Текст книги "Бодлер Ш. Избранное. В переводе Станислава Хромова"

ВИНО ЛЮБОВНИКОВ

 
Горит, горит зари огонь,
И к ней вино нас, словно конь,
Умчит в сверкающие залы —
Так наполняй скорей бокалы!
 
 
Как серафимы во плоти,
Что грезят в рай опять войти,
В хрустальный утренний интим
За миражами улетим.
 
 
И там, в потоках синевы,
Под сенью ласкового крова,
В пути к мечте сроднимся мы
 
 
И восторгаться будем снова
Движеньем, близостью своей
И раем, вечности сильней.
 

ВИНО ОДИНОКОГО

 
Мелькнувший взгляд девичий нас манит,
Как свет луны, что ночью неуютной
Из туч пробившись радостью минутной,
Омоет в озере печаль своих ланит.
 
 
Развратный поцелуй костлявой Адалины,
Последний золотой у игрока;
Звон раздражительно-напевный мандолины,
Тревожный крик, рыдания, тоска…
 
 
Бутыль желанная! – все это не сравнимо
С тем, от чего поэта грудь ранима,
Что для него откроет твой бальзам —
 
 
Надежду в жизни, молодость души,
Гордыню нищую, – и сколько ни греши,
С тобою господом себя представишь сам.
 

ХМЕЛЬ УБИЙЦЫ

 
Жена у Господа! Свершилось!
Не понимая всей тщеты,
О, как она переменилась
От беспросветной нищеты.
 
 
Но ругань в прошлом, – нынче вольно
Мне жить под небом голубым!
Лишь вспоминать весною больно
Что я любил и был любим.
 
 
Не пережить такое дважды…
Одна могила. – Будем пить —
Вина достанет, чтобы жажду
В груди иссохшей утолить!
 
 
Теперь сварливая жена
В колодец брошена навечно,
Где синь небес отражена…
Забуду я ее, конечно!
 
 
Забуду, чтоб остались жить
Те обещания и ласки,
Что счастью службу сослужить
Еще придут из древней сказки.
 
 
Свиданья первого порыв
Я вспоминаю с негой томной —
Закат, дорога и обрыв…
О, глупость – грех людей огромный!
 
 
И до сих пор ее сияла
В трудах тяжелых красота,
Как я любил! Но места мало
Нам стало в поздние лета.
 
 
Все потому, что в отупенье
Мы в саван кутаемся вновь,
Из поколенья в поколенье
С вином струится наша кровь.
 
 
Но чужды пьяницам раздоры —
Ведь пьем один и тот же яд,
А о любви лишь разговоры
Саму любовь им заменят.
 
 
Любви бессонной им не ведать,
И страстной ревности не знать,
Им боль убийства не изведать,
И кандалами не бряцать.
 
 
Но я свободен! Одинокий,
Напьюсь мертвецки в кабаке
И распластаюсь у дороги,
Судьбу сжимая в кулаке.
 
 
Законам жизни вопреки,
Моя душа не знает страха —
И пусть колеса, как грехи
В меня впиваются с размаха,
 
 
Пусть злую голову снесут —
Сам черт не брат мне в этой жизни,
Смешны молитвы, божий суд,
И жизнь смешна в моей отчизне!
 

ЭПИГРАФ К ОСУЖДЕННОЙ КНИГЕ

 
Слуга небес, витая в них,
Ты ценишь в мире честь и совесть,
Оставь в покое эту повесть
Тоски и оргий разбитных.
 
 
Когда в душе не примешь их —
Слов сатанинской речи то есть,
То лучше брось! Скажи: не новость —
От скуки сей ущербный стих.
 
 
Но если разум твой силен
И смог над бездною подняться,
И в бездне рая ищет он, —
 
 
Читай, чтоб братом мне назваться,
Жалей, терпи, сочувствуй мне,
Терзайся, проклятый, в огне!
 

ДВЕ СЕСТРИЦЫ

 
Вы в поцелуях не отказывали, девы!
Разврат и Смерть, в трудах проведши дни,
Один лишь грех минули ваши чрева —
Деторождения не ведали они.
 
