Текст книги "Сегодня я рисую треугольник"

– Так что, нарисуешь? – спросила она, прожевав порцию острой лапши.

– Я все думала, когда ты спросишь! – мне хотелось отложить принятие решения на потом, но эта мысль глодала меня весь вечер.

– Ну, идея классная, только времени мало. Но ты же быстро работаешь!

– Да, быстро. Идея хороша. Перспективна. Но пойми, у нас уже всё готово…

– Вот именно! Если что-то пойдет не так, у нас есть план «Б». Над которым даже не нужно работать!

– Я не знаю, – я сильно сомневалась.

– Это отличный шанс. К тому же Д., похоже, не настроен на отказ.

– Это я поняла. И я вижу, ты переживаешь по этому поводу.

– Нет, что ты! – соврала Ж. – Все в порядке. Мы даже в нашем городе никогда не меняем концепцию за пять дней до открытия.

– Вот именно! – сердито сказа я, с укором посмотрев на палочки, зажатые в моих тонких пальцах. – Нельзя так поступать, это в высшей степени непрофессионально!

– Черт, кажется, я только что выступила на стороне противника.

– Если я твой противник, то да. Я не буду вносить суету в отлаженный процесс из-за какой-то внезапно пришедшей кому-то в голову идеи.

– Но ведь твои работы наверняка купят!

– А какими будут эти работы? Что это будет?! Ты считаешь возможным посадить зерно и вырастить дерево за пять дней?

– Ты же можешь просто скопировать фотографии!

Я резко повернулась к Ж. Я была оскорблена таким заявлением.

– Ж., дорогая, ты понимаешь, что здесь пролегает огромная пропасть? Между мной, как руководителем и арт-директором, и мной, как художником? Я не хочу опускаться до банального дешевого ремесла, более того до воровства!

– Ладно, ладно! – пошла на попятные Ж.

– Искусство для меня, это нечто большее, чем просто «нарисуй, что скажем за три дня». Если бы я хотела свести это до ремесла, я давно бы уже рисовала портреты на заказ. Если бы у меня был хотя бы месяц, я была бы счастлива воплотить этот город в своих работах! Может быть, это была бы даже не живопись, а нечто намного большее, потому что для меня это не просто город, это философия! Осмыслить и воплотить замысел за пять дней я не могу! Мне нужно время.

– Но ты же быстро работаешь…

– Да! Я быстро работаю! – это было действительно так, я могла нарисовать серьезный холст всего за несколько часов. То, что в студенческие годы занимало у моих одногруппников три занятия, я делала за одно. – Но, прежде чем быстро что-то сделать, я долго думаю. Мне нужно прочувствовать. Идея долго живет в моей голове не оформленной: там обтесывается, как камень в воде. Знаешь эту историю про Микеланджело?

– Про то, как он «отсек лишнее»?

– Да.

– Ты рассказывала.

– Это именно то, о чем я говорю. Зерно, которое прорастает. Скульптура, которая заточена в камне, а ты пытаешься её оттуда освободить. Искусство берет свое начало здесь, – я ударила себя палочками по лбу, – в голове!

Ж. посмотрела на меня, вздохнув, собрала в пакет оставшиеся после нашего ужина бумажные тарелки и палочки, встала и направилась к мусорному ведру, чтобы все это выбросить. Когда она вернулась, я уже немного остыла. Она посмотрела на меня и сказала:

– Я все поняла, мы заканчиваем разработанную концепцию и готовим файлы к печати.

На следующий день Ж. объясняла нашему партнеру, что для нашей студии Гонконг – «это не город, а философия», что мы слишком долго работали над своим именем и четким исполнением задачи, чтобы так непрофессионально метаться от концепции к концепции перед открытием. Я молча смотрела на Д. Он мягко улыбался и переводил взгляд с Ж. на меня и снова на жестикулирующую Ж.

– Молодцы, девочки, – сказал он, поднимаясь. – Я в вас не сомневался! – он подошел к окну и, взглянув на небоскребы, утопающие в полуденной дымке, подвел итог: – Б. передаст вам пароли и явки всех необходимых вам контор: типографии, багетной мастерской, фотостудии и что там еще? Короче говоря, с нетерпением жду тиража приглашений!

К концу недели мы смонтировали выставку, получили из печати всю полиграфию. Д. был доволен и непрестанно твердил о нашем профессионализме и великолепном вкусе.

