Текст книги "Недоверчивые любовники"

«Плейгерл»? Старая воительница знает, что такое «Плейгерл»? И тут до Остина дошел ошеломляющий смысл слов миссис Мерриуэзер. Он нахмурился:

– Вы пытаетесь сказать, что она согласилась дать интервью, лишь бы они не опубликовали мое изображение с голой задницей?

– Я ничего не пытаюсь сказать. Я это говорю. Так что забудьте о телефонных звонках от алчущих особ женского пола, если вы их ожидали.

Остин пытался переварить услышанное. Упер руки в бока, сжал челюсти.

– Я не допущу, чтобы она это сделала. В конце концов это я виноват, что все так случилось.

– Как это?

– Если бы я не отправился поплавать, Люси не побежала бы меня искать, Кэндис не погналась бы за Люси и не… – Он запнулся. – И не упала бы в бассейн.

И они не занялись бы любовью. Остин мысленно погрозил себе кулаком. Не имеет значения, насколько дивно и невероятно было заниматься любовью с Кэндис, он не должен был идти на такой риск. Надо понимать, что репортер может сидеть в засаде. В случае с миссис Вансдейл нельзя исключать подобную возможность.

Он просто не сообразил этого вовремя своими дурацкими мозгами.

– Да, но только это не совсем правда, – проговорила миссис Мерриуэзер, отступая к двери.

Остин, прищурившись, пристально посмотрел на нее. Экономка явно казалась слегка смущенной.

– Что неправда? – спросил он.

– Люси вовсе не искала вас. Видите ли, каждое утро я выпускаю ее поплавать в бассейне.

Экономка скрылась за дверью прежде, чем последнее слово слетело с ее губ, и предоставила Остину возможность разглядывать пустое пространство.

Когда он подумал о том, сколько часов сна потерял, мучаясь и казня себя, то чуть не взорвался. Люси вовсе не искала именно его, она просто отправилась поплавать с утра пораньше. Но выпускать-то хорюшку из клетки должен был он сам, и только он!

И тут юмор, который, к сожалению, отсутствовал в последние две недели, после инцидента с репортером, вернулся к Остину.

Виноватое выражение на лице у миссис Мерриуэзер – просто бесценный подарочек.

Остин запрокинул голову, и накопившееся напряжение разрядилось взрывом такого хохота, что едва слышно задребезжали стекла в красивых эркерах детской комнаты.

Глава 13

Услышав его искренний, заразительный смех, Кэндис остановилась на пороге своей спальни. Прижав руку к округлившемуся животу, глубоко вздохнула. Остин, смеющийся в детской. Ребенок, растущий в ней.

Это сочетание вызвало запретные мысли, и Кэндис ничего не могла с ними поделать.

Не в первый раз за последние две недели она испытывала желание, чтобы это был ребенок Остина.

Почему бы ей не помечтать об этом? Он был бы чудесным отцом, таким веселым и любящим. Таким заботливым, умеющим многое дать. И хоть он не был отцом ребенка, много раз доказывал, что заботится о нем.

Пока Кэндис не узнала Остина, она просто не верила, что мужчина может интересоваться чужим ребенком.

Взять, к примеру, историю со старыми восточными коврами, которые Остин нашел на чердаке. Несколько часов подряд он выколачивал их бейсбольной битой, которую обнаружил там же. Потом с большим вкусом разложил их в доме, покрывая полы от стенки до стенки, объяснив, что малышу, когда он начнет ползать, хорошо бы опираться коленками на что-то мягкое.

А их долгие ежевечерние прогулки в лесу, перед которыми Остин тщательно прочесывал местность, чтобы убедиться, что нигде не затаился любитель делать снимки? Он сообщил Кэндис, что такого рода упражнения полезны для здоровья будущего младенца. Во время прогулок они много разговаривали.

О ребенке.

И она постоянно подтрунивала над Остином по поводу его вечерних трудов в детской, в которую он до сих пор не пускал ее…

– Закройте глаза. У меня для вас сюрприз.

Кэндис очнулась от своего мечтательного транса и с некоторым чувством неловкости обнаружила, что Остин наблюдает за ней.

– Простите, что вы сказали?

Она искала на его лице хотя бы намек на страсть, что-то похожее на то, о чем так тосковала последние две недели, пока Остин был занят работой ради ее ребенка, вызывавшей у нее нечто вроде приступов ревности, попросту смешной, разумеется.

Сердце у Кэндис упало, когда она не заметила ничего для себя утешительного. Лицо Остина оставалось совершенно безмятежным, словно и не было неистовых ласк в бассейне ранним утром.

