Текст книги "Сегодня я рисую треугольник"

Сегодня я рисую треугольник
Софья Мироедова

Иллюстратор Софья Мироедова

© Софья Мироедова, 2017

© Софья Мироедова, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4490-1274-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПРОЛОГ

Мокрый асфальт, местами укрытый пожелтевшими листьями, настаивал на приближении осени. Темные окна офисных зданий провожали меня выжидающими взглядами. Я шла домой, и мне отчаянно хотелось прикрыть ребра ладонью, чтобы не пустить внутрь эту гудящую настороженную пустоту. Ветер шумел в ушах и путал волосы, прилипающие к мокрым щекам.

Выхватив меня из дрожащей тишины, завибрировал телефон. Неизвестный номер требовал ответа. Глубоко вздохнув и прочистив горло, чтобы стряхнуть тревожный хрип, я ответила. Незнакомый низкий мужской голос гулко доносился из трубки. Ещё секунду назад я плыла в вязком вакууме, но сейчас чужие сплетения слов вернули меня в себя. Я вспомнила о делах и работе. О клиенте и новых концепциях. О пропущенных звонках и недоступных абонентах. Голос, протянувшийся ко мне сквозь километры, втолкнул меня в суету рабочих будней. Несколько минут отрывистой беседы и я снова оказалась наедине с собой. Но, даже повесив трубку, я продолжала слышать гудение голоса в своей голове, а мысли, перебирая образы один за другим, связывали звук с изображением. В памяти появилось лицо.

Лицо едва знакомого человека, казалось, обычного прохожего. Гулкая музыка голоса осветила слепящим лучом света, острые черты лица мужчины, которому принадлежал этот голос. Из темноты проступил худощавый силуэт и рассекающий пространство профиль. Бледно-голубые, даже мутно-голубые глаза без всякого выражения, и в то же время абсолютно обескураживающе доверчивые.

Так, глядя в эти глаза, я дошла до дома. Умылась, смахнув образ с век, и принялась читать уже дожидавшееся на почте техническое задание. Заказ на разработку концепции. Я уже знала, что это будет острый, стальной, но уже совершенно знакомый образ.

ЧАСТЬ I
Иррациональные ожидания.

1

Концепция строилась для открытия площадки музыкального лейбла. Моя студия разрабатывала оригинальную визуальную презентацию: начиная от дизайна анонсов, заканчивая подбором цветовой гаммы праздничных канапе. Моя небольшая команда начала работать в арт-дирекции отдельных проектов примерно год назад. К настоящему моменту сотрудничала с несколькими постоянными клиентами. Адекватными, интересными заказчиками: модными бутиками, галереями современного искусства и парой ресторанов аутентичной кухни. Никаких свадеб, дней рождений и прочей шелухи. Я всегда старалась зарабатывать только тем, что если и не вызывает щенячьих восторгов, то хотя бы не грозит смертью от скуки.

Как и в везде, в нашей области было множество подводных камней. Первым из них был заказчик со своим урезанным бюджетом и сформировавшимся мнением относительно каждой мелочи. Вторым – партнеры, которые норовили сорвать куш даже на благотворительном мероприятии. К тому же моя студия была довольно небольшой: нас было всего трое, для перманентной помощи команду дополнял внушительный список внештатных специалистов. Так, перескакивая с камня на камень, мы и прыгали второй год по лофтам, барам и крышам со своими мечтами на перевес. С каждым новым заказом всё больше хотелось приблизиться к идеалу. С каждым новым посещением арт-ярмарок и фестивалей, оказывалось, что идеал по-прежнему мерцал на горизонте.

Помимо этого я всю жизнь занималась визуальным искусством: рисовала, снимала, монтировала, сочиняла и выдумывала – это было не просто производством дизайна постеров или иллюстрированием брошюр, это был внутренний порыв, который невозможно было остановить. Я не стремилась вывести свои живописные и графические эксперименты на коммерческий уровень. Мне нравилось, что в этом занятии есть что-то личное. По большому счету, я была попросту не готова к этому. Единственным исключением было оформление музыкальных обложек альбомов для моего лучшего друга. В остальном я время от времени участвовала в выставках, но никогда не ставила себе целью продать холст. Мне было любопытно мнение посторонних людей, сталкивающихся с моими произведениями. Те идеи, которые можно было осуществить без личного участия в качестве художника, я вкладывала в бизнес. Мне нравился свободный график, который позволял просыпаться в полдень, и свобода самой выбирать клиентов. Однажды поработав в крупной компании на чужого человека, я осознала, что такое рабство. Поскольку по натуре я крайне своенравная личность, пришлось начать свое дело, выросшее из дизайна и арт-дирекции.

