Текст книги "Степлаг. Восстание, которого не было"

Глава 21. Люди Степлага. Одиссея, заключенного Р.

А вот рассказ о судьбе человека история которого, наверное, достойна была описания не менее героя Шолохова Григория Мелехова.

Мы обнаружили его личное дело в архиве Степлага.

Чтобы вы имели себе представление, как выглядят такие дела, расскажем вам об этом.

Личное дело каждого заключенного включало в себя: его фотографию; копию приговора; определение о направление в спец лагерь; различного рода документы по дополнительным делам и приговоры, если он успевал и в заключении нарушить закон (в лагере они осуждались непосредственно лагерным судом); документами о ходатайствах заключенного и ответами на них; справками о передвижении заключенного исходя их его поведения или состояния здоровья; заявлениями и ходатайствами родственников заключенного (развод, о возможности принять больного-заключенного под свою опеку, письма прошения о том, почему им заключенные не пишут письма и т. д.) медицинские справки и даже книжки; акт о смерти (если и это имело место), заключение врача-эксперта о причинах смерти; различного рода характеристики разного ранга если речь шла об амнистии или возможного досрочного освобождения.

Вот как кратко выглядел приговор нашего героя:

«Приговор

Судебная коллегия по уголовным делам …9.Х. 1952 г. дело по обвинению:

Р. 1901 г. рождения……русского беспартийного, грамотного, семейного, судимого в 1937 г. по ст. 58—10…..к 10 годам лишения свободы…

УСТАНОВИЛА

Р. будучи враждебно настроенным против Советской власти….среди окружавшего населения на протяжении 1950—52 г.г. проводил а.с. агитацию направленную на опошление условий жизни колхозников, клеветая на советскую действительность, на руководителей нашего государства, высказывание мнение о неизбежной войне и поражение в ней СССР.

Виновным себя Р. в судебном заседании не признал, однако преступление полностью доказано свидетельскими показаниями

Преступление квалифицированно правильно…

На основании изложенного…

ПРИГОВОРИЛА

Р. на основании ст.58—10 ч.1 УК РСФСР подвергнуть мере наказание десять лет лишения свободы…»

(КГУ ГАКО Архив Степлага. Из личного дела Р., стр. 38 копия приговора)

В Постановление о направление осужденного в особый лагерь МВД СССР от 17 октября 1952 года ранние «деяния» Р. более конкретизируются:

«…Произведенным по делу предварительным и судебным следствием установлено, что осужденный Р. в 1931 г. исключён из ВКП (б) за правооппортунистические взгляды, в 1937 г. осужден Тройкой НКВД Омской области за антисоветскую агитацию к 10 годам ИТЛ, в 1950 г. по решению Особого Совещания сослан на поселение в Кокчетавскую область» (и далее вам уже известно. Прим. автора)

В заключение только указывается, что осужденный: «приговор… не обжаловал, в связи с чем приговор вошел в законную силу».

(КГУ ГАКО Архив Степлага. Из личного дела Р. стр. 18)

Уже находясь в лагере Р. пишет пространное заявление о помилование в Верховный Совет СССР, в котором после данных за что он осужден поясняет: «72-х часовой срок, предоставленный мне для обжалования я не использовал, так как считаю, в основном я осужден правильно, о том дал подписку в канцелярии тюрьмы».

И далее Р. пытается объяснить причины, которые привели его к аресту и суду. В основном он утверждает, что его неправильно понимали и пр.

Заявление большое, на шести листах. Мы к нему еще вернемся, поскольку некоторые строки из него действительно стоят того, чтобы на него взглянуть.

А пока обратимся к автобиографии Р. которую он приложил к этому заявлению. И оно вызвала у нас интерес небывалым участием человека в событиях своей страны в первой половине прошлого века (нужно сказать, что в деле есть еще одна автобиография, но она не такая обширная как та, что нас заинтересовала).