Значит, он все еще осуждал ее и сожалел о происшедшем.

А она не могла обижаться на него за это.

Какому мужчине в здравом уме она в конце концов нужна? Приманка для репортеров, беременная и, возможно, на грани полного разорения. Правда, нельзя сказать, чтобы деньги имели значение для Остина. Напротив, он нередко с пренебрежением говорил о благах роскоши.

– Кэндис? С вами все в порядке? – Он прищелкнул пальцами у нее перед носом. – Я в третий раз прошу вас закрыть глаза.

Его явная озабоченность согрела Кэндис.

– С ребенком все хорошо?

На смену теплому чувству пришло раздражение.

– С ребенком все прекрасно! – отрезала она. – А что за сюрприз?

– Вы должны закрыть глаза, – повторил он, не обращая внимания на смену ее настроения.

– Закрыть глаза? А если я споткнусь и упаду?

Почему она так разозлилась? Это вовсе не в ее духе, но она ничего не могла с собой поделать Ей до боли хотелось увидеть в его глазах нечто большее, чем дружеское расположение.

– Не волнуйтесь. Я не дам вам споткнуться.

– Разумеется, – не без горечи заметила Кэндис. – Не дай Бог повредить младенцу. – Остин взглянул на нее с удивлением, тогда Кэндис со вздохом закрыла глаза. – Ладно, ладно. Мои глаза закрыты.

Остин медленно повел ее по застеленному ковром полу спальни. Ее сандалия слегка зацепилась за порог, из чего Кэндис сделала вывод, что они добрались до детской. Она потянула воздух носом и удивилась тому, что почти не ощущает запах краски. Кажется, она давно бы могла вернуться в собственную спальню. Но каждый раз, когда она заговаривала об этом, Остин возражал, напоминая ей о нежелательных запахах.

А тут и говорить не о чем. Кэндис сгорала от любопытства.

– Теперь я попрошу вас лечь. Нет-нет, глаза пока не открывайте.

Кэндис подчинилась, всем сердцем желая, чтобы поддерживающая ее рука Остина источала прежний жар, но пальцы его оставались холодными, а голос был ласковым и заботливым, ну совсем как у миссис Мерриуэзер.

Она зажмурилась – не потому, что так велел Остин, а испугавшись, что из глаз брызнут слезы.

Остин уложил ее на пол. Она уловила запах нового ковра и слабый запах краски, а еще присущий только Остину запах чистого мужского тела, смешанный с легким хвойным ароматом лосьона после бритья.

Соски Кэндис внезапно отвердели, а между ног она почувствовала теперь уже знакомое покалывание. Как он может так вести себя? Даже не попытаться… Он явно больше не хочет ее, так почему же ее собственное тело ведет себя так унизительно?

Кэндис вздрогнула, когда рука Остина мягко легла ей на живот. Она прикусила язык – то было единственное средство не разразиться истерическим криком, в то время как его ладонь двигалась по ее блузе, очерчивая заметное увеличение выпуклости. Что он себе позволяет? Этот человек просто помешался на ее ребенке, и она от этого чертовски устала.

– Теперь можете открыть глаза.

Но Кэндис вовсе этого не хотела – ему назло. Чего ради, спрашивается? Ведь ребенок не может увидеть, что Остин для него сделал.

Она тут же устыдилась своей мысли. Открыла глаза, глянула на потолок – и поспешно села.

– О Боже!

Остин твердой рукой уложил ее снова.

– Чтобы получить полное впечатление, вы должны смотреть лежа, как будет смотреть он.

–Он?

Кэндис на минуту закрыла глаза. Уж не снится ли ей один из глупых снов, которые она видела в последнее время так часто? Снов, в которых Остин был отцом ее ребенка.

Господи, если он так лезет вон из кожи сейчас, как бы он вел себя, будь и в самом деле отцом? Да он свел бы се с ума!

– Он или она. Дитя. Откройте глаза, Кэндис. Сквозь сомкнутые веки вы ничего не увидите.

Кэндис почувствовала, как его рука прижалась к ее руке, и поняла, что Остин придвинулся к ней и тоже лег на спину.

Медленно, чтобы ослабить потрясение, она открыла глаза. Оно все еще здесь, стало быть, это не сон. Кэндис тихонько охнула в восторге.

