Текст книги "Когда исчезли голуби"

1942
Ревель
Генеральный округ Эстланд
Рейхскомиссариат Остланд

Эдгар чувствовал себя неуверенно, оставив шляпу и плащ в гардеробе. Почему встреча назначена именно здесь? Почему не в парке, не в обычном кафе, не на Тынисмяги? Может, они хотят подчеркнуть его положение, подразнить запахами, доносящимися с кухни, загнать его в угол? Пьянящие ароматы ресторанов и продуктовых магазинов для немцев были слышны уже с улицы, он частенько поводил носом, проходя мимо, и этот ресторан не был исключением. Офицеры сидели в зале и стояли на лестнице, спешащие официанты лавировали между униформами, скрипя половицами. Запах жареного мяса струился из кухни, звон приборов мешался с горечью средства для чистки латуни. Бокалы звенели, как колокола, бутылки ныряли в ведра со льдом, коктейли устремлялись в руки кокеток, и всем было весело.

Унтерштурмфюрера Менцеля не было видно, зато Эдгара, очевидно, узнали сразу же. Ему помахали с центрального столика, прежде чем метрдотель успел проводить его к другому концу зала. Гауптштурмфюрер, понял Эдгар по нашивкам и протянул руку для приветствия. Гость слегка привстал и ответил с ленцой. Гауптштурмфюрер СС Герц был красив. Чрезмерно красив.

– Приятно познакомиться, герр Фюрст!

– Взаимно, герр гауптштурмфюрер!

– Унтерштурмфюрер Менцель очень рекомендовал вас. Ему, к сожалению, пришлось срочно уехать из Ревеля, но он передавал вам привет. Если я правильно понял, вы учились в Дерпте?

Эдгар кивнул. Он почувствовал, как краснеет до кончиков пальцев.

– Многие хвалят тамошний театр. А что вы скажете?

– Всячески рекомендую, герр гауптштурмфюрер, а также оперу! В “Ванемуйне” ставят Пуччини так, что вам наверняка понравится. Я слышал, что туда собираются с концертами музыканты из Штутгарта.

Голос Эдгара был спокойным и уверенным, в уме он поблагодарил себя за интерес к культуре, хотя и считал начало разговора несколько странным. Доносившийся из кухни равномерный стук мясницкого топора мешал сосредоточиться. Еще один официант проплыл мимо него, держа в руках поднос, закрытый серебряным колпаком, губы немца, сидящего за соседним столиком, были кроваво-красными от вина, Эдгару захотелось пить. Язык набух так, как будто он ничего не пил несколько дней, живот урчал, а в горле появилось жжение, которого он давно уже не ощущал.

– Спасибо, герр Фюрст, я еще не успел ознакомиться с культурной программой Дерпта, постараюсь наверстать упущенное, как только появится возможность. Но теперь к делу. Как вы относитесь к тому, что названия улиц будут на немецком языке? Внутренний директорат категорически против, считают, что эстонцам не понравится “Адольф-Гитлерштрассе”. А как народ отреагировал на речь рейхсмаршала Геринга?

Гауптштурмфюрер беззаботно менял темы, его фразы всякий раз заканчивались легкой улыбкой, от которой вокруг глаз появлялись мелкие морщинки. Он напоминал легендарного пилота Эрнста Удета, аса из асов: форма носа и линии губ были очень похожи. На открытке, которую хранил Эдгар, Эрнст был еще очень молодым, человек же, сидящий за столом напротив него, уже повидал жизнь. Эдгар повернулся к гауптштурмфюреру правой щекой, так он выглядел более привлекательно.

– Речь рейхсмаршала Геринга, произнесенная шестого августа, прозвучала несколько проблематично. Особенно в связи с тем, что дефицит продуктов все время растет. Если вы помните, рейхсмаршал Геринг сказал…

Гауптштурмфюрер наморщил лоб:

– Да, да. Что прежде всего надо кормить немцев, а потом уже всех остальных.

– Можно выдвинуть осторожное предположение, что после этой речи наблюдается небольшой спад популярности Германии. К тому же определенные подозрения вызывает деятельность доктора Вески.

– Кто такой доктор Вески? – спросил гауптштурмфюрер.