На открытии были проданы все работы нашего фотографа.

На следующий день после открытия мы вылетели обратно, предварительно договорившись с Д. о следующем заказе.

4

А. просматривала серию картин, которую мы хотели представить в её галерее во время Фестиваля. Она быстро смахивала пальцем изображения на моем планшете. Взгляд её был четким и сосредоточенным. Периодически она кивала и издавала утвердительный звуки. Мы с Ж. сидели напротив неё за столом на дизайнерской кухне её галереи. Когда альбом с экспонатами закончился, А. отложила планшет, резко поднялась и быстро проговорила:

– Давайте договор, где подписать?

– Порядок? Ты согласна? – уточнила я.

– Смеешься? Это гениальная идея! Мы подвинем запланированную выставку. За ваши два дня мы сможем срубить больше, чем за неделю с обычными экспозициями!

– Тогда договорились! – подытожила я.

– Подписать здесь, – Ж. протянула пару бумаг и указала, где нужно было поставить подпись.

А. скорым движением черкнула ручкой в нужном месте и поспешила с нами попрощаться – она была одной из тех, кто не любит тратить время на пространные беседы.

За неделю до фестиваля у нас уже было все готово. Благодаря Д. нам удалось привезти картины художников из тех стран, где у него были офисы компании – его транспортные перевозки взяли на себя доставку шедевров. Мы заключили договор с несколькими галереями, которые согласились стать сторонними площадками для нашего мероприятия. Так у Фестиваля появилась параллельная программа. Ж. радовалась, что больше народу узнает о нас, и это поможет сделать еще один шаг вперед. При этом мы были почти уверены, что заработать снова не получится, так как полученные от партнеров средства мы тут же вкладывали в новые возможности: интерактивный сайт, приложение и, конечно, рекламу. Наши волонтеры в лице художников стрит-арта разгуливали по городу и расписывали стены, отсылая своими работами на фестиваль – за ними ходил оператор и снимал весь процесс, чтобы тут же можно было смонтировать очередное вирусное видео.

Я построила всю концепцию рекламы, основываясь на прецедентах пиара во всей истории искусства – мы завешивали афишами ограждения реставрационных и строительных работ, пускали в сеть свои ролики, собирали флешмобы и инсталляции по всему городу. Все произведения нашей рекламной кампании становились оммажами или репликами. Это был продуманный шаг – мне хотелось обратиться к понимающей аудитории. Всю дорогу Ж. предупреждала меня, что мои сноски на полях не будут замечены, потому что я переоцениваю нашу публику. Для меня это было незначительным препятствием. Да и моя коллега не сопротивлялась, потому что, являлась наша реклама оммажем или нет, она привлекала народ.

В назначенный день наша просторная площадка ломилась от количества пришедших людей. Мы разделили помещение на еще большее количество зон, упорядочили расписание так, чтобы публика могла распределиться равномерно. Казалось, все шло отлично. В противовес предыдущему фестивалю народу на площадке было много с полудня и до закрытия, десяти часов вечера. Ни один художник или спикер не остался без поклонников.

Моя роль на этот раз сильно уменьшилась. Это было осознанным шагом. Вместо выступления в качестве ведущей, я решила провести короткую лекцию. Чтобы не занимать голову переговорами со спикерами, я пригласила К. в качестве куратора лектория. Я не спеша прогуливалась по площадке, беседовала с гостями и подолгу пила чай в офисе. Я не выставила ни одной своей работы на экспозиции – теперь мне не хотелось делать Фестиваль площадкой для саморекламы. Мы итак очень хорошо пиарили нашу студию организацией такого масштабного проекта. Не смотря на уменьшившуюся нагрузку, я была уставшей: вечерами я дописывала холсты для выставки образов смерти, а ночами продумывала стратегии развития студии и Фестиваля. Голова шла кругом – не было ни одной секунды в целом дне, когда я мысленно отдыхала. Мой мозг работал даже во сне: мне снились площадки, партнеры, приходили новые идеи. Просыпаясь посреди ночи, я начинала писать Ж. сообщения со списками вещей, необходимыми для нового замысла. Я полностью включилась в процесс и время от времени забывала даже свое имя. Мне повезло, что холсты я практически закончила еще до отъезда в Гонконг – так что мне оставалось механически дописать «Принятие» и «Освобождение» и можно было дальше катить стратегические камни вверх по скале внезапно появившихся амбиций.