«Автобиография. Я, Р. родился в 1901 году, русский, женат, имею троих детей, образование н. среднее, рабочий, батрак до революции……

Мои родители из крестьян, потомственные бедняки. В детстве я в школе учился только три месяца. С восьми лет до 15-ти батрачил в тобольском районе. С 15 по 17 в Заполярье на Оби… рыбной фабрике Плотникова в качестве чистильщика банок. С 17-ти по август 1919 год (два года) работал пекарем и… (здесь и далее не ясно. Прим. автора) в булочной пекарне в городе Тобольске у частника Лавягина… августа 1919 года по 23 XII 19 года у Колчака в армии, рядовым по мобилизации, за дезертирство был под расстрелом.

В Красную Армию перешел добровольно в гор. Ачинске и с 23.XII-19 года был зачислен в 240 Тверской полк 27 дивизии. Участвовал на польском фронте до Варшавы, где попал в плен, …прибежал в Советскую Россию в свою 27 дивизию, участвовал в подавлении Кронштадтского мятежа, восстаний банд на Волге. В 1923 году был откомандирован в Восточную Бухару в пятнадцатый погранотряд войск ОГПУ на Афганскую границу по ликвидации басмачества и оттуда в ноябре месяце 1924 года был демобилизован.

В первый ленинский двухтысячный набор был передан в партию, но во время демобилизации наш отряд расформировался, мое личное дело затеряли, и я механически из партии выбыл. С 1927 года я опять был переведен в члены партии и работал в ней по 5. VII. 1931 года.

В 27-ой дивизии окончил телефонно-телеграфную десяти месячную школу. В 1922 году и до демобилизации работал по специальности.

1925—29 годы учился в Тюменской СПШ первой и второй ступени, только в 1927 г. был на практике.

С 1929 года июня по январь 1931 года работал пропагандистам Дубровинского РК ВКП (б) членом бюро. С января по июнь месяц 1931 г. опять же пропагандистом и членом бюро Увашского РК ВКП (б).

С 5 XII-31 года был в периоде политического колебания и не устойчивости примерно до весны 1933 года поэтому постоянно нигде не работал, работал месяцами в ряде организаций гор. Тобольска.

Только с июня 1933 года вошел в политическое равновесие и весь этот учебный год работал директором и преподавателем Тарской окружной Агро тех. школы. С 1934 по июнь 1936 года работал инструктором орготдела Тобольского райсполкома. С июня 1936 по 15. VII-37 года уехал в Обьское Заполярье на…. Завод в качестве зав. кадрами там и был арестован по 58 ст. УК РСФСР.

С этого времени по настоящее время в лагерях, в тюрьмах и ссылке, только с 1947 г. по 49 был на воле (2года, 4 месяца).

Мои оба родителя умерли в 1937 году…

Имею пять родных братьев. Мой брат близнец, коммунист, фронтовик, имеет орден Красной Звезды, младший брат, коммунист, фронтовик, командир минометной роты, третий брат тоже фронтовик, рядовой…..

Старшие два брата были в трудармии. Братья трое рабочие, двое служащие.

Сестра колхозница (глухонемая)

Мой сын один в Красной Армии…… (многоточие в тексте. Прим. автора) другой видимо по амнистии пришел домой. Жена моя парализована. Сейчас из Казахстана переехала………материально живет очень тяжело. Я ее трижды разорил своими преступлениями.

21.VII.53 г. ПОДПИСЬ Поселок Кенгир»

(КГУ ГАКО Архив Степлага Из личного дела Р.)

А вот что пишет Р. В своем заявление о помиловании:

«За период репрессий с 1937 года я достаточно убедился в правильности генеральной линии партии и правительства… В результате хода размышлений я пришел к выводу отречься от взглядов и действий…