И снова мимо проплыл поднос с крокетами. Урчание в животе прекратилось, жжение стихло. Эдгар слегка приподнял брови, чтобы глаза выглядели ярче. В отражении ножа было видно, как горит его кожа, ее словно покрыли румянами, и каждая новая стопка добавляла еще один слой.

– Доктор Вески – филолог Дерптского университета. Говорят, он составляет новую карту восточных территорий в связи с тем, что эстонцев планируют переселить в Россию. Говорят, на его карте все русские деревни уже имеют эстонские названия.

Эдгар вслушивался в свой голос и понимал, что говорит словами из диалогов, которые он заранее проговаривал в голове, и не был уверен, сможет ли он ответить на вопросы, которые будут выбиваться из подготовленного им сценария. Глаза то и дело цеплялись за Рыцарский крест, и Эдгару приходилось усилием воли отводить от него взгляд.

– Надо же?! Это неожиданно и даже невероятно. Откуда взялись эти слухи и кто их распространяет? Могу заверить вас, что данные планы противоречат интересам рейха.

– Конечно, герр гауптштурмфюрер.

– Вы гораздо лучше многих владеете ситуацией, герр Фюрст. Гораздо лучше. У вас есть общая картина всего происходящего.

На лице гауптштурмфюрера вновь появилась улыбка. Эдгар растерялся, поднял руку к щеке.

– А что насчет антигерманской деятельности?

– Ее практически нет.

– Я читал написанные вами отчеты. Прекрасный слог, благодарности приходят из самого Берлина. Я уверен, что вы самый подходящий человек для нашего задания. Надеюсь, вы сможете продолжить работу в Группе Б, в отделе Б-IV, но в несколько ином статусе. Полагаю, вы еще не знакомы с группенлейтером Айном-Эрвином Мере? Вы с ним еще обязательно встретитесь, он подчиняется лично мне. Ваша задача – следить за настроениями в отделе и мне докладывать. Мы получили сведения, что подпольным организациям удалось внедрить шпионов даже в самые элитные подразделения, и хотим знать, как обстоит дело в Группе Б.

Когда Эдгар вышел на улицу, опрокинутые в пустой желудок стопки запросились наружу. Он поспешил отойти за угол, отыскал там подворотню и стал ждать, пока его нутро немного успокоится. На сей раз проблем с одеколоном не было – Эдгар держал бутылку на достаточном расстоянии от одежды, – но он должен был догадаться поесть перед встречей. Он понял, что слишком старается, при каждой встрече случалась какая-нибудь оплошность, рвущаяся наружу стопка или одеколон. Теперь же все дело было в сидящем напротив мужчине. В тот момент, когда их ноги случайно соприкоснулись под столом, Эдгар решил, что станет для гауптштурмфюрера Герца незаменимым помощником. Герц доверял ему, и совсем скоро у него будет возможность увидеть его вновь.

1943
Вайвара
Генеральный округ Эстланд
Рейхскомиссариат Остланд

Как только “опель” покинул Таллин, Юдит стала напевать Das macht die Berliner Luft[13]13
  Все это делает берлинский воздух (нем.).


[Закрыть], но Гельмут смотрел в окно. Одной рукой он машинально обхватил Юдит за плечи, другая застыла над пепельницей, держа сигарету. Голос Юдит ослабел. Значит, и в этот раз они не будут петь задорных маршей, насвистывать веселых песен, как раньше. Гельмут не вытащит из кармана свой крошечный немецко-эстонский разговорник, на обложке которого Юдит написала на двух языках строчки из стихотворения Марии Ундер, и не будет по дороге учить под руководством Юдит обиходные фразы, не прошепчет ей на ухо по-эстонски “твои уста в моих устах”. Протянувшиеся от столба к столбу провода сменились колючей проволокой. Гельмут открыл окно, выбросил окурок и подставил лицо ветру, как будто в машине ему не хватало кислорода. Юдит чувствовала напряжение сидящего рядом Гельмута, время от времени он поворачивался и смотрел ей в глаза, с излишне точной периодичностью, словно делал это намеренно, чтобы она не заметила морщин на его лбу.