Последними лекторами первого дня Фестиваля была я и архитектор. После возвращения из Гонконга я решила попросить его рассказать о своем видении современной архитектуры. Он с радостью принял предложение и сейчас сидел на сцене, клацая кликером и демонстрируя возведенные его студией загородные дома.

– А это пригород Лондона, да. Видите, как гармонично сочетается геометрия здания с серой графикой природы местности? – по сути в течение получаса мы слушали отчет самолюбования. Десять построек из стекла и бетона сверкали углами с его презентации. Он по-прежнему носил кудрявую бороду и держал подбородок элегантно выше необходимого уровня приличий. На нём был спортивный блейзер, светлая рубашка, темные джинсы и сияющие дороговизной коричневые туфли. На лице как всегда была широкая улыбка, и он время от времени находил меня глазами и заговорщически подмигивал, вслух произнося, как он рад читать лекцию на таком замечательном мероприятии. Я улыбалась ему в ответ, хотя мысленно поражалась, насколько далеко он мог зайти в этой лести.

На своей части я рассказала об архетипах, которые использовались художниками напряжении веков, приводя в пример работы первобытных художников, мастеров ренессанса и революционеров современности. Этот материал с осени ждал своего часа. На сторонних площадках меня чаще всего просили повторить одну из прочитанных ранее лекций.

После лектория проходил уже знаменитый «Диалог», который на этот раз вела К. Я с облегчением кивнула Ж. и спустилась в офис.

– А можно и мне заглянуть к вам на чай? – меня нагнал архитектор.

– О, конечно, буду только рада такой компании, – каким бы антиподом он ни казался мне время от времени, с ним всегда было интересно поговорить. Я восхищалась его взглядом на мир: тем, насколько гибким должен быть внутренний стержень, чтобы вести себя тем образом, что всегда демонстрировал он.

– Ну, расскажи, как там наш Гонконг? – мы заходили в студию, его рука лежала на моем плече.

– Процветает, – ответила я. – На этот раз город мне показался совершенно другим.

– Конечно, это потому, что ты путешествовала не со мной!

– Вероятно. Он понравился мне еще больше.

– Ох, я должен туда съездить! Я скучаю по этому клочку земли, заставленному высотками, – сказал он мечтательно, будто не заметив моего колкого комментария.

– Непременно съезди. Может быть, успеешь посмотреть на Большого Будду!

– А ты посмотрела? – когда мы были вместе в Гонконге, мы откладывали посещение этого памятника на потом и в итоге так до него и не добрались.

– Увы, была в делах.

– Значит, нам просто необходимо съездить туда вместе, у нас осталось неоконченное дело, – его взгляд всегда был улыбающимся, было невозможно было понять, когда он говорил правду, а когда шутил. Всю его речь я заведомо считала одной большой ложью и манипуляцией.

– Я бы предпочла съездить куда-нибудь ещё. Пока что с меня хватит Гонконга.

– Вот послушай, – он эффектно приземлился на складной стул, поставив его посередине нашего лофта и положив ногу на ногу, – я решил заняться живописью!

– Да что ты говоришь! Ты давно грозился, – все годы нашего знакомства он романтично вскидывал взгляд и мечтательно говорил, что пора бы создать пару шедевров абстракции.

– Давно, а теперь понял, что настал тот час! Подскажи, где ты заказываешь холсты?

– У одного знакомого, могу поделиться контактом.

– Замечательно, давай, – он вытащил телефон из кармана, я продиктовала ему номер мастера. – А ты пишешь маслом или чем?

– Я долгое время писала маслом, но сейчас перешла на акрил. Хотя, в обеих техниках есть много приятных моментов.

– Я вот что-то не проникся ни той, ни другой… Вообще как-то это несовременно. Нужно что-то придумать, нужно придумать… – внезапно с его лица сошла улыбка, и на мгновение он стал очень серьезным. Потом снова просиял и подвел итог: – Ну, что ж, очень рад был повидаться! Пойду строить небоскребы!

– Всех благ, – сказала я в догонку, когда он, расправив спину и подняв подбородок, выходил из офиса. Архитектор легко махнул мне рукой и весело подмигнул.

