Текст книги "Армен"

Натянув кепку до самой переносицы и зажав под мышкой хворостину, человек возвращался с пастбища и гнал перед собой телят – точно так же, как несколько часов назад, но уже в обратном направлении. Сытые и умиротворенные, слегка покачиваясь, телята медленно вышагивали по дороге. Их длинные тени тянулись в противоположную сторону, будто хотели сбросить с ног удерживавшие их путы и снова удрать в степь. Армен, внимательно следивший за колыханием их теней, улыбнулся и лишь теперь обратил внимание, что день уже склоняется к вечеру. Вспомнил, что голоден, что не ел с ночи, а за весь сегодняшний день его единственным хлебом было все то, что ему довелось увидеть и пережить, и этот хлеб был то сладким, то горьким, то соленым, то безвкусным…

Человек сказал, что единственный здесь хлебный магазин находится на Большом перекрестке, но он скоро закроется, так что Армену следует поспешить. Армен решил не мешкая последовать совету.

На краю дороги показался почтальон на велосипеде; он старался держаться на обочине дороги, более или менее гладкой, но вопреки его воле велосипед постоянно тянуло на ухабистую середину. Кончилось тем, что почтальон слишком резко вывернул руль и свалился вместе с велосипедом в подсохшую лужу. Колеса продолжали бесполезно крутиться в воздухе, и в этот миг Армена пронзило щемящее чувство неизвестности: он словно ждет чрезвычайно важной вести, которая уже в пути – в воздухе, в убывающем вечернем свете или на погруженной в полумрак лесной тропе…

Раздался одинокий собачий лай. Слева от дороги возвышался довольно большой дом со свежевыкрашенными окнами и стенами, окруженный похожим на ровный ряд зубов красивым забором и имевший небольшой, но настолько хорошо ухоженный сад, что даже подстриженные кроны деревьев были так густо зелены, точно их тоже недавно покрасили. Возле забора, присев на расстеленную газету, малыш учил читать мохнатую собачонку, похоже, примерно одного с ним возраста.

– А-а-а, – тыча пальцем в аршинные буквы заголовка, он строго косился на свою четвероногую ученицу, которая посматривала то на него, то на газету и без конца виляла хвостом. – Бе-е-е…

Чуть дальше мальчик школьного возраста, привалившись к забору спиной, с какой-то безучастной сосредоточенностью вертел ручку радиоприемника. Внезапно ворота дома раскрылись, и на улицу вышел высокий плечистый полицейский в безупречно белой форменной сорочке и, не оборачиваясь, бросил хмуро и угрожающе:

– Хорошо, хорошо, но в следующий раз чтобы я этого не видел…

Тот, к кому были обращены эти слова, по всей видимости, являлся хозяином дома – краснолицый человек в черно-полосатом костюме, с солидным брюшком и глубоко посажеными глазами.

– Ясное дело, – отозвался он голосом, в котором слышалось то ли смущение, то ли затаенная насмешка. Он проводил гостя глазами и, поправив на животе ремень, усмехнулся и вошел в дом.

Ноздри Армена защекотал едкий дым. За несколько домов от него под стеной приземистой хижины удивительно ровно и прямо поднимался в небо столбик густого дыма. У кучки горящих бумаг, газет и высохших листьев на корточках сидел худенький большеглазый ребенок и сосредоточенно, изо всех сил дул на огонь, однако чувствовалось по всему: он едва ли понимает, что делает, он смотрит и не видит, дует и не осознает этого. Глаза Армена стали слезиться; казалось, картина эта недосягаемо далека, точно скрыта завесой тумана, но в следующее мгновение он замер на месте: мальчик, что сидел привалившись спиной к забору, оставил свой радиоприемник, вскочил с места, помчался к дымному костру и с размаха ногой ударил ребенка по голове. Затем, не теряя ни секунды, пронесся мимо Армена, на удивление ловко, одним движением, взлетел на забор, перемахнул через него и скрылся среди деревьев. Все произошло так быстро, что Армен не успел опомниться. И пока, придя в себя, он бежал к тлеющему огню, из хижины с пронзительным криком выскочила старуха, подбежала к трепыхавшемуся в горячей золе ребенку, схватила его и унесла домой. Армен успел увидеть клочок дымящейся бумаги между спиной ребенка и рукой старухи и услышать стук закрывшейся двери. Он ошеломленно стоял у догоравшего костра и никак не мог взять в толк, что же тут случилось: ему показалась странной та молчаливая деловитость и словно заранее, тайно оговоренная согласованность, с которой все произошло. Опустив голову, он непроизвольно стал раз за разом прижимать подборок к груди, и эти движения делали его похожим на лошадь или вола…

