Текст книги "Сегодня я рисую треугольник"

9

Я спустилась из мастерской и, открыв дверь парадной, встретила архитектора, стоявшего рядом с черным дорогим автомобилем. За рулем сидел водитель, а мой давний друг придерживал заднюю дверь.

– Как всегда, прекрасно выглядишь! – сказал он, поцеловав меня в уголки губ и подав руку, чтобы я села в машину. На мне было длинное черное платье, пошитое на заказ, и короткая кожаная куртка. Конец сентября баловал теплом. – Смотрю, ты немного подросла, – посмотрел он на мои ноги. Я не могла удержаться, чтобы не надеть на встречу с ним туфли на каблуке. Обычно мы были одного роста, а так я была прилично выше него.

– К этому платью не подходят туфли на плоской подошве, – пожала я плечами, кокетливо улыбнувшись.

Архитектор захлопнул за собой дверь и, взяв мою ладонь в свою руку, велел водителю жать на газ.

– Ну, рассказывай, как ты поживаешь? – он повернулся, закинув ногу на ногу.

– Ты даже себе не представляешь! Вся в делах, – засмеялась я.

– Да, ты уже не та девчонка, с которой я объездил всю Азию.

– Я все та же, жизнь поменялась, – я посмотрела за окно, где мелькали классические фасады пыльных зданий центра.

Мы ехали на открытие Европейского Биеннале Современного Искусства. На днях мы с Ж. уже были на главной экспозиции, на параллельную программу мне захотелось позвать его – ведь мало с кем я могла поговорить об искусстве так, чтобы не приходилось объяснять значения слов «перформанс» и «оммаж». У него как раз оказался зазор между бывшей и будущей подружкой, так что ничьей ревности я вызвать не рисковала.

Экспозиция проходила в полуразрушенном корпусе военной академии – старое здание еще хранило отпечаток эпохи: из углов спускались рельефы, на стенах то и дело мелькали потрескавшиеся розетки. В этом унылом, поломанном пространстве разместились такие же скорченные экспонаты. Сложно было понять, где заканчивался крошащийся интерьер и начинались инсталляции. Мы около часа бродили по огромной площади выставки. Пожалуй, я чаще заглядывалась на экстравагантную публику, нежели на искусство. Архитектор пространно рассуждал об упадке отечественной идеи, о необходимости возрождения традиций и непременного обращения к истокам – там бесспорно можно было найти вдохновение, которое, в свою очередь, следовало воплотить в максимально современной манере, ссылаясь на новые материалы и техники.

Я была разочарована. Столько свежих работ мы выставляли на Фестивале, и столько угасшего прошлого я обнаружила здесь. Ранее, на главной площадке Биеннале я видела несколько достойных экспонатов, ряд произведений современных звезд и пару действительно гениальных полотен. Сейчас у меня было ощущение свалки. Организаторам явно не хватило контраста. Такие урбанистические, прогнившие и поломанные шедевры необходимо было выставлять в стерильно чистых пространствах галерей, чтобы подчеркнуть всю степень отчаянья, которым веяло от работ. Всю эту желчь, рассыпающуюся тревогу и сомненья нельзя было помещать в такие же расслоившиеся стены. Для них напротив следовало выбрать идеально минималистичные, лаконичные экспонаты. Чтобы контраст работал не только на холстах и в скульптурах, но и во всем пространстве выставки.

Настроение моё было немного испорчено, но каждый раз, видя что-то несовершенное, я непременно хотела продумать идею до идеала и воплотить её в обновленном виде. Так сейчас я взяла на заметку свои мысли о контрасте пространства и выставляемых работ и решила, что необходимо внести коррективы в организацию зон моей Галереи.

Архитектор вызвал такси, и мы поехали обратно в центр.

– Послушай, эта ужасная биеннале испортила мне весь настрой! Как ты смотришь на то, чтобы его исправить? – предложил он, когда мы переехали через мост. – Поужинаем?

– Давай, я только за.