Я был на свободе 2 года и четыре месяца и проявить себя в общественности не мог т.к. меня общественность избегала, и я в это русло не попал. Поэтому я свою преданность Советской власти пытался доказать напряженным физическим трудом, работая в тобольском лесопроме лесорубом всегда выполнял всегда выполнял нормы от 200 до 500% (проверьте) …и в лагерях и сейчас выполняю нормы до 220%, работая не за страх, а за совесть. В общем я не потерял равновесия в понимании политической жизни… я понял, что всей душой и сознанием принадлежу только к своим советским людям, как рабочий и батрак… Главная моя вина начала от того что, будучи пропагандистом и членом бюро …РК ВКП (б) …в июне 1931 г. я подал заявление о выходе из партии, за что и был исключен, как правый оппортунист на практике. Мотивировка выхода из партии у меня была в том, что я расплакался над тяжестью крестьян в колхозах, а в заявление указал, что не верю в состоятельность темпов и объемов строительства в нашем государстве. За этот поступок я и был под обстрелом Советской общественности до самого ареста 1937 года хотя и организационно, и идейно ни к какой организации не примыкал. Я считаю, что, подавая заявление о выходе из партии я делал добровольно, чтобы партию изнутри не разлагать или на дороге не мешаться… Может быть меня бы не обвинили в 1937 году. Но так как я через печать вел борьбу против углановцев в Пуйкольском рыбзаводе …сняли меня с работы, а потом оформили на меня материалы для передачи в НКВД, и я оправдаться не сумел».

(КГУ ГАКО Архив Степлага. Из личного дела Р. стр. 31—34)

Вот такая история Р. Интересно конечно, человек из партии вышел, но не ушел, что называется «лес валить», а работал-таки на должностях, на которых политическая мотивация все-таки должна была быть выше профессиональной. И похоже у Р. действительно что-то не ладилось с этим. И только когда он взял в руки топор дела пошли на исправление.

Дело Р. закончилось 10 декабря 1954 г. на судебном заседании Постоянной сессии облсуда Карагандинской области в поселке Теректы, где представительница Сано (санитарного отделения) лагеря Р-ва. предъявляет суду документы о тяжелом физическом состоянии заключенного Р., а прокурор выражает свое мнение за досрочное освобождение больного.

(КГУ ГАКО Архив Степлага. Из личного дела Р. Протокол суда стр. 58)

Из определения суда также от 10 декабря 1954 г. ясно что Заключением медицинской комиссии Степного лагеря «страдает тяжелым недугом», как

«1. Склероз мозга. 2. Рективное состояние (в прошлом 1949 г.) 3. Попытка к самоубийству» (Реактивное состояние – психическое расстройство. Прим. автора).

К положительному решению суда также имела вес формулировка: «…что нарушений лагерного режима нет».

(КГУ ГАКО Архив Степлага. Из личного дела Р. Определение судебного заседания стр. 48)

Вот так закончилась одиссея заключенного Степлага Р.

Глава 22. Люди Степлага
В плену у страха (или – нужник)

Думается, читатель уже наслышан о миллионах бывших советских военнопленных, прошедших вначале фашистский плен, а затем и лагеря ГУЛАГа. Наиболее просвещенные читатели знают и настоящую правду о этом. Мы не будем ссылаться на всякого рода случаи, которые нам стали известны по жизни, чтобы не слыть рассказчиком различного рода баек, в чем нам все равно не уступит пьедестал г-н Солженицын.

Несмотря на скудость материала доступных архивов Степлага, несколько таких дел о бывших военнопленных нам все-таки попались в руки. Поговорим об одном из них.

24 августа 1946 года в г. Бютцов (город в Германии, в земле Мекленбург-Передняя Померания– Прим. автора), начальник следственного отдела контрразведки 211 лагеря издал Постановление об избрание меры пресечения по отношению некого Г-на санкционированное военным прокурором 1 ГВ танковой Донской дивизии. Мера пресечения была известная – содержание под стражей до окончания следствия и суда.

(КГУ ГАКО Из личного дела, заключенного Г-на. стр.6)

Вот приговор по этому делу:

«… Приговор №168

1946 года октября 9 дня

Военный Трибунал 1 гв. танковой Донской, ордена Ленина Краснознаменной ордена Суворова дивизии в закрытом судебном заседании в помещении тюрьмы в составе:

Председательствующего: майора юстиции Ю. Членов: ст. сержанта В. рядового П.