– Вы заметили, какой бесчестный был удал? – услышал он рядом чей-то голос. – Дикаль остается дикалем. – Пожаловался голос. – Здлавствуйте.

Это был почтальон. Мужчина с бабьим лицом: крупнолицый, розовощекий, короткошеий, со странными бровями, одна из которых была изогнутой, а другая прямой, с короткими и густыми волосами, клинообразно нависавшими над высоким лбом, образуя нечто вроде козырька. Около Армена почтальон затормозил, и по тому, как он сошел с велосипеда, содрогнувшись всем телом, Армен вдруг понял, что это вовсе не мужчина, а женщина, и машинально бросил взгляд на ее грудь. Женщина неожиданно зарделась.

– У меня для вас… для вас…

Передвинув поближе висевшую на боку сумку, полную газет, писем и бумаг, она стала рыться в ней, что-то ища.

Армен ждал, недоумевая, и тут до него дошло, что к нему обратились на вы, и от мысли, что с ним могут говорить так уважительно, улыбнулся, польщенный.

– Вот, нашла… Белите, плошу вас… – почтальонша протянула ему какую-то бумагу.

То была повестка в суд. Армен побледнел: на миг ему показалось, что на него заведено какое-то уголовное дело. Но внимательно вчитавшись в чьи-то небрежные каракули, он сумел разобрать имя истинного адресата – Адам.

– Вы ошиблись, – сухо сказал Армен и облегченно перевел дух. – Я не Адам. И вообще я здесь впервые.

Почтальонша удивилась, глянула подозрительно-испытующим взглядом, а потом, будто узнав, виновато улыбнулась.

– Правильно, плавильно. Вы, навелное, тот алмянин, котолый будет стлоить «Детский мил». Вы Алмен, да? Плостите.

Армен ничего не понимал.

– Мне пло вас одна девушка лассказала, Малта, – кокетливо улыбаясь, объяснила почтальонша, и в глазах у нее сверкнуло ненасытное женское любопытство. – Все лавно я должна вам сказать, что люди с ума посходили: длуг длугу голло готовы пелеглызть… Вот, к плимелу, этот Адам. Блосил свою жену, сошелся с любовницей, а однажды ночью велнулся, сломал двель, плоник внутль и изнасиловал собственную жену, пледставляете? – округлив глаза, поведала почтальонша с таким восторгом, точно все произошло на ее глазах.

Армен нетерпеливо переминался с ноги на ногу, хотел попрощаться, но почувствовал, что тело наливается приятным теплом и что ему нравится эта милая картавость, которая так идет почтальонше и придает своеобразный шарм ее не слишком женственному облику. И Армен подумал о том, что неполноценных женщин не бывает, что женщина остается женщиной всегда и во всем.

– Знаете, – тихим, печальным голосом продолжала почтальонша, – честно говоля, я удивляюсь таким женщинам… Они сами виноваты. Мама мне всегда говолила: женщины сами виноваты… А для меня, – улыбнулась она нерешительно и как-то отстраненно, – для меня… Ой, вы голите!.. – вскрикнула она вдруг и, бросившись к Армену, потянула его за руку, при этом велосипед рухнул на землю.

Армен обернулся. Резиновый каблук его ботинка дымился. Он забыл, что остался стоять у самого огня, там, куда упал ребенок, и на мгновение реально ощутил испытанную им боль. Потом он перевел взгляд на почтальоншу, разглядывающую его с жадным интересом, и вдруг его охватило непреодолимое желание обнять ее и убежать вдвоем с нею куда глаза глядят, но перед ним тут же возникло лицо матери, и он виновато потупился.