Время было около восеми вечера. Мы сидели в ресторане, за окнами падали желтые листья, а уличные фонари поджигали их на лету своим теплым светом.

– О, кажется, в кино все еще идет «Красота» Соррентино! – обратил внимание архитектор, изыскано промокая губы, прожевав остатки пасты.

– Ты еще не был? – удивилась я.

– Нет, все откладывал на потом. Сходим?

– Я с радостью!

Нам повезло – последний сеанс начинался в половине десятого вечера. Мы успели выпить по чашке какао в кафетерии при кинотеатре и обсудить предыдущие фильмы режиссера.

Фильм оказался очень длинным, но я не заметила, как он пролетел, потому что лента была словно моим собственным сном или дремой в раздумьях о жизни. Мы не обмолвились ни словом, во время сцены поцелуя архитектор положил свою теплую руку на мои ледяные ладони, сложенные на коленях. Когда на финальной сцене я повернулась, чтобы посмотреть на него, его глаза были влажными – они блестели в свете экранного восхода. За всей помпезностью его речей и поведения мне всегда виделось в нём нечто трогательное, но мгновения настоящей близости были такими короткими, что я не могла точно определить, было ли это истиной или очередной его уловкой.

Через пару дней он появился на моем пороге с двумя пестрыми букетами цветов. Я с улыбкой приняла их, поставив один в стакан, а другой в заварочный чайник – все мои вазы были высокими, подстать тонким розам или лилиям. Всю ночь мы, лежа в объятьях друг друга, вспоминали прошлое и, казалось, я, наконец, разглядела его настоящего. Лежа на животе, я чувствовала спиной тяжесть его руки и думала, возможно, не смотря на все наши разногласия, из нас действительно могла выйти «симпатичная пара»? Мне было безразлично, говорил ли он мне правду или лгал, мне просто было с ним спокойно. Может быть, это уже знакомое «зло» было лучше моего излюбленного, изнеженного одиночества?

Утром, едва солнечный свет коснулся моих босых ног, архитектор поднялся и, одевшись, без единого слова вышел в коридор. Я, накинув на обнаженное тело простыню, закрыла за ним входную дверь.

Через полчаса за чашкой чая я сидела напротив журнального столика, на котором стояли его цветы. Раньше он всегда дарил мне длинные белые розы. На этот раз на меня смотрело два нелепых разноцветных букета. Будто их наскоро сложили из оставшихся в лавке цветов. Они были насквозь безвкусны и наивны. Мне было любопытно, являлось ли это проявлением его искренности или лишь спешки? Я всегда была уверена, что архитектор тщательно продумывал все свои слова и действия. Здесь должен был быть какой-то подвох. Я коснулась пальцами ноги чайника с одним из букетов и легко толкнула его. Чайник упал на пол и разбился вдребезги. На блестящем паркете, смешавшись, лежали прозрачные лепестки всех цветов радуги и белые острые осколки чайника, а вокруг них медленно расплывалась прозрачная лужа холодной воды. Я опустила ноги на влажный пол и перевела взгляд за окно – там было раннее утро. Мои выходные подходили к концу, и впереди ждали очередные увлекательно тяжелые будни.

10

В., моя давняя подруга уже несколько лет жила в Вене – она с радостью встретила нас, когда мы вышли из подземки в центре города. Мы с Ж. приехали для переговоров о сотрудничестве нашей галереи с местным Музеем Современного Искусства. В этом году В. стала там куратором временных выставок и сразу же написала мне о том, что было бы здорово подружиться странами. Конечно, я не могла не ухватиться за эту возможность. Собрав лёгкие сумки, мы с Ж. отправились в аэропорт.

Начало октября встретило нас проливным дождем, но здесь было намного теплее, чем у нас на севере. Мы пообедали с В. в ресторане большого молла, куда вышли с аэроэкспресса. Обсудив основные моменты будущей встречи с руководством музея и назначив точное время собрания, отправились искать свои апартаменты.

