Текст книги "Сегодня я рисую треугольник"

Должно быть, ничего. По крайней мере, я очень на это надеялась.

6

Выйдя из душной подземки, я оказалась на залитой солнцем набережной Острова. Мне нужно было зайти в Издательство, разобрать план моей новой книги и связать главы с приложением, которое было в разработке. Солнечное начало августа было невероятно холодным – было около пятнадцати градусов. Я, забыв после закрытия проекта о всяких дресс-кодах, дни напролет ходила в джинсах, свитшоте и длинном пиджаке. Для меня эта погода была идеальной, напоминая Гонконг в начале февраля. Прохладный ветер дерзко трепал волосы, бросая их в лицо, закрывая золотящимися на солнце локонами темные очки. Вдоль реки стояли баржи и лодки, в перспективу уходили причалы, на горизонте виднелся маяк. На другой стороне была огромная спортивная арена, сверкающая бликами прожекторов, отражающих яркие солнечные лучи. На небе с невероятной скоростью меняли свои очертания облака, отчего казалось, что время вокруг летит очень быстро, а мой личный таймер замер. Я неспешно наслаждалась прохладой летнего полудня.

В офисе издательства меня тут же поприветствовал С., заключив в дружеские объятия. Мы сели за рабочий компьютер, я достала флешку. Глава за главой мы размышляли над тем, как гармонично связать два мира: книжного оффлайна и мира онлайн приложения. К первой книге мы дополнительно написали несколько глав, доступные только в аппликации, разбавили материал тестами и интересными фактами. Из этого вышел своего рода познавательный журнал. На этот раз С. предложил пойти дальше и, возможно расширить поток подачи информации до записи интервью и репортажей из галерей о работах, о которых шла речь в книге. Получалось, что мы строили небоскреб из богатого материла об искусстве, фундаментом для которого была моя книга. Отрывки из некоторых глав мы параллельно с работой над изданием публиковали в их блоге, чтобы подогреть интерес читателей. Делали миллионы фотографий о процессе разработки приложения и написания нового труда. Время от времени я уставала от этой активности, но, оглядываясь назад на годы согнутой под тяжестью чужих проектов спины, понимала, что вся эта кажущаяся утомительность была простым развлечением. Я не была ответственна ни за что кроме написания книги. Впервые мне не нужно было проверять ни сопроводительных текстов, ни подобранных партнеров, ни горящих сроков.

В середине месяца проходила очередная Городская Неделя Искусств. Меня пригласили прочитать лекцию на любую тему, которая показалась бы мне достаточно интересной. Вспомнив, насколько ужасной была организация последний раз, когда я присутствовала на этом мероприятии, я отказалась. Однако куратором была очень настойчивая девушка, которая убеждала, будто на этот раз программа лектория намного богаче, а проводиться он будет в Главном Корпусе Национального Музея. Я, вспомнив Ж. с её вечным здравым смыслом, спросила, какая ожидалась аудитория и сколько по времени они хотели меня слушать. Оказалось, гости на этот раз исчислялись сотнями: зал вмещал около полутысячи человек. Я прикинула, что это стало бы неплохой рекламой для книги, выход которой мы запланировали на глубокую осень. Я согласилась, обозначив тему лекции схожей с темой книги. Это должен был быть разговор о свободе самореализации в современном мире коммерческого искусства. Названия новому изданию я еще не придумала, так что с четкой формулировкой темы лекции тоже были проблемы. Я пообещала в течение недели выслать им ясный тезис и презентацию, которой будет сопровождаться моя болтовня.

Просидев несколько часов над конспектами книги, я так и не придумала вразумительного названия для лекции. На исписанной вынесенными из текста цитатами странице были обведены основные понятия, на которых базировалось все повествование. Я пристально смотрела на них, потом подчеркнула и поняла, что нашла идеальное название для издания и лекции. Чуть позже в сообщении С. я написала три слова, обозначив, что именно их я решила выбрать для обложки. Теперь они красовались в заголовке конспекта:

«Искусство. Деньги. Свобода».