– Надо помочь женщине, – недовольно-сердито сказала почтальонша, – а не стоять на месте. Она подняла велосипед, поправила зеркальце и села в седло. – Вот так, – мрачно добавила напоследок и тронулась с места.

Армен встряхнулся, посмотрел ей вслед.

– Во всяком случае, – уже отъехав довольно далеко, притормозила и, полуобернувшись, крикнула почтальонша – если хочешь, вечелом встлетимся на танцах! – и, нажимая на педали, рассмеялась…

Армен прибавил шагу. На углу той улицы, где Нижний Китак соединяется с Верхним, навстречу ему двигались две похожие фигуры, показавшиеся ему знакомыми. Когда расстояние сократилось, Армен узнал их: это были глухонемые братья, встретившиеся ему однажды ночью на пустынном вокзале какого-то поселка. Он сидел под стеной, дожидаясь рассвета, когда из темноты появились эти братья. Лица их были в крови. Избитые, они кое-как добрались до вокзала и с глухим стоном опустились на землю. Армен подумал было, что это обычные пьяницы, но немного погодя вслед за ними на вокзале появилась старуха, простоволосая и босая. Путаясь в словах и перемежая их проклятиями, она рассказала, что эти двое – ее квартиранты, оба глухонемые и «сироты с детства». Двенадцать месяцев подряд днем и ночью работали они на строительстве Дворца культуры, но, когда пришло время расплачиваться, руководитель стройки отказался платить и велел другим рабочим поскорее «убрать их с глаз долой», иначе они и сами ничего не получат. Когда братья проявили настойчивость и отказались уходить ни с чем, остальные набросились на них и жестоко избили. «Вы ничем не отличаетесь от животных, мы не собираемся из-за вас лишаться своего заработка…» – сказали им. С помощью старухи Армен умыл и привел их в чувство, в ближайшей речке постирал их одежду, очистив от крови и грязи, а когда усадил братьев рядом с собой и старуха ушла, они взглянули на него и улыбнулись. Потом наступила непроглядная немая ночь, рядом с ним молча сидели двое избитых людей, молчал и он. Было глубокое и кровное родство между ними троими, было исполнено смысла само их присутствие рядом, и он понял, что в этой жизни единственный понятный язык – эта великая немота, навечно живая и для безбрежного ночного неба, и для погруженной во мрак земли, и для безмятежного спящего мира, и для удалившейся старухи, и для него…

Увидев Армена, младший из братьев что-то радостно залопотал, бросился к нему и горячо обнял, что же касается старшего, то он слегка улыбнулся, поправил на спине рюкзак, сдержанно, с достоинством поздоровался и стал смотреть перед собой – зорким и жестким, глубоким и неподвижным взглядом, в котором инстинктивно таилась холодная одинокая тоска. На нем была сетчатая черная сорочка, под которой бугрились могучие мышцы, и от всей его фигуры веяло на зависть здоровой и живучей силой.

– Уезжаете? Что, опять ничего не вышло? – Армен потер большой и указательный пальцы, пытаясь перевести сказанное на язык жестов.

Младший неопределенно повел плечом и, подняв ладонь левой руки, правой с поразительной ловкостью изобразил, будто пишет и тут же стирает что-то, затем, коротко ударив по большому пальцу и вытянув руку, показал то ли на улицу, то ли на Китак, то ли на окружающий мир, горизонт, небо… Армен кивнул головой – дескать, понимаю и, глядя на простодушно-улыбчивое лицо глухонемого, подумал, что его преимущество, пожалуй, в том, что он в точности соответствует своему возрасту, и, растроганный, похлопал его по плечу. Когда они простились, Армен посмотрел им вслед, и его снова восхитила здоровая и гармоничная красота старшего брата. Перейдя улицу и войдя в огромную вечернюю тень ближайшего дерева, Армен со всей остротой почувствовал, что двое глухонемых братьев, кажется, вездесущи и никогда не пропадут в этой жизни.