Пару недель назад я начала продумывать новый заказ. Это был музыкальный лейбл – пожалуй, моя давняя мечта. Сколько бы пластинок мной не было оформлено в качестве художника, работать с лейблом было совсем другим делом. Казалось, что здесь я могла объять необъятное. Конечно, ничего лишнего – основной посыл должен был остаться лаконичным. Даже с моей любовью к минимализму я не могла отказаться от пестрой эстетики второй половины 20 века. Вопрос оставался лишь в том, чтобы сочетать простую геометрию помещения клиента с флером переливающихся музыкальных эпох. Отчего-то мне всегда нравились именно сочетания – пусть это будет вопиющим контрастом, но только контраст может оттенить и зажечь настоящую искру шедевра.

Опираясь на мраморно-серый интерьер, вполне уместным было бы разместить здесь несколько сочных, возможно даже кричащих, акцентов. Не стоило отказываться и от выставки – пусть здесь будет всего десять экспонатов, зато они будут культовыми. Можно было бы даже договориться с европейскими галереями на предоставление оригиналов музыкальных арт-ворков. Само собой, на станковый принт пилота Velvet Underground авторства Энди Уорхола пока рассчитывать не приходилось, но возможность разыскать первый пресс пластинки и пару постеров с концертов все же была.

Так, лавируя по волнам памяти и музыкального вдохновения, я стала намечать облик открытия нового лейбла. Было решено отказаться от упора на одну музыкальную эпоху, а дать отсыл сразу к нескольким: начиная с рок-н-ролла 50-х, заканчивая гранджем 90-х. Во-первых, это привлекло бы максимально широкую аудиторию, во-вторых, нам не пришлось бы притягивать за уши неизвестных талантов прошлого. Я остановилась на одной-двух личностях каждого временного среза – на этом и построила весь визуал. От пригласительных, до, собственно, выставки.

Концепция была описана и готова к старту. На этом этапе я всегда старалась передать дела своей коллеге Ж. – мастеру по переговорам. К счастью, мы понимали друг друга с полуслова, так что я могла быть спокойна за нерушимость моей исходной идеи. Но прежде, чем искать оригиналы Хокни и Лихтенштейна, нужно было обсудить все с заказчиком. Описать в мельчайших деталях, оправдать затраты и подчеркнуть сильные стороны выбранного подхода.

Как всегда я приготовилась к худшему. Не смотря на то, что при каждой встрече с владельцем лейбла мы мило беседовали за чашкой капучино, оставалась вероятность наткнуться на скрытую любовь к безвкусице или отсутствие здравого смысла.

В светлой кофейне на углу главного городского проспекта, за столиком возле окна-витрины сидел сухой, серьезный мужчина – М. Я заметила его с улицы и махнула рукой. Мужчина изменился в лице и улыбнулся, ответив кивком на мое приветствие. Ноябрьский холодный воздух уже успел заморозить мои колени, пока я шла из своей квартиры-мастерской к кондитерской, где мы условились встретиться с клиентом. Зайдя в теплое помещение, я почувствовала мягкий удар теплого воздуха, и интерьер кофейни немного поплыл, точно в жаркий день на раскаленном воздухе плавится линия горизонта.

Пока я пробиралась через суету столиков и посетителей, стальной взгляд пристально следил за каждым моим движением. Повесив на плечики пальто и подойдя к столику с видом на широкий проспект, я набралась смелости заглянуть в эти серо-голубые глаза. Действительно, мутные, но отнюдь не ледяные. Мужчина протянул мне руку в приветствии и встал со стула:

– Добрый вечер, – с неожиданно теплой улыбкой сказал М., поднимаясь.

– Добрый, хоть и насквозь ледяной! – ответила я, пряча глаза.

– Я взял на себя смелость заказать вам кофе, сейчас его принесут.

– Благодарю. Горячий кофе – это то, что нужно после осенней прогулки.