Под стать им я набросала презентацию для недели искусств. Она состояла из трех слайдов: на первом крупными буквами было набрано «ИСКУССТВО», на втором: «ДЕНЬГИ», на третьем – «СВОБОДА».

Начала разговор я так же, как начинала первую лекцию для Академии. Я интересовалась у публики, что по их мнению представляло собой понятие искусства. Мы коротко прошлись по различиям определения этого феномена в различные эпохи развития человека. От социального продукта общества, воплощавшего очередную ступень освоения действительности через обряды и ритуалы; античного мира, где искусство стало отражением культа красоты человека и материальных ценностей; средних веков с отождествлением понятий искусства и религии; эпохи возрождения со светским, парадным искусством к современной смерти традиций и интерпретации личного опыта посредством изобретения все новых видов того самого искусства. Кивающая публика давала понять, что им не скучно, я перешла к следующему слайду и вопросу коммерциализации.

Я предупредила аудиторию, что не хотела облегчать им задачу и показывать те произведения искусства, о которых шла речь – моя презентация содержала всего три кадра. Я настаивала, что, если им станет любопытно, они сами в любой момент найдут информацию в Интернете. Начав сыпать именами современных художников, я обратила внимание, как аудитория в скоростном режиме стала делать пометки в блокнотах. Я устала недооценивать публику. Мне было глубоко безразлично, что слушатели могли чего-то не знать. Я больше не вела диалогов и не стремилась увидеть искру сознания в рядах аудитории. Я просто рассказывала свои рассуждения, приводя интересные на мой взгляд случаи и истории. Касаясь коммерческого вопроса, я прошлась по основным тенденциям, по феномену Мыльного Пузыря Искусства. Я разделила подход к монетизации искусства на две части: ремесло (продажу умения) и созидание (продажу идей). Зачастую, продавая работы через агента или галерею, художник сталкивался с тем, что, если хорошо продалась одна серия, у него продолжали запрашивать работы именно в этом стиле, не смотря на его личное желание развиваться дальше. В этот момент вполне можно было попасть в рабство ремесла. Однако, проявив определенную свободу воли и смелость, имело смысл продолжать работать над пиаром и сделать себе мировое имя. Оно уже позволяло творить по своему вкусу и желанию, не оглядываясь на общественные рамки. Однако, вспоминая Кунца и Херста можно было прикинуть, насколько их искусство оставалось истинным актом творения, не переходило ли оно снова в ремесленный процесс зарабатывания денег. Задав этот вопрос, я мягко подвела лекцию к её заключительной и самой значительной, на мой взгляд, части – к разговору о свободе.

Изначально у меня была идея на этом месте встать, поклониться и выйти, сказав, что на данный момент я абсолютно свободна покинуть лекторий. Однако, решила сперва немного подготовить публику. Я вновь отмотала пленку времени и предложила сравнить понимание свободы художника до импрессионистов и после. Даже само понятие «художник» в нашем, казалось бы насквозь «современном», мире ассоциировалось с понятием живописца. Ранее и вовсе – ремесленника: так было до Эдуарда Мане, который одним из первых осмелился выставить незаконченную работу в салоне, потому что решил, что лишь творец в праве определить, когда его полотно приобретало законченный вид. С этих пор художники начали диктовать свои условия, что и вылилось в смерть традиции, знаменованной Марселем Дюшаном в начале двадцатого века. Теперь понятие художника не было тождественным понятию ремесленника. С этого момента художник имел право сам придумывать, какие идеи и каким способом донести до зрителя, художником теперь мог стать каждый, вопрос оставался лишь в том, как популяризировать свое «искусство». Затем мы столкнулись с Уорхолом, который, будучи человеком своего времени и поклонником новейших изобретений, регламентировал пятнадцать минут славы для каждого. А сегодня мы обрели сотни социальных сетей, где пятнадцать минут свелись до трех секунд, а способ занятий искусством стал доступен по нажатию иконки сенсорного экрана. Мы, художники, за двести пятьдесят миллионов лет существования человечества, наконец, заявили о свободе и отвоевали её. Теперь наши ряды стали столь многочисленными и поверхностными, что мы не знали, что делать с этой обесцененной привилегией.