Пропадет только он…

Большой перекресток представлял собой не отличающуюся четкостью форм площадь, где встречались, с одной стороны, Нижний Китак с Верхним, а с другой – лес со степью. Точкой их пересечения был обширный круг, на котором, судя по всему, планировали разбить цветник, но сейчас там громоздились комья ссохшейся грязи, разбитые бутылки, щепки и прочий мусор. В центре круга на четырех крепких столбах высился громадный щит, точно такой, какой Армен видел по дороге в Китак. Текст был тот же – «Новый закон – в действии», и написан он был теми же волнообразными буквами на таком же синем фоне. Щит как бы держал под контролем все четыре стороны света и одинаково хорошо был виден с любой точки.

Не доходя до перекрестка, в небольшом дворике в глубине улицы, Армен заметил женщину с худым, костистым лицом, длинными волосами и отрешенным взглядом. Она сидела под единственным в этом дворике деревом и покачивала головой. У ее ног на коленках стоял лопоухий малыш трех-четырех лет и просительно заглядывал ей в глаза. Очевидно, он что-то спрашивал, а мать в ответ лишь качала головой. Армену почему-то показалось, что женщина эта со времени Сотворения мира сидит под этим деревом и качает головой. Он подошел и спросил, как ему найти хлебный магазин, но как раз в эту минуту мимо с адским грохотом проехала машина, заглушив его слова. Ничего не понявшая женщина увидела лишь протянутую руку Армена и уставилась на него в недоумении. На миг Армен испытал такое чувство, точно он попрошайка и просит у нее милостыню – кусок хлеба. Он резко повернулся и ушел, в то время как женщина снова приняла ту же позу, продолжая покачивать головой…

Духота накатывала на Армена горячими волнами, затрудняя дыхание. На углу улицы, с которой непосредственно начинался Большой перекресток, перед небольшим строением спиной к нему стояла на ступеньках пожилая тучная женщина и, склонив голову, гремела ключами. Что-то подсказало Армену, что это и есть хлебный магазин, и он побежал. Он достиг ступенек в ту минуту, когда женщина уже вложила ключ в замочную скважину и усердно запирала дверь.

– Не закрывайте, прошу вас, мне нужен хлеб, – сказал он, тяжело дыша, и сердце у него зашлось от царившего здесь сладкого, головокружительного аромата.

– Закрыто, – не глядя, равнодушно бросила в ответ женщина и, повернувшись, положила ключ в карман.

Было что-то необратимое в этом жесте, и Армен встревожился.

– Но ведь я… – начал он дрожащим голосом…

– Никаких «но», – отрубила женщина и стала спускаться, держась за перила.

Растерянным взглядом Армен невольно проследил за тем, как, сотрясаясь всем своим грузным, бесформенным телом, мучительно медленно сходила она по ступеням. Казалось, прошли долгие часы, прежде чем женщина поставила ногу на землю.

– Ты опоздал, – хриплым мужским голосом сказала она и от удовольствия захлопала глазами. – Почему это я должна мучиться из-за тебя? Пока снова открою дверь, войду в магазин, дам тебе хлеба, снова выйду, снова запру дверь… Да за это время я уже полпути пройду… – она окинула его бесцеремонным инквизиторским взглядом и усмехнулась, отчего редкие черные волоски на ее верхней губе задрожали.

Армена обескуражила эта непробиваемая логика.

– В «Мечте» купи, – не слишком любезно подсказала женщина и пошла, передвигая ноги так медленно и тяжело, что со стороны казалось, будто она не идет, а покачивается, стоя на месте.

На противоположной стороне начинался Верхний Китак, заметно отличавшийся от Нижнего. Здания там были выше, ухоженнее, они и задуманы были как-то более обстоятельно и амбициозно, в то время как единственным украшением этой стороны был невзрачный газетный киоск, уже закрытый. Перекресток оглашался сигналами бесчисленных машин, сновавших в разных направлениях, а иногда, словно для контраста, здесь появлялись доверху нагруженные сеном самодельные крестьянские телеги, тяжело и устало возвращавшиеся из степи. Общей как для Верхнего, так и для Нижнего Китака была, пожалуй, только всепроникающая пыль, которая одинаково неумолимо садилась на голую степь, на пышный лес, на скромные или богатые дома, на всех людей без исключения…

– Какая может быть мечта в этой проклятой пыли, в этой скверне? – с иронической улыбкой и неожиданно высокопарно ответил Армену длинноволосый русобородый человек, возвращавшийся из Верхнего Китака. – Если ты ищешь место, где можно спустить свои деньги, будет гораздо гуманнее, приятель, просто отдать их мне, – позволил он себе пошутить и залился беспечным смехом.

