Текст книги "Ассасин"

Итак, погибшая была явно не его сестра, как хотели выдать люди Саладина. Скорее всего, в одежду Джоанны обрядили ее молоденькую прислужницу армянку, в то время как саму английскую леди Абу Хасан увез неизвестно куда.

Кажется, Уильям должен был вздохнуть с облегчением, убедившись, что сестра жива, однако слова из послания попрежнему жгли его сердце каленым железом. Он понимал, что потерял след Джоанны, что не ведает, куда ее могли увезти, не имеет даже представления, в каком направлении послать своих лазутчиков на ее поиски. А значит, малышку Джоанну и впрямь ждет страшная участь быть разрубленной по частям. О, помилуй ее Пресвятая Дева Мария!

Вокруг погруженного в свои мысли маршала происходило непрерывное движение, но он будто ничего не замечал. Стоял возле своего коня, поправляя подпругу. В какой-то миг он почувствовал рядом чье-то присутствие и, оглянувшись, заметил Фаркаша. Тот уже был в полном обмундировании: тяжелая пластинчатая броня, под кольчугой – стеганый кафтан, на голове – стальной шлем с наносной стрелкой. Из-под металлического обода на маршала смотрели карие глаза, полные сочувствия и понимания.

– Могу я быть чем-то полезен, мессир маршал?

Уильям молча положил руки в кольчатых перчатках на луки седла и поглядел вдаль поверх спины лошади. Свинцовые тучи громадами плыли по ненастному небу, ветер крепчал.

– Будет буря. И сильная, – только и сказал он.

Буря действительно была страшная. Ревущий ветер, от которого приседали скакавшие на марше кони и горбились всадники, клонясь к холкам лошадей, ледяной ливень, потоки воды на размытой почве, мелкий град… Но еще более сильная буря бушевала в сердце Уильяма де Шампера, когда он, невзирая на ненастье, вел свой отряд на проступавшие сквозь серую мглу стены Торон де Шевалье. И было сражение, была резня у ворот, которые оказались открытыми, была бойня и во дворе крепости, схватки в окрестностях замка, когда крестоносцы догоняли и рубили уносившихся сарацин. Тех оказалось куда меньше, чем ожидали христианские рыцари, разбить их было несложно даже среди такого светопреставления и потоков дождя, какие обрушивались с неба, смывая кровь с доспехов и мертвых тел. Крестоносцы победили и получили под свою руку убежище в стенах Торон де Шевалье и его окрестностях. Но главного они все же не добились: султан Саладин уже покинул крепость и с основными войсками ушел к Иерусалиму, чтобы готовиться к осаде. Их встреча и большая битва с Ричардом Львиное Сердце, о которой так мечтал король Англии, снова откладывались.

Обычно в Европе военные действия с приходом зимы приостанавливались. В этом же краю все было по-другому – военный поход продолжался и набирал силу. Но что это был за поход! Крестоносцев донимали ветры, холод и дожди. Причем это были не такие дожди, как в Европе, – моросившие долго, но ненавязчиво, когда можно было согреться под шерстяным плащом, сделав глоток вина. Тут же дожди обрушивались стихией и продолжали лить с неослабевающей силой целыми днями, ледяные, густые, часто с градом.

Многие крестоносцы теперь даже с тоской вспоминали изнуряющую жару, когда они молили небеса хоть о капле влаги. Сейчас влаги было больше, чем можно было представить, и при виде колодцев, засыпанных камнями по приказу Саладина, крестоносцы начинали даже хохотать.