Люди из “Балтише Эль” уже давно тайно приезжали в квартиру на Роозикрантси, их сдержанные разговоры время от времени просачивались под дверью спальни и достигали ушей Юдит: одна из самых важных военно-экономических задач Германии на территории бывших балтийских государств заключается в переработке и использовании горючих сланцев, и в этом вопросе высшее руководство рейха не собиралось уступать. Именно поэтому “опель-олимпия”, в котором сидела встревоженная Юдит, спешил в сторону Вайвары и новых возможностей нефтеперерабатывающей промышленности. Возможно, все это началось со Сталинграда, с продолжающегося отступления на Восточном фронте. Обеспокоенность и нервозность стали потихоньку прокрадываться в ряды друзей Гельмута, а Юдит не решалась даже помыслить, к чему все это может привести. Она отказывалась думать об этом и старалась взбодрить Гельмута, когда тот вздыхал, что офицерский состав стал похож на резервистов.

Поначалу Юдит считала хорошим знаком, что для рабочих стали строить квартиры и восстанавливать разрушенные большевиками заводы. Немцы не стали бы так вкладываться в местную промышленность, если бы не были уверены, что большевики сюда больше не вернутся, ведь так? Но тогда почему Гельмут столь озабочен? Новости тонули в пропаганде. Герда сказала бы, что политика не красит женщин, в нее не надо влезать. Герда была права. От запаха выхлопных газов сдавило виски, все было слишком запутанно, она не понимала, что происходит, и страдала от того, что страсть отступает под натиском военных забот, проникающих даже в спальню.

Когда прибыли на место, Гельмут тут же отправился встречаться с важными людьми, застучали каблуки, зазвучали приветствия, а Юдит пошла искать подходящий камень для возможно последней в этом году солнечной ванны. Она надела солнечные очки, сняла туфли, закатала чулки и немного, в рамках дозволенного, приподняла подол. В прохладном ветре уже чувствовалась осень, она дрожала и без того, но не настолько сильно, чтобы достать из сумки первитин. Она стала носить его с собой после февральских бомбардировок. Говорили, что армия разгружает склады, и у Гельмута были теперь целые коробки первитина. Гельмут был прав, первитин помогал. Под его воздействием подавленное состояние исчезало, как снег под бомбами; Юдит помнила, какой неестественно черной была земля после бомбежек, помнила очереди вдоль проселочных дорог, нагруженные сани, покидающие город, и то, как в ночь перед обстрелом она первый раз увидела на улице пьяного немецкого солдата. Юдит открыла сумочку. Больше она не замечала развалин, ее глаза привыкли к ним, как к пыли в комнате. Ее не волновало ничего, кроме мужа. Ярко-красные, сверкающие на солнце ногти на ногах напомнили ей вновь его упреки: свекровь, видите ли, не одобрила бы выбор цвета. Теперь же ее ногти могли жадно впитывать свет, такие же свободные и такие же красные, как и у Лени Рифеншталь, чей загар был знаменит на весь мир и которая всегда брала с собой в дорогу двух фотографов, чтобы они снимали ее и ее наряды.

– Что скажешь… несколько кур, корова, простая жизнь в деревне? С тобой.

Юдит решила, что ослышалась. “Опель” подпрыгнул на ухабе, Юдит ударилась локтем о ручку двери и вскрикнула – от удивления и боли. Когда на закате они отправились в обратный путь, Гельмут тихо сел в машину и долго сидел, не произнося ни слова. Он не взял Юдит за руку, не поцеловал ее. Неужели он действительно говорит о возможности остаться здесь после войны? Не может быть? В деревне?

– Многие офицеры подумывают об этом. Ты поедешь со мной в деревню, дорогая?

Сначала Юдит просто обрадовалась, что Гельмут не уедет в Германию без нее, он останется, и она его не потеряет. Потом мысли ее устремились в другую сторону, она представила, что живет в деревне, похожей на Таару, запах ржи, девчонки, несущие бидоны к телеге, и себя, замужнюю женщину, сожительствующую с немцем, косые взгляды и плевки, летящие в спину, как только она отвернется. Ситуация не изменится, купи Гельмут даже целое имение, а не клочок земли. Юдит не хотела жить в имении на правах любовницы. Все заявления о браке офицеров СС рассматривались в штабе управления безопасности, и она наверняка не прошла бы этот отбор, но даже если бы и прошла, подобный брак сломал бы карьеру Гельмута, Юдит нечего будет делать в Берлине. Может, поэтому Гельмут и говорит о переезде в деревню. Но его слова означают и еще одно: Германия не сдастся, Германия победит, большевики никогда не вернутся. Иначе Гельмут не планировал бы здесь своего будущего.

