Текст книги "Неприятности в раю. От конца истории к концу капитализма"

Вампиры против зомби

Это соперничество за контроль над киберпространством в основе своей является классовым вопросом и показывает, что классовая борьба все еще жива и здравствует. Когда президента Обаму обвинили в том, что он безответственно привносит в политику «классовую войну», Уоррен Баффетт позлорадствовал: «Да, это классовая война, но это мой класс, класс богатых, ведет войну, и мы ее выигрываем»⁹. Хотя классовая борьба все еще неприемлема в американском публичном дискурсе, эта потаенная тема усиленно возвращается в Голливуд. Нравится вам это или нет, но там найти классовую борьбу совсем несложно, она обнаруживается легко и неожиданно. Просто вспомните постапокалиптические блокбастеры (или даже видеоигры), например «Элизиум – рай не на Земле» (2013) режиссера Нила Бломкампа, действие которого происходит в 2154 году в мире, где богачи живут на гигантской космической станции, созданной людьми, в то время как остальная часть человечества выживает на разоренной Земле, напоминающей разросшиеся латиноамериканские фавелы¹⁰. Этот фильм – один из последних в своем жанре, зародившемся с выходом фильма Джона Бурмана «Зардоз» (1974), в котором изображается постапокалиптическая Земля 2293 года, населенная по большей части «бруталами» – обычными людьми, живущими в нищете и жестокости. Ими правят «вечные», которые используют привилегированную группу «бруталов» («экстерминаторов») в качестве класса воинов и контролируют с их помощью рядовых «бруталов». Экстерминаторы поклоняются богу Зардозу – огромной пустой летающей каменной голове, которая твердит: «Оружие – добро. Пенис – зло. Пенис извергает семя и создает жизнь, чтобы отравить Землю человеческой чумой, как в прошлом, но оружие извергает смерть и очищает Землю от заразы бруталов. Теперь идите… и убивайте!» Бог-голова Зардоз поставляет «экстерминаторам» оружие, а «экстерминаторы» отдают ему зерно, чтобы кормить бессмертных, обитающих в Вортексе – закрытой развитой общине цивилизованных существ, защищенной невидимым силовым полем. Бессмертные «вечные» ведут комфортное, но в конечном счете угнетенное существование, и фильм предсказуемо завершается тем, что силовое поле разрушается, и «вечные» вновь открывают для себя секс и смертность¹¹.

Действие этих фильмов происходит в обществе, радикально разделенном по классовому признаку, но очень специфическим образом – как это было описано Петером Слотердайком в его сочинении «Внутреннее пространство мира капитала», беззастенчивой декларации великого нарратива нашей глобально-капиталистической современности¹². Слотердайк объясняет, что в конечной фазе глобализации мировая система завершила свое развитие и, будучи капиталистической системой, стала определять все условия нашей жизни. Первым признаком этого процесса был Хрустальный дворец в Лондоне, где в 1851 году прошла Всемирная выставка: он запечатлел неизбежную исключительность глобализации как конструкции и экспансии мирового внутреннего пространства, границы которого невидимы, но фактически непреодолимы извне и которое населяют полтора миллиарда счастливчиков, выигравших в ходе глобализации. В три раза больше людей остаются за дверями. Следовательно, «внутреннее пространство мира капитала – это не агора и не ярмарка под открытым небом, а скорее теплица, затягивающая внутрь все, что раньше находилось снаружи»¹³. Это внутреннее пространство, построенное на крайностях капитализма, определяет все: «Основной истиной Нового времени стало утверждение не о том, что Земля обращается вокруг Солнца, а о том, что деньги обращаются вокруг Земли»¹⁴. После этого процесса, в результате которого мир превратился в шар, «общественная жизнь могла происходить лишь в расширившемся внутреннем пространстве, организованном на национальном уровне и обладающем искусственным регулируемым климатом»¹⁵. Культурный капитализм правит, и все возмущения, способные изменить мироустройство, подавляются: «В таких условиях не могут произойти какие-либо исторические события – максимум, инциденты внутри государства»¹⁶.