 
Поэта, отлученного от крова,
Вы из притона маните рукой,
Под сенью вашего печального алькова
Он обретет спасительный покой.
 
 
Два брата ваши – ложе с гробом черным
Уводят душу к радостям позорным
И богу шлют проклятья без числа;
 
 
Настанет час, Разврат сомкнет гробницу —
Где куща мирт чудесная росла,
Там Смерти кипарис над нею воцарится.
 

ЛЕБЕДЬ
Виктору Гюго

1

 
Андромаха, наполнено сердце тобою!
Этим малым ручьем, Симоентом твоим,
Что не дрогнул в огне, и захваченный с бою,
Я печалью твоей величавой томим.
 
 
Андромаха! Твое позабытое имя
Я припомнил сейчас, обходя Карусель,
Канул старый Париж, и для сердца чужими
Смотрят окна домов, небывалых досель.
 
 
А в усталой душе неизменно застыли
Те бараки, что раньше ютились вот тут —
Груды разных обломков в белеющем иле,
Доски, бочки, покрывшийся тиною пруд…
 
 
Помню, как приезжал к нам бродячий зверинец,
И когда просыпается Труд поутру,
Как скоблят подметалы панель у гостиниц,
Поднимая бураны песка на ветру.
 
 
И однажды в зверинце из клетки постылой
Вышел лебедь случайно, гонимый к воде,
Только зря великан брел по грязному илу —
Пересохли канавы и лужи везде.
 
 
Он, захлопав крылами, воскликнул тоскливо,
Видно, вспомнив озера, в которых возрос:
– Грянь же, гром с высоты!
Дождь, пролейся на диво! —
Словно строчки Овидия мне произнес.
 
 
Сиротливые наши так родственны души —
Как и я, обреченно он в небо глядел,
Весь дрожал, шея стала длиннее и уже…
И проклятья летели в небесный предел.
 

2

 
Что ж с того, что Париж изменился скорее,
Чем тоска по нему, – Сены звуки теперь
Вспоминаются мне. – Город тоже стареет,
И в былое от нас закрывается дверь.
 
 
Стали символом тайным былые картины, —
Даже в парке у Лувра однажды бродя,
Вспомнил Лебедя я, белоснежнее льдины,
Что застыла в грязи, ожидая дождя.
 
 
Ты в изгнаньях смешная, великая птица!
Андромаха, и ты перед Пирром своим,
Над пустою склоненная мужней гробницей,
И супруга Гелена, любимая им,
 
 
Даже ты, негритянка, грудную чахотку
Получившая в недрах зловонных трущоб,
Ты, мечтавшая сесть в африканскую лодку,
В край кокосов и зноя отправиться чтоб, —
 
 
Все вы вспомнились мне в этот миг безграничный,
Кто лишь время былое оплакать готов,
Кто пригретый бедою – волчицею хищной
Проклинает сиротскую жизнь городов.
 
 
Я бреду вместе с вами в тумане тяжелом,
Моя память трубит, моя лира зовет
И рыдает о шхунах, приставших к атоллам,
О рабах и скитальцах, – о тех, кто грядет…
 

ОКАЯННЫЕ ЖЕНЩИНЫ

 
Их томный взор уводит без возврата
В морскую даль от этих берегов, —
Тела сплетаясь, чувствами объяты,
И нет друзей, и нет средь них врагов.
 
 
Те, юные, порывов не скрывая,
Проходят робко азбуку любви
Под шум ручья, в зеленых кущах мая
Нектар желаний бродит в их крови.
 
 
Средь скал вон те ступают величаво,
Как сестры грозных призрачных страстей —
Здесь в грудь Антония коварная отрава
С овалов женских капала везде.
 
 
Иные, словно древние менады,
Измученно под сводами лежат,
Чтоб стыд забыть, спасительной отрады,
Взывая к Вакху, просят для услад.
 
 
А эти бич под черные одежды
Запрятали, наперсницы креста,
В лесной глуши им ночь смыкает вежды,
И слезы мук блаженных пьют уста.
 
 
Но я люблю вас всех без исключенья,
Поправших жизнь чудовищ во плоти!
Вы в безднах сокровенного влеченья
И рай, и ад пытаетесь найти.
 