О, воды у них было предостаточно, а вот с едой дело обстояло неважно. В захваченном Тороне де Шевалье они немного пополнили запасы провианта, но нанесенный ранее урон, когда сгорел их обоз, теперь с каждым днем был все ощутимее. Им редко удавалось поохотиться или угнать из какого-нибудь селения несколько овец. А потом снова приходилось идти и идти, голодным, уставшим, простуженным и надрывно кашляющим. Земля под их ногами совсем раскисла, а воинство уже начало подниматься в горы, порой приходилось карабкаться на кручи, скользя по грязи, спотыкаясь и падая в смешанную с водой и градом жижу. Лошади увязали в размытой глине по самые бабки, у пехотинцев сапоги разваливались прямо на ногах, возы застревали, и нужно было их толкать, чтобы помочь животным, которые тоже падали. Ослабевших волов съедали во время привалов, и голодные люди с жадностью обсасывали мясо с костей, а сами жались к кострам под навесными тентами, пытались согреться и обсохнуть… пока тенты не рушились под тяжестью падавшей с неба воды, гасившей пламя. Ночи были холодными, и только нечеловеческая усталость позволяла людям отключиться и впасть в оцепенение, подобное сну, которое давало хоть какой-то отдых. А с утра снова все садились на коней, выстраивались в колонну, многие впрягались в лямки и сами тащили телеги, несли на себе поклажу, после того как пали их лошади. И при этом, сжимая рукоять оружия и заслоняясь щитами от ветра и воды, крестоносцы следили за конными дозорными, охранявшими колонну, которые в любой момент могли дать сигнал тревоги при первом же признаке опасности. Из-за постоянной сырости кольчуги ржавели прямо на воинах, а пододетые под железные доспехи стеганые куртки, какие могли бы защищать людей от холода, сами уже так пропитались влагой, что стали тяжелыми и скорее усложняли движения, делая крестоносцев неповоротливыми. И все же, едва звучал сигнал тревоги, эти изможденные, уставшие, простуженные люди вмиг преображались, черпая откуда-то силы, слаженно собираясь вокруг своих командиров, и отбивали атаки противника. А порой они сами шли в наступление, вопили, разили, согреваясь в пылу схватки, а потом радостные, смеющиеся и простуженно кашляющие обнимались, радовались, что остались живы, плакали над своими павшими, читали молитвы. И шли. Пусть медленно, пусть преодолевая совсем небольшое расстояние за день, они все же приближались к Иерусалиму!

Крестоносцев вела их вера, они были объединены общей идеей, и это сблизило их, превратив в общую несокрушимую силу. Голод? Опасность? Нападения мусульман? Смерть была слишком близко, поэтому многие молились так часто, как никогда ранее. Трудности пробуждают в людях самое лучшее, и каждый теперь вспоминал прежние грехи, каялся, хотел очистить душу. Люди становились терпимее, поддерживали друг друга, помогали, делились последним, и каждому казалось, что Господь незримо присутствует среди них. И они любили его за то хорошее, что вдруг обнаруживали в себе, за свое единство и не покидавшее их воодушевление.

Даже гордец Леопольд Австрийский перестал перечить Ричарду по каждому пустяку, пожилой Ибелин не смел жаловаться на ноющие старые раны, а бургундец Медведь, чьи шатры и обоз пострадали менее других, делился с воинами иных командиров провизией и палатками. А Ричард… У него болело сердце за каждого павшего или скончавшегося от изнурения и болезней крестоносца. Проведя всю жизнь в войнах, привыкнув к смерти и крови, он не ожидал обнаружить в себе столько сострадания.

Наконец по рядам прошло радостное оживление: оказалось, что их нагнал обоз, доставленный из Яффы Амори де Лузиньяном. Ричард с чувством обнял коннетабля. Тот справился даже скорее, чем ожидал король, а главное – прошел по пути паломников до армии Ричарда почти без потерь: сарацины сосредоточили все свои силы, чтобы сдерживать продвижение колонны английского Льва, в то время как на уже отвоеванную крестоносцами территорию у них не хватало сил. Гарнизоны христиан, оставленные в завоеванных крепостях, помогали Амори, давали охрану, чтобы он мог безопасно продвигаться и как можно скорее догнать армию.

– Неужели сарацины не понимают, что напади они на подходящий обоз, и мы бы оказались в безвыходном положении? – удивился Ричард.

Амори стал пояснять:

– Затяжная война не вдохновляет поклонников Пророка, Ваше Величество. Мухаммад обещал своим приверженцам удачу на войне, и они на это рассчитывают, когда совершают джихад. Если удачи нет, то они сразу же теряют воодушевление, вспоминают о своих иктах[74]74
  Икта – земельный надел, жаловавшийся за военную службу в средневековых исламских государствах.