1 декабря 2013 года по крайней мере семь человек погибли, когда сгорела китайская швейная фабрика в промышленной зоне итальянского города Прато, в десяти километрах от центра Флоренции: работники оказались заперты в импровизированном картонном общежитии, построенном на территории объекта¹⁷. Этот несчастный случай произошел в индустриальном районе Макролотто, где располагается множество точек швейного производства. Местный профсоюзный функционер Роберто Пистонина так прокомментировал случившееся: «Никто не может сказать, что удивлен этим, ведь все много лет знали, что в районе между Флоренцией и Прато сотни или даже тысячи людей живут и работают почти в рабских условиях»¹⁸. В одном только Прато находятся по меньшей мере 15 000 легальных мигрантов (при этом общее население города насчитывает около 200 000 человек), а также более 4000 предприятий, принадлежащих китайским владельцам. Считается, что в городе также живут тысячи нелегальных китайских мигрантов, которые работают до шестнадцати часов в день на оптовых предприятиях и в цехах, выпускающих дешевую одежду. Таким образом, нам не обязательно искать примеры несчастной жизни за пределами мирового Купола где-то далеко, в пригородах Шанхая (или хотя бы в Дубае и Катаре) и лицемерно критиковать Китай. Foxconn уже здесь, у нас под носом – просто мы его не видим (или скорее притворяемся, что не видим).

Слотердайк справедливо отмечает, что капиталистической глобализации присущи не только открытость и завоевания, но также и существование замкнутой сферы, отделяющей Внутреннее от Внешнего. Эти два аспекта неразрывны: общемировой охват капитализма основывается на радикальном классовом делении всего мира, он отделяет живущих под защитой сферы от находящихся снаружи.

Более удивительным примером классовой борьбы в голливудском кино служат два фильма об Аврааме Линкольне, выпущенные в 2012 году: масштабный, слащавый, пропитанный духом либерализма, «высококачественный» «Линкольн» Спилберга и его очевидно несуразный малобюджетный бедный родственник «Президент Линкольн: Охотник на вампиров». Как заметил один из кинокритиков, Спилберг «обеляет Линкольна подобно тому, как Мартин Лютер Кинг-младший был обелен нашей политической культурой, делающей упор на примирении и единстве в ущерб истине и справедливости»¹⁹. Незадолго до победы в Гражданской войне Линкольн вносит поправку к Конституции, запрещающую рабство, в чем ему помогают «юридические хитрости, покровительство низам и его собственная сила воли. Действие фокусируется вокруг правящих элит, а Линкольн изображается типичным инсайдером»²⁰. Фильм «Президент Линкольн: Охотник на вампиров» очевидно контрастирует с ним: в нем показывается, как «революционные перемены достигаются за счет воинственности и мобилизации аутсайдеров и угнетенных»²¹. Линкольн, мать которого убили вампиры, обнаруживает, что вампиры также поддерживают конфедератов-сепаратистов. Лидер вампиров заключает сделку с Джефферсоном Дэвисом: вампиры помогут армии Конфедерации, если южане согласятся регулярно поставлять вампирам чернокожих рабов, кровью которых они будут питаться. Узнав об этом, Линкольн использует серебряные запасы США, чтобы срочно изготовить серебряные пули для армии, и таким образом обеспечивает победу северян при Геттисберге. Звучит нелепо? Несомненно. Но эта нелепость сама по себе является симптомом идеологического подавления или даже психотического отбрасывания: то, что вытеснено из Символического, возвращается в Реальное галлюцинации, а вытесняется не что иное, как классовая борьба во всей ее жестокости. Можно рискнуть предположить, что фильмы ужасов фиксируют классовые различия под маской различий между вампирами и зомби. Вампиры отличаются хорошими манерами, они утонченны и аристократичны, живут среди обычных людей, в то время как неуклюжие, вялые и грязные зомби нападают извне, как бы устраивая примитивный бунт исключенных. Эта параллель между зомби и рабочим классом была явно проведена в «Белом зомби» (1932; реж. Виктор Гальперин и Эдвард Гальперин) – первом полнометражном фильме о зомби, снятом прежде, чем продукция Голливуда попала под действие кодекса Хейса, запретившего прямые отсылки к жестокой борьбе капиталистов и рабочих. В этом фильме нет вампиров, однако примечательно, что главного злодея, контролирующего зомби, играет Бела Лугоши, который годом ранее прославился ролью Дракулы. Действие «Белого зомби» происходит на плантации в Гаити, где произошла знаменитая революция рабов. Лугоши приглашает к себе другого плантатора и показывает ему свой сахарный завод, где работают зомби, которые, как охотно объясняет Лугоши, никогда не жалуются на длинный рабочий день, не требуют профсоюзов, не бастуют, а только без устали трудятся. Создание такого фильма было возможно только до принятия кодекса Хейса.