– Я написал нескольким друзьям и посоветовал им купить землю в Эстланде. Ты стала бы прекрасным проводником в сельскую жизнь. Земля плодородная, растительность богатая, чего еще надо. Почему бы не построить наш маленький рай в деревне?

– Но после войны у тебя наверняка будет возможность делать что угодно и где угодно, – вскричала Юдит.

– Я думал, ты хочешь остаться здесь.

– Ты никогда не спрашивал меня о будущем.

Гельмут открыл портсигар и закурил:

– Ты хочешь уехать в Германию?

– Об этом ты тоже не спрашивал.

– Не решался.

Его слова успокаивали Юдит, напрасно она так испугалась. У Гельмута не было пока никаких конкретных планов, он пока не присмотрел себе подходящего дома или усадьбы. Возможно, ей не придется объяснять ему, что в Эстонии к любовницам относятся совсем не так, как в Германии, не придется облекать стыд в слова. В Германии никто не возмущался, увидев округлившийся живот сожительницы или секретарши. Женщин просто отправляли на отдых в какой-нибудь немецкий городок, где, как говорят, жить приятнее, безопаснее и питание лучше. Так уехала Алисе, с которой у Юдит была общая портниха, так уехала Астрид, с которой у них была общая парикмахерша, и так же, собрав чемоданы, уехала наконец и Герда. Она все же обещала писать. Юдит должна спросить у Герды, как ей живется в Германии, может быть, даже съездить в гости, прежде чем принимать окончательное решение. Там не будет знакомых из прежней жизни, может быть, там она и согласилась бы провести остаток жизни в роли тайной любовницы. Гельмут может жениться на подходящей для его рода и рейха женщине. Юдит вынесла бы и это, лишь бы быть рядом с ним.

– Я поеду куда угодно, куда ты захочешь, – прошептала она.

1943
Ревель
Генеральный округ Эстланд
Рейхскомиссариат Остланд

Эдгар взглянул на часы, он пришел вовремя. Ткань кармана немного растянулась от того, что он все время дергал его нетерпеливой рукой, каждый день считая минуты до следующей встречи. Каждая крупица информации, которую ему удавалось добыть, воодушевляла его неимоверно, каждая деталь, вносимая в рапорт, казалась личным подарком гауптштурмфюреру. Герц был доволен им, это было заметно, и, вполне вероятно, вскоре они могли бы вместе провести вечер в театре. Эдгар заранее готовился к возможному приглашению и даже заказал у портного новый костюм, сказав, что должен выглядеть так, как будто только что прибыл из Берлина.

В ресторане стоял такой же шум, как обычно: альгемайне-СС были в черном, вермахт в сером и все длинноногие. В глазах пестрели медали “Мороженое мясо”[14]14
  Имеется в виду медаль “Зимнее сражение на Востоке 1941/42” (Восточная медаль). Немецкие солдаты называли ее “Мороженое мясо”, так как ее часто вручали после обморожения.


[Закрыть], орлы и свастики, так что Эдгару пришлось отвернуться. Истории о Сталинграде были не подходящими для женских и детских ушей, он тоже не хотел их слушать.

Гауптштурмфюрер Герц махнул рукой и поднялся.

– Приятно снова видеть вас, герр Фюрст. Официант! Я рекомендую вам взять голубей, очень изысканное блюдо… И принесите еще лучшего рислинга.

Присаживаясь за столик, покрытый белой скатертью, Эдгар старался не смотреть на Рыцарский крест на шее и держал брови слегка приподнятыми. Чтобы взгляд казался более открытыми. Но не слишком. И почаще поворачиваться к Герцу правой щекой.