при секретаре гв. старшем лейтенанте Р. рассмотрел дело по обвинению бывшего военнослужащего красной армии

Г-н.,1921 года рождения, уроженца и жителя города Ульяновска, Ульяновской области, русского, служащего по профессии художника, с средним образованием, бывшего члена ВЛКСМ с 194… выбывшего в связи с пребыванием в плену, холостого, несудимого. В Красной Армии служившего с 20 сентября 1941 года по призыву Ульяновского горвоенкомата, с мая 1942 года по день капитуляции находившегося в плену у немцев, —

в совершении преступления предусмотренного ст. 58—1 «б» УК РСФСР. Материалами дела и судебным следствием

УСТАНОВИЛ

Г-н. состоял на службе в Красной Армии и находясь на фронте в составе 55 стрелковой дивизии, мае 1942 года изменил Родине добровольно сдался в плен немцам и на допросах выдал немцам секретные сведения о составе численности и вооружения своей части дивизии.

В марте 1943 года Г-н. добровольно поступил на службу в немецкую армию принял присягу на верность службы Гитлеровскому правительству и в составе 110 дорожно-строительного полка активно участвовал в сооружении оборонительных укреплений, шоссейных и грунтовых дорог.

За преданную службу немцам в Марте 1944 года Г-н. был награжден германским командованием медалью «Заслуженный знак».

В Марте 1945 года Г-н. написал два стихотворения антисоветского содержания, которые опубликовал во Власовской газете «За Родину», после чего был отозван в редакцию этой газеты и до момента капитуляции Германии являлся литературным сотрудником газеты под псевдонимом «Юрий МАЕВ».

Военный трибунал признал Г-н. виновным в совершении преступлений, предусмотренных ст. 58—1 «б» УК РСФСР, однако учитывая личность подсудимого и конкретные обстоятельства дела, суд находит возможным применить к Г-ну. ст. 51 УК РСФСР

Руководствуясь ст. ст. 319 УПК РСФСР

ПРИГОВОРИЛ

Г-на на основании ст. 58—1 «б» УК РСФСР лишить свободы в исправительно – трудовых лагерях сроком на (10) десять лет…»

(КГУ ГАКО Из личного дела, заключенного Г-на. стр.4—5)

1 марта 1949 г. на Г-ин. было оформлено заявление на помилование, о чем свидетельствует виза на исключительно положительной характеристике.

(КГУ ГАКО Из личного дела, заключенного Г-на. стр.10)

Однако в письме от 26 мая 1949 г. на имя начальника лагеря Степлага сообщается, что высылается «рассмотренный материал о помиловании» Г-на., в чем ему отказано.

(КГУ ГАКО Из личного дела, заключенного Г-на. стр.27)

В другом документе конкретно сообщается, что отказ от помилования был принят в Верховном Совете СССР 7.04.47 г.

(КГУ ГАКО Из личного дела, заключенного Г-на. стр.28)

Это конечно очень обидело Г-на.

Ведь за что сидит человек? Подумаешь в плен сдался!? Так их миллионы сдались. На немцев работал? Все пленные работали! Ведь не убил никого, не предал…

Но лишь 24 февраля 1955 года Народный суд вынес определение: «…Имея в виду, что Г-ин. стал на путь исправления… руководствуясь Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР от 14 июля 1954 года… ОПРЕДЕЛИЛ… Г-на от дальнейшего отбытия меры наказания условно досрочно освободить».

Согласитесь, что для Г-на это постановление было уже как издевательство. Он и так уже должен был освободиться в 1956 году. А как же те дни, которые он честно отработал, и они должны были ему идти в определенные зачеты, которые он старательно считал и оспаривал в заявлениях по ним, конец своего срока

(КГУ ГАКО Из личного дела, заключенного Г-на стр.9)

А тут непотребная ирония, дескать отбыл большую часть срока.

Перебор получился господа-товарищи коммунисты, перебор!

После освобождения он остался в Джезказгане и до конца своей жизни проживал и работал в нем. Однако прославился он в нем не своей работой. Человек небесталанный, он стал более известен как поэт. Казалось бы, жизнь налаживается, тем более новый руководитель страны объявил Сталина тираном, а таких как Г-н невинными жертвами его режима.