Не смотря на по-прежнему накрапывающий дождь, Ж. предложила пройтись до квартиры пешком. У нас было по паре легких сумок, которые совершенно не обременяли – мы приехали всего на три дня. Проходя по богато декорированным улицам, я ощущала себя посетителем музея. Город, где я жила последние десять с лишним лет, считался самым красивым в нашей стране – здания, отстроенные в эпоху Барокко и Рококо украшали каждый перекресток. Однако с Веной даже парадная часть моего города не входила ни в какое сравнение. Добравшись до квартиры и расплатившись, мы оделись теплее и решили прогуляться. Было около двух часов дня, так что у нас был свободен целый день.

Мощеные улицы вели нас мимо богатых особняков и банков к самому центру – королевской площади и дворцу. Мимо проезжали кареты, запряженные лошадьми, извозчики были одеты соответсвенно городу: в высоких цилиндрах и длинных наплечных накидках. Создавалось впечатление, словно мы и правда переместились во времени. Поворот за поворотом нам открывалось невиданное великолепие изысканно украшенных зданий. Одно было нарядней другого. Ж., не закрывая рта, водила глазами по карнизам и фиксировала резные ручки витиеватых стальных дверей камерой телефона. Все здесь было ей по душе.

Я была поражена великолепием архитектурного ансамбля. Когда мы остановились на площади, я долго разглядывала скульптуры, украшавшие парадный фонтан: пластика и анатомия тел были безупречны. Можно было проводить здесь занятия по рисунку для художественных вузов. Эмоции героев сюжета были выверены до мельчайших деталей: морщинок, прищура глаз, направления уголков губ. Это были настоящие боги, застывшие в камне. Фонтан стал местом кульминации моего восхищения Веной. После прохода под аркой во внутренний двор, мой энтузиазм начал гаснуть. Весь центр города был одним большим нагромождением помпы, местами прорезанной современными архитектурными выкладками. Это был истинный город королей. Минимализму здесь не было места. Если вы видели скульптуру на углу проезжей части и тротуара, то она была воплощением гениев барокко или классицизма. Я вспомнила здание Академии, впечатлявшее меня раньше, даже её богатый декор и слащавые купидоны на фонарях не были настолько приторными, каким был центр Вены.

К вечеру мы обошли большую часть исторической части города, зачеркнули в списках все архитектурные стили, о которых мне рассказывали на занятиях по истории искусства. Альбом фотографий внушительных зданий пополнился сотнями снимков. К десяти вечера мы, наконец, добрались до квартиры. Я без сил повалилась в постель и почти забылась сном, пока не обнаружила, что Ж. села за работу. Оказалось, в своей погоне за тотальным контролем она не успевала с пиаром текущего мероприятия. В пары лишних часов сна она просидела за составлением писем, уставившись в ноутбук.

Музей Искусства оказался образцом современной архитектуры. Он серым кирпичом стоял позади классического дворца – основного входа. Всем своим видом современный корпус музея выражал немой укор парадному городу. Ни внутри, ни снаружи этого здания не было на намека на излишество. Только практичная геометрия. Прежде, чем пойти на встречу, В. предложила нам пройтись по галереям. Я с радостью подхватила идею. Мы пошли в зал искусства второй половины прошлого века и начала текущего.

В одном из залов я наткнулась на фактурное черное полотно. И сразу вспомнила о двух мужчинах: одним был архитектор, он впервые познакомил меня с этим художником; вторым был М., так похожий своим звучанием на эту картину. Холст принадлежал кисти Пьера Сулажа. Я задержалась возле него чуть дольше. Эмоции и ассоциации, вызванные работой очень удивили меня. Мне хотелось глубже погрузиться в эту неоднозначную палитру чувств. Сложность спектра эмоций была в том, что я одновременно ощущала переживания по поводу обоих мужчин, точно они были двумя яркими контрастами, а я застряла посередине. Архитектор с его точеной речью и жестами и М. со своим беспорядком и неоднозначностью. Они были абсолютными противоположностями, даже чисто внешне: один был смуглым кареглазым ловеласом с волосами цвета вороньего крыла, другой – бледнолицым обладателем мутно-голубых глаз и рыже-каштановой копны волос. Один – подтянутым и атлетичным, высоко державшим голову; второй – высоким и худощавым, умеющим в мгновенье ока вытянуться во весь рост, а затем сложиться вдвое. На полотне был лишь один, тот, с кем мне не о чем было спорить, потому что мы говорили на одном языке, сходились в видении и ритме. Не смотря на то, что узнала об авторе я от архитектора, на полотне был М., которого я так тщательно стёрла из памяти. Ведь кем он был для меня, я так и не поняла. Просто решила сбежать от этой мысли, погрузившись в дела.