Весь потолок представлял собой цирк. В центре арены красовался укротитель в красном фраке с длинными фалдами, в черных узких панталонах и черном цилиндре. Грациозные тигры хватали лапами воздух. Улыбающиеся слоны балансировали на маленьких тумбочках. Ярко одетые мужчины и женщины парили на трапециях и ходили по высоко натянутой проволоке. Там были белые лошади с развевающимися гривами и сверкающими уздечками, клоуны, каких только можно себе вообразить, словом, зрелище могло бы посрамить цирк братьев Барнум [5]5
  Братья Барнум – владельцы цирка, который приобрел почти легендарную славу не только в США, но и во всем мире.


[Закрыть].

– Ну, что вы на это скажете? Я читал, что дети должны видеть как можно больше красочных изображений, это развивает их зрение.

Кэндис заморгала отуманенными глазами, потом закрыла лицо ладонями и разрыдалась.

* * *

Его худший ночной кошмар обернулся реальностью: Кэндис плакала. От этого звука у Остина разрывалось сердце. Опершись на локоть, он в тревоге созерцал слезы, стекавшие сквозь ее пальцы.

Проклятие.

– Что случилось, Кэндис? – Он пытался произнести это как можно мягче, однако от огорчения голос его звучат грубо и требовательно. – Скажите мне, почему вы плачете?

Кэндис ничем не показала, что слышит его. Остин сделал еще попытку.

– Если из-за потолка, я могу нанести на него несколько слоев белой краски, и вы больше не увидите, что под ней. – Ей вовсе незачем знать, что понадобится больше чем несколько слоев, чтобы спрятать яркую живопись. – Я просто подумал…

Кэндис замотала головой, не отнимая рук от лица. Слезы продолжали течь у нее между пальцами.

– Нет? Это не цирк огорчил вас?

Остин в полном смятении чувств больно прикусил язык. Глядя, как она плачет, он чувствовал себя беспомощным ничтожеством.

Кэндис снова покачала головой.

Остин в полном замешательстве огляделся, пытаясь угадать, что вызвало этот поток. Картины, которые он повесил на стены, чтобы разрядить унылую белую монотонность? Или вот эти танцующие медведи? Он-то думал, что это одна из его лучших работ – каждый медведь особенный, не похожий на остальных.

Он продолжал придирчиво оглядывать комнату, стараясь быть объективным. Подумал о мебели, белой, с золотой отделкой, немного жеманной; но он лишь расставил ее, а заказывала сама Кэндис.

Посмотрел на ковер, на который опирался локтем. Может, ковер ее так расстроил? Может, она не выбрала бы такой интенсивный, насыщенный цвет; но ей стоило сказать лишь слово, и он убрал бы ковер.

– Кэндис?

Остин потянулся к ней, отчаянно желая хоть как-то прекратить этот плач. С бесконечной нежностью обнял ее и принялся поглаживать по спине. Вроде бы он читал, что беременным женщинам нравится массаж.

Кэндис утихла почти мгновенно, ее рыдания перешли в душераздирающие вздрагивания и вздохи. Остин продолжал успокоительную процедуру. Губы Кэндис прижались к его шее, и он моментально возбудился. Нет, приказал он себе, это недопустимо.

Но в эту минуту неуверенная, дрожащая рука проникла ему под рубашку. Кэндис перебирала пальцами волосы у него на груди, потом она осмелела и пальцы двинулись ниже. Остановила ее только тяжелая пряжка на поясном ремне.

Мускулы на животе у Остина напряглись, когда прикосновения Кэндис пробудили тот внутренний огонь, который он сдерживал все эти две недели. Но едва она подняла голову, касаясь губами его губ, как благоразумие Остина рухнуло.

Возможно ли, чтобы ей так же сильно не хватало его, как ему – ее?

Вряд ли.

Кэндис расстегнула пряжку у него на ремне и расстегнула пуговицу, целуя Остина в губы; коснулась его языка кончиком своего так, что он задрожал. Легко, словно перышком, провела пальцами по твердым мышцам живота, а когда рука ее спустилась ниже, сердце у Остина забилось какими-то немыслимыми толчками.

Быть может…

У него захватило дух, когда она с мучительной медлительностью распустила молнию у него на джинсах.

Очень, очень вероятно…

Она прикоснулась к его восставшей плоти.

Да, точно!

– Дверь, – простонал Остин.

Пальцы у нее были точно шелк, а губы скрывали тайну, неведомую самому могучему волшебнику.

Она прошептала:

– Запри ее.

Остин вскочил. Закрыл и запер дверь, потом потянул за кисточки от шнурков занавесок, чтобы задернуть их как можно плотнее.

Тяжело дыша, повернулся и посмотрел на Кэндис. Холодная, сдержанная миссис Дейл исчезла, и на ее месте оказалась женщина, от которой он не мог отказаться. И зачем? Разве она не носит его дитя?