Лишь в таком контексте классовой борьбы можно понять подспудную логику противоборствующих политических позиций. Ален Бадью выделил четыре основные социополитические ориентации²², и легко заметить, что они образуют еще один семиотический квадрат Греймаса: (1) чистый либеральный глобальный капитализм; (2) его смягченный вариант в форме социально ориентированного государства (мы принимаем капитализм, но с условием его регулирования ради обеспечения граждан здравоохранением, образованием, помощи бедным и т. д.); (3) прямой реакционный фундаменталистский антикапитализм; (4) радикальные освободительные движения. Эти четыре позиции можно расположить по трем осям: прокапиталистические (1, 2) против антикапиталистических (3, 4); правые (1, 3) против левых (2, 4); чистые (1, 4) против смешанных (2, 3), где под «чистотой» имеется в виду четкая позиция, все последствия которой вытекают из ее базовой (капиталистической или антикапиталистической) установки, под «смешанностью» же подразумевается компромисс (например, социал-демократия государства всеобщего благоденствия воплощает в себе регулируемый и контролируемый капитализм, смешанный с идеями всеобщей солидарности и справедливости). И, пожалуй, есть еще две позиции: (5) авторитарный капитализм (как капитализм «азиатских ценностей» в Сингапуре и Китае) и (6) то, что осталось от старого «тоталитарного» коммунистического левого движения (Куба, красные кхмеры в Камбодже, Северная Корея, повстанцы-маоисты в Индии и Непале). Соответственно (5) является правой, прокапиталистической и смешанной, а (6) – левой, антикапиталистической и чистой. Некоторые позиции явно зеркально отражают друг друга. Например, (5) и (2) определенно являются зеркальными отражениями друг друга, они противоположны по оси «правые – левые», но обе пытаются контролировать крайности чистого либерального капитализма: первая при помощи традиционных ценностей и авторитаризма, а вторая – используя инструменты социально ориентированного государства. Аналогично (3) и (6) зеркально отражают друг друга по оси «левые – правые»: обе стремятся выйти за пределы капиталистической вселенной путем реорганизации общественной жизни в соответствии с «тоталитарным» проектом «закрытого» общества. И, наконец, (1) и (4) также зеркально отражают друг друга по той же оси и явно воплощают два полюса социополитического антагонизма: глобальный капитализм против его эмансипационного преодоления. Конечно, важно отличать (6) от (4) и (5) от (3). В случаях авторитарного капитализма (5) и прямого реакционного антикапитализма (3) разница кажется очевидной, но в реальности она зачастую стирается. Все «фундаменталистские» религиозные режимы, несмотря на их антикапиталистическую риторику, склонны не только свыкаться с глобальным капитализмом, но и прекрасно интегрироваться в него (вспомните Саудовскую Аравию). В случае (4) против (6) мы имеем дело с противоположной ситуацией: и режим «красных кхмеров», и настоящее радикально-освободительное движение являются чистыми, левыми и противостоят капитализму, но существует отличие гораздо более резкое, чем все прочее, что их разделяет.