[Закрыть], думают о сборе налогов с них и уходят из войска. Эта война истощила силы Саладина, подорвала его престиж, мусульмане тратят на нее все свои ресурсы, но не могут нас остановить. В своих бедах эмиры склонны винить султана Саладина, которому не под силу справиться с врагом. И многие из них даже вспоминают, что Меч Ислама на деле всего лишь выскочка курд, потеснивший их ради раздачи земель и милостей своим родичам.

– Значит, наше время пришло! – заулыбался Ричард. – Саладин стал непопулярен, а мы уже недалеко от Иерусалима.

Он радостно расхохотался, и казалось, что от его смеха даже тучи разошлись, ибо в это время впервые за последние дни вдруг выглянуло солнце. Его единственный бледный луч упал на английского короля – грязного, в облепленном глиной плаще (и это известный щеголь Ричард!), но вокруг его шлема сверкали золотые зубцы короны. И солдаты, видя своего освещенного солнцем предводителя, стали ликовать и кричать, стучать оружием. Даже загудели рога.

«Как же они все любят его! Как ему верят!» – пораженно думал Амори де Лузиньян, не замечая, что на лице его самого появилась счастливая, почти блаженная улыбка.

Но обожание армии вызывало зависть среди других предводителей похода. Даже некогда восхищавшийся Ричардом Гуго Бургундский испытывал досаду, оттого что солдаты так слепо готовы подчиняться только английскому королю. И он говорил в шатре среди французских рыцарей:

– Львиное Сердце хочет, чтобы вся слава в этом походе досталась ему. Он желает, чтобы мы рисковали собой ради того, чтобы прославить его!

Но как бы то ни было, никто из них не выказывал Ричарду недовольства. Приближалось Рождество, и если крестоносцы уже понимали, что до светлого праздника они не смогут взять Иерусалим, одно то, что они были неподалеку от Гроба Господнего, наполняло их души радостью.

Ричард дал армии передохнуть перед решающим штурмом в селении у замка Бетенобль, или Баит-Нуба, как называли его местные жители.

Отступавшие перед колонной крестоносцев сарацины не успели разрушить замок, достаточно внушительный, как все строения тамплиеров, которым некогда принадлежал и Бетенобль, и теперь люди могли тут расположиться вполне комфортно. Даже селение близ крепости не пострадало, но жителей там не было – все бежали, напуганные рассказами о том, как поступил страшный Мелек Рик с пленниками под Акрой. Но крестоносцев отсутствие поселян мало волновало, они были рады отдохнуть от изнурительного марша и погреться у огня, ибо они наконец вошли в местность, где начались настоящие леса и можно было разжечь большие костры, обсохнуть и расслабиться в благодатном тепле.

Рождество в Святой земле ознаменовалось настоящим снегопадом. Но, опять-таки, это никого не расстроило, люди даже повеселели, а смотреть на кружившие в воздухе при свете огней снежинки было приятно. Крестоносцы варили в лагере пунш, ели мясо, а за неимением традиционной для этого праздника омелы над входами в шатры и палатки были развешаны связанные венками оливковые и кипарисовые ветви.

Вечером, после торжественного богослужения и праздничного ужина, Ричард незаметно покинул башню в Бетенобле, где пировали его соратники, и, укутавшись в широкий темный плащ, прошелся по лагерю. Была у него такая привычка – иногда незамеченным ходить среди стана и слушать, о чем говорят его воины, узнавать их настроение и нужды. Ричарду казалось, что так он становится ближе к своим солдатам и лучше понимает, на что может рассчитывать в дальнейшем, опираясь на них.

Незаметно переходя от одного стана к другому, король останавливался неподалеку от костров, где собрались в этот вечер крестоносцы, слушал, как они распевают рождественские гимны, пьют и веселятся, говорят об Иерусалиме. Порой он замечал в полумраке несших службу в этот праздничный вечер дозорных: вон лилии французов, вон орел австрийцев, вон золотые львы самого Плантагенета. Но и без этих обозначений Ричард узнавал несущих караул рыцарей уже по одной стойке: настоящий предводитель должен знать своих людей, с которыми столько прошел и перенес. Накинув пониже капюшон, Ричард слушал, о чем они говорят у костров.