На первый фестиваль к нам пожаловали одни профессионалы – те, кого мы смогли привлечь, используя свои знакомства. На этот раз подавляющим большинством были любопытствующие, едва смыслившие в искусстве. Табличек с описанием экспонатов им было явно не достаточно, поэтому они постоянно приставали к волонтерам, требуя объяснений инсталляции или перформанса.

На второй день мероприятие стало угрожающе похожим на базар, где все наперебой именовали себя художниками и заявляли, что вся их жизнь – это один большой перформанс. К концу дня накал немного остыл, но наши с Ж. нервы были на пределе. Она ходила за мной, твердя, что предупреждала о том, что аудитория не поймет, что я слишком переоценила публику. Я, уклоняясь от её огня, защищалась тем, что именно в этом и состоит сложность миссии, которую мы на себя взвалили – миссии просвещения. Ж. очень нравилось быть причастной к великой миссии, поэтому она убавляла пыл, но настаивала, что в следующем году нужно сделать что-то более понятное обычному зрителю.

– Ну что, публика оценила твои оммажи? – спросил М., подойдя ко мне в перерыве. Мы снова обратились к нему за музыкальным оформлением. После наших плановых встреч по фестивалю мы долго рассуждали о том, имеет ли смысл делать то, чем мы занимались.

– Публика? – я подняла на его глаза. Я стояла напротив абстракции юного художника из Берлина, с которым меня познакомил Ш. Кроме пары лихих мазков на картине ничего не было. Этим она мне и нравилась. С тех пор, как её доставили в студию, я могла часами смотреть на неё.

– Ну, да, – М. кивнул в сторону зала. Сегодня на нем была темно-синяя рубашка. Это было удивительной переменой. Наверное, раньше он тоже изменял своему традиционному черному цвету, но я заметила это только сейчас.

– Давай не будем об этом, – вздохнула я. Я гнала от себя эти мысли, потому что у меня была цель, к которой я стремительно двигалась. Неполное понимание моих действий аудиторией меня сейчас не беспокоило. Вернее, я блокировала эти сомнения. Я старалась научиться строго стоять на своем, не подвергаясь влияниям.

– Легко, – улыбнулся он, переведя взгляд на картину. – Я не увидел сегодня ни одной твоей работы. Они участвуют в вашей «параллельной» программе?

– Нет, мне не захотелось ничего здесь выставлять.

– Почему? Тут много крутых работ, твои бы тоже вписались отлично!

– Они все недостаточно… они все недостаточны, – только сейчас я призналась себе в том, что не участвовала в выставке только потому, что мне не нравилась ни одна из моих работ.

– А как насчет этой «смертельной» истории? – он снова мне в глаза. После моего вопроса о философии он долго и подробно рассказывал о разных течениях и их идеях. Благодаря этому я смогла в итоге привести свои разрозненные идеи к общему знаменателю. – Как идет работа над ней?

– Считай, закончила.

– Так можно было выставить что-то оттуда. Или они тоже «недостаточны»?

– Думаю, они как раз более чем «достаточны», – улыбнулась я ему. – Просто мне не хочется «спойлеров».

– Ясно. Это правильно, – он кивнул и повернулся к сцене.

– А как твои дела? – спросила я в ответ на его взгляд в сторону играющей группы.

– Нормально, – ответил он и замолчал на минуту, не поворачиваясь. Потом медленно повернул голову и посмотрел на меня. Не в глаза, а как-то неопределенно, как будто на всю меня целиком. – Я думаю, всё это не то. Нужно вернуться в музыку самому.

– Соберешь группу? – удивилась я. Он всегда так резко обрывал все разговоры о его музыкально прошлом, что я об этом почти ничего не знала.

– Ещё не знаю, может, сначала сам что-нибудь запишу.

– Это же здорово! – я на секунду забыла Фестиваль, свои суетные мысли о развитии студии, амбиции и дела. Как будто в эту минуту я была свободна. – Всегда можешь рассчитывать на меня как на художника обложек!

– Ловлю на слове, – он улыбнулся и сфокусировал взгляд на моих глазах.

Фестиваль закончился, к полуночи мы распрощались со всеми гостями и разошлись по домам. Всю следующую неделю мы занимались демонтажем и согласованием грузоперевозок. Несколько экспонатов купили, поступил ряд заказов на оформление мероприятий. Дела шли в гору. Однако нам пришлось отказаться от нашего любимого правила «недели» – теперь мы не могли позволить себе такой роскоши, мы работали даже в выходные.