Чтобы уловить это отличие, важно осознать разницу между утверждениями, которые могут показаться схожими или даже идентичными. Например, участники современных массовых протестов в Европе, особенно в Испании, зачастую отвергают всю «политическую элиту», причем как правых, так и левых. Их всех называют продажными, далекими от реальных нужд простых людей и т. д. Однако такое утверждение может означать две радикально противоположные позиции: с одной стороны, это популистско-моралистическое отрицание целого политического класса («все они одинаковые, политика – грязное дело»), как правило скрывающее под собой воззвание к новому Господину, который бы очистил этот рассадник коррупции и привнес честность; с другой стороны, это нечто абсолютно иное, выходящее за рамки бинарной оппозиции, определяющей контуры доминирующего политического пространства (республиканцы против демократов, консерваторы против лейбористов). В этом втором случае подспудная логика состоит не в том, что «все они одинаковые», а в том, что «конечно, наши главные враги – правые капиталисты, но в то же время мы не поддаемся на шантаж традиционных левых, которые требуют нашей поддержки, словно они единственный способ остановить правых». Эта вторая позиция есть позиция «ни то ни другое»: мы не хотим вот этого, но в то же время мы не хотим и обратного, не хотим противоположности, остающейся в том же поле. Это не значит, что «все они одинаковы», но, конкретно, что они – не «все» (в лакановском смысле парадоксов «не-всего» и «всего», основанного на исключительности). Позиция «все они одинаковы» означает, что мы хотим чего-то исключительного, прямой/честной политики, свободной от обычной порочной политики, не правых и не левых. Однако в случае «ни того ни другого» отрицание правых дает нам (традиционных) левых, но если мы отрицаем левых, то получаем не правых, а скорее не-левых, которые являются еще более левыми, чем (традиционные) левые.

Наивность циника

Чтобы найти выход из этого бардака, мы должны разбить свои идеологические оковы – но как? Осуществимо ли это сегодня, когда цинизм властей предержащих зачастую столь прямолинеен и очевиден, что, кажется, нет нужды критиковать идеологию? Зачем тратить время и заниматься трудоемким «симптоматическим чтением», выявляя изъяны и примеры подавления в публичном дискурсе власти, когда этот дискурс более или менее открыто и беззастенчиво признает свои частные интересы? Однако с этим тезисом далеко не все в порядке. Такое понятие о циничном обществе, в котором люди на руководящих постах грубо сознаются в том, чем они занимаются, совершенно недостаточно. Как раз тогда, когда они открыто и «реалистично» признают, что в конечном счете все делается ради власти, денег или влияния, они крайне ошибаются; их лишенный иллюзий реализм является формой их слепоты. Что они роковым образом недооценивают, так это действенность иллюзий, которые структурируют и поддерживают их безжалостную борьбу за власть или финансовые спекуляции. В самом начале правления Гитлера именно циничные крупные капиталисты говорили себе: «Давайте позволим Гитлеру избавиться от левых, а затем мы избавимся от него самого». Финансовый кризис 2008 года спровоцировали не слепые идеалисты, а циничные банкиры, действовавшие по принципу «алчность – это хорошо». Здесь пролегает граница старой формулы цинического разума, которую критиковал Слотердайк²³: «Они сознают, что делают, но тем не менее делают это». Они не замечают иллюзий, присущих жестокой «реалистической» позиции. Вспомните блестящий анализ Маркса, писавшего о том, как во время французской революции 1848 года консервативно-республиканская «Партия порядка» представляла собой коалицию двух ветвей роялизма (легитимистов и орлеанистов) в «безымянном царстве республики»²⁴. Депутаты парламента от «Партии порядка» считали свой республиканизм пародией: во время парламентских дебатов они то и дело высмеивали Республику, чтобы указать на свою настоящую цель – реставрацию монархии. Однако они не осознавали, что сами обманываются насчет истинных социальных последствий своего правления. Их действия (например, гарантирование сохранности частной собственности) фактически способствовали созданию условий для буржуазного республиканского порядка, который они так презирали. И поэтому не то, что они были роялистами под маской республиканцев (хотя считали себя таковыми), а именно их «внутренние» роялистские убеждения являлись ложным фасадом, скрывавшим их подлинную социальную роль. Короче говоря, их искренний роялизм был вовсе не тайной истиной их публичного республиканизма, а скорее фантазматической опорой их подлинного республиканизма. Как писал Маркс,