К назначенному часу В. привела нас в офис для встречи с руководством. Нас встретила веселая полная женщина, радостно протягивавшая руку для приветствия и тараторившая что-то на немецком. В. перевела нам текст, после чего мы договорились веси беседу исключительно на английском, чтобы ни у кого не возникало трудностей в понимании. Разговор был коротким и по существу. Музей предлагал нам обмен экспозициями – мы высылали им нашу подборку отечественных авторов на пятьдесят объектов в год, они нам в ответ свою. Речь шла о малоизвестных молодых талантах. Меня это вполне устраивало. Мы просмотрели каталоги, подписали две копии контракта и уже через час попрощались с отделом международных связей.

Я предложила зайти на экспозицию Шиле, так как он долгое время был стержнем моего вдохновения, однако Ж., многозначительно подняв бровь, сказала, что ей-то нужно было работать, в отличие от меня. И удалилась. Я осталась, так как все мои срочные дела были сделаны, и у меня не было потребности контролировать каждый шаг своих сотрудников.

После восторженного просмотра подборки эскизов и полотен Шиле и Климта, я пешком вернулась в наши апартаменты. Ж. я застала за ноутбуком, сосредоточенно набирающей тест. Я поинтересовалась, что она делала. Она ответила, что куратор не успевал закончить текст рассылки, и поэтому его писала она. Я попросила её отвлечься.

– Я думала, ты налаживаешь связи с южным и восточным городами для участия в официальном открытии Галереи? – спросила я.

– Это может подождать. Если мы сегодня не отправим рассылку по клиентской базе, никто не узнает об открытии!

– Ж.! – громко сказала я. – Открытие будет через месяц! Один день ничего не решает, дай девочке самой закончить работу!

– В другой раз, у меня в расписании дедлайн сегодняшним числом.

– Если мы не подружимся с галереями, то статус нашего события будет равен открытию очередного кофешопа, ты это понимаешь?

– Не кричи на меня, – спокойно сказала Ж., подняв на меня глаза.

– Я не кричу, я говорю на повышенном тоне! – ответила я чуть тише. – Я просто устала убеждать тебя в том, что ты слишком много времени тратишь на контроль наших сотрудников и работу за них.

– Иначе они сделают все неправильно. И ты это знаешь! Потом все равно придется исправлять.

– Ну тогда потом и исправишь. Почему ты не даешь людям шанс сделать ошибку?

– Потому что эти ошибки потом отразятся на нашей Галерее.

– Ну и пусть один раз отразятся, они это поймут, получат ценный опыт и впредь не будут их повторять.

– Будут делать новые.

– Пусть! Пусть поскорее сделают уже все возможные ошибки, но сами! Разве мы с тобой не с этого начинали?

– Когда мы начинали цена ошибки была не так высока.

– Что это значит? Мы теперь умрем, если П. вовремя не сделает рассылку?

– Нет, но у нас полетят сроки.

– Пусть полетят, мы их скоординируем, мы это умеем.

– Но это же лишняя работа!

– А то, что ты делаешь сейчас разве не лишняя работа?

Ж. замолчала.

– Пожалуйста, дай моим сотрудникам шанс стать профессионалами. Я не хочу каждый месяц набирать новых людей только потому, что предыдущие не справились. Они и не смогут справиться, если у них не будет такой возможности.