Утро прошло в нервных приготовлениях, теплое полотенце, которое он обычно прикладывал к подбородку, перед тем как побриться, получилось слишком горячим, камень для бритья потерялся, а идея поточить бритву оказалась неудачной. Все его действия напоминали поведение молодого человека, который только что перешагнул порог переходного возраста и теперь готовился к первому свиданию с возлюбленной: он был точно так же взволнован и с дрожью в голосе повторял фразы, которые могут пригодиться в разговоре. Предвкушение приятной встречи заставило его кожу пылать огнем, и жар этот не остудил даже свежий воздух улицы. К счастью, в ресторане стоял полумрак. Эдгар, конечно, видел, как проходящие мимо женщины одаривают Герца заинтересованными взглядами, но, к своему удовольствию, заметил, что Герц не обращает на них никакого внимания. Он был вежлив с дамами, но его глаза ни разу не соскользнули на их грудь или на бедра. Тем более странно выглядели следы пудры на его безупречном воротничке.

– Вы проделали прекрасную работу, и я даже не знаю, как вас отблагодарить. Но у меня есть для вас еще одно, не менее интересное задание. Как вы понимаете, в Эстланде не хватает рабочих рук, и поэтому принято решение привезти сюда дополнительную рабочую силу.

Принесенные блюда слегка утихомирили бушующие чувства Эдгара, и он смочил губы вином, но пить не стал. Другие напитки попросить он не осмелился, хотя в пересохшее горло мясо лезло с трудом. Эдгар закашлялся. Надо было сосредоточиться на работе, доверие Герца нельзя было терять ни в коем случае.

– Особенно мужских рук катастрофически не хватает, – продолжил гауптштурмфюрер. – Промышленность не может работать в полную силу, большевицкая тактика “выжженной земли” нанесла непоправимый урон, но это для вас не новость. Нам нужны новые производственные территории и жилье для рабочей силы. Прежние трудовые лагеря находились в подчинении Главного управления имперской безопасности, новый лагерь будет принадлежать хозяйственному управлению, ВФХА. Надеемся, Группа Д сможет добиться лучших результатов, так как, откровенно говоря, доход трудовых лагерей оказался далеко не таким, как ожидалось. Мы будем работать в прямом подчинении только что назначенного на должность главного инспектора концентрационных лагерей группенфюрера СС Рихарда Глюкса – он, в свою очередь, подчиняется непосредственно рейхсфюреру Гиммлеру. Я уже получил перевод и теперь собираю команду ответственных работников для такой важной миссии. На этой неделе я побывал на площадке, где будет возведен новый лагерь, и могу сказать, что работы предстоит немало. Дороги в ужаснейшем состоянии, мне просто повезло, что мой шофер оказался еще и механиком. Комендантом Вайвары назначен гауптштурмфюрер Ганс Омейер, у него десятилетний хозяйственный опыт, и мы надеемся, что он сможет поднять производительность лагеря на должный уровень. В настоящий момент идут переговоры об административном делении. Мы сотрудничаем с “Балтише Эль”, а также с отделением Руссланд-Норд Организации Тодта. Мне в группе нужен надежный человек, который понимал бы настроения местных жителей.

1943
Ревель
Генеральный округ Эстланд
Рейхскомиссариат Остланд

В тот момент когда Юдит повернула на Роозикрантси, навстречу ей из арки вышел Роланд в немецкой форме и вежливо приподнял фуражку. Юдит застыла на месте, раздумывая, имеет ли смысл бежать, успеет ли она открыть двери и нырнуть внутрь – до входа оставалось метров десять. Пристальный взгляд мужчины испугал девушку-служанку, несущую пакеты с покупками, Юдит заметила, как она неуверенно переминается с ноги на ногу.

– Можешь идти, Мария, – сказала Юдит.

Девушка забежала в ворота. Юдит заставила себя сделать вежливое лицо и кивнула проходящим мимо соседке и директору немецкого армейского магазина. Роланд схватил Юдит за плечо и заставил идти вперед.

– Давай прогуляемся, – сказал он.

Они шли рядом, Роланд держал ее под руку. Его шаг был непринужденным, чего нельзя было сказать о голосе.

– Мне нужна квартира твоей матери.