 
О, сестры бедные! Душа моя не знает
Безумства стонов громче и грозней,
А сердце ненасытно обнимает
В гробнице мук лишь прах любви во сне.
 

АЛЛЕГОРИЯ

 
Как женщина, величием горда,
Разврата лапы скинет без труда —
С волос волнистых, с каменного тела
Притонов яд течет осатанело.
И так, смеясь над Похотью и Смертью,
Стоит она над этой круговертью,
И перед ней отступят чары вдруг,
Смиряя свой властительный недуг.
Томна и грациозна, как царица,
Ей Магомета рай один лишь снится;
Взывая к чувствам таинства святого,
Весь род людской обнять она готова.
И оттого ты в мудрости ужасна,
Что и бесплотная, над смертными всевластна,
Что знаешь цену чудной той плоти,
Которой от прощенья не уйти;
О, гордая, Чистилище и Ад
Презрел твой безразличный к Смерти взгляд —
Ее ты встретишь без стыда и гнева
В свой час, как вечной жизни королева.
 

БЕАТРИЧЕ

 
В пустыню, раскаленную от зноя,
Попало вдруг сознание больное,
И сердце жаркое отточенный мой ум
Грозил пронзить холодной сталью дум.
Я содрогнулся – в этот миг загробный
Гроза сгустилась тучею огромной,
И сонмы демонов нагрянули с небес
Ко мне с ехидством злым наперевес —
Как на безумца, ставленника рая,
Они, из тьмы глаза в меня вперяя,
Глядели нагло, с хохотом и бранью,
Шептались за невидимою гранью:
 
 
– Смотрите, на земле-то, ну, потеха! —
Ломает дурень Гамлета для смеха!
Но он же наг и немощен! – Смешон!
Зачем же, жалкий, корчит принца он?
Артист из погорелого театра —
Он захотел добиться славы завтра
Нытьем своим, убогостью кривлянья
Снискать средь птиц и тварей их признанья.
Но даже мы, по праву сценариста,
Поражены бездарностью артиста. —
 
 
Я от насмешек гордо скрыться мог
Спокойный и уверенный, как бог, —
Душе плевать на эти разговоры, —
Когда б в толпе среди поганой своры
Ту, кем душа полна, не увидал…
Нет, солнца диск по-прежнему блистал!
Она, глумясь, словам внимала их,
Лаская взглядом недругов моих.
 

МУЧЕНИЦА
Рисунок неизвестного мастера

 
Нагие статуи, похоже,
Глядятся в сонную волну —
В подушки чувственного ложа,
В шелка и шкуры на полу.
 
 
И климат комнаты, как в дальних
Краях, горяч и пряноват,
Цветы в своих гробах хрустальных
Струят прощальный аромат.
 
 
А в центре красочной пастели,
Вливая алые тона,
Безглавая, на той постели
В крови раскинулась она.
 
 
Тускнеют пламенные речи,
Когда увидишь в серьгах ты
Отдельно голову и плечи,
И косы чудной красоты.
 
 
Цветок невиданный, – постыло,
Как на пустые образа,
Как на пейзаж зимы унылой
Взирают черные глаза.
 
 
Лишь обольстительно на белом, —
Судьбы изменчивой вина! —
В порыве чувственном и смелом
Ее краса обнажена.
 
 
Глазок рубина на подвязке
Глядит на мир, где все – обман,
Чулок с каймою, словно в сказке,
Похож на жуткий талисман.
 
 
И одиночества объятья
Ее дополнили портрет,
Приблизив тайну сладострастья,
Разворошив желаний бред,
 
 
То, от чего немеет разум —
Запретный плод, преступный грех,
Что до восторгов лестно глазу
Коварных демонов лишь всех…
 
 
Тонка пленительная ножка,
Худые плечи напряглись,
Змеиный стан сведен немножко…
Продлись, мгновение! Продлись! —
 
 
О, эта прелесть жизни ранней!
Быть может, плоть твою губя,
В зверинец гибельных желаний
Судьба закинула тебя?
 
 
И тот, кто в грудь твою закрался,
Вздымая в ней смертельный вал,
Тобою мертвой наслаждался
И на крови торжествовал?
 