– Может, стоит нанимать профессионалов? – с укором спросила Ж.

– Может! Для этого нам нужно увеличить продажи, а для этого нам нужен сильный пиар. А где наш сильный пиар? Он занимается составлением бесконечных таблиц и тотальным контролем каждого вдоха дизайнера, SMM-специалиста, куратора и даже меня! Похоже, без тебя мы бы уже давно задохнулись! – я сделала паузу. – Ну, признаться, я бы точно задохнулась, – потом улыбнулась и мягче добавила. – Ж., мы с тобой отличная команда. Я очень тебя прошу перестань занимать сразу все должности, я тебе за них не плачу.

– Ладно, – Ж. тоже смягчилась. – Сейчас напишу П., какие правки нужно внести.

– Нет, – развела я руками, – попроси её саму найти ошибки. Пусть еще раз посмотрит твои образцы и проанализирует результат. Она ведь уже делала это?

– Пока еще нет.

– Вот! Если не сможет, то скажи мне, мои сотрудники – моя проблема.

– Но ведь от каждого зависит весь механизм!

– Я прекрасно это понимаю, но сейчас никакого механизма нет. Есть только Ж., которая сидит на всех стульях одновременно. Нам как раз и нужно отладить этот механизм.

На следующий день мы стояли в старой венской кофейне, которая делала выпечку еще для королевского двора. Интерьер был выполнен в красном дереве, искусно украшен рельефами и узорами. На обоих этажах были огромные очереди – все хотели почувствовать себя королями. Я легко согласилась бы пойти в другое место, но В. твердила, что нам обязательно нужно было отведать этих сладостей и выпить чашку прекрасного кофе. Ж. жалостливо улыбнулась, и мне пришлось согласиться.

Спустя час мы сидели за крошечным столиком в углу. Здесь действительно все было королевским, вплоть до фирменных вензелей, повторяющихся во всем интерьере, на салфетках, приборах и чашках. Выпечка и впрямь оказалась невероятно вкусной, а кофе заманчиво походил на любимый какао из детства. Но я считала минуты, когда уже можно будет выйти из этого тесного дворца, расправить плечи и вытянуть ноги во всю длину. Я снова чувствовала себя Алисой, но на этот раз, видимо, в гостях у Шляпника, только вместо чая в нашей игрушечной посуде был ароматный кофе. Я представила себе здесь архитектора – он со своей манерой отставлять мизинец, беря чашку за ручку отлично вписался бы в интерьер. А я с острыми локтями, прижимающимися в худым ребрам, и коленями, упирающимися в столик, явно была не по размеру этому местечку. Ж. была выше меня, но, похоже, мои тревоги её не беспокоили. Она наслаждалась обстановкой, разглядывая кондитеров, мастерски лепящих баварские слойки за стеклянной витриной. У них было явно больше места, чем у нас.

На утро нас ожидал самолет. Ж. восторженно обещала Вене, что непременно вернется сюда ещё не раз. Я думала о том, что предпочла бы выдержать девятичасовой перелет в Гонконг – город, который больше подходил мне по визуальным убеждениям, хотя, признаться, квартиры там тоже были крошечными.

11

Под ногами был влажный тротуар, над головой – серое небо конца октября. Я шла из мастерской в Галерею, сегодня для меня был важный день – я должна была вывести Ж. на серьезный разговор. Когда мы вернулись из Вены казалось, что она все поняла и, как будто погрузилась в работу над рекламой. Однако через пару дней ко мне начали приходить жалобы от остальных моих сотрудников. С открытием галереи команда проекта выросла до десятка человек: появился агент по продажам, фотограф, администратор, завхоз и еще несколько помощников, отвечавших за разные модули нашего механизма. Поочередно практически от каждого из них я слышала, что Ж. постоянно третирует их, поправляя на каждом шагу и мучая огромными списками дел, на момент, когда еще не подошли сроки завершения текущих. Дальше ситуация начала накаляться – мне писали партнеры с недоумением сообщая, что моя коллега довольно фамильярно диктует им правила без намека на переговоры.