роялисты… заблуждались относительно факта своего совместного господства. Они не понимали, что, если каждая из их фракций, взятая отдельно, была роялистской, то продукт их химического соединения необходимо должен был быть республиканским… <…> И вот мы видим, что эти роялисты, вначале еще верившие в немедленную реставрацию, потом с пеной у рта, с проклятиями сохранявшие республиканскую форму, признают, наконец, что могут ужиться только в республике, и откладывают реставрацию на неопределенное время [die Restauration aufs Unbestimmte vertagen]. Наслаждение совместным господством [der Genuß der vereinigten Herrschaft] само по себе усиливало каждую из обеих фракций и делало ее еще менее способной и склонной подчиниться другой, т. е. реставрировать монархию²⁵.

Маркс описывает конкретный пример извращенной либидинальной экономики: есть Цель (реставрация монархии), которую члены группы считают своей истинной целью, но от которой по тактическим соображениям они вынуждены публично отрекаться, однако наслаждение им доставляют не те разнообразные способы непристойного высмеивания идеологии, которой им приходится публично следовать (гневные выпады и ругательства в адрес республиканизма), а перенос на неопределенный срок реализации их официальной Цели (позволяющий им совместно господствовать). Представьте себе следующий сценарий из частной сферы: мужчина несчастливо женат и все время насмехается над женой, заявляя о своем намерении уйти от нее к любовнице, которую он действительно любит. Хотя ему доставляют некоторое удовольствие выпады против жены, подпитывает его иное наслаждение, вызываемое откладыванием ухода от жены к любовнице. И если вернуться к сфере политики, то разве американские республиканцы в годы администрации Рональда Рейгана не напоминали «Партию порядка»? Их орлеанистами были увлеченные новыми технологиями либеральные капиталисты, а их легитимистами – антиноменклатурные популисты (позже переродившиеся в «движение чаепития»). Они ненавидели друг друга, но знали, что смогут управлять страной только вместе, поэтому и те и другие без конца откладывали меры, казавшиеся им действительно важными (например, запрет абортов). Такова формула современной цинической политики: ее настоящие жертвы обмана – сами циники, не осознающие, что их правда кроется в том, что они высмеивают, а не в их тайных убеждениях. Таким образом, цинизм есть извращенная позиция: она переносит на других (нециничных простаков) свою раздвоенность. Вот почему, как отмечал Фрейд, извращенные действия – это не открытая демонстрация подсознательного, а его величайшее искажение.

Есть кое-что очень примечательное в Генри Киссинджере, ярком образце циничного Realpolitiker, а именно то, как сильно он ошибался во всех своих предсказаниях. Когда Запад узнал новости об антигорбачевском августовском путче 1991 года, Киссинджер немедленно принял новый режим (позорно рухнувший через три дня) как данность. Словом, когда социалистические режимы уже были живыми трупами, он рассчитывал заключать с ними долгосрочные соглашения. Этот пример отлично демонстрирует ограниченность цинизма: циники – это лакановские les non-dupes qui errent («те, кого не оставили в дураках, заблуждаются»[9]9
  Подробнее об этом см.: http://www.psychanalyse.kiev.ua/psychanalyse-discours/psychoanalis-lacan/79-non-dupes-errent.


[Закрыть]); они не замечают символической эффективности иллюзий, того, как иллюзии регулируют деятельность, порождающую социальную реальность. Цинизм стоит на позиции мудрости; хрестоматийный циник в беседе с глазу на глаз говорит вам заговорщицким тоном: «Но разве вы не понимаете, что все дело в деньгах/власти/сексе, что все высокие принципы и ценности – это лишь пустые слова, которые ничего не стоят?» В этом смысле философы, в сущности, верят во власть идей, они считают, что идеи правят миром, и циники вполне справедливо обвиняют их в этом грехе. Однако чего в своей наивности не видят циники, так это наивности их циничной мудрости. Настоящими реалистами являются философы: они прекрасно понимают, что циническая позиция неприемлема и неустойчива и что циники фактически следуют тому принципу, который они сами публично высмеивают. Сталин уж точно был циником, но именно поэтому он искренне верил в коммунизм.