Он помедлил и спросил не ради себя – ради Кэндис:

– Миссис Мерриуэзер?

– Уехала за покупками, – ответила она и начала медленно расстегивать блузку.

Остин сделал шаг вперед – и остановился. Что он делает? Невозможно представить, что миссис Ховард Вансдейл готова пожертвовать этим домом, деньгами и всей той роскошью, которая сейчас к ее услугам, ради него. Наемного работника. Художника-неудачника.

Неудачника? Через секунду он ляжет на пол и даст Кэндис то, чего она так ждет. Чего жаждут они оба. Он хотел забыть о том, насколько она богата. Хотел забыть, каким богатым отказался стать сам. Хотел забыть – пусть на мгновение – о том, что связало их, не важно, известно ей об этом или нет.

Ребенок. А если бы не было ребенка? Находился бы он здесь, в этой комнате, вместе с ней? Нет. Прежде всего он бы тогда с ней не познакомился. Не было бы его здесь, если бы не ребенок И все же… все же дело не только в ребенке. Особенно теперь.

Тогда почему бы не сказать ей правду? Начать с этого?

Остин сжал кулаки, зная ответ, но не желая ничего делать. Он боялся. Страшился ее реакции, того, что страстный призыв в глазах Кэндис сменится выражением ужаса и отвращения. До знакомства с этой женщиной его мало волновало, кто и что о нем думает. О выбранном им самим образе жизни, простом и честном. Но так было «до». Теперь все изменилось.

И женщина его хотела.

И он хотел ее.

Остин махнул рукой и опустился на колени.

Кэндис потянулась к нему.

Остин потянулся к ней.

Они сбросили с себя одежду. Кэндис ухватила Остина за тугие ягодицы и притянула к себе с силой, которая поразила его. После этого он мог думать лишь о том, чтобы удовлетворить эту женщину и утолить свою пламенную жажду, свою боль по ней.

Склонившись над Кэндис, он посмотрел прямо в ее прекрасные, с поволокой, глаза и прошептал:

– Ты хочешь меня?

– Хочу.

– Сильно?

Охрипшим от страсти голосом выговаривая эти слова, он уже был в ней, в ее влажном, напряженном лоне и скрипнул зубами – не от боли, но от наслаждения.

Кэндис вобрала в рот его нижнюю губу и нежно куснула. Выдохнула:

– Я хочу всего тебя…

Невероятно, но на этот раз все было еше лучше, чем в первый, когда они неистово ласкали друг друга в бассейне. Их соединению ничто не мешало, не надо было опасаться чужого взгляда, непрошеного вмешательства. Но дело заключалось не только в этом.

Пережив высший пик наслаждения, Остин не почувствовал себя опустошенным или беспокойным, как это часто бывало с ним раньше после секса. Он испытывал всю полноту блаженства, счастье обладания.

Спрятав лицо на шее у Кэндис и с наслаждением вдыхая ее запах, он решил, что у них был не просто хороший секс, но сочетание фантастического секса со стародавним, классическим и прекрасным.

В эту драгоценную минуту, когда сердца их бились в унисон, Остин понял, что любит женщину, которая все еще вздрагивала в его объятиях. Любит страстно, и это не имеет отношения к ребенку.

Черт бы побрал Джека.

Остин перекатился на бок, увлекая за собой Кэндис и прижимая ее к себе. Они лежали рядом, в комнате было слышно только их распаленное дыхание да пение птиц где-то далеко за окном.

Может, ему повезет, и Кэндис потеряет свое состояние.

Это его единственный шанс.

* * *

– Почему ты плакала? Тебе не понравилось то, что я сделал в детской?

Кэндис боялась этого вопроса. И надеялась, что в жарком возбуждении страсти Остин забыл о ее глупой вспышке.

Может, и не стоило говорить ему об истинной причине. Она сама не понимала свою абсурдную ревность к ребенку, так можно ли ожидать, что он поймет такое?

Уютно устроившись в кольце его сильных рук, Кэндис ощущала покой и радость, каких не знала никогда в жизни. Вздохнув, сказала:

– Все, что ты сделал в детской, просто чудесно. Я плакала вовсе не потому, что мне это не понравилось. Мне все очень нравится, очень.

Она умолкла, и Остин нежно поцеловал ее в макушку, побуждая говорить дальше. Это было ласковое напоминание, совершенно не похожее на злые насмешки и повеления Ховарда и доставившее Кэндис истинное наслаждение.

В конце концов она решила ограничиться полуправдой.