– Вот вспоминаю свое последнее Рождество в славном городе Экзетере, откуда я родом, – говорил здоровенный белобрысый детина, поворачивая над огнем уже подрумянившуюся и аппетитно пахнувшую тушу барана. – Сколько тогда было съедено и выпито! А баранина у нас не чета этой – жирная, сочная, а с чесноком и луком такая, что пальчики оближешь.

– А я, братцы, по свинине соскучился, – мечтательно вздохнул долговязый воин в обшитой бляхами куртке, поверх которой была наброшена обтрепанная конская попона, – видимо, мерз даже у костра, да и голос его звучал простуженно. – Здесь свинины не достать – ну, если не считать солонины, которой нас потчуют. Я же имею в виду сочное и сладкое мясо наших хрюшек, которое так и течет по горлу. Ах, какие клецки с беконом делала моя матушка у нас на ферме в Хемпшире! Вот отвоюем Гроб Господень, я вернусь и сразу потребую себе целую миску клецек, а также бекона в луковой подливке… и свиных отбивных с румяной корочкой, и нашей хемпширской кровяной колбасы.

– Что ваша колбаса, – хмыкал другой крестоносец, в речи которого Ричард распознал нормандский выговор. – Я вот, клянусь спасением души, по нашему омальскому[75]75
  Омаль – небольшое графство на востоке Нормандии.


[Закрыть] сидру скучаю так, что он мне даже снится, – так и текут пенистые душистые струи по камням, будто водопад, а я приникаю и пью, пью… И тут открываю глаза – и опять этот холодный дождь капает мне на рожу с прохудившегося тента. А привкус сидра во рту – самый настоящий, будто и впрямь выпил из кружки, какую подала моя толстушка Маго. Как там она без меня? Хранит ли верность своему крестоносцу Жилю?

– Ничего, нормандец, крепись. Вот отвоюем Святой Град – и вернешься к своей Маго. А меня моя невеста Бертиль клятвенно пообещала дождаться. Ее отец – мельник, он не хотел отдавать свою беленькую, как сметанка, малышку за простого солдата. Но когда я нашил крест и собрался освобождать Гроб Господень от неверных, даже он сказал: «Привезешь мне голову сарацина, и Бертиль твоя».

– Оно и понятно, крестоносцем быть почетно, – кивали у костров, пуская по кругу ковш с подогретым вином. – А как только отвоюем Иерусалим, как помолимся у гробницы Господа нашего – и сразу же к своим женам, невестам, свиным окорокам, какие порой кажутся куда слаще, чем все финики и гранаты Святой земли.

Ричард слушал их из темноты и улыбался. Славные они все же парни, его крестоносцы, отказавшиеся от всех радостей, чтобы их близкие имели надежду на то, что Спаситель не будет унижен иноверцами. Эти воины искренне верят, что Господь не забудет, на какие жертвы они шли, дабы Он оставался во славе и был почитаем. Однако чем дольше Ричард ходил от костра к костру и слушал, о чем говорят и о чем мечтают его люди, тем чаще стали приходить в голову королю совсем иные мысли: все эти храбрые и решительные воины – англичане, анжуйцы, нормандцы, бретонцы, аквитанцы, простуженные, решительные или просто подвыпившие в этот праздничный вечер, – думали лишь об одном: выполнить обет и поскорее вернуться домой. Однако кто останется охранять Святой Град от неверных после их ухода? Тамплиеры и госпитальеры? Так орденских рыцарей всего горстка против огромной, раскинувшейся на весь Левант империи Салах ад-Дина.

Ричард вспомнил, что это всегда было проблемой Иерусалимского королевства – малочисленность латинских воинов в этих краях. Обычно христиане в Европе принимали крест, отправлялись за море, где какое-то время служили, молились у святынь Иерусалима, а потом спешили в родные края, и мало кто оставался, хотя именно тут им предлагали землю и деревни, только бы они могли уберечь их от поклонников Пророка. Известно, что даже простолюдины могли тут возвыситься и получить рыцарские цепь и шпоры, но все равно мало кто решался на это, зная о постоянном напряжении и беспрестанных войнах в Леванте.