 
Скажи мне, грешный труп, ласкал ли
Немую голову и рот,
Он ликовал в пустынной зале,
Подняв за косы этот плод?
 
 
– Но спи, поток ханжей не грянет,
Их скорый суд и шум далек, —
С тобою ключ от тайны канет,
Как догоревший уголек.
 
 
Супругу ты верна душою
И неприступна, как гранит,
И он за призрачной межою
Твой образ в памяти хранит.
 

ФОНТАН КРОВИ

 
Когда фонтаном кровь моя клокочет
И сердцу шлет рыдания напев,
Рука найти на теле раны хочет,
От струй журчащих словно опьянев.
 
 
Когда бежит по замкнутому кругу
Поток крови в чертогах городских,
Затапливая местную округу,
Чтоб жажду утолить страстей людских,
 
 
Я пью вина обманчивые струи,
Надеясь усыпить души суетной страх;
Но тоньше слух и взор острее всуе;
 
 
Я пью Любовь с Забвеньем на устах;
А иглами любви трон духа мой остер,
И кровь поит безжалостных Сестер.
 

ПРОХОЖЕЙ

 
Под гул толпы, – все было так мгновенно! —
Она прошла, изящества полна,
Мелькнув волною траурного трена,
Исчезла, как видение, она…
 
 
А я стоял в немом оцепененьи
И вспоминал чудесно бледный лик —
Ее глаза, как будто наважденье,
Все чувства разбудили в этот миг.
 
 
Не уходи в разверзшуюся ночь,
Как жизнь, ты для поэта бесконечна!
Быть может, встретимся, бежав отсюда прочь,
 
 
В том мире красоты, где путь сияет Млечный!
От мыслей тех становится невмочь,
Что мы могли любить друг друга вечно!
 

СЕМЬ СТАРИКОВ

 
Муравейник людской! В этих сумрачных залах
Бродят духи Парижа, —
их тайны и ночью, и днем,
Как вода в почерневших зловонных каналах
Хлынув в улицы города,
вмиг расползается в нем.
 
 
Предрассветной порой,
когда утро стоит на пороге,
И завеса дождя заслоняет чертоги домов,
И по улицам словно речные несутся потоки,
Как в кошмарном спектакле,
что будит фантазии снов,
Где промозглый туман
с грязных улиц и скверов клубится,
Я, забывшись, бродил
в металлическом громе авто,
И с душою своей,
как с безумной покинутой птицей
Вел спокойно беседу —
вот только не помню про что…
 
 
А когда вдруг глаза
неожиданно поднял без цели,
Вздрогнул я – встреч, как неба бездонная гать,
Надвигался старик, и прохожие рядом глядели,
На него, как на нищего, коему грех не подать. —
 
 
Он бы с шапкой монет,
помолясь, уходил отовсюду!
Только яростным взглядом,
что бросит дающего в пот,
Только ликом картинным
он вдруг мне напомнил Иуду —
Тот же нос крючковатый,
бородка кинжалом и рот…
 
 
Он неловко шагал,
словно древняя буква, согбенный, —
Не калека,
но сломанный жизнью почти пополам,
Нищий посох его волочился обузою бренной,
И обузой страданий
казался он сгорбленный сам.
 
 
Потемнели глазницы
от желчи в безрадостной гамме, —
Злобный волк без ноги,
или с лишней ногой иудей, —
По сырой мостовой он чеканил шаги сапогами,
Будто трупы холодные
втаптывал в землю злодей.
 
 
И с такой же бородкой,
с глазами угрюмыми, злыми,
С тем же посохом, с космами диких волос
Шел второй вслед за ним,
точно умерший страх над живыми,
Но откуда? Зачем? —
мой невольный родился вопрос.
 
 
Назову ли видением странные призраки эти,
Только встреч мне семь раз
тот же самый попался старик, —
Было ль это игрой жутких сил,
неизвестных на свете,
Или просто в душе
промелькнул наваждения миг?
 
 
Но я понял – они всем глухим
и убогим знаменье,
Тем, кто в страхе трепещет
от братских с Иудою уз, —
Братья Вечности, с ними природы веленье,
Хоть и сгорбил их немощью
тяжкий знамения груз.
 