Армен улыбнулся.

– Впрочем, ты прав, – добавил весельчак с напускной озабоченностью. – Мечтать можно только в лесу, где по ночам собираются восхитительные привидения…

Армен повернулся и продолжил путь.

– Постой, – крикнул человек уже, кажется, вполне серьезно. – «Мечта» находится в лесу, иди в ту сторону, это недалеко…

– Спасибо.

– По новому закону это тоже стоит денег, приятель, даже это, – громко сказал человек вслед Армену. – Но не беда, как-нибудь встретимся, и ты вернешь мне должок…

Армен обернулся. Уставившись себе под ноги, человек задумчиво поглаживал бороду, словно собственная мысль показалась ему настолько интересной, что он решил тщательно ее обмозговать.

«Мечта» оказалась красивым ночным клубом, окруженным деревьями. В прошлом это был большой роскошный дом со скульптурами у парадного подъезда. Армен никогда раньше не бывал в ночных клубах и опасался, что швейцар может его не пропустить, однако у входа никого не было. Осторожно приоткрыв дубовую дверь, войдя, он оказался в просторном зале с обитыми плюшем стенами. В глубине располагалась круглая сцена с легким воздушно-прозрачным занавесом. Углы зала тонули в полумраке, отчего казалось, что помещение не имеет границ. Длинная ковровая дорожка с ярким узором разделяла зал на две равные части, образуя живописный коридор, по обе стороны которого стояло множество изящных круглых столов с мягкими стульями. Армен стал робко продвигаться вперед, но никого не встретил. Обстановка была для него настолько непривычной и странной, что на какой-то миг им овладело желание повернуться и удрать, но пересилило чувство голода. Заметив поблизости стул, стоявший немного дальше от стола, чем остальные, он присел на самый его краешек – так, словно не хотел причинить ему никакого беспокойства.

Внезапно раздалась легкая дробь каблуков, и на сцену манерной походкой вышла длинноногая полуголая женщина. Казалось, невесомый наряд едва держится на теле женщины и достаточно дуновения, чтобы он слетел, обнажив ее полностью. Она торжественно остановилась в центре сцены, и под мощным лучом юпитера, ударившего неизвестно с какой точки, ее огненно-рыжие волосы словно заполыхали. Сцепив руки на уровне груди, она обвела зал взглядом и улыбнулась широкой, многообещающей улыбкой.

– Дорогие гости, – жизнерадостно-напевно обратилась она к воображаемой публике, – я вынуждена с самого начала сообщить вам, что в силу неблагоприятно сложившихся обстоятельств, к великому сожалению, сегодня не сможет выступить столь обожаемая вами певица Саби Семьянка, в связи с чем мы рассчитываем на вашу снисходительность… – Сделав глубокомысленную паузу, женщина картинно закрыла и снова открыла глаза и продолжала уже более проникновенным тоном: – Однако, с вашего позволения, на сей раз вашу любимую песню вместо нее спою я… – Тут женщина снова умолкла и склонила голову, позволив сосредоточить на себе взгляды посетителей, а затем, заученным чувственным движением отбросив волосы назад, она округлила глаза, подняла сведенные воедино тоненькие ниточки бровей и начала петь:

 
Я сижу на берегу реки и думаю:
Нет у меня дома в этом мире…
 

– Стоп, Мари, не годится, – вдруг перебил ее мужской деловитый театральный голос, обладатель которого, по-видимому, сидел перед сценой. – Хорошо, но не слишком. Поневоле создается впечатление, что ты рада тому, что с Саби что-то случилось и она не может выступить. Постарайся произнести эти слова печально-торжественным тоном, а песню пой более грустно и, что гораздо важнее, более искренне… Ну ладно, – мужчина хлопнул в ладоши, – начали еще раз!