Размышляя об этом, Ричард не заметил, как у него стало портиться настроение. Теперь он уже не улыбался, шел хмурый и молчаливый, кутаясь в плащ. Снег уже прекратился, с гор дул холодный сырой ветер. Многие из крестоносцев отправились почивать, на стойках у входов в их палатки горели огни, но сами проходы между шатрами наполняла тьма. И в какой-то миг король налетел на стоявшего и так же, как он, наблюдавшего за воинами у костра человека в длинной накидке.

– Пуп Вельзевула! – выругался Ричард, и поддержавший его человек тут же узнал короля по голосу.

– Не стоило вам ругаться в святой вечер, государь.

– Сэр Уильям де Шампер? Что вы тут делаете, ради самого Неба?

– Наверное, то же, что и вы. Смотрю, слушаю, сопоставляю.

И неожиданно обычно немногословный Шампер заговорил о том же, что так взволновало и Ричарда: кто будет охранять Святую землю, когда войско крестоносцев отправится восвояси? Ведь султан Саладин, даже если отступит перед ними на этот раз, не смирится и не прекратит борьбы за Святой Град. И рано или поздно, но Иерусалим снова будет потерян для христиан.

Уильям заговорил с Ричардом об этом не только потому, что эта тема давно тревожила и угнетала его. Сейчас, в эту святочную ночь, будто голос самого лукавого нашептывал ему: это твой шанс заронить в душу короля сомнения, что весь его поход не имеет смысла. И тогда Джоанна останется жива…

Ричард долго слушал его, а потом приблизился и внимательно вгляделся в Шампера, будто старался рассмотреть его лицо при отблеске огня у одной из палаток. И Уильям поспешно отвел глаза. Ему показалось, что Плантагенет одним взглядом увидел все его мысли… грешные, корыстные…

И он поспешил уверить короля:

– Что бы я ни думал по поводу нашего похода и его судьбы, я пойду с вами на Иерусалим!

– И я пойду к Святому Граду, – глухо произнес король. – Что бы ни было…

Ричард ушел, а Уильям вдруг разозлился. Да, он хотел спасти сестру, но и хотел, чтобы этот коронованный упрямец понял – их победа будет Пирровой. Что толку осаждать с измученной армией Иерусалим, губить тысячи людей, если потом не с кем будет оборонять град, когда он окажется отрезанным новой армией Саладина? А Саладин не смирится. Вновь и вновь он будет находить силы и идти на Иерусалим. Этой войне не будет конца, пока не падет последний крестоносец у стен Святого Града. Поэтому Уильям по-своему был прав, открыв королю глаза на исход их кампании. Шампер знал, что так же, как и он, считает магистр Гарнье де Неблус, хорошо разбиравшийся в обычаях этой земли. К этой же мысли с горечью склонялся и де Сабле, понимал это и барон Ибелин, убежденный в том, что надо постараться укрепить уже отвоеванные земли, а не бросать войска наидостойнейших воинов Христа на город, который они не смогут потом удержать под своей рукой. Однако никто из них не решался сказать это королю, страшась ярости английского Льва. Уильям сделал это за них… и ради сестры. Так кто же он – предатель или трезвомыслящий человек? Но он знал: порой надо смириться и понять, что есть войны, которые не выиграть…

Уильям окинул взглядом множество маленьких огоньков, разбросанных по склонам. Дым клубился, поднимаясь к темному небу, от тысяч костров, каждый из которых был источником спокойствия и тепла в эту ночь для людей, какие, возможно, скоро погибнут. Рождество, святая ночь… Христиане ликуют, надеются заслужить спасение души, войдя в Святой Град… или погибнуть ради него. Но не обман ли все это? И понимает ли Ричард, что все эти жертвы будут напрасны?