5

Ж. должна была прийти к полудню – она вызвалась помочь мне упаковать холсты для перевозки в галерею. На завтра было намечено открытие моей персональной выставки, посвященной образам смерти. По традиции это был день моего рождения. Полотна были готовы и по три стояли, прислоненные к стенам мастерской. Я сидела на стуле, выпрямившись и глядя почти в упор на первую работу из серии. Ту самую, где была изображена обнаженная бледная женщина. Она по-прежнему смотрела на меня с немым укором. Я уже полгода пыталась расшифровать тревожную эмоцию, которую вызывал у меня этот взгляд. Ближе всего был вопрос о сомнениях – была ли я права, делая то, что делала? Стоило ли тратить всю себя, отдаваясь проекту студии и фестиваля? Тем ли делом я занималась? Глаза женщины на холсте были чуть прищурены, острые скулы выступали над щеками, образуя глубокие тени, плечи были чуть ссутулены, так как она опиралась локтями на колени скрещенных ног. Выжидающая, пугающая поза – создавалось впечатление, что эта женщина знала всё обо мне и о каждом, кто смотрел на неё. Разглядывая мазки, складывающиеся в образ, я не могла поверить, что это полотно – моих рук дело. Казалось, что её лик сам проступил сквозь загрунтованную поверхность. Остальные работы тоже наталкивали меня на размышления, но только эта заставляла по-настоящему тревожиться об избранной миссии.

Поток моих разрозненных мыслей прервал звонок в дверь – это была Ж. Она принесла упаковочную пленку и уже смотрела на часы: грузовая «газель» должна была подъехать в ближайшие полчаса. Мы довольно быстро запаковали основные шесть работ, эскизы и штудии, так что у нас осталось время на чай и обсуждение плана мероприятия. На этот раз я задумала небольшой перформанс: позвала группу танцоров и придумала с ними схему импровизации танца под длинную, постоянно меняющуюся музыку, написанную Ш. Его композиция «Limits» словно говорила на том же языке, что и мои работы. Поэтому они с Ф. специально приехали в город, чтобы он с группой мог сыграть её вживую на открытии.

На месте большие работы нам помогли развесить работники галереи, а штудии и эскизы мы принялись оформлять сами. Сперва нужно было заключить бумажные наброски в рамы, а потом найти подходящие места в пространстве. К вечеру все было готово, оставалось просмотреть порядок работ и развесить таблички с пояснениями. Пока я перечитывала описания на предмет опечаток, мне позвонил М. и спросил, можно ли заглянуть на монтаж. Я удивилась, ведь отношения наши стали прохладными.

Его худая высокая фигура идеально вписывалась своими четкими черными контурами в серое помещение галереи, оформленное моими монохромными работами. Он стоял, уперев руки в бока, выпрямив ноги, вытянув вперед шею и сосредоточено прищурив глаза. Постояв так возле одной работы, он в два шага оказывался у следующей.

– Ты все-таки решила повесить описания? – он повернулся ко мне, оставив глаза прищуренными, но теперь улыбаясь.

– Да, – я стояла в противоположном конце зала, внимательно за ним наблюдая, – я решила, что людям все же нужно объяснить, что тут происходит, – я подошла к нему.

– Думаю, это верно, – М. приложил тонкие длинные пальцы к подбородку. Сейчас он совсем зарос, не было и следа той деловитости, которую я помнила по первым встречам. – Я сам долго об этом думал. Пожалуй, и правда нужно объяснить, иначе все твое исследование теряет смысл.

– В любом случае я очень сократила информацию. Всю статью я выложила в блоге. Для самых любопытных.

– Да? – он искоса посмотрел на меня.

– Да, – я улыбнулась, – конечно я сделала ссылки на все источники.

– Нет, я не об этом, – он, смутившись, перевел взгляд обратно на картины, – я как раз хотел почитать про ту часть проекта, что обошла меня стороной.

Мы еще некоторое время ходили от холста к холсту, обсуждая, какая из работ была наиболее сильной, а какая отлично смотрелась бы в интерьере.

– Вот эта, конечно, самая «мясная», – показал он на северный образ, так долго тревоживший меня своим взглядом.

– Она меня пугает, если честно, – призналась я.

– Эта тетя точно знает что-то, чего не знаем мы, – он смотрел на бледную женщину с острыми чертами, а она смотрела на него.