– А можно сделать небольшой перерыв? – явно уязвленная замечанием, сказала женщина сухим грубоватым голосом – совсем не таким, какой звучал во время ее выступления.

– Можно.

Покачиваясь на тоненьких каблуках, женщина нервно прошла в глубину сцены и исчезла.

Армена приятно удивило то, что сестра Сары Саби – здешняя певица, и он сразу почувствовал себя уверенней. Удобнее устроившись на стуле, он вспомнил, как проникновенно пела эту песню Сара, и затосковал. Ему захотелось, чтобы Сара оказалась здесь, рядом, и чтобы они вместе послушали эту песню. Интересно, что она сейчас делает?..

– Эй ты, парень, – внезапно раздался из полумрака чей-то недовольный голос, – кто тебя сюда пропустил?

Армен огляделся: из глубины зала к нему спешил щегольски одетый худой и долговязый мужчина с красивым галстуком. Армен непроизвольно встал и поправил стул.

– Чего тебе здесь надо? – строго спросил мужчина, меряя Армена подозрительным взглядом. У него была грушевидная голова, широкий лоб и прилизанные, тщательно зачесанные назад волосы. Костюм висел на нем слишком свободно, и вообще под этой стильной, дорогой одеждой угадывалось хрупкое, тщедушное тело. Во всем его облике было что-то болезненное.

– Мне сказали, что здесь можно купить хлеб.

– Это тебе не хлебный магазин, – скривив губы, усмехнулся человек. – Выходи.

– Разве это не «Мечта»?

– Нет, не «Мечта». Поторопись, – человек угрожающе повысил голос.

– А как называется ваше заведение?

– Если грамотный, прочтешь. А сейчас выходи.

– Ладно, а где находится «Мечта»?

– На другой стороне, – небрежно махнул рукой человек.

Армен пожал плечами и направился к выходу.

– Бэн, – позвал кто-то из полумрака зала. – Чем ты там занят? Иди помоги Алку правильно завязать галстук. Время поджимает, скоро появятся клиенты…

Армен вышел на улицу и стал искать на стене фасада название ночного клуба, но ничего не нашел. Дойдя до украшенной цветами лужайки перед зданием и взглянув поверх деревьев, он наконец увидел на фоне вечереющего неба огромный щит, на котором разноцветными светящимися буквами было написано «Верхняя Поляна». Название показалось знакомым. А вот и первые гости: две шикарные машины остановились на площадке перед клубом, из них вышли нарядные мужчины и женщины. Спокойно беседуя и не глядя по сторонам, они по-хозяйски проследовали к парадному входу и скрылись в дверях. Казалось, это их главный жизненный маршрут: на шикарных машинах к шикарным заведениям.

Выяснилось, что «Мечта» находится в той части леса, что примыкает к Нижнему Китаку. Тут и там, под деревьями, безжизненные, как камни, спали пьяницы в грязных лохмотьях. В стороне от входа, под облупившейся стеной, тощий мужчина с изможденным лицом и узкоглазая женщина сосредоточенно-мирно беседовали, поочередно прикладываясь к бутылке. Над входом – аляповатая облезлая надпись «Мечта». Когда Армен открыл входную дверь, женщина с любопытством взглянула на него и, повернувшись к мужчине, что-то тихо ему шепнула, после чего оба громко засмеялись…