Юдит затаила дыхание. Если она сейчас громко закричит, то навсегда избавится от Роланда, ей никогда больше не придется высматривать его в толпе, страшиться его неожиданных появлений и думать, что будет, если о нем узнает Гельмут. Их окружали люди, и полицейский стоял совсем недалеко, Юдит открыла рот, но своего голоса не услышала, глаза ее метались от прохожего к прохожему, она обдумывала, что скажет, если вдруг встретит кого-то, с кем надо будет поздороваться, представить своего спутника, варианты роились в ее голове, но каждая заготовленная фраза разбивалась о стеклянный взгляд Роланда. Как только Юдит пыталась замедлить шаг, он сжимал ее локоть, заставляя идти ровнее.

– Дни становятся короче, и в Финляндию переправляют все меньше людей. Но квартир для нелегалов не хватает. Все боятся, везде спрашивают документы.

– Говори тише, – прошептала Юдит.

– Ты тоже боишься. Поди, и думаешь уже по-немецки.

– Нет.

– Квартира на Валге-Лаэва расположена как раз рядом с парком. Если что – в парке всегда можно укрыться, к тому же большевики снесли складские помещения поблизости. Туда легко попасть. Тебе ведь не нужна квартира, а другим нужна, – сказал Роланд. – Кстати, ты о брате что-нибудь слышала? Неужели твой тевтонец не способен выяснить даже это?

Юдит открыла было рот, но снова закрыла. Гельмут сказал, что лучше подождать до конца войны. Тогда появятся новые возможности разузнать о судьбе Йохана. Он обнял ее, и от сочувственного тепла этого объятия Юдит расплакалась. Но с Роландом она не хотела говорить о брате, голос Роланда был ледяным. Горло Юдит сжалось от боли, но у него на глазах она не заплачет. Они повернули на улицу Люхике-Ялг и стали подниматься по ступеням к Тоомпеа. Она могла бы скользнуть под перила, побежать вниз по мощеной стороне улицы, у ворот было много народу, Роланд, возможно, не успел бы за ней так быстро, она могла бы закричать, и дело было бы решено, но она лишь выдавила из себя:

– Я не могу пойти на это.

– А кто тебя спрашивает.

Роланд взял из онемевшей руки Юдит сумку, покопался в ней и достал ключи. Они дошли до конца улицы Кохту. На смотровой площадке стояла группа немецких офицеров с биноклями, представители “Остланд-фильма” демонстрировали пейзажи, фотографы и репортеры снимали окраины Остланда. Роланд повел Юдит дальше. На лестнице Паткули он взял ее за руку, поддерживая, как новорожденного жеребенка.

Время, казалось, стоит на месте, его движение было совсем незаметным. Или слишком быстрым. В любом случае всегда неправильным. Завтра. Завтра Юдит пойдет в квартиру на Валге-Лаэва и выполнит данное Роландом поручение. Юдит кругами ходила по кабинету и никак не могла сосредоточиться на работе, хотя стопка материалов для перевода ждала возле пишущей машинки. Но предложения цеплялись одно за другое, как только она садилась за стол. Хорошо еще, что Гельмута не было дома и Юдит могла сколько угодно вздрагивать от глухих выстрелов выхлопных труб, сирен скорой помощи, теней на стене, могла без помех кружить по комнате, чтобы успокоиться, хотя с каждым кругом все острее чувствовала себя запертым в клетке животным. Гельмут больше не мечтал о деревенской идиллии, его мысли устремились в Берлин, он рассказывал о своем тамошнем детстве и о местах, которые Юдит обязательно должна увидеть, но под конец его лоб сморщивался, как бумага.

– Или, может, все-таки куда-нибудь еще, где не будет видно войны, – сказал Гельмут.