Вернувшись к началу лекции, я задала вопрос: так в какой же момент творение художника приобретало статус искусства? Тогда ли, когда находило своего зрителя? – Имело ли данное, проверенное временем, заявление смысл в нашем новом мире прозрачных стен и беспроводных технологий? Возможно, сегодня истинным актом искусства стала не высказанная мысль или полотно, увиденное лишь ограниченным количеством людей? Насколько можно было доверять общественному вкусу, который обесценивал гениев и превозносил посредственность, неотделимую от него самого?

Улыбнувшись после последнего вопроса, я спросила, кто из аудитории хотел бы почувствовать себя истинным творцом. Поднялось множество рук, аудитория развеселилась. Тогда я предоставила им эту возможность:

– Предлагаю вам стать соавторами моего перформанса «Бездействия». Это будет нашим манифестом свободы от мысли и от посягательства общества на эти мысли. Что вам нужно делать? Ничего! Именно ничего вам и нужно делать. В течение следующих десяти минут вы не будете разговаривать, смотреть в телефоны, делать записи. Десять минут мы будем «залипать», – публика радостно засмеялась. – Что вы развеселились? – спросила я. – Вы понимаете, на что идете? В течение десяти минут вы будете молча смотреть в одну-две точки: закрывать глаза не рекомендую, можно заснуть. Это уже жульничество. При этом вы не будете знать, когда это время закончится. Я поставлю таймер и уберу телефон в карман. Десять минут превратятся для нас с вами в целую жизнь, – я выжидающе посмотрела на аудиторию. Они по-прежнему улыбались, но теперь заговорщически. – Разумеется, те, кто не желает участвовать, могут свободно покинуть зал. Очень вас прошу не нарушать свободы оставшихся, желающих стать перформерами, – толпа зашевелилась, но никто не вышел. – Ну что, готовы? – я достала телефон, поставила таймер на десять минут и спрятала его в карман джинсов. – Поехали, – и в секунду весь огромный зал Главного Корпуса Национального Музея погрузился в тишину. Сотни людей безмолвно сидели, переминались с ноги на ногу, разглядывая интерьер помещения, друг друга. Никто не двигался. Телефоны молчали. Встречаясь взглядами, одни отводили глаза, другие радостно улыбались, точно это было их спасением. Сейчас мы все были в толпе, но каждый был максимально одинок. К моему удивлению, когда зазвенел будильник на моем телефоне, народ вокруг по-прежнему молчал.

– Давайте поаплодируем друг другу за создание шедевра современного искусства! – я сделала хлопок и к звонкому звуку через мгновение присоединился шквал рукоплесканий. Люди смотрели друг на друга, смеялись, но, похоже, совсем не чувствовали себя обманутыми. Когда аплодисменты стихли, я сказала: – Сегодня вы стали свидетелями спекуляции на искусстве. Была рада вас развлечь и хорошего вечера! – я сложила ладони и поклонилась, публика вновь зааплодировала. Улыбнувшись в ответ многоликой толпе, я спустилась со сцены.

7

Мы с архитектором сидели в кофейне. За окном был теплый день. Я попросила его о встрече, чтобы вручить ему экземпляр своей книги – он спрашивал о ней несколько раз. За последний год мы практически не пересекались. Он сидел напротив меня, облокотившись одной рукой на столик. На нём был серый спортивный костюм с лампасами и кожаная куртка. Совершенно не в его духе. Мы рассуждали об искусстве, о рецептах коммерческого успеха и об определении гения. Мне нравились эти разговоры. Сегодня в его речах было что-то более откровенное, чем обычно.