 
И когда бы восьмой
вслед за ними пошел мне навстречу,
Вечным Фениксом-птицей,
что из пепла себя воскресил,
Или хохотом смерти,
и жизни единственно вечной,
От него отвернуться
тогда б не хватило мне сил.
 
 
Но я кинулся прочь!
Дверь закрыв и нырнув в одеяло,
Как гуляка хмельной,
что допился до чертиков вдруг,
Я дрожал в изможденьи,
и жуткая мысль обуяла,
Что понять не умею таинственный этот испуг.
 
 
Все, что тихо во мне
жило раньше сознанием сонным,
Поглотило мой разум,
как моря безжалостный шквал,
И лишь дух кораблем
над предчувствием этим бездонным
Оборвав паруса, между небом и бурей витал.
 

СЛЕПЫЕ

 
Смотри, душа! – бредут они во тьме,
То не театр, а жуткой жизни драма, —
Лунатики в зловещей кутерьме,
Глаза их – заколоченная рама.
 
 
В них божья искра ввек не промелькнет,
И тем странней, что вечно где-то в небе
Зрачки блуждают – никогда не гнет
Их долу дума о насущном хлебе.
 
 
И так идут до вечного утра
Во тьме, что их безмолвию сестра,
По жизни мерзкой, пьяной, похотливой,
 
 
И мне, такому же безумному скоту,
Спросить вдруг хочется, забыв про суету:
– А разве для слепцов на небе жизнь счастлива?
 

СКЕЛЕТ-ЗЕМЛЕРОБ

1

 
Зайдя у Сены в книжный ряд,
Увидел я – лежат стопами
Тома с истлевшими листами,
И с них покойники глядят.
 
 
В тех анатомиях давно
Постерлись цифры, но как будто
Картинки воссоздать не трудно —
Они красивы все равно.
 
 
Чтоб объяснить понятней мне
Мускулатуры сложной группы,
На них ободранные трупы
Должны работать на земле.
 

2

 
Но для чего вы друг за другом,
Отжив свое, стремитесь тут
Впрягаться в тягостный хомут
И убиваться вновь за плугом?
 
 
Для чьей страды вы поднялись
Из тех могил, что вас забрали,
Вы из какой явились дали
И рабским делом занялись?
 
 
Ведь вы давно в миру ином, —
А вдруг ужасный символ это,
Что и того достигнув света,
Вы не смогли забыться сном?
 
 
Раскрыв предательский обман
Ничто и Смерть и нашу, может,
В могиле плоть не уничтожит,
И мы с погостов сквозь туман
 
 
Придем опять в жилье людское,
Чтобы пахать и сеять вновь…
В земле лишь наши пот и кровь —
Там нет желанного покоя!
 

ПЛЯСКА СМЕРТИ
Эрнесту Кристофу

 
С букетом роз она точь-в-точь живая!
Рукой в перчатке комкая платок,
Безумная, картинно выступая,
Торопится на бал, не чуя ног.
 
 
Вся, словно в раме броская картинка —
Блистает роскошью изысканный наряд,
Изящна в талии, как тонкая былинка,
На ножках туфельки с помпонами горят.
 
 
Сухая грудь прикрыта кружевами,
Что вьются, словно в скалах ручеек,
Чтобы никто бесстыдными словами
Вниманье к ней ехидно не привлек.
 
 
Прическа пышная кокетке череп клонит
С глазами темными, как бездны пустота, —
От позвоночника вот-вот его отломит…
К лицу лишь Смерти эта красота!
 
 
А можно ведь пройти и не заметить,
Насмешкой обласкав сухую плоть,
Как странно хороши сухие кости эти, —
Родства с тобою мне не побороть!
 
 
Быть может, ты явила не случайно
Холодный лик, в котором жизни нет, —
На празднике страстей необычайных
Желаниям отдастся твой скелет?
 
 
Остудишь пламя жутких оргий в сердце,
И от разгула плоти опьянев,
Под хохот ужаса оркестр грянет скерцо,
Чтобы развеять адский твой напев?
 