– Вам пришлось долго идти? Мне показалось, вы говорили, что живете неподалеку? – спросил он, отодвигая мой стул.

– Да, но, видимо, я оделась немного не по погоде, – сев, я подвинулась ближе к столу, как будто он мог спрятать меня от этих пристальных глаз.

– Сегодня и правда резко похолодало.

Я вынула из сумки планшет и положила его на стол перед собой.

– Ну, что ж, начнем? – я с ходу кинулась к спасительному заказу. Мне казалось, что воздух раскалился до такой степени, что обжигал мои замерзшие щеки.

– Да, конечно, – ответил он и отставил свой кофе.

М. был коротко подстрижен, с легкой небритостью, намекающей на желание отрастить бороду, одет в черный с высоким воротом свитер. Позже оказалось, что он, как и я, предпочитал этот цвет всей огромной палитре ярких оттенков. Наверное, поэтому интерьер его звукозаписывающего лейбла не отличался жизнерадостными тонами: сплошь мокрый асфальт, мраморный серый, металлический белый. На вешалке позади него висело черное пальто и серый шарф.

– Как я уже говорила, вся концепция будет строиться на срезе разных музыкальных эпох. Думаю, было бы здорово дать основным мотивом выставки винилы культовых исполнителей: распаковать их и вместе с конвертами поместить под стекло… – начала я описание основы всей идеи, но, не успела перейти к рассказу о широком, черного дерева благородном багете, была перебита моим собеседником:

– Это очень круто, а можно будет потом это оставить?

– Конечно! Думаю, проще всего будет выкупить пластинки. Насчет первых прессов и оригиналов афиш не уверена – это слишком неоправданно дорого…

– На сегодня обойдемся «пластами», а потом будет видно! – тускло-голубые глаза зажглись, нижние веки чуть приподнялись. И я облегченно вздохнула – казалось, с этим клиентом не будет диспутов относительно вкусовых предпочтений.

Мы обсудили концепцию, утвердили, чуть сократив бюджет, смету и через полчаса уже говорили о совершенно посторонних вещах. Я рассказывала о трендах в искусстве, о музее Istanbul Modern, где побывала совсем недавно, возвращаясь из Каппадокии; он – о новых группах, которые хотел подписать, о музыкальных перформансах и о том, что он и сам был музыкантом, но некоторое время назад бросил это дело и решил заняться бизнесом.

Так прошел час, за ним еще один. С тем искусства и музыки мы съехали на философию и литературу. Кофе сменился крепким чаем, кафе почти опустело. К десяти часам, спустя три часа после моего замерзшего появления, сухой мужчина с мутно-голубыми глазами и острыми плечами, рисовавшими черное треугольное пятно на фоне светлой кондитерской, предложил пройтись, пока не начались заморозки. Внутренний такт запрещал мне принимать предложение – все же нас связывали сугубо рабочие отношения. С другой стороны, чутье подсказывало, что этот человек, не был просто очередным заказом, за этим острым обликом скрывалось что-то большее. Кроме того, до открытия остался всего какой-то месяц, в смете он расписался – почему бы не принять невинного предложения?

На утро я пришла в студию удивительно рано – в полдень. Обычно я появлялась к позднему обеду. Прогулка накануне закончилась через пару улиц, когда пошел снег, и риск отморозить колени возрос многократно. Мы скованно попрощались, пожав друг другу руки, и пошли в разные стороны.

Заварив черного чая, я позвала коллег на брифинг – чтобы еще раз просмотреть план, смету и начать вести переговоры с галереями и музыкальными магазинами. Поскольку над проектом мы трудились уже месяц, мы просто покивали друг другу, посетовали на сроки работы багетной мастерской и посмеялись, вспомнив новых партнеров по полиграфии – те обещали дать приличную скидку, если мы сделаем заказ крупным тиражом – тираж оказался настолько крупным, что мы могли бы провести мероприятие планетарного масштаба. Чай был выпит, планы подписаны, все разошлись по местам.