Он действительно относился к ней очень серьезно, и тем не менее Юдит все ставит сейчас под угрозу: этот курительный столик, который Гельмут высвободил из-под хлама и соорудил ей рабочее место, поставив на него печатную машинку, этот кабинет и эти газеты, аккуратно сложенные служанкой на столе. Часто Гельмут, когда ездил в штаб, приходил во второй половине дня работать домой, в свой кабинет, потому что ему больше нравилось слушать, как переводит Юдит, нежели штатные переводчики, и она переводила ему, что пишут в эстонских газетах. Эти дни Юдит тоже ставила под угрозу, дни, которые она любила больше всего, и возможность отправлять матери эстонские газеты, для которых теперь не хватало бумаги, хотя станки на заводах работали на полную мощность. У прессы на немецком языке таких проблем не было. Немцам всего хватало, и ей тоже, она очищала лицо сахаром, чего не могла бы делать, не будь Гельмута. Юдит продолжала ходить по комнате. О работе на сегодня можно было забыть, нервы разгулялись, чулки не давали покоя. Ноги чесались так, как будто на них было несколько пар толстых шерстяных носков, как в детстве, когда они должны были защитить от укусов гадюк. Юдит сняла резинку с чулок и закатала их вниз. Сосудистое пятнышко на правой икре всегда напоминало ей Аделину, отца которой убили большевики – его останки были найдены в подвалах на улице Пикк, – ее мать и запах потного талька, расползавшийся по комнате, когда она, кряхтя, снимала резиновые чулки, которые носила из-за варикоза. Кожа Юдит покраснела, вены набухли. Она не должна допустить появления узлов, ни в коем случае, она не должна допустить, чтобы Гельмут потерял к ней интерес, чтобы его пальцы перестали медленно подниматься по ее бедру в сумерках Эстонии. В связи с переходом на новую должность забот у Гельмута стало больше, работа в хозяйственном управлении предполагала много поездок, ему хотелось снова вернуться к обязанностям, соответствующим его квалификации. В его прикосновениях появился оттенок рассеянности, что день ото дня все больше беспокоило Юдит, побуждая еще тщательнее заботиться о своей красоте. Ее жизнь зависела от чувств Гельмута, без него у нее ничего не останется.

Доносившийся с улицы шум заставил ее вздрогнуть, хотя это были всего лишь голоса возвращавшихся с первой смены школьников. Зуд в ногах стал невыносимым. Завтра было уже совсем близко. Завтра она пойдет принимать беженцев. Через тридцать часов. А что, если она все испортит? Что, если она не сумеет вести себя так, как нужно? Если совершит какую-нибудь глупость? Если среди беженцев окажутся знакомые? Что, если она просто не пойдет? Почему Роланд не может найти для этого кого-нибудь еще? Откуда он знает, что добытое им расписание работы береговой охраны правильное? Откуда он знает, что этим рыбакам можно доверять? Как долго они смогут обманывать проверяющих? Хватит ли пил и других инструментов, чтобы скрыть истинное назначение перевозящей беженцев лодки? А что, если рыбаки начнут шантажировать, откуда тогда взять деньги? Где они берут грузовики и топливо? Юдит не желала этого знать. Почему она не отказалась, что сковало ее губы и не дало говорить? Сталинград, Тунис, Ростов или тот факт, что в немецкую армию стали призывать мужчин с оккупированных восточных территорий? Если бы она доверилась Герде, та наверняка придумала бы какое-нибудь средство, скорее всего, посоветовала бы использовать женские чары, сказала бы, что Юдит должна научиться управлять Роландом, а не позволять ему управлять ею. Но Юдит не Герда, у нее нет врожденного таланта растапливать сердца даже самых безжалостных противников. Юдит скучала по Герде, по ее советам. Она так и не получила ни одного письма от подруги, хотя та обещала писать.

Завтра Гельмут не узнает, что Юдит ускользнет из дому после наступления комендантского часа, потому что утром вся группа, кроме нее, отправится на несколько дней в Вильнюс, но как быть дальше? Юдит не может заранее предсказать, в какие дни Гельмут будет дома, а в какие нет. Часы, которые, казалось, стояли на месте, вдруг пошли с удвоенной скоростью. Ей надо готовиться. Гельмут вернется с минуты на минуту, вскоре придут и его друзья, повариха уже взбивает яйца в пену, Мария накрывает на стол. Ей надо готовиться, она должна развлекать и услаждать взор. Нервозность сразу же отражается на женской коже, так говорила Герда, и Юдит не имеет права показывать это кому бы то ни было. Она начала с того, что вспенила туалетное мыло. Герда убедила ее в том, что идеальная гладкость ног достигается бритвой, а не сероводородом. Герда считала, что сероводород сильно воняет, и она права. Ноги выглядели слишком бледными, загара практически не осталось, и с этим надо было что-то делать. Приняв ванну и побрив ноги, Юдит припудрила подмышки салициловой пудрой и поставила баночку обратно на полку, рядом с черным карандашом, которым когда-то рисовала швы на ногах, в те времена, когда у нее не было чулок. Темные локти смотрелись грозовыми тучами. Юдит схватила маленькое зеркальце, чтобы проверить, насколько ужасно они смотрятся. Надо попросить Марию принести еще лимонов. В остальном ее превращение из голубя в гадюку на коже не отразилось… Или она лишь пыталась себя в этом убедить?