Общий теоретический момент, лежащий в основе этой слепоты цинизма, заключается в том, что любая критика идеологии должна включать теорию сконструированного невежества. Подобно знанию, невежество тоже является социальным конструктом, во всех его пятидесяти оттенках от простого непосредственного невежества, когда мы даже не знаем, что мы ничего не знаем, до вежливого игнорирования того, что нам хорошо известно, а также всех промежуточных уровней, особенно уровня институционального бессознательного²⁶. Вспомним либеральную апроприацию Мартина Лютера Кинга, которая сама по себе является показательным примером разучения (un-learning). Генри Льюис Тейлор недавно заметил: «Все знают о Мартине Лютере Кинге, даже маленький ребенок скажет вам, что он знаменит своей речью “У меня есть мечта”. Но на этом всё. Мы знаем только, что у него была мечта. А в чем эта мечта заключалась, мы не знаем»²⁷. Кинг проделал долгий путь после «Марша на Вашингтон» в 1963 году, когда его радостно приветствовали толпы людей и когда он был представлен в качестве «морального лидера нашей страны»: занявшись другими проблемами помимо сегрегации, он растерял общественную поддержку и начал считаться отщепенцем. Как выразился Гарвард Ситкофф, он брался за проблемы бедности и милитаризма, поскольку считал их жизненно важными для того, чтобы «сделать равенство чем-то реальным, и не просто расовым братством, а настоящим равенством»²⁸. Если воспользоваться терминологией Бадью, то можно сказать, что Кинг следовал «аксиоме равенства» далеко за пределами темы расовой сегрегации: перед смертью он занимался вопросами борьбы с бедностью и войной. Он выступал против войны во Вьетнаме и приехал поддержать бастующих мусорщиков в апреле 1968 года в Мемфис, где его и убили. «Следовать за Кингом значило идти по непопулярному пути, а не по популярному»²⁹. Словом, чтобы сделать из Кинга нравственный идеал, потребовалось систематически стирать очень многое из того, что было о нем известно.

Еще один пример систематического разучения связан с психоанализом: как верно отмечает Жерар Вайцман, в нашу эпоху, считающуюся эпохой вседозволенности, когда нарушаются все сексуальные табу и проявляются ранее подавлявшиеся желания, делая психоанализ неактуальным, странным образом игнорируется фундаментальный прорыв Фрейда к пониманию детской сексуальности:

Единственный оставшийся запрет, единственная священная ценность, которая, кажется, еще сохраняется в нашем обществе, связаны с детьми. Никому нельзя тронуть и волоска на их маленьких белокурых головках, как будто дети заново открыли для себя ту ангельскую чистоту, на которую Фрейду удалось бросить тень сомнения. И сегодня мы, определенно, осуждаем дьявольскую фигуру Фрейда, считая его тем, кто, раскрыв связь детства с сексуальностью, украл у нас наше непорочное детство. В эпоху, когда сексуальность демонстрируется на каждом углу, образ невинного ребенка, как это ни удивительно, возвращается с новой силой³⁰.

Можно бесконечно перечислять аналогичные примеры, но достаточно вспомнить систематическое разучение в отношении фактов о колонизированных народах под нажимом колонизаторов. Такое разучение касается не только фактов, но еще в большей степени идеологического пространства, в котором задается система координат для нашего понимания «примитивных» народов. (Например, когда первые этнологи обнаружили племя, тотемом которого была птица, они бездумно приписали членам племени нелепое верование в то, что они произошли от этой птицы.) Но самое базовое невежество присуще закону и связано с его собственной непристойной изнанкой.

3 декабря 2013 года израильская газета Haaretz писала, что ультраортодоксальные «патрули скромности» продают очки со специальными наклейками на линзах, дающими эффект размытости: очки обеспечивали резкость на расстоянии до нескольких метров, чтобы не затруднять движение, но все находящееся дальше, в том числе женщины, становилось нечетким³¹. В таком же духе можно легко представить, как агрессивные сионисты продают очки, размывающие палестинцев и их дома, чтобы Святая земля выглядела должным образом.