– Понимаешь, в Нью-Йорке я познакомился с парнем, который зарабатывает миллионы на продаже ногтей! Понимаешь? Он даже не производит их. Просто покупает и продает. Эти накладные ногти. У него есть дача на Лазурном Побережье и домик на Бали! Поэтому никакое мелкое строительство или рисование почеркушек мне не интересно! Я должен создавать только шедевры! Нужно срочно разузнать, как это делается, – он продолжал говорить об успешных художниках, о том, что в старые времена всю работу за мастеров выполняли подмастерья, забывая, что те учились у живописцев ремеслу. Качая головой, он повторял «миллионы на ногтях!».

Я смотрела на его костюм, на располневшую фигуру, и не могла узнать в нём того юношу, с которым когда-то гуляла по Гонконгу. Это был совершенно другой человек. Казалось, новая одежда и эти речи – это лепестки букета, что он подарил мне в прошлом году. Те полевые веники выдали его с потрохами. Сейчас мне виделось, как он элегантно вставляет бутоньерку из накладных ногтей в прорезанную в спортивном костюме петлицу. Этот человек был совершенно далек от меня. Похоже, теперь я могла говорить с ним только о коммерческом успехе. Мы поболтали еще несколько минут, потом он положил книгу подмышку, вскочил и сказал, что ему пора было бежать.

– Рад был увидеться! Обязательно прочту от корки до корки, – он выдвинул вперед плечо с зажатой книгой.

– Взаимно, хорошего дня. Уверена, тебя ждет успех с твоей идеей рабского труда, – я подмигнула ему и помахала рукой на прощанье.

Вернувшись в мастерскую, я села за свои планы, которые после беседы с архитектором казались совершенно некоммерческими, зато максимально интересными. После выставки скопилось много фото и видео-материала, который лежал без дела. Раз у меня не было постоянного проекта, который на этих мощах мог выстроить отчет об успешно проведенном мероприятии, этот багаж рисковал исчезнуть в забытьи. Пересмотрев все записи с перформанса «исповедь», я пришла к выводу, что неплохо было бы сделать настоящий документ, объясняющий происходящее. И села за монтаж. С единственной проблемой я столкнулась, когда оказалось, что мне не на что записать написанный для озвучки текст. Я прикинула, что в качестве записывающего устройства вполне мог сойти диктофон моего треснутого телефона, но параллельно с этим пришла мысль обратиться за помощью к знатоку. Ш. был в американском туре и едва ли мог выслать бандеролью оборудование. Оставался лишь один вариант.

– О, привет! – сказал М., ответив на мой звонок. Со дня моего рождения мы виделись несколько раз – он забегал ко мне за каким-то мелочами. Я была в омуте мыслей о книге и искусстве и старалась не попасть вновь в сети головоломки по имени М. – Как дела?

– Отлично, как сам?

– Нормально, весь в работе…

– Прости, не буду долго тебя отвлекать…

– Не страшно, что такое?

– Хотела спросить, на что лучше записать звук для видео?

– Какой звук ты хочешь снять? – без лишних прелюдий спросил он.

– Я хочу записать начитанный текст для документа о последнем перформасне.

– Вообще я могу дать тебе микрофон, нужно будет скачать специальную программу и установить. Думаю, это дело одного часа.

– А на диктофон записать можно? – выложила я свое предположение.

– Кстати! Да, конечно, можно. Качество будет чуть хуже, но для твоих целей, мне кажется, в самый раз.

– То есть, это не совсем ужасно?

– Что ужасного? Звук пишет, слова понятны. Ты попробуй, но вообще, если что, запишем твой текст на микрофон!

– Отлично! Спасибо. Попробую!

– Кстати! – перебил меня он, когда я собиралась попрощаться. – У нас тут снова будет концерт, заглядывай. Может на этот раз не опоздаешь.

– Когда?

– В субботу, мы начнем около восьми.

– А где?

– В баре «Бутылка», это недалеко от тебя.

– Да, знаю, здорово! Зайду непременно! – я подумала, что вполне по-дружески будет, наконец, попасть на его концерт.

– Отлично, тогда до скорого. Пока-пока!

– Счастливо!