Но по воспоминаниям нашего казахстанского солженицына советского и казахстанского журналиста Валерия Могильницкого, успевшего успешно прославлять и тот и этот политический строй (ну что с него возьмешь – журналист!) и посвятившего жертвам ГУЛАГа несколько крупных работ, в том числе упоминал о Г-на следующее: «Когда в 80-е годы прошлого столетия я руководил в Джезказганской области литературным объединением „Слиток“, то на его занятия часто приходил местный поэт Г-ин ….. Ибо в то время он один владел в Джезказгане лагерной темой, причем мастерски, без прикрас, без повторов уже сказанного Солженицыным… Для нас это было потрясением! Конечно, мы знали, что Г-ин прошел тяжелый путь заключенного особого лагеря Степлага, что за его плечами „в ночах встают и падают туманы, болят зарубцевавшиеся раны“. Тогда еще ходили слухи о том, что он в фашистском плену работал переводчиком в гестапо и даже написал поэму о Гитлере…. Не все восприняли его стихи с восторгом. Были и такие, кто заявил мне что, если и дальше на занятия „Слитка“ будет приходить Г-ин, читать зэковские стихи, они больше не ходоки в Политпрос».

Так что же так возмущало духовных братьев по творчеству Г-на?

Автор и сам в настоящее время состоит в объединение «Слиток» (наверное, и в России редкость такие объединение-долгожители) и на его заседаниях нередко упоминается имя Г-на по различным поводам. Один из последних руководителей «Слитка», который еще застал те времена, когда его посещал Г-ин рассказывал мне, что тот буквально замучил всех своими рассказами о ужасах ГУЛАГа, скромно умалчивая о своем прошлом и т. д. А ведь Джезказган тех времен был наполнен бывшими зека Степлага и кто-кто, а они знали о прошлом Г-на и посмеивались над чрезмерно зарвавшимся «жертвой» сталинизма.

Проходило время, в окрепшей от послевоенной разрухи стране, стала восстанавливаться и историческая правда, не только по отношению к тем героям войны, которые приняли непосредственное участие в ней в рядах Красной армии, но и о партизанском движение, героях подпольях и Сопротивления, которые организовали наши военнопленные в фашистских лагерях.

Тогда Г-ин видимо вспомнил, что он не только жертва сталинизма, но и был в немецком плену и решил опубликовать сборник под названием «Пелена плена» из стихов, которые он якобы писал в плену и прятал от немцев до настоящих дней (ну чем не Муса Джалиль, лавры которого видимо не давали покоя Г-ну.).

По воспоминаниям самого Г-на, и совсем это дело у него уже получилось и сборник готовился к набору, но видимо, чья-то бдительная рука остановила это деяние.

И с тех пор Г-ин, уже не признанная жертва и гитлеризма, и сталинизма, перебивался в своем творчестве простодушной лирикой, вызывая восторг почитателей и особенно почитательниц.

Но вот к власти в стране пришел еще один враг сталинизма Горбачев и слава Г-на заиграла новыми гранями. Тут-то пригодились и «Пелена плена» и прочие лирические стенания о проклятом ГУЛАГе. Нашлись людишки, которые стали говорить о его неповторимости и гениальности, которые начали ставить его в один ряд с такими поэтами, которые вряд ли были бы рады такому соседству. Такое радушие еще вполне оправдывалось тем, что «измученный» в фашистских и сталинских лагерях Г-ин прожил довольно долгую 92-летнюю жизнь, когда какие-либо оппоненты уже приказали ему долго жить, да и новой политической власти такие «жертвы» были очень к месту.

Справедливости ради скажем, что наши земляки не поддержали это представление и более того, очень многие из них были от души возмущены издававшимися в местной газете воспоминаниями нового литературного гения, которыми он их решил осчастливить. А ведь они еще до сих пор не знают, по какому приговору был осужден Г-ин, который мы публикуем впервые.

Итак, обратимся к этим воспоминаниям. Вот как описывает Г-ин, как он попал в плен.