Последующие несколько дней Ричард, казалось, избегал де Шампера. А потом неожиданно вызвал к себе. В башне замка, где было тепло от горевших в открытом очаге поленьев, он восседал на складном стуле, как на троне. Чисто вымытый, с пышными, тщательно расчесанными волосами, в блестящей кольчуге, поверх которой была надета его алая туника с золотыми львами Плантагенетов, Ричард смотрел на маршала ордена исподлобья и так пристально, что тамплиеру стало не по себе. Уильям и раньше нередко замечал, как Ричард, который часто шутил и смеялся со своими приближенными, нагонял на людей страх, когда хмурился, и его боялись. И сейчас, ощущая на себе грозный взгляд монарха, Уильям внутренне собрался.

Ричард глухо произнес:

– Кузен, признайтесь: вы были пьяны в тот вечер, когда наговорили мне немало горьких слов о нашем походе?

– Я знаю, что в народе порой поговаривают: «Пьет, как храмовник», однако кого из нашего братства вы видели пьяным?

– И все же вы, ведя своих тамплиеров на Иерусалим… вы не верите в нашу победу?

– Сир, победа возможна. На какое-то время. Но я не сомневаюсь в нашем дальнейшем поражении. И если Святой Град будет вновь отдан сарацинам… Вот тогда для всего христианского мира это будет потерей надежды… Надежды, что однажды паломники смогут прийти к Гробу Господнему.

– Но ведь и первые крестоносцы шли без надежды. Их вела вера!

– И их единство! Вспомните, кто только не шел тогда к Святому Граду – французы и армяне, ромеи и германцы, греки и жители Лотарингии. Да, уже тогда произошел раскол христианской Церкви и Папа Римский с патриархом Константинополя предали друг друга анафеме, но все равно христиане тогда шли плечом к плечу, ощущали себя единой силой и побеждали! Их было множество, они все были одной веры, невзирая на религиозные противоречия между восточными и западными верующими. Это потом раскол набрал силу, а Саладин умело сыграл на противоречиях своих противников-христиан, выгнав из Иерусалима всех латинян, но позволив торговать и жить в Святом Граде ортодоксам[76]76
  Ортодоксы – в русском переводе – православные; происходит от др. – греч. «правоверный» и «мнение, представление»; сторонники Никейского символа веры, принятого православными.


[Закрыть], пусть и обложив их налогами. О, он хитер, этот ваш «благородный» султан Салах ад-Дин, да будет он проклят! Как пусть будут прокляты непримиримые гордецы Папа Лев IX и патриарх Михаил Керуларий[77]77
  В 1054 году произошел раскол единой христианской Церкви, когда Папа Лев IX (1002–1154) и патриарх Константинопольский Михаил Керуларий (ок. 1000–1058) поссорились и предали друг друга анафеме.


[Закрыть], которые в угоду своим амбициям сделали братьев-христиан врагами, и это тогда, когда мусульманский мир объединился и идет в наступление!

Ричард невольно перекрестился.

– Вы не можете насылать проклятия на отцов Церкви, какими бы они ни были.

– Не могу, – выдохнул, опуская голову, де Шампер. – И все же я проклинаю их. Ибо по их вине христиане стали вдвое слабее и теперь не могут вернуть самое святое – Иерусалим!

Серые глаза маршала сверкали непривычным для столь спокойного человека ярким светом. Но это был свет гнева и возмущения. И он повторил:

– Пока братья во Христе не станут вновь единой мощной силой, им не получить Святой Град.

Ричард нахмурился и отвернулся. Ссутулившись, опустив голову, он долго смотрел на языки пламени в очаге. Шампер догадывался, что это молчание короля вызвано его нерешительностью. И пусть сейчас Ричард выглядел как лучший воин христианского мира – рослый, царственный, привлекательный, – но его выбритая вокруг рта золотистая бородка не скрывала губ, а они были плотно сжаты и дрожали. Английский Лев был поражен и не находил доводов для ответа. Уильям невольно пожалел своего венценосного кузена, короля, который взвалил на себя такую ношу, какую выдержать, кроме него, не мог никто. Какую не мог нести даже он. Ибо, несмотря на все его усилия, Ричард понимал, что столь трудная победа не принесет пользы единоверцам.