Моя основная работа была завершена – так что я могла взяться за свое побочное хобби – колонку в «хипстерский» журнал о современном искусстве. Тему дня задавала редакция, мне оставалось лишь портить бумагу на предмет узкого мышления масс. На этот раз речь шла о современном перформансе. Редактор просил провести аналогию между искусством современности, так они называли сериалы, и творчеством передовых перформеров. Конечно, настоятельной просьбой было коснуться творчества Марины Абрамович – так в двух словах следовало обобщить весь перформанс как таковой. Мне было обидно за тех представителей жанра, о ком незаслуженно забывали современные масс-медиа, выбрав себе парочку икон для жертвоприношения.

Я залезла в свои записи и подборки и погрузилась в работу над статьей.

2

Конец ноября разрезал воздух ледяным дыханием заморозков. Снег еще не выпал, но лужи с завидным постоянством превращались в зеркала. Я стояла возле журнальной лавки, рассматривая обложки: в одном из глянцевых изданий должна была выйти моя заметка и снимок на станице авторов. Глаза стекленели и отказывались видеть названия заголовков – минусовая температура пагубно действовала на мое зрение, я переставала видеть дальше своего носа, хотя обычно близорукостью не страдала. Освободив замерзшие пальцы от перчатки, я выбрала нужный «глянец» и протянула его продавцу вместе с отсчитанными без сдачи купюрами. Седой, ни то от инея, ни то от возраста, мужчина благодарно кивнул и принял в открытую варежку мои бумажки.

Скрутив журнал подмышку, заложив руки поглубже в карманы, я заскользила по проспекту в сторону своей студии.

Был уже восьмой час вечера, когда я открыла дверь нашего офиса. Весь день прошел во встречах и переговорах с партнерами – это успело меня бесконечно утомить. Меня встретила Ж., скрестив руки на груди и заговорщически улыбаясь. У нее это отменно получалось: её от природы хитрые глаза и улыбка на бок делали всю нашу работу одним сплошным заговором.

– Что-то не так? – спросила я, даже не поприветствовав боевую подругу.

– Всё как раз более, чем «так»! Ты уже открывала почту?

– Не успела еще – на улице такой мороз, что лишний раз телефон доставать не будешь. Вижу, новости хорошие? – спросила я, потирая руки, чтобы согреть замерзшие ладони.

– Для тебя – да!

– Любопытно, – прищурилась я, наливая себе крепкого чая. – Почта, говоришь?

– Да, отчего-то пиарщика нашей студии считают твоим личным агентом, – с ноткой обиды заявила она и, подняв руки в останавливающем жесте, добавила: – и не нужно говорить, что студия носит твое имя. Отправила копию письма тебе, читай.

Заинтригованная, я поспешила достать планшет. Сев поудобней в кресло, я открыла почту и нашла там переадресованное Ж. письмо. Письмо из Академии Искусств. К слову, даже, учась в Университете Дизайна я ни разу не получала писем из деканата. Адресатом был художественный директор отделения искусствоведения. Некая А. Ю. лестно отзывалась о моих колонках в журнале и выступлениях на премиях и открытиях галерей. Среди прочего она упомянула, что была на одном из оформленных нашей студией мероприятий и была приятно удивлена стилем и организацией. После внушительного предисловия А.Ю. перешла в наступление и задала, наконец, вопрос, являющийся целью письма: она спрашивала, интересно ли мне вести лекции по анализу современного искусства для выпускного курса Академии.

Я и представить не могла, что мои псевдо-исследования для желтого журнальчика могут заинтересовать таких людей. Конечно, я писала статьи, потому что мне хотелось поделиться своими находками. Однако в данном случае ответственность была совсем иной. У журналов были большие тиражи, и я знала, что наверняка мои статьи читает множество людей, но кто из них мог принимать меня всерьез? А теперь, судя по этому предложению, меня принимали всерьез те инстанции, которые я всегда считала враждебными по отношению к себе. Неужели я ошибалась?

Прочитав письмо несколько раз, я отставила чашку, положила планшет обратно в сумку, встала и надела пальто – переобуться я еще не успела.

– Ж., сегодня я уже не вернусь.

– Ну, и что ты решила? – подняв одну бровь, спросила Ж., выглянув из-за огромного монитора.

– Именно за этим я и ухожу.

У Н. были длинные черные кудрявые волосы, она была женщиной «марокканской» красоты – она часто повторяла, что в Марокко её постоянно принимали за свою. Мы с Н. уже третий год после её переезда в Город делили радости и горести. Так и сегодня, выйдя из студии обратно в мороз, я набрала её номер и сказала, что буду через полчаса в баре возле её дома. Чтобы Н. не сопротивлялась, ссылаясь на кипу работы, я упомянула, что разговор серьезный и откладывать его никак нельзя.