 
Колодец скорби, тупости, разврата!
Тоску перегоняющий сосуд,
Сухие ребра скрыли, как ограда
Гадюку, затаившуюся тут.
 
 
Но храбрый лишь способен наслаждаться
Чарующим, ужасным колдовством, —
Не смертному с величием тягаться
Такого фарса в чаяньи пустом.
 
 
И вряд ли рвоту сдержат кавалеры,
Узрев во рту распахнутом, без губ,
Ухмылкою сведенном – у мегеры
Их тридцать два – и виден каждый зуб.
 
 
Они бегут тлетворности могилы,
Тем повышая мненье о себе —
И у кого признаться хватит силы,
Что он мертвец, что в танце льнул к тебе?
 
 
Но ты смелей, безносая напомни
Тому, чей лик покрыл брезгливый страх,
Скажи им так: «Вы лишь молчали скромно,
Почуяв смерть под краской на щеках.
 
 
И вы мертвы – гасите пыл свой тоже,
Плешивый Ловелас и дряхлый Антиной,
И вас в миры далекие, похоже,
Уводит пляска смерти стороной.
 
 
На сенских берегах в веселости беспечной,
У Ганга не дано узнать душе,
Что над весельем в гибель бездны вечной
Труб ангельских стволы пробили брешь уже.
 
 
Ломайте драму, сонмы арлекинов,
Пляшите так, чтоб кругом голова! —
Но знайте, что с усмешкою отринув,
Безумье ваше, смерть всегда права!»
 

АВЕЛЬ И КАИН

1

 
Потомки Авеля, в дремоте
Живите – Бог накормит вас.
 
 
Потомки Каина, в болоте
Гниющем ползайте сейчас!
 
 
Потомки Авеля, вы дружно
Свой обращайте к небу взор.
 
 
Потомки Каина, неужто
Навек вам муки и позор?
 
 
Потомки Авеля, и хлеба
И стад у вас не перечесть.
 
 
Потомки Каина, на небо
Ропщите, коль хотите есть.
 
 
Потомки Авеля, зимою
Вы у семейных очагов.
 
 
Потомки Каина, тюрьмою
Вам станет ваш холодный кров.
 
 
Потомки Авеля, вам дети
На счастье, внуки на счету.
 
 
Потомки Каина, на свете
В грязи плодите нищету.
 
 
Потомки Авеля, кормитесь —
Леса открыты вам везде.
 
 
Потомки Каина, влачитесь
До издыхания в нужде.
 

2

 
Потомки Авеля, но знайте —
Не вечно вам в полях цвести.
 
 
Потомки Каина, дерзайте
Свободу снова обрести!
 
 
Потомки Авеля, позора
Не избежит в бою ваш род.
 
 
Потомки Каина, уж скоро
Вы бога свергнете с высот!
 

ГИМН

 
В мои творения, что вечно
Пылали в сумраке свечи,
Хоть наше время скоротечно,
Ты льешь бессмертные лучи.
 
 
Соленый привкус жизни этой
Ты превращаешь в аромат,
Душа, склоненная над Летой,
Вновь в небеса уводит взгляд.
 
 
В укромном месте опочила
Благоуханная саше, —
Вдохну тебя, как дым кадила,
И легче станет на душе.
 
 
И вдруг задумаюсь невольно:
А так ли вечна наша страсть,
Чтоб не меняясь произвольно,
В горниле жизни не пропасть?
 
 
В мои творения, что вечно
Пылали в сумраке свечи,
Хоть наше время скоротечно,
Ты льешь бессмертные лучи!
 

ЛИТАНИИ САТАНЕ

 
Ты первый из духов небесных,
Низвергнутый с высей отвесных,
Узнай мою скорбь, Сатана!
 
 
Князь воли, неправдой сраженный,
Но силой утрат воскрешенный,
Узнай мою скорбь, Сатана!
 
 
Воспетый в посмертных стихирах,
Заступник за страждущих, сирых,
Узнай мою скорбь, Сатана!
 
 
Видавший и любящий мир,
Для всех побежденных кумир,
Узнай мою скорбь, Сатана!
 
 
Со Смертью любимой, как прежде
Ведущий к безумной Надежде,
Узнай мою скорбь, Сатана!
 
