армен, чувствуя, что задыхается. – Старуха… которая пирожки продавала…

– Эта твоя старуха отошла в мир иной, – злорадно усмехнувшись, ввернул Чаркин. – Лучше не морочь голову и признайся. Думаю, ты прекрасно знаешь, в чем тут дело. – Вздернув подборок и прищурившись, он взглянул на небо, где предательски ярко светил полумесяц, и по лицу его пробежала тень.

– Не знаю…

– Знаешь, – неожиданно спокойно сказал Чаркин. – Об этом знают даже младенцы… – он осклабился, и глаза его алчно блеснули.

Армен впервые обратил внимание на то, что Чаркин еще ни разу не назвал его по имени, словно он для него совсем не существовал.

– Крестьяне Хигдига тебя опознали, – продолжал Чаркин, – но еще важнее, что ты сам рассказал об этом во всех подробностях…

– Кому? – опешил Армен.

Чаркин не ответил.

– Кому? – повторил Армен, судорожно проглотив слюну. В ноздри ему словно ударил запах разлагающегося тела, и лицо его болезненно сморщилось.

– Саре Семьянка, – медленно и торжественно произнес Чаркин и многозначительно улыбнулся. – Думаю, ты должен знать ее довольно хорошо…

У Армена кровь застыла в жилах. Луна снова скрылась, дворик затопила мгла. Словно взломав невидимые двери, темнота хлынула во все углы, проникла во все предметы, похитила их и спрятала в только ей известных местах. Ночь полностью вошла в свои права.

– Иди вперед! – откуда-то совсем рядом прогремел в сумраке хриплый бас Чаркина. – А там видно будет…

Еле волоча ноги, Армен молча двинулся к калитке, Чаркин последовал за ним. Армен уже не ощущал ни собственного присутствия, ни присутствия Чаркина, словно оба они слились с чернотой ночи и исчезли. Единственное, что еще оставалось в мире и что дышало, было безмолвие. Выйдя из дворика, Армен на секунду остановился и оглянулся…

Ему было пять лет, когда он в первый раз увидел Семь Родников – гору своей мечты. Он очень удивился, обнаружив вместо семи бьющих из-под земли родников всего-навсего один, да и тот пробивался на свет из самых глубоких недр горы и прятался под громадным утесом, так что со стороны вообще не был заметен. Это был маленький и чистый бассейн, в котором неподвижная и прозрачная вода удивительным образом не убывала и не прибывала, хотя ею пользовались все – люди, животные, насекомые, травы и даже обросшие мхом камни, чей холодный и влажный дух постоянно витал в воздухе. Он сорвал семь красивых цветков, чтобы подарить роднику в следующий раз: ему казалось, что подарок обязательно должен быть принесен издалека. Одной рукой держась за мамину руку, а в другой зажав цветы, он возвращался домой. На спине у матери был большой узел с самыми разными лекарственными травами, из которых она готовила снадобья от всевозможных недугов. Небо было затянуто хмурыми тучами, быстро темнело, в лицо им дул холодный, пронизывающий ветер. Он оглянулся: в сумерках высилась гора, сосредоточенная и молчаливая, словно погруженная в свои бесконечные думы. Мать беспокойно потянула его за руку, и он услышал ее тяжелое усталое дыхание. Вверху, на краю обрыва, смутно маячил одинокий платан, и шорох его листьев, сливаясь с воем ветра, отзывался гулом в глубоком ущелье. Он все чаще и чаще боязливо прижимался к матери, мешая ей подниматься по тропе. «Потерпи, сынок, – то и дело повторяла она. – Вот доберемся до платана, он нас укроет». Когда платан был уже близко, совсем близко, вокруг неожиданно установилась необычная тишина, в которой словно слышался какой-то таинственный шепот, отчего он весь покрылся мурашками. А потом небо над ними со страшным грохотом раскололось, буря исполосовала его сверкающими огненными зигзагами, и где-то совсем рядом с ними ударила в землю молния, сопровождаемая оглушительным громом. Мама бросила свою ношу, испуганно вскрикнув, прижала его к себе и бросилась на землю, в следующее мгновение вспыхнул ослепительный белый свет и снова раздался грохот грома, после чего резко запахло горящей древесиной. В какой-то момент из-под руки матери он увидел, что платан охвачен огнем, потом мать теснее прижала его к себе, исчезла и эта щелка и наступила кромешная мгла. Спрятав голову на груди матери и затаив дыхание, он слышал, как ливень хлещет по ее спине, тогда как ему было и тепло, и сухо. Когда вокруг снова установилась тишина, мать, тяжело охнув, подняла его с земли. В сумерках могучий платан стоял целый и невредимый, казалось, крона его стала даже гуще, чем была, и он понял, что молния подожгла дерево, а ливень погасил бушующее пламя. Это было похоже на игру, и у него отлегло от сердца. Но мать, бросив взгляд на сына, пришла в ужас: он был бледен и почти не мог говорить. «Страх поразил моего мальчика! – переполошилась она. – Идем скорее назад, к Семи Родникам…» Только тут он заметил, что рука его пуста, цветы исчезли, но ладонь еще хранила о них горячее воспоминание, а ноздри – их нежный аромат. «Цветы… – захныкал он, – мои цветы пропали…» Он вырвал ладошку из руки матери, стал на четвереньки и начал их искать в темноте. Оказалось, что их разметало во все стороны, он нашел их по запаху, собрал по одному, но его самого любимого цветка – бессмертника – не было, и он горько заплакал. «Перестань!» – не выдержала мать, схватила его руку и потащила за собой в сторону горы. Небо очистилось и все было усеяно яркими звездами; казалось, они устроили там веселую пирушку – перекликались друг с другом, смеялись, пили прохладное вино ночи. Но его ничто не радовало, он горевал о потерянном бессмертнике, ему казалось, что тот зовет его из темноты, зовет и не может найти. Когда они подошли к утесу, мать наклонилась к нему и шепотом сказала, что теперь он не должен оборачиваться и говорить, а должен хранить молчание. По узенькой тропе он на ощупь следовал за нею, и чем глубже уходили они под каменные своды утеса, тем плотнее становилось леденящее душу безмолвие. Неясные контуры камней походили на гигантских нахохлившихся орлов, бдительно стерегущих родник. Но они, по-видимому, хорошо знали маму и не чинили никаких препятствий. Вот и родник: просторная пещера с удивительным арочным входом, в глубине которой расположен маленький бассейн. У края бассейна возвышался идеально круглой формы каменный столб с гладкой поверхностью. В темноте он искрился, словно внутри у него горел некий таинственный огонь, отблеск которого ложился на воду, и она блестела подобно глубокому и чистому зеркалу. Опустившись на колени, мать трижды поклонилась роднику, потом повернулась к каменному столбу, наклонила голову и стала быстро-быстро шептать молитву. Голос матери отзывался в пещере тихой мелодией. Кончив молиться, мать трижды поклонилась столбу и жестом велела сыну положить цветы к его подножью. Он робко стал на колени и осторожно, по одному, положил цветы на указанное место, мысленно пересчитав их в уме. Седьмого цветка, бессмертника, не было. Он ужасно огорчился и с губ его еле слышно сорвалось: «И я…»

По лицу Армена скользнула детская улыбка и навсегда погасла в сумраке. Чаркин грубо потянул его за руку.