Дело было так. После одного боя Г-ин волей случая оказался на нейтральной полосе, т.е. между советскими и фашистскими позициями на открытой местности. Доползти до своих он не смог, так как местность хорошо обстреливалась немцами, которые даже прострелили вещевой мешок Г-на отчего он понял, что его могут убить и поэтому благоразумно остался на месте. И пока была ночь он почему-то решил, что попадет в плен и оторвал обложки своей красноармейской книжки и комсомольского билета чтобы спрятать их в кальсоны. Это кстати соответствует действительности, при аресте в 1946 году обложка комсомольского билета была у него изъята. Куда девалась обложка от красноармейской книжки Г-ин скромно умалчивает. Других дел в это ночное время Г-ин найти не мог, например, под покровом темноты добраться до своих, поскольку, по его словам, едва он делал движение как с немецкой стороны сразу же взметалась в небо осветительная ракета. Вот тут-то у Г-на появляется напарник: «…красноармеец в шинели и шапке, в ботинках с обмотками, без винтовки. И тут я понял: этот пес полз к немцам! Были такие, которые перебегали, переползали на сторону немцев. Кто-нибудь из украинцев, чья местность оккупирована фашистами. Вот и этот тип приполз к немцам. И ведь этот гад думает, что я тоже ползу к германцам! Он думает, что Советский Союз войну проиграл. А ему – надо домой, к своей бабе. А может быть, ее там немец пользует?».

Вот как моментально Г-ин дает характеристику этому солдату. А тот (его, кстати звали Антон) оказался более глазастым чем Г-ин, он указывает ему на лаз в некий бункер куда они благополучно перебираются. Стоит лишь обратить внимание, что немцы как-то в этот момент остались «немыми», они как-то прозевали и ползущего солдата, и переход уже двух солдат противника в бункер. Наверное, ракеты закончились. В бункере, как дальше вспоминает Г-ин: «Я зашил клин у кальсон – туда с обыском не полезут! Потом разрыл кружкой желоб для полуавтомата, зарыл его вместе с патронташем, зарыл каску – стал, как Антон, беспринципным».

Не будем расшифровывать слово «беспринципный»? Хорошо, пойдем дальше.

А дальше эти два беспринципных человека просидели в этом бункере 4 (четыре!) дня. При чем, если Антон хоть когда-то выглядывал из бункера, то Г-ин и нос из него не высовывал. И здесь главной печалью Г-на стало не то, что он не мог, находясь там исполнять свой воинский долг, а как следует сходить, пардон, в туалет, поскольку: «Когда нечего есть, нечем и ср…».

Наконец этим голодным мучениям пришел конец. Их взяли в плен, вернее – взял в плен «улыбающийся эсэсовец с короткоствольным автоматом, со словами „Рус, здафайса!“». Как же этот эсэсовец, один, взял их в плен?

В военное время существовал такой анекдот:

«-Вы знаете, что наш Ганс взял в плен 10 русских?

– Как он это сделал?!

– Окружил!».

«Антон вышел первым, заложил руки за голову, знал, подлец, как надо сдаваться. Я тоже поднял руки», – продолжает упиваться своей безвинностью Г-ин.

Антон, конечно же был «подлец», поскольку у него и оружия-то не было, чтобы порядочно сдаться, но в этот момент и у Г-на была уже полная беспринципность к тому, десять человек возьмут его в плен или один, свое оружие с полным кстати боекомплектом, напомним, он зарыл.

Оказавшись в плену Г-ин уже отобрал первенство у Антона и с тех пор это дело никому не уступал. Первым делом он попросил у немцев попить воды, причем на немецком языке, чем заметно привлек внимание. И уже в конце первого допроса: «немец стал объяснять нам, что мы (то есть Антон и я) – добровольцы-перебежчики, он нам выдаст справки об этом – для улучшенного отношения к нам в общем лагере».

Мы знаем, что миллионы советских солдат, в силу обстоятельств, вынуждены были сдаться в плен, но что-то не припомним, чтобы им давали такие обещания.

Кто же мог объяснить немцам, что эти пленные, добровольцы-перебежчики? Может быть «беспринципный» Антон? Вряд ли, ведь он не знал немецкий язык, и бедолага написал свое имя и фамилию на льготном листке на родном ему языке, а вот Г-ин, как бы подчеркивая, кто ним попал в плен написал это на немецком языке (он так и пишет об этом в воспоминаниях!). Ну очень большой оригинал!