И тогда Уильям решился сказать:

– Сир, мы всего в семи милях от Иерусалима. Конечно, путь туда преграждают войска Саладина, конечно, за нами следят, однако в горах есть неприметные тропы, по которым может проехать небольшой отряд. Ваше Величество, вы хотите взглянуть на Святой Град?

Король задрожал, глаза его засверкали.

– Да! Разрази вас гром, маршал! Да, я хочу его увидеть! Уильям же хотел, чтобы король понял, что его ждет.

Несколько тамплиеров, переодетых в бурнусы бедуинов, несколько госпитальеров, чтобы братья ордена Святого Иоанна не испытывали ревности из-за того, что анг лийский Лев предпочитает им храмовников, и еще несколько верных человек из свиты короля – отчаянный граф Лестер, храбрый француз Робер де Бретейль, еще пятеро лучших рыцарей – все они сопровождали короля в опасную поездку, которая могла закончиться как угодно.

В пути они проезжали мимо селений, и венгр Фаркаш приближался к местным жителям, заводя с ними непринужденный разговор по-арабски, и тем самым отвлекал внимание поселян от своих спутников, которые в этот момент спешно проезжали мимо. Однако когда переодетые христиане подъехали к местечку Абу-Гош, отстоявшем немногим более трех миль от Святого Града, им все же пришлось вступить в схватку. Для сарацин появление крестоносцев так близко и так неожиданно было подобно грому среди ясного неба. Они скорее оборонялись, чем нападали, и при первой же возможности кинулись прочь, громко голося.

А Ричард подъехал к краю площадки, где располагались дома селения Абу-Гош и, как обычно, руины крепости крестоносцев, и увидел вдали окутанный мутной дымкой дня светлый Иерусалим. Широко открытыми глазами король смотрел на его высокие и неприступно мощные стены, рвы и бастионы, на открытое широкое пространство вокруг града, куда он надеялся привести свою армию. Мелькнула мысль, что там они будут как на ладони у сарацин, ибо вся округа была обнажена и он не заметил ни единого укрытия.

Это длилось лишь мгновение, потом король застонал и склонился так низко, что его кольчужная пелерина звякнула о луку седла.

Де Шампер подъехал к королю и стал пояснять: вот эти ворота перед ними называются Яффскими, а замок за ними – цитадель королей Иерусалимских, или дворец царя Давида, как его еще называли. Восточнее виднеется огромное строение, названное башней Танкреда в честь одного из вождей Первого крестового похода, – отменная цитадель, откуда имеется прекрасный обзор на все подступы к городу. Далее можно рассмотреть зубчатые стены у так называемых Новых ворот – их тоже возвели и укрепили в свое время первые крестоносцы, а вот ров перед ними выкопали позже, когда де Шампер уже служил тут рыцарем Храма. И он хорошо помнит, как склоны рва покрывали гладким камнем, чтобы никто не мог вскарабкаться по ним, а если кому и удавалось это сделать, то он попадал под обстрел лучников с башен наверху. Дальше расположены еще одни мощные ворота, откуда открывается путь на Дамаск, там ров не так глубок, но весь утыкан шипами. Отсюда можно было бы увидеть и Сионские ворота, самые низкие, но там…

– А видно ли отсюда Храм Гроба Господнего? – не поднимая головы и все так же склоняясь в седле, спросил король.

– Нет, Ваше Величество. Туман густой, далековато…

– Ну, тогда мне незачем смотреть на город, который я не могу взять, – произнес Ричард, выпрямляясь.

Он развернул коня, белый Фейвел пошел сперва шагом, потом перешел на рысь и, наконец, ударил в галоп. Спутники еле поспевали за своим королем.

Несколько дней после этой поездки Ричард никого не принимал. Только когда ему привезли письмо от матери, он приказал своему капеллану Николя прочесть его. Но слушал ли король, о чем писала ему Элеонора? Николя порой прерывался, поднимал глаза на Ричарда, который возился с механизмом арбалета, и капеллану казалось, что, кроме этого занятия, его ничего не интересовало. А ведь королева-мать писала, что ей пришлось отправиться за море, в Англию, потому что, несмотря на спокойную обстановку в континентальных владениях Ричарда, в Англии пошли всякие слухи, встревожившие общество. Вот ей и пришлось собрать баронов в Виндзоре, чтобы опровергнуть ложные вести о том, что якобы их король намерен навсегда остаться в Палестине и стать Иерусалимским монархом.