В помещении было душно, в спертом воздухе слышались обрывки громких разговоров, пьяный смех, невнятные выкрики. Зал с неоштукатуренными шершавыми стенами и отливающим красным низким потолком был переполнен всевозможными запахами, дымом, паром и напоминал просторную полутемную пещеру. За грубыми, тесно и беспорядочно расставленными столами сидели пестро одетые мужчины и женщины и, оживленно переговариваясь, ели и пили. Под стеной, в мутном свете, косо проникавшем в небольшое узкое окно, лежавший на полу пьяный мужчина неопределенного возраста пытался пропеть какую-нибудь душевную песню, но его никто не слушал. Длинноволосая женщина средних лет в платье, усеянном мелкими сердечками, не переставая говорить, вскочила с места и порывалась уйти, однако сидевший напротив мужчина с лисьей мордочкой без конца хватал ее за руку и не пускал, успевая в то же время быстро-быстро есть. В углу какая-то компания вдруг взорвалась дружным смехом, послышался звон упавшей на пол тарелки, потонувший в шуме перебранки за соседним столом. Молодая пара исступленно целовалась. Спина девушки при этом была плотно прижата к шершавой стене, но она ничего не замечала, по ее сомкнутым векам и выражению раскрасневшегося лица чувствовалось, что она во власти экстаза и вряд ли понимает, где находится и что делает. Стараясь никого не задеть, Армен по узкому проходу пробрался к скупо освещенной и находившейся на небольшом возвышении стойке, за которой, увы, никого не было. Он обвел взглядом сидевших в зале людей, и сердце у него сжалось: было что-то в высшей степени жалкое в этой натужной оживленности, словно люди силятся найти хоть какое-то место в жизни, но все места уже давно заняты. Армен горько усмехнулся – к нему-то это относится в первую очередь: у него нет места в жизни и он вынужден терпеть такие муки ради куска хлеба…

Бахромчатая занавеска напротив раздвинулась, и появился рослый мужчина, однако это не был продавец. На вопрос Армена он лишь пожал плечами и отправился за свой стол в дальнем углу зала. Армен поймал на себе несколько недоумевающих взглядов и стал искать свободный стул. Слева от себя, чуть в стороне, заметил небольшой столик, вокруг которого стояли старые, пришедшие в негодность стулья без спинок. Он осторожно опустился на один из них, тот жалобно заскрипел и качнулся, но выдержал.

– Ага, вот где прячется мой приятель, – вдруг услышал он над головой знакомый голос. – Насилу отыскал…

Армен поднял голову: это был тот русобородый мужчина, который указал ему дорогу сюда.

– Почему ты опоздал? – с небрежной фамильярностью спросил он, ставя на стол до краев наполненный вином стакан. – Неужто заблудился?

В ответ Армен сдержанно улыбнулся.

– Мой молодой друг впервые в нашем городе, и я подсказал ему, как, каким путем и в течение какого времени он может достичь «Мечты», – пояснил русобородый, обернувшись к своему спутнику, который смиренно стоял у него за спиной. – Да, надо помогать чужакам, чтобы при случае они помогли тебе… Познакомься, прошу, – поглаживая бороду, он удобно расположился на соседнем стуле, а его товарищ, любезно кивнув Армену, сел на третий стул и прижался спиной к стене. Это был смазливый человек с изящным носиком и женственными манерами, с лишенным растительности лицом и красными, точно напомаженными, губами. В эту невыносимую жару он надел черную сорочку с круглым воротником, аккуратно застегнутую на все пуговицы. Человек взглянул на Армена и застенчиво улыбнулся.

– Вина выпьешь? – спросил русобородый. – С удовольствием угощу тебя вином, – он широко улыбнулся, обнажив острые, похожие на клыки зубы.

– Нет, спасибо, – отклонил предложение Армен.

– Извини, приятель, – наигранно хлопнув себя ладонью по лбу, сказал русобородый. – Забыл представить тебе, как положено, старого друга, – мелкими юркими глазками он указал на своего застенчивого спутника. – Это Клер, моя, так сказать, нежная половина, полковник духовной службы… – Он прыснул и рассмеялся собственной шутке слегка придурковатым смехом. – И в то же время мой неукротимый идейный супостат и мой близнец. Не так ли, Клер? – обернулся он к товарищу и ласково закинул руку ему на плечо. – А сам я ученый, автор более двух десятков научных открытий и изобретений… – пятерней он с достоинством вернул на место упавшую на лоб прядь волос. – Думаю, моего нового друга заинтересует то, каких я придерживаюсь взглядов и каковы те непримиримые противоречия, которые становятся причиной наших с Клером ссор, а время от времени даже вражды…

– Привет, Фузи! – выделился в общем шуме чей-то бодрый голос. – Чего это ты сегодня отделился?