В субботу вечером я зашла за Н., чтобы использовать её в качестве громоотвода. Она очень не хотела идти, но я пообещала, что это будет единственный раз, и она сможет уйти в любой момент. По не понятной причине одна идти я не могла. Обычно для меня было в порядке вещей посещать всяческие мероприятия в полном одиночестве – можно было прийти в любое время, и в любое время скрыться.

Мы сели возле окна. На улице ещё было по-летнему светло, хотя было начало сентября. Я поздоровалась с несколькими знакомыми, но М. на глаза не попадался. Перед ним выступал какой-то парень, который больше болтал, чем пел, и моя подруга уже начала стонать. Я предложила ей пойти домой: она жила поблизости. Сама я всё же планировала остаться. Когда, обернувшись, чтобы оценить количество людей в баре, я увидела М., первым порывом было встать и поздороваться, но он молниеносно скрылся с моих глаз. Так продолжалось вплоть до того, как он вышел на сцену. Я прикинула, что, должно быть, он был чем-то занят, раз не удосужился даже кивнуть в мою сторону. Причин избегать меня у него, на мой взгляд, не было. Когда послышались первые звуки музыки его группы, я выдохнула – казалось, было неплохо. Металлический гул, глубокий стон гитары, мерно нарастающий низкий ритм – как будто я слушала дыхание засыпающего города. Было что-то в его музыке близкое моей душе, повзрослевшей среди контрастов урбанистических пейзажей и белокаменных церквей, обрамленных густыми росчерками лесов. Я слышала в ней звуки машин, под которые я засыпала все детство, слышала скрип линий электропередач. Мелодия была точно автострады, вдоль которых я так любила гулять, скрываясь от людских потоков в безжизненной бетонной пустыне. Шепот колес, касающихся асфальта, визг тормозов, свист ветра, гуляющего меж домами по обе стороны дороги. Я замерла в ожидании звука голоса. С нашего первого разговора я была под впечатлением от его низкого тона. Что-то пошло не так: Когда он запел, сложилось впечатление, словно кто-то крепко сжимает его горло, и звук не может стать глубже, поэтому выходит через нос. Я посмотрела на Н. – в её глазах была мука и отчаянье. Я попросила её прекратить эту пытку и пойти домой, пообещав после непременно заглянуть в гости. Она жалостливо взглянула на меня и, попрощавшись, ушла.

Встав в толпе напротив него, я смотрела на его высокую фигуру и думала, почему это безумие снова со мной происходит? В какой-то момент мне показалось, что он задержал свой взгляд на мне, и вспомнились все те деловые встречи, когда он пристально смотрел на меня не отводя глаз. Прошло уже несколько лет, многое переменилось за этот срок. Вот я стояла перед сценой, глядя на его острые плечи, угловатые локти и закрытые во время пения глаза, и не могла понять, почему снова думала о нём. Единственным облегчением было его отвратительное пение. Если бы сложилось иначе, я, наверное, уже сидела бы в углу бара, составляя завещание.

– Привет! – я подошла к нему после концерта, когда он вышел из гримерной.

– О, привет! Ты пришла, – сказал он, словно только увидев меня.

– Скажи, зачем ты это с собой делаешь? – я не могла молчать. Это было выше моих сил. Если бы он был безразличным мне, посторонним человеком, я бы сказала, что все здорово и, пожелав удачи, никогда больше не открывала переписку с ним. Он был важен мне, поэтому я должна была высказать все на чистоту, ведь мы столько часов когда-то проводили за рассуждениями об истинном искусстве.

– Что ты имеешь ввиду? – он стоял очень близко, склонившись надо мной.

– Это, – я кивнула в сторону сцены. – Ты ведь можешь в миллионы раз лучше, я это точно знаю, – я положила ладонь ему на грудь, точно указывая место, откуда должен был идти звук.

– Ну, кому-то нравится, кому-то нет, – он говорил мне на ухо, держа ладонью за плечо.

– Нет, это ужасно. Ужасно не само по себе, а потому что в тебе есть намного больше, чем это. Это какое-то упрощение… не знаю, – я не могла подобрать правильных слов, но мне было обидно.