Я уже сидела в баре в ожидании самого крепкого виски, что нашелся за стойкой. Н. как обычно эффектно появилась, всем своим видом выражая максимальную степень недовольства людьми, что окружили нас в этом злачном местечке.

– Прости, – сказала я, – мне просто необходимо сегодня выпить!

– У тебя какой-то ошалелый вид, – сказала марокканская богиня, усевшись за стойку рядом со мной. – Только пить сегодня я не буду, прости.

– Не страшно, мне нужно, чтобы ты сказала, что принятое мной решение – верное, – улыбнулась я.

– Рассказывай, в ком дело? – сложив губы в подозрительную улыбку, спросила подруга.

– На этот раз, как ни странно, ни в ком, а в чем. Меня позвали быть лектором в Академию.

– Ничего себе! Вот это новость! И о чем читать? Живопись, дизайн?

– «Анализ современного искусства», – процитировала я письмо.

– Вот это заявка! Ну, думаю, для начала ты можешь пересказать им свои статьи.

– Для начала мне нужно решить, соглашаться или нет.

– Ты хочешь сказать, что сомневаешься?

– Нет.

Н. пожала плечами, будто мой вопрос был давно решен.

– Именно это мне и нужно было услышать! – победно заключила я, опрокинув в рот остатки виски. – А теперь рассказывай, как поживают твои мужчины?

В понедельник следующей недели, уже в декабре, я сидела в офисе заведующей кафедрой Истории Искусств в Академии, мысленно проклиная тот факт, что все руководящие должности в образовании занимали женщины. На меня обрушилась масса вопросов, была предпринята попытка выставить меня протеже, склонить к лести и самоунижению. Однако дама с серым, изрытым годами лицом не подозревала, с кем связывалась. Не смотря на то, что предложение мне было очень лестно, у меня были горы работы по студии и статьям – так что убеждать их в своей незаменимости было лишним. Кроме того, они сами меня пригласили. Эта очаровательная черта свойственна всем едва наделённым властью людям: делать вид, будто все вокруг свято мечтали погреться в лучах их величия. Со мной этот номер не работал. Ввиду хорошего воспитания я не могла откровенно показывать свою скуку, но и поддакивать внутренний мятежник мне не позволял. Поэтому я покорно сидела в кресле, монотонно кивая, выслушивая лекцию о подаче, о темах, которые стоит освятить и, конечно, о том, что ни о каких высоких гонорарах речи быть не может – ведь это филантропическая деятельность, передавать опыт последующим поколениям.

В конце концов, без четверти одиннадцать, спустя сорок минут после начала встречи и за час до моего обычного времени пробуждения, мной был подписал стандартный договор найма с приложением, включающим текущее расписание занятий. Благо, моим лекциям удалось выиграть мне пару лишних часов для безмятежного сна.

Важное дело было сделано, и я, раскланявшись с заведующей кафедрой, поспешила в студию – просмотреть пришедшие для выставки виниловые пластинки. Женщина скомкала свое лицо в подобие улыбки, пожала мне руку и пожелала видеться почаще. От последнего замечания всплыли муки общения с университетскими преподавателями, и меня передернуло – благо, уже за дверью.

3

Из окон моей мастерской, которая по совместительству была и моей квартирой, виднелся парк. Кусок проезжей части с серым асфальтом, витиеватый кованный забор и уходящие рядами вдаль деревья. Сейчас сад был совсем обезличен: худые руки деревьев тянулись к небу, которое ежедневно вздыхало дождем. В начале декабря все ждали снега, сугробов и сосулек – но не в этом городе. Здесь декабрь – еще один месяц осени. Особенно холодный и пронизывающий северными ветрами. Я могла часами смотреть на эти тусклые деревья и мрачный пейзаж за окном. Не отрывая глаз, опустошив голову от лишних мыслей.