Капеллан Николя едва не задохнулся от возмущения, но Ричард даже бровью не повел. Однако потом, когда капеллан зачитал, что приезд королевы-матери в Англию был связан еще и с тем обстоятельством, что его младший брат Иоанн порывался переправиться на континент, куда его то и дело зазывал «ангел» Филипп Французский, король все же поднял голову и стал слушать внимательнее. Потом спокойно произнес:

– Золотая Орлица справится. Даже такому хитрецу, как Капетинг, ее не провести. – И снова занялся арбалетом.

Эта странная апатия Ричарда Львиное Сердце весьма удивляла остальных предводителей. Их армия была так близко от Иерусалима, крестоносцы, воодушевленные и исполненные решимости, готовы были идти на Святой Град – а глава похода, этот обычно стремительный и отважный Плантагенет, все медлит, будто потерял всякий интерес к их цели. Только маршала де Шампера порой вызывает, о чем-то подолгу с ним разговаривает.

Ричард расспрашивал своего кузена о возможностях пойти на Египет, отказавшись от обреченного похода на Иерусалим. О, король ничего не забыл из того, что ранее говорил ему маршал: Саладин получает основные подкрепления из богатого Египта, оттуда к нему постоянно идут войска и караваны с провизией, и если захватить его основную базу, то султан окажется в окружении государств, где многие эмиры не так уж и рвутся сражаться за выскочку курда, указывающего им, как и где воевать, и постоянно требующего пополнения войск. К тому же, увлеченно пояснял де Шампер, если Ричард закрепится в Египте, его поддержат все итальянские государства – Венеция, Пиза, Генуя, ибо им выгодна торговля с сарацинскими городами на севере Африки, которой они ныне лишены из-за враждебных действий с Салах ад-Дином. В конце концов, не унимался Уильям, если Ричард завоюет Египет, он может попросту объявить его своей землей, и тогда империя Плантагенетов будет простираться через весь мир – Англия, Анжуйская держава на континенте, Кипр в Средиземном море и – Египет на другом конце света!

Уильяму удалось увлечь Ричарда своими речами, маршал видел, как начинают сверкать глаза его августей шего кузена. О, такая огромная власть! Стать владыкой половины известных христианскому миру земель! И только тогда он сможет идти на Иерусалим, когда твердо будет стоять на Востоке, а Саладин вынужден будет уступить. Ибо против султана выступит уже не измученное войско крестоносцев, а армия владыки самых богатых земель!

– Это единственная возможность превзойти Салах ад-Дина во всем и не погубить войско, а победить и удержаться в Святой земле! – уверял маршал. Но какой-то подленький голос внутри нашептывал: «Ты убеждаешь Ричарда не только ради нашего святого дела, но и ради Джоанны».

В итоге, когда Ричард созвал совет и сообщил о своем решении отступить, поясняя, что даже если они положат половину армии при штурме огромных укреплений Иеру салима, то оставшихся будет слишком мало, чтобы удержать завоеванное, Уильям облегченно вздохнул. Крестоносцы не пойдут на Святой Град! Ричард сохранит армию, а сам он не получит разрубленную по частям сестру.

Однако, несмотря на все доводы короля, его решение об отступлении вызвало горячие споры. Бургундец Медведь, Леопольд Австрийский и французский епископ Бове тут же подняли шум, обвиняя Ричарда в отступничестве. Однако магистры рыцарских орденов поддержали решение Ричарда, высказавшись, что следует на время отказаться от плана штурма Святого Града. Поддержали короля и пулены – Амори де Лузиньян, Балиан Ибелин и Онфруа де Торон: им всем было выгоднее удержать и укрепить уже завоеванные территории. В итоге большинство высказалось за отступление. Всем было грустно, у всех болела душа, но они понимали – синица в руках куда надежнее журавля, в погоне за которым они могут потерять все.