Свою первую работу на немцев Г-ин начал в первый же день, когда ему и его напарнику приказали захоронить труп мертвого красноармейца, не пожелавшего видимо быть «добровольцем – перебежчиком». Закончив дело, этот день запомнился будущему великому поэту тем, что он: «…впервые улыбнулся в плену…».

Дальнейшие события в плену не особо стерли эту улыбку с лица. Записка о «перебежчике», как индульгенция привела его на должность помощника повара, где он уже стал старательно рекламировать себя как художника. И здесь ему снова улыбнулась удача. Клиентов было хоть отбавляй. Он рисовал всех: от высокого начальства до солдат и лишь однажды получил по роже, за то, что видимо совершенно усугубил социалистическим реализмом портрет некого фашистского образины. С тех пор он стал совершенно «правильным художником». Настолько правильным, что ему явно льстили такие диалоги с клиентами как этот:

«– Ты знаешь о том, что наш великий фюрер тоже художник?

– Знаю!

– Великая Германия ценит искусство, ценит художников».

Но еще больше, ему нравилось то, что немецкое командование лагеря выделяло его личность из обшей массы:

«Эсэсовский комендант нашего лагеря военнопленных – господин полковник – при встрече с переводчиком распорядился: нужно выделить лагерную обслугу из общей массы военнопленных – дать им нарукавные повязки, на которых крупно по-немецки и помельче по-русски написать должность и имя каждого пленного…

И я стал писать на повязках, кто есть кто. Начал я с себя. Количество букв совпало – в обоих языках. Это мне понравилось:

KUNSTLER JURI ХУДОЖНИК ЮРИЙ

Своеобразная самореклама – по приказанию шефа».

Но были вещи, которые его не удовлетворяли.

Вот одно из таких неудовольствий:

«….нужных» пленных кормили получше. Так, сын Сталина Яков Джугашвили получал в день по полбуханки хлеба, порцию маргарина и колбасы. Наутро ему давали ячменный кофе, на обед – обычно картофельный суп с соленой капустой или брюквой. Иногда – гороховый суп с салом.

«АИФ» №49 (1258), декабрь 2004

Таким «нужным» пленным был я. Но меня – в отличие от неведомого мне Якова Иосифовича – не кормили «получше». Мы все – работяги батальона «организации Тодта», русские и немцы, получали одинаковое питание, которого нам, изнуренным дорожными работами, не хватало».

Вот ведь куда заводят нас дебри совести! И не важно, чем закончил Яков Джугашвили и почему. Важно поставить себя в один ряд с ним, сыном ненавистного вождя, упекшего его, Г-на в лагеря за такие художества!

Но фашисты, они и есть на то фашисты, что порой без проблем напоминали о себе, как хозяева, как бы им ты не лизал сапоги и другие места, кто есть ты на самом деле.

Однажды нашелся и на Г-на один такой урод, который заявил, что Г-ин – «обрезанный еврей» и без всяких сомнений полез в кобуру за пистолетом. Но высокий ум Г-на среагировал на это мгновенно. Он моментально вспомнил, что у него в кальсонах хранится не только обложка его комсомольского и воинского билета, но висит между ног нечто, что является очень убедительным доказательством, что он не «обрезанный еврей» и тут же оторвав все пуговицы на штанах предъявил это нечто эсэсовцу. Последний был в шоке:

«– Ах-ха-ха!! – изнемогал он, а ведь ты артист, прима-артист!».

Ему было смешно, а вот Г-на видимо не очень. Может быть тогда ему и пригодилась обложка красноармейской книжки, ведь туалетная бумага у него в этот момент вряд ли была.

Очень поучительный урок для современной молодежи.

Вспомните, поступок героя рассказа Михаила Шолохова «Судьба человека» и его поведение перед лицом смерти и сравните. Но сравнивать-то не с кем. В отличие от Соколова, Г-ин был «нужным» пленным.