– Ну, вот ты сперва сформулируй, а потом поговорим, – ответил он, похлопав меня по плечу и отстранившись.

– Да ладно, – натянуто улыбнулась я, – когда мы с тобой последний раз нормально говорили, – пожалуй, я и правда не могла этого вспомнить.

– Я зайду, – сказал он. – А ты давай, иди домой.

И я пошла. Только не домой. Я взяла бутылку вина и зашла к Н. Она всё сокрушалась, на какое ужасное мероприятие я её вытащила: и люди там были не теми, и музыка не та. Я и сама это знала, но её подчеркнутый негатив не спасал ситуации.

Через неделю я ехала из издательства. Книга была готова – мы завершали разработку приложения. Я была вымотана, проведя весь день в обсуждениях, без обеда. Кроме того, офис находился на приличном расстоянии от метро, а на улице сильно похолодало. Я спускалась в подземку, дрожа, и не помня себя. Тут среди идущей мне навстречу толпы я разглядела М. Он тоже увидел меня и подошел, вынимая из ушей наушники. Мы не разговаривали с концерта – около десяти дней. Обычно при встрече он улыбался, но сегодня был мрачнее тучи.

– Ну, привет, – сказал он, по привычке обняв и поцеловав меня в щеку.

– Привет, – ответила я. Я дрожала от холода и усталости мелкой дрожью, спустившись в метро я совсем не согрелась, но теперь еще погрузилась в полусонное состояние. – Я хотела извиниться за то, что сказала тебе на концерте, – на самом деле, я вовсе не жалела о своих словах. – Если бы ты был мне совершенно безразличен, я бы сказала, что все прошло очень классно. А так, прости, но ты способен на большее, – отличное получалось извинение, подумала я, закончив предложение. – Наверное, просто лично мне такое не нравится, но, думаю, ты как будто берешь по верхам, а можно намного глубже.

Он отвел меня в сторону, чтобы толпа не мешала разговору. Я рассматривала его лицо, плечи, изломы суставов – всё было одновременно треснутым и невероятно гармоничным.

Наверное, в этом и заключалась его сила: в одну секунду он мог казаться абсолютно невзрачным, сутулым, серым, практически унизительно неинтересным персонажем, а в следующую стать воплощением совершенства. Может быть, дело было в его постоянно меняющейся осанке, может быть, во взгляде. Иногда, взглянув на него, мне хотелось смеяться над собственной глупостью: как я могла заинтересоваться таким ничтожеством? Но уже в следующий момент я понимала, что стала жертвой этой его черты – способности молниеносно перевоплощаться.

Меня по-прежнему била дрожь, отчего слова в голове путались, хотелось просто обнять его и помолчать. Вместо этого я то подходила в плотную, то отходила на несколько шагов назад. Пожалуй, даже будучи пьяной, я вела бы себя более адекватно.

– Если бы это была не ты, а просто какая-то девочка, она бы сразу была удалена из плейлиста за такие слова. Я понял, о чем ты, но и ты полегче – я можно сказать, только начал.

– Да, прости, – отчего-то я постоянно повторяла это слово, хотя виноватой себя не чувствовала.

Мы поговорили еще несколько минут, я по-прежнему раскачивалась, как тростинка на ветру, периодически поправляя то свои, то его волосы. Мне одновременно хотелось поскорее уйти и не сходить с места до конца времени. В итоге мы попрощалось: ему нужно было куда-то спешить, а я в прямом смысле валилась с ног. Он обнял меня и сказал «отдыхай». Спустившись на перрон, я почти мгновенно упала в вагон поезда, который довез меня, без чувств, до нужной станции.

Весь месяц я то и дело натыкалась на М. во время прогулок и походов по магазинам. Идея, которую я давно считала безопасной, вновь стала навязчивой. Мы с Н. ходили по барам, обзаводились новыми поклонниками и ухажерами, но я по-прежнему никак не могла выбросить из головы образ М.