– Привет, – небрежно махнул рукой русобородый и снова повернулся к Армену. – Да, так о чем я говорил? – Он помолчал и потер лоб, как бы вспоминая. – Может возникнуть и другой естественный вопрос: исходя из чего я решил, что мы с тобой можем стать хорошими друзьями и беседовать не о каких-то повседневных мелочно-бытовых вещах типа денег, женщин, семьи или должности, а о чрезвычайно серьезных, имеющих исключительно важное значение для человечества проблемах. Объяснение тут простое: с помощью исходящих из моих острых глаз невидимых лучей я могу моментально прорывать жесткую кору повседневности, проникать в ядро души каждого человека и видеть, каковы возникающие в нем образования элементарных частиц – положительные или отрицательные. Вот когда я тебя увидел, я сразу понял, что имею дело с интересной, всесторонне развитой личностью…

– Извините, вы продавец? – вскочил с места Армен, заметив высокого мужчину, который направлялся к стойке с несколькими пустыми бутылками в руках, но в общем шуме тот его не услышал.

– Да нет же, это не продавец, – Фузи потянул Армена за руку. – Это совершенно свободный человек, одна из бесчисленных жертв женского корыстолюбия. У него не оказалось другого выхода, он был просто вынужден убить свою жену и надолго отдалиться от несправедливого общества, – улыбнулся Фузи. – Что до продавца, то никуда он не убежит, он ненадолго ушел домой и скоро вернется.

Армен тяжело вздохнул.

– Я – инженер, непоколебимый сторонник известного учения о создании нового человека, а вот Клер – неисправимый консерватор. Он полагает, что человек создан раз и навсегда и изменить его к лучшему можно лишь посредством истовых молитв. Я считаю, что это в корне неправильный взгляд, поскольку человечество истово молится с первого дня своего существования – и что же?

Никакого результата! Разве не так, Клер? – Фузи повернулся к товарищу за подтверждением, тот лишь скромно улыбнулся. – Истина же в том, что человек – необходимое или случайное сочетание элементов живой природы, как и всё на свете. Следовательно, изменив биологический состав человека, можно его пересоздать и получить в итоге новый, более совершенный, безупречный или, как нынче принято говорить, более логичный биологический вид, которому можно предоставить абсолютную свободу, без сдерживающих обязательств перед старыми и новым законами: он может выполнить любое поручение, не делая недовольной гримасы и не задавая лишних вопросов, – Фузи залпом осушил стакан, вытер губы и заговорил с еще большим воодушевлением: – Однако беда в том, что люди – ввиду умственной неполноценности – не воспринимают этот простой и убедительный аргумент и занимаются сочинением все новых и новых законов, один другого нелепей и бесполезней. Я всю свою жизнь вел непримиримую борьбу против невообразимого человеческого невежества. Правда, это дорого мне обошлось, но отнюдь меня не сломило. Хотя я и был изгнан из священного храма науки, а все мои открытия и изобретения у меня подло украли, – Фузи в сердцах ударил кулаком по столу, и его маленькие глазки сверкнули нескрываемой ненавистью, – я собственной жизнью доказал истинность своей точки зрения: я предложил своему главному сопернику, Клеру, жить вместе, дабы показать, что можно две взаимоисключающие идеи примирить под одной крышей и придать развитию человечества невиданный импульс, – Фузи тряхнул гривой и грозно фыркнул. – И результат, живой результат, пожалуйста, у всех перед глазами: Клер, который некогда был лидером моих заклятых врагов, ныне является моей второй половиной, он кроток, как голубка, он добр и безропотен, он готов выполнить любое мое желание, любое поручение – и он счастлив этим, да, он самый счастливый из людей за всю историю, более того, он и есть тот идеальный человек, которому, я в этом убежден, принадлежит будущее… Не так ли, Клер? – Фузи потянулся и запечатлел на щеке Клера смачный поцелуй, при этом промычав нечто такое, отчего тот по-девичьи залился краской.