Так и сегодня: на полу перед окном лежал веер эскизов, посреди мастерской стоял мольберт с тронутым черной краской холстом. А я уже полчаса не сводила глаз с промозглой зимы за окном. Я смотрела на черные силуэты деревьев и на серое небо над ними, но видела его – М. Каким-то неясным образом он влез в мою голову. В конце месяца должно было состояться торжественное открытие лейбла. У меня было уже почти все готово: выкуплены пластинки, подписаны договоры с галереями, оформлены приглашения. Настала фаза ожидания: типография печатала материалы, курьеры везли оригиналы принтов из музеев. А я… Я ждала следующей встречи – я точно знала, когда она состоится, но время двигалось медленнее света с другого конца вселенной. Мы должны были увидеться на следующей неделе: без особой причины, М. попросил показать все, что мы на данный момент собрали к открытию: пробные отпечатки афиш, приглашений, купленный винил и прочую мелочь. В обычных обстоятельствах это было рядовой встречей, часто клиент хотел быть в курсе происходящего. Отчего-то на этот раз меня волновала даже мысль о том, чтобы увидеться вновь. Не смотря на довольно дружескую переписку, которую мы умудрились завязать в сети, что-то подсказывало мне, что ничего дружеского между нами не было и быть не могло.

Тем временем я работала над новой живописной серией. Хотя, сложно было назвать это живописью – скорее это была широкоформатная графика. На пятнадцати холстах мне захотелось изобразить портреты мужчин, вдохновлявших меня с детства: писателей, режиссеров, музыкантов. Так что сейчас в мастерской громоздился ряд холстов, готовых принять на себя удар.

При этом каждый раз, начиная работать над чем-то новым, я задавалась вопросом, для чего я это делаю? Потому что от ответа должен был зависеть результат. Но обычно я просто погружалась в рисование, рассуждая на интересные для меня темы, совсем забыв о необходимости оправданного итога. Возможно, в этом процессе и заключался смысл, а может быть, наоборот, смысла не было вовсе. Но остановиться я не могла.

На мольберте был начал портрет Тома Уэйтса – максимально фактурного мужчины, которого было так приятно рисовать, потому что практически невозможно было испортить. Пожалуй, это было проектом влияний: все эти образы рисовали в моем сознании новые миры. Казалось, что произведения каждого из этих персонажей слепили меня такой, какой я теперь стала – каждый своим мотивом, картиной или полотном заложил кирпич в фундамент моей личности. Все эти влияния вместе сходились лишь в одной точке – во мне.

Графика всегда привлекала меня больше: мне казалось, будто контрастно белые и черные линии и пятна могли говорить на любом языке на любую тему. Аскеза палитры как будто давала шанс зрителю представить любой цвет на его вкус: в зависимости от его прошлого, предпочтений, привычек и убеждений. Добавление цвета или живопись всегда казались мне невероятно беспардонным образом навязать рецепиенту свою жизнь, бескомпромиссно покрасить небо в синий, а траву в зеленый. Но кто на самом деле знает, какого они цвета? Кто на самом деле знает, как светится кожа влюбленного человека и как гаснет взгляд у опустошенного? Я не хотела никому ничего навязывать – так же, как деревья за окном, устремившие угольно-черные ветви к бесцветному небу, я хотела заложить в работы все времена года. Поэтому чёрный – всегда однозначен. Поэтому палитра М. была так близка мне по духу.

Я хотела бы рисовать его самого: смотреть на угловатые плечи, острые скулы, в холодные глаза. Смотреть часами, как на пейзаж за окном, и рисовать. Бесконечно, в любых ракурсах, любыми материалами, в собственных мыслях. Рисовать и никому не показывать, оставить десятки его портретов своей сокровенной тайной. Наверное, стоило предложить ему позировать мне – но это могло показаться слишком декадентской просьбой. Точно я из прошлого столетия.

Зазвонил телефон, вытащив меня из вязкого потока мыслей. Звонили из галереи, куда я отправила запрос – хотела организовать свою выставку. Я уже давно этого не делала, а новая серия была отличным поводом.

– Добрый день, – произнес торопливый, но четкий женский голос в трубке.

– Да, здравствуйте, А., – ответила я, пытаясь очнуться.

– Мы с вами хотели договориться о встрече, что скажете насчет сегодня?

– Отлично, в котором часу? – пришлось оживиться мне, сегодня был свободный день, но не стоило упускать возможности использовать его с толком. Я и так уже три часа потратила на созерцание осеннего пейзажа за окном.