– Я вот смотрю на них всех и думаю, насколько все же искусство и вера близки по идее.

– Ну, считай, искусство и появилось благодаря вере и религии. Нужно же было как-то фиксировать информацию. Словами иной раз из уст в уста всего не перескажешь.

– Это верно. Но здесь есть что-то большее, – я всматривалась в бледное лицо женщины на полотне. – По сути сейчас искусство не просто акт фиксирования каких-то религиозных воззрений. Оно как будто и само стало религией…

– Способом понять эту жизнь?

– Да. И способом её объяснить.

– Обществу?

– Хотя бы самому себе. Мне кажется, сегодня искусство, как и вера, стало слишком многоликим. Раньше было реалистичное отображение мира, а сегодня? Интерпретация личного опыта или исследований. Как нет универсальной веры, так и нет единого способа заниматься искусством. Есть, конечно, классические подходы. Множество религий: от авраамического монотеизма до кучи политеистических и шаманизма. Целый букет «изящных искусств»: живопись, графика, скульптура. Сейчас количество этих «религий» и «искусств» множится день ото дня. Как с каждым новым «просвещённым» появляется новая вера, так с каждым новым гениальным художником – очередной вариант на тему искусства. Теперь ни у кого нет монополии на способ познания мира. Любой может стать адептом личной веры, любой может провозгласить себя гениальным, непризнанным художником; а свою жизнь – паломничеством или перфрмансом.

– Сильно тебя заносит в твоих рассуждениях, – скрестив руки на груди сказал М., когда я, вздохнув, замолчала. Однако всё это время он внимательно слушал. – Согласен с тобой, но можно ли это скопление интерпретаций называть «религиями» или «искусством»? Я так понимаю, для того, чтобы явление обрело тезисное определение, с ним должно согласиться большинство.

– Уверена, что раньше так и было. Меня занимает вопрос, так ли это сейчас?

– Ты имеешь ввиду шквал информации и отсутствие возможности и желания всю её обработать?

– Да. По сути сейчас «религией» или «искусством» называют то, что наиболее хорошо распиарено. Как и всегда. Отчего-то мне кажется, что раньше честности было больше. Взять самых ярких пророков и даже проповедников – все истории их жизни говорят о том, что они действительно верили.

– Ну, это только истории.

– Согласно, тут ты прав. Некоторые из них крайне абсурдны, но без веры на такие бессмысленные действия человек бы не пошел.

– А сейчас, считаешь, люди не верят в то, что делают?

– Признаться, я совершенно ничего не считаю. Я не знаю. Но очень много об этом думаю. Если верят, то во что? В идею, в себя, в коммерческий успех? Может быть, во всё сразу, а может быть и ни во что…

– Да, – вздохнув, кивнул М. – коммерческий успех сейчас как-то более популярен, нежели вера во что-то большее.

Мы постояли еще минуту, молча глядя на измучивший меня холст. Он задавал вопросы, но не давал ответов.

– Завтра еще будет перформанс, – решила я перевести тему.

– Да, я помню, Ш. ведь будет играть?

– Да, они специально приехали. Жаль, не полным составом, но должно быть очень круто! Зайдешь?

– А что будет за перформанс? Рисовать будешь?

– Да, я немного порисую, мы позвали современный балет и продумали с ними структуру танца, завтра будем репетировать.

– М-м, – неопределенно кивнул он. – Может и получится. Но вряд ли.

– Заходи, будет мрачняк, как ты любишь, – я легко толкнула его плечом.

– Буду стараться, – улыбнулся он и похлопал меня по лопаткам.

Ж. сказала, что всё было готово, оставалось только дождаться куратора, чтобы тот закрыл галерею. Мы втроем вышли на улицу. Пару минут М. постоял с нами, потом сказал, что ему надо было бежать. Я как обычно обняла его, говоря, что буду ждать на открытии. Он не ответил на мои объятия, просто кивнул и ушел. Я была немного сбита с толку, но тут появился спешивший куратор и запер галерею. Мы договорились, что завтра приедем к полудню, чтобы поставить звук и отрепетировать перформанс.

Весь вечер я корпела над своим костюмом для открытия. Танцоры должны были быть в черном, я заказала для себя у знакомой швеи черный облегающий комбинезон, на голове я задумала сделать высокую прическу, украшенную перьями. Поэтому полночи я сидела, разбирая посылку с бутафорией. Пришлось лечь спать глубокой ночью, а подняться рано утром.