Я не знала, куда деваться – меня устраивала Ж., она была моим здравым смыслом, корректировала мои порой слишком амбициозные замыслы, структурировала работу и была супер ответственна. Но работа пиар-директора явно ей наскучила. Поэтому сегодня я была настроена предложить ей должность исполнительного директора, а сама полностью отдаться построению концепций.

Октябрь бросал мне в лицо иссохшие листья и надменно прятался за углом, поджидая с новым порывом ветра. Я была измучена мыслями об отношениях с Ж.

Ход моих размышлений на секунду прервался. Я проходила мимо выхода из метро и заметила высокую худощавую фигуру на фоне серого Проспекта. Это был М. Он стоял ко мне спиной и разговаривал с незнакомой мне девушкой. Мы не виделись с моей выставки – по какому-то немому согласию мы купировали общение. Я настороженно прислушалась к себе. Ничто не дрогнуло внутри. Мне не захотелось ни убежать, ни остановиться. Я спокойно и безразлично прошла мимо. Казалось, наваждение, так долго умчавшее меня, наконец, прошло.

– Ж., есть минутка? – спросила я свою деловую коллегу, когда зашла в Галерею. Она с П. стояла напротив только что доставленных картин и обсуждала, какую из работ поместить на рекламных проспектах.

– Конечно, привет! – радостно обернулась она. – Ты уже видела работы, которые приехали из Восточного Города? Они выслали нам почти всю экспозицию последней зимней выставки молодых художников Востока Страны!

– Я видела только снимки, – ответила я. – позже рассмотрю. Есть разговор.

– Вижу, разговор серьезный, – улыбка сошла с её лица.

– Серьезный, но, пожалуй с хорошей стороны.

Правда начала я не с позитивной ноты. Я пересказала, что сотрудники и клиенты были не слишком довольны, как это отражалось на Галерее и на мне. Потом напомнила про пиар, который последнее время приобрел сумбурный характер. Постаралась плавно перейти к главной теме, подчеркнув её достоинства как организатора нашей разношерстной толпы.

– Ж., ты мой здравый смысл, и без тебя мы никуда!

– Но?

– Никаких но. Я прикинула, что можно взять часть из расходов на Фестиваль и брать на пару заказов больше, чтобы можно было нанять нового пиарщика. А тебе я хочу предложить место исполнительного директора. Со всей этой ответственностью, которая так тебе мила, – я улыбнулась, ожидая увидеть облегчение. Но она только сильнее свела брови.

– Пожалуй, ты права, пиар – это действительно не моё. Но я не хочу быть ни исполнительным директором, ни твоим партнером.

Я очень удивилась и попыталась найти аргументы в пользу своего предложения. Её ответ оказался таким обескураживающим, что я не сообразила, как можно её убедить.

– Тогда что нам делать? – спросила я, сев без сил на край стола. – То, что происходит сейчас больше не может продолжаться.

– Я понимаю, – ответила жестко Ж., опустив глаза.

– На пиар мне в любом случае нужен человек. Сама я им заниматься не буду.

– Не будешь, – кивнула Ж.

– От должности исполнительного ты отказываешься, долю партнера ты не хочешь. Хотя я, кстати, и не предлагала, – я пожала плечами. – Тогда что делать?

– Не знаю, – Ж. села на стул и скрестила руки на груди.

– Ты можешь придумать себе такую должность, которая будет зарабатывать деньги в нашей Галерее и будет всех устраивать? Я согласна на что угодно, потому что мне нравится с тобой работать, – Ж. была моей боевой подругой. Мы столько прошли вместе, что не возможно было представить, что мы расстанемся.

– Пока не могу.

– Тогда давай подумаем, – я поднялась, расправляя складки на платье. – Предлагаю взять две недели на размышления. Но я пока буду искать нового пиарщика.

– Хорошо, – ответила Она и тоже встала.

– Теперь пойдем, посмотрим на картины.