– Я буду в галерее к пяти часам и уйду в восемь, подходите в любое время!

– Хорошо, спасибо!

– До встречи, – ответила А. и повесила трубку прежде, чем я успела попрощаться в ответ.

Через два часа я поднималась на пятый этаж пыльного особняка в самом центре города. Галерея представляла собой несколько длинных залов и пару небольших комнат для сотрудников. Также в планировку гармонично вписывалась кухня-студия, куда меня и проводили для встречи с куратором пространства.

У А. были каштановые, стильно подстриженные волосы, яркие брови и надменный, оценивающий взгляд. Я еще раз подумала о том, что по рабочим вопросам мне, отчего-то, почти всегда приходилось иметь дело с женщинами. А. поднялась из-за стола:

– Привет! Налить тебе чего-нибудь? – внезапно перешла она на «ты» – Кофе, чай, кальвадос?

– Чай был бы в самый раз, – улыбнулась я, – хотя, кальвадос, конечно, звучит соблазнительней.

А. налила мне кипятка и, небрежно бросив туда пакетик, передала мне прозрачную чашку. В её манерах было что-то мужское, какая-то торопливая четкость движений: будто у нее была расписана каждая секунда и болтать по пустякам она не намерена.

– Итак! Я посмотрела твои работы, можно уже на «ты», да?

– Конечно, – кивнула я, внутренне скривившись: я не терпела таких фамильярностей.

– Огонь, конечно! Это огонь! Какие даты тебя устроят?

Я, признаться, не ожидала, что мы бросимся сразу в пламя сражения. Кроме того, внутренне я наткнулась на мысль, что задуманная серия вылилась в результат. Неужели я рисовала работы только для того, чтобы открыть выставку? Возможно эти портреты были всего лишь упражнением в рисовании и экспонировании? Я отмахнулась от этой мысли, постаравшись сконцентрироваться на вопросе:

– Кхм, пожалуй, апрель был бы идеален.

– Отлично, у нас как раз там есть пара свободных недель! – А. говорила так быстро, что едва ли можно было вставить хоть слово. – Ты мега-адекватный художник! Обычно все говорят, мол, нам надо открыться в понедельник! Черта с два! У нас все расписано на полгода вперед! Что там на полгода, я уже знаю, какая выставка будет в декабре будущего года! Знаешь У.? Вот, он, конечно, нереально крут – и я ужасно обрадовалась, когда он выбрал нас для своего будущего проекта!

Часто люди, которые так тараторят кажутся неуверенными или глупыми, но про неё нельзя было сказать ни того, ни другого. Было очевидно, что она такова во всем: в работе, в отношениях, пожалуй, даже в любви.

Наша беседа завершилась через пятнадцать минут. А. передала мне договор, чтобы я его прочла, попросила показывать мне работы по мере их готовности – она уже видела семь из пятнадцати, плюс около сотни набросков, которые я также решила включить в экспозицию. Рукопожатия, нетронутая чашка чая, и вопрос выставки новых работ был решен. Все оказалось проще, чем я предполагала. Возможно, роль играли какие-то рекомендации и общие знакомые, но даже с помещениями под однодневные мероприятия обычно бывало больше мороки.

Прежде, чем уйти, я решила пройтись по залам галереи. Они были неширокими, но хорошо освещенными. В экспозиции сейчас была серия урбанистических фотографий с контрастно вписанной в строительный каркас обнаженной девушкой. Я прошла все залы – стены были традиционно белыми, мест возле картин хватало, чтобы двое, стоя друг напротив друга, могли рассматривать полотна на противоположных стенах. Глядя на эту галерею, я попыталась представить, как бы распорядилась этим пространством я. Мне виделось широкое помещение, залитое естественным светом, а не поделенный на узкие клетушки лабиринт коридоров. Работы, оформленные в черный багет подчеркнули бы геометрию черно-белой фотографии, а уменьшив промежутки между экспонатами, можно было бы задать ритм, оттеняющий внутреннее напряжение работ. Мне всегда казалось, что пространство, где выставляется искусство, должно выгодно меняться под каждую отдельную экспозицию.

Я вышла из парадной на шумный проспект. Он был влажным, над городом висела дымка. Наверное, было около пяти градусов тепла. Я решила пройтись до дома пешком, пока не ударили морозы.