И все-таки, как бы Г-ин не рекламировал себя в воспоминаниях как пленного художника, он вынужден был признать, что работал на фашистов и как переводчик.

И….. И… Тишина. Ни одного слова о том, как он работал переводчиком. Кого при нем допрашивали, как допрашивали. Думается это молчание может означать только одно. Вряд ли после таких допросов, кто-то оставался в живых или уцелел. Или все-таки мог уцелеть и поэтому Г. написал эту правду, чтобы не быть уличенным в этой лжи.

Да и зачем ему вспоминать эти чужие страдания.

За то, он с удовольствием смакует, сколько любовников, а проще говоря, насильников было у советских женщин, вынужденных работать на хозяйственных работах на немцев, чтобы хотя бы как-то выжить. Была такая женщина у Г-на («нужным» для немцев военнопленным это дозволялась), правда он не описывает, сколько клиентов было у нее, утверждая читателя, что это была самая что не есть любовь.

Пусть простит нас читатель, но у нас нет таких моральных сил, чтобы цитировать какую мерзость о такого рода отношениях написал Г-ин, допишем, лишь о том, что эта «любовь» закончилась беременностью возлюбленной Г-на и тут он сообщает нам новость, с которой мы видимо должны смириться: «…Женщины не хотели иметь детей. А забеременев, не хотели иметь их живыми. Абортов они боялись, да и бабок-повитух не было поблизости.

В батальоне был немец Фридрих, тезка великого Барбароссы, – ветеринар, называющий себя фельдшером…. с похотливым энтузиазмом исполнял при случае обязанности гинеколога, объясняя, что устройство вагины и у животных, и у женщины одинаковое, только у женщин красивее и приятнее! Вот фельдшер-шаромыга!»

Какое чтиво для гурманов!

Если мы процитируем еще то, как они втроем, Г-ин, его полюбовница и Фридрих, напившись коньяка выдавили из чрева ребенка, думаю нас примут за мазохиста…

Вот такая она была любовь. А ведь совсем рядом с лагерем жили родители любимой женщины, они свободно посещали их, и он, якобы, гордо показывал им ту самую обложку комсомольского билета.

Не скрывал Г-ин и тот факт, что принял присягу на верность фюреру. Тем, кто не хотел этого сделать было предложено выйти из строя, чтобы продолжить свое существование уже в обычном концлагере. Один человек, как утверждает Г-ин хотел выйти, но его удержали за локти.

Первым в списке принимавших присягу был Г-ин. Не думаем, что этот список был составлен по алфавиту. Знали фашисты, кто без сомнений подпишется под присягой. А ночью четырнадцать человек бывших в том строю ушли в лес к партизанам.

Г-ин разумеется остался, а зачем ему партизанить? Работа не пыльная, женщина под боком, не нужно, как тому Антону, куда-то ползти.

Из этой истории нас больше волнует судьба человека, который хотел выйти из строя. Очевидно он не знал о готовящимся побеге, а вскоре после побега, оставшихся пленных перемешали с пленными их других батальонов.

А вот Г-ин утверждает, что он о побеге знал и якобы даже готовил его вместе с друзьями. И остался… Ради чего? Ради какой подпольной работы? Ради любимой из которой можно вручную выдавливать ребенка?

А остался Г-ин в плену от большого ума. Уже была слышна канонада советских войск и он все решал для себя как бы выйти из создавшегося положения. То ли объявить себя «контрразведчиком», то ли приобрести новые документы и уйти по ни ним на Запад. Но даже любимая женщина, с которой он якобы также был связан по «партизанским» делам твердо говорила ему, что не будет Г-ну пощады поскольку он служил у фашистов переводчиком. И кто-кто, а женщины знают цену своим мужчинам. И этим фантазиям Г-на грош цена. Конечно, никакой подпольной работой он там не занимался, а верно служил немцам, которые умели порой ценить таких служак как Г. Не случайно, и звание унтер-офицера с правом ношения оружия ему хотели присвоить после побега пленных. Понимая, что вскоре фашистам вскоре придет конец, Г-ин едва уговорил высокое начальство не делать этого.