Следующие две недели я промучилась бессонницей, придумывая, как можно разрешить сложившуюся ситуацию. Ничего в голову не приходило. Поэтому в какой-то момент я просто решила для себя, что расстаться будет единственно верным решением. Оно позволяло нам сохранить дружеские отношения, но не отражалось на внутреннем состоянии бизнеса. Я обзвонила всех близких друзей в надежде, что кто-то сможет предложить лучший выход. В разговоре с Ш. или за чаем с Н. я всегда приходила к одному и тому же выводу: нужно было прощаться.

Казалось, ни одно решение не давалось мне так тяжело, как это. Ни с одним мужчиной я не расставалась в таких муках. Ни душевных, ни физических – я могла проплакать в подушку неделю-другую, но не страдала расстройством сна или головными болями, не говоря уже о полном погружении в пучину сумбурного настроения.

В начале ноября мы провели несколько собеседований на должность пиар-директора. При этом присутствовали мы обе: я и Ж. Рассмотрев десять соискателей мы единогласно выбрали Е., молодую бойкую особу, известную нам по паре мероприятий, которые мы проводили в прошлом. Она была готова с радостью ринуться в жар сражения и предлагала множество свежих идей.

После последней встречи с Е., официального принятия её на работу, мы с Ж. остались вдвоем.

– Ну, что ж, похоже, это конец эпохи, – вздохнула я.

– Похоже на то, – ответила она.

По какой-то причине грусти уже не было.

– Знаешь, я подумала, что это к лучшему, – заговорила Ж. – Последние годы мы жили в таком круговороте работы, что совершенно ни на что не оставалось времени. Мы не отдыхали, не развлекались, у нас и отношений-то нормальных, можно сказать, не было. Я так больше не могу. Я хочу нормальной жизни. С субботами и воскресеньями, с отпусками и путешествиями.

– Ты права, – кивнула я. – Я даже немного завидую, что не могу взять и бросить все, – вздохнула я, поймав себя на мысли «почему?».

– Да уж, могу себе представить, – улыбнулась Ж.

– Ну, что, нужно это как-то отметить! – я похлопала подругу по плечу.

– Предлагаю выбрать день на неделе, заказать столик и…

– Нет, всё! Мы больше с тобой не работаем! Можно ничего не планировать! – я вскочила, замахав руками.

– Но как тогда мы соберемся? – рассеялась Ж.

– Просто возьмем сейчас и оторвем всех от работы! Можно заказать что-нибудь сюда, а можно спуститься и выпить в баре. Что скажешь?

– Для ужина уже поздно, так что идем в бар!

Мы торжественно поднялись, собрали всех, кто еще работал в девятом часу вечера, и отправились в наше любимое место, где я когда-то советовалась с Н. на предмет предложения Академии.

Я пришла домой около полуночи. Повесив сумку на стеллаж, скинув куртку и ботинки, я прошла в мастерскую и рухнула в кресло. Тяжелых чувств, казалось, не было. Похоже Ж. и правда была рада такому разрешению ситуации. Она решила взять таймаут и просто несколько месяцев не работать.

Я мельком глянула на полки, заставленные красками и банками с кистями, на стены, вдоль которых рядами стояли холсты. Из-за двух полотен, отвернутых от меня, выглядывал большой холст с последней выставки. Бледное острое лицо северной женщины по-прежнему с укором за мной наблюдало. Казалось, все сложности позади: я открыла большую галерею, как мечтала, обзавелась надежным партером, без лишней крови рассталась с Ж., но тревога никуда не делась. Серый ледяной взгляд с полотна ввинчивался во все мое существо. Я вжалась в кресло и внезапно вспомнила последний разговор в офисе. «Почему?» – таким был мой вопрос, адресованный самой себе. Почему я не могла просто взять и бросить все? Почему я продолжала крутиться в колесе? Главным был вопрос «Зачем?». Зачем и кому было нужно то, что я делаю? В первую очередь, нужно ли было всё это мне?