 
Дающий казнимому силы,
Страх тем, кто ведет до могилы,
Узнай мою скорбь, Сатана!
 
 
Предвидевший зависть чертога,
Где блещут сокровища бога,
Узнай мою скорбь, Сатана!
 
 
Прозревший земные анналы,
Таящие камни, металлы,
Узнай мою скорбь, Сатана!
 
 
От бездны движением пальцев
Спасающий лунных скитальцев,
Узнай мою скорбь, Сатана!
 
 
Бродягам хмельным твоя власть
Не даст под колеса попасть,
Узнай мою скорбь, Сатана!
 
 
Ты, порох для битвы дающий
И к жизни счастливой ведущий,
Узнай мою скорбь, Сатана!
 
 
Товарищ, – скупых богачей,
Клеймящий сарказмом речей,
Узнай мою скорбь, Сатана!
 
 
И дев одурманивший болью
За нищую смертную долю
Узнай мою скорбь, Сатана!
 
 
Отверженных душеприказчик,
Свободного духа образчик,
Узнай мою скорбь, Сатана!
 
 
Кого Бог-отец с вышины
Низверг – для тебя то сыны,
Узнай мою скорбь, Сатана!
 
 
Молитва:
Величайшему духу, хвала Сатане!
В небесах, где царил ты, а нынче на дне
Заклейменного Ада – будь славен в веках.
Знамя мысли и бунта подъемли в веках,
И у нового Храма под небом познанья
Пусть горит ореола святое сиянье.
 

ПОЕЗДКА НА КИФЕРУ

 
Качалась палуба размеренно и зыбко,
И сердце полнилось, как наши паруса.
Когда в лазурные глядел я небеса,
Где без тревог плыла моя улыбка.
 
 
Спросил я, что за остров среди волн?
Ответили: «Известная Кифера,
Здесь старики-проказники без меры
Резвились, а теперь в печали он…»
 
 
Еще душою древней Афродиты
Желания пылают над тобой,
Просторы этой дали голубой
Лучами чувств таинственных залиты.
 
 
Земля благоуханная, в цветах
Ты и сейчас достойна поклоненья,
Сердца с молитвой —чувств покорных звенья,
Здесь плавятся с улыбкой на устах.
 
 
И к небесам с куреньем аромата
Уносит их на крыльях голубей!
Но вдруг совсем не тот среди зыбей
Открылся вид заброшенного сада, —
 
 
Все в запустеньи диком… Редкий крик
Пронзительный тревожит брег напрасно…
Где в кущах жрица юная, что страстно
Снимает одеянья в пылкий миг?
 
 
То был не храм! Как только по волнам
Пугая птиц, мы к острову пристали,
Зловещий контур вдруг в лазурной дали
Открылся черной виселицы нам.
 
 
Разбухшее покачивалось тело
На перекладине, и с криком птичий рой
Клевал его, носился над горой
И в плоть его впивался оголтело.
 
 
Гнилых кишок текла по бедрам слизь,
Прорвав живот, чернели глаз личины, —
Отжив в страстях, то был ли труп мужчины
Иль женщины – поди тут разберись.
 
 
Внизу вертелся, рвал за ноги грубо
Огромный зверь – ужасный злобный взгляд
Его горел, он, как ревнивый кат,
Руководил подручными у трупа.
 
 
– Дитя природы вольной и счастливой,
Ты все мучения безропотно терпел
За то, что много сделать зла успел,
Отвергнутый земли греховной нивой.
 
 
Мертвец-потеха, в скорби мы друзья!
Хотя при виде внутренностей гнойных
Блевал я в позах самых непристойных,
И гной в душе остался у меня.
 
 
Ты дорог мне, несчастный сын природы,
И оттого, что, вороны и зверь
Опять мою терзают плоть теперь
Во времена душевной непогоды.
 
 
– В лазури неба гладь морская млела;
А я блуждал под струями крови —
Венера, аллегории твои
Объяли сердце, словно саван белый.
 
 
Что ж, я – тот висельник,
Я – символ нашей жизни,
Над кущами угрюмо опочил…
На труп нагой, – о, дай мне, боже, сил
Глядеть и знать позор на этой тризне..