Стоя на пороге дома гауптштурмфюрера Герца, Эдгар перевел дыхание. Сквозь зеленое окно над дверью в прихожую проникал мягкий свет. Он выпрямился и расправил плечи, портной справился с заданием на отлично. Повязка держалась прямо. Бауфюрер ОТ. Из-за нехватки обмундирования ему придется довольствоваться повязкой и удостоверением, по крайней мере на первом этапе, но это его не сильно тревожило, у него было достаточно поводов для гордости. Этого приглашения он ждал уже давно, эта дверь станет для него воротами в рейх. На ужин должны были прийти представители “Балтише Эль”, концерна “Голдфельд”, а также Организации Тодта, с деятельностью которой он уже успел познакомиться. После того как немцы сдали позиции на Кавказе и потеряли надежду на выход к Каспийскому морю, их взгляды обратились к Эстонии. Эдгар сразу понял, что это значит. У немцев не было нефти, немцы никогда не откажутся от Эстонии, горючие сланцы гарантируют им будущее. Интересы “Балтише Эль” стояли теперь превыше всего, и хотя он еще не до конца в этом разобрался, но очень скоро разберется.

Горничная взяла у Эдгара пальто и шляпу, в зале уже царила веселая атмосфера, портрет фюрера на стене висел немного криво. Гауптштурмфюрер Герц тепло поприветствовал гостя, проводил его к остальным, а сам отправился искать свою спутницу, которая вот-вот должна была подойти. Штурмбаннфюрер Омейер продолжил начатый днем разговор о поездке в Вильнюс и Ригу. В Литве, говорят, разработан интересный механизм, ускоряющий производственный процесс, они смогут посмотреть его в действии в лагере Панеряй. Подобную систему хорошо бы внедрить и в Эстланде. Эдгар рассказал, как организовано разделение труда между полицией и третьим батальоном майора Йоханнеса Коорта. В правилах установлено наиболее приемлемое расстояние между охраной и заключенными – шесть футов, по административным вопросам переговоры все еще продолжаются. Штурмбаннфюрер кивнул, ситуация была ему знакома – ВФХА старалось прочно удерживать за собой определенные области.

Дверь в зал была открыта, и погруженный в разговор Эдгар не сразу понял, почему голос женщины, разговаривающей в коридоре с гауптштурмфюрером Герцем, кажется ему таким знакомым. Потом он вдруг понял, чей это голос! Нет, он не мог ошибиться, хотя гости вокруг говорили очень громко. Эдгар взглянул на окна. Нет-нет, о них не стоило даже думать, но между окнами были большие стеклянные двери, которые, очевидно, вели на балкон.

Эдгар вжался в угол балкона, прилип спиной к стене и изо всех сил сжал правой рукой перила. Край шторы, выглядывающий в дверную щель, лизал ботинки. Из зала доносился стук каблуков, скрип паркета и знакомый смех, женский смех. Спрыгнуть он бы не рискнул, слишком высоко. Все двинулись к столу, Эдгар услышал, как штурмбаннфюрер Омейер упомянул его имя и сказал что-то о свежем воздухе. Когда горничная позвала хозяйку к телефону, Эдгар понял, что это единственный шанс. Удостоверившись, что стук каблуков удаляется, он вернулся обратно к гостям, перекинулся парой фраз с хозяином дома, спокойно прошел через зал, затем ускорил шаг и нашел клозет ровно в ту минуту, когда голос Юдит стал снова приближаться. Он сел на пол и подождал, пока Юдит пройдет в зал, после чего вышел в коридор и оттуда в прихожую, где отыскал свои пальто и шляпу. Прислуге он прошептал, что плохо себя чувствует и вынужден уйти, просил передать хозяевам искренние извинения за столь поспешный уход. Позднее он прислал записку, что машина может забрать его утром. Он в порядке и готов ехать вместе со всеми.