– Ты был таким… держался так отчужденно в последние дни, и я подумала, что ты осуждаешь меня за происшедшее в бассейне.

– За наши ласки? – насторожился Остин.

– Нет! За фотографа. Ласки – это нечто взаимное, только наше… а репортер… почему ты смеешься?

Он действительно рассмеялся. Низким, рокочущим смехом, от которого у Кэндис сильнее забился пульс.

– Потому что я думал, это ты осуждаешь меня.

Кэндис задумалась, взвешивая услышанное, потом сказала с усмешкой:

– Похоже, у нас с тобой что-то неладное с общением.

Остин прижался к ней и произнес прерывисто:

– Я бы сказал, что мы с тобой очень хорошо общались.

Тихонько рассмеявшись, Кэндис ответила:

– Да, но я имею в виду общение словесное. Мы почти не знаем друг друга. Я даже не знаю твое второе имя. Не знаю, живы ли твои родители.

– Ты знаешь больше, чем думаешь.

– Ну, я знаю, что ты терпеть не можешь огурцы, что ты замечательный художник, что ты был бы…

Кэндис прикусила язык и вспыхнула, сообразив, что чуть не сказала «чудесным папочкой». Стоит ли заходить так далеко?

К счастью, Остин не предложил ей закончить фразу.

– Ты права, нам необходимо поговорить. О нас.

Что-то насторожило Кэндис в голосе Остина… Антипатия? Страх? Но с чего бы ему бояться откровенного разговора с ней? Неужели он совершил нечто такое, о чем стыдился поведать ей? Провел какое-то время в тюрьме? Ограбил банк? Убил кого-то?

Или вынужден был бы признаться ей, что он не из тех, кто готов обзавестись семьей, и что не мог бы принять как своего чужого ребенка? Но он ничуть не был похож на бесхребетного человека и вряд ли, оставаясь равнодушным к ее будущему младенцу, стал бы создавать видимость горячего интереса к нему.

Кэндис беспокойно задвигалась, запутавшись в своих предположениях. Она ничего не хотела знать, по крайней мере теперь, когда чувствовала себя такой расслабленной и ранимой после их пылких ласк. Медленно высвободившись из объятий Остина, Кэндис поцеловала его в губы и начала собирать свою разбросанную одежду.

– Хочу показать тебе кое-что.

Кажется, он почувствовал ее волнение, потому что оставался спокойным и молчал все время, пока они одевались. Кэндис взяла его за руку и повела наверх, в свою рабочую комнату; открыла дверь и посторонилась, пропуская Остина вперед.

Когда он увидел кукольный домик, занимавший значительную часть поверхности стола, то подошел ближе и наклонился, чтобы заглянуть внутрь.

Кэндис вцепилась в деревянную обшивку двери так, что у нее заболели пальцы, и, прикусив нижнюю губу, ждала реакции Остина.

Он постоял некоторое время, потом провел пальцами по черепице, потрогал трубу. Протянул руку внутрь и передвинул кресло-качалку, которое она закончила на прошлой неделе.

– Невероятно! Где ты взяла эту вещь? Ручная работа, верно? Я знаю людей, которые заплатили бы огромные деньги за изделия такого качества.

Восхищение Остина, без сомнения, было искренним. Кэндис подошла ближе, стараясь дышать нормально. Быть может, он шутит?

– Одна только эта качалка должна была стоить… – Остин прервал свою речь, лазурно-синие глаза сияли, когда он протянул кресло-качалку Кэндис и показал на резную розочку на спинке игрушки. – Взгляни на это. Имеешь ли ты представление, сколько времени ушло у мастера только на резьбу?

– Две недели, – еле слышно выговорила Кэндис, глядя на кресло, чтобы не смотреть Остину в лицо.

В любую секунду она боялась услышать его насмешливый хохот. Кэндис твердила себе, что это ничего не значит; это всего лишь игрушечное кресло-качалка; всего лишь кукольный домик, полный смешной миниатюрной мебели. Остин вовсе не должен одобрять ее изделия. Этого не требуется, чтобы стать ее другом.

Или ее любовником.

После недолгого и неловкого молчания он повторил:

– Две недели. Откуда ты…

Кэндис больше не могла выносить неопределенность. Она взяла себя в руки и посмотрела в лицо Остину, проклиная в душе дурацкие слезы, которые полились теплым потоком у нее по щекам. Господи помилуй, ведь она наплакала целое ведро!

Убедившись, что в состоянии говорить не всхлипывая, ответила:

– Это моя работа. Я это сделала. – И дотронулась огрубевшими кончиками пальцев до его сжатого кулака. – Все это.