К полудню я подъехала на такси к галерее – со мной было две нагруженные сумки с костюмами для балета и для меня, кроме того пришлось по пути заехать за визажистом, так что день мой начался рано и обещал быть длинным. В течение следующей пары часов подъехал Ш., мы долго бились с настройкой звука и подключением всего его хитроумного аппарата. После обеда подтянулись танцоры, и мы начали изматывающие репетиции. Чтобы не заставлять Ш. с ребятами играть по сотне раз композицию длиною в полчаса, для репетиции я ставила запись, четко разделив всю песню на части, которые должны были по смыслу сочетаться с работами – различные по эмоции и настрою. Не смотря на то, что был составлен план, с танцорами мы сотню раз все обсудили, а песню я выслала им за две недели, мы никак не могли добиться взаимопонимания. Однако под конец, когда Ж. нервно звала меня на макияж за час до официального открытия, танцоры все же нашли ту смену ритма, которую я так жаждала видеть. Параллельно с этим волонтерам были даны указания по свету: что и когда включать, какие прожекторы задействовать, в каком ритме мигать. Они выглядели очень сообразительными и со второго раза повторили все в точности, как я сказала. На всякий случай я вручила им посекундный план перформанса.

Я сидела в гримерке. Было завялено, что действие начнется через полчаса после начала сбора гостей. Моя прическа была готова, макияж доводился. Я решила не появляться на публике и ни с кем не говорить до перформанса. В конце концов, моя голова была так забита четкостью действий и переживанием за огромную команду, задействованную в моей получасовой задумке, что я даже забыла поесть, не говоря уже о том, что не помнила и о дне своего рождения.

В назначенную минуту заиграл Ш. Через некоторое время вышла я. Пройдя сквозь толпу гостей, я встала в узком круге света, направленном на мольберт с холстом. Я взяла кисти и начала писать. Это должен был получиться портрет шамана. С первой сменой ритма вышли танцоры. Начал мигать свет. Я сосредоточенно рисовала, спиной отслеживая движения фигур позади меня и считая, в такт ли мигает свет. Потом потрясающая своей эпичностью игра Ш. заставила меня забыть обо всем, и я просто отдалась холсту. Пришла в себя я только, когда погас весь свет и участникам перформанса нужно было раствориться в толпе.

Ж. протягивала мне бокал шампанского и какое-то пирожное, говоря, что все получилось отлично. Я, шатаясь, зашла в гримерку. Казалось, только сейчас я осознала, насколько не выспалась и голодна. Время было почти десять вечера, а я лишь перехватилась йогуртом за завтраком, планируя перекусить уже на месте. Я взяла бокал и залпом выпила содержимое, проглотив следом пирожное.

Посмотрев в зеркало, я обнаружила очень свежую, улыбающуюся особу. Мне и в голову не приходило, насколько сильно меняет дело профессиональный макияж: ни синяков под глазами, ни провалившихся щек. Разве что глаза были мутноваты.

Встряхнувшись, я вышла к гостям. Меня встретили давние знакомые и совершенно новые люди. Кто-то договорился со мной об интервью, кто-то делал снимки для своего аккаунта в социальной сети. Я всем улыбалась и старалась быть приветливой. Мои руки оттягивали тяжелые букеты цветов, волонтеры принимали подарки и сваливали их в гримерке. В моей голове впервые за долгое время не было ни одной мысли. Только глухая пустота. Лишь когда я вернулась в гримерку, отложила цветы и подарки и без сил упала в кресло, одна мысль все же появилась: «М. так и не пришел». Почти сразу она захлебнулась в шуме разговоров зашедших следом за мной друзей. Они спрашивали, куда я хочу пойти, как мы продолжим вечер. Потом пришла Ж. с черным тортом, утыканным свечами, все громко меня поздравили, запретив их считать. Я съела кусочек и выдохнула. Казалось, самое тяжелое осталось позади.

Друзья проводили меня домой, чтобы оставить там все цветы и подарки. После этого всей нашей шумной толпой пошли на прогулку. Вечер был неожиданно теплым, и никому не хотелось пропускать такой отличный повод собраться вместе.

На ватных ногах с белым воздушным шаром, привязанным к запястью, я зашла домой в шесть утра. Заварив чай, я забылась сном, не выпив ни чашки.