Текст книги "Сегодня я рисую треугольник"

3

К августу трансформация свершилась. Мы быстро разгрузили единственный грузовик с материалами и перенесли их в новый лофт. На помощь был призван весь коллектив студии: мы с Ж., дизайнер и два новых сотрудника: видео-оператор и SMM-специалист. Штат рос, а вместе с ним росла и финансовая ответственность. Мне всё чаще приходилось засиживаться над бумагами и отчётами. Это губительно влияло на мое желание работать. Когда заказы не требовали моего участия, я оставалась в мастерской и проводила там день за днем, работая над новой живописной серией.

У меня был замечательный натурщик: атлетически сложенный рыжеволосый любовник. У него были длинные волосы и выразительный нос. Мне нравилось смотреть на него, сидевшего обнаженным на краю постели, нравилось рассматривать его лицо во время порыва страсти. Его кожа была мраморно-белой, она идеально обтягивала выступающие суставы и сильные, жилистые мышцы. Я водила руками по его спине и животу, их совершенные формы не давали поверить, что передо мной был живой человек. Казалось, я гладила скульптуру. Всё в его теле было идеальным, ни намека на лишнюю заостренность или мягкость. Каждый сантиметр плоти был скроен настоящим мастером. Я ни разу не сомкнула глаз во время любви, между нами не было тока, но визуальное наслаждение от созерцания его совершенного тела было лучше всяких ласк или слов.

День за днем он позировал мне по утрам. Ему для этого достаточно было просто спать, а вот мне приходилось подниматься пораньше, чтобы успеть писать с натуры. За два месяца нашего знакомства я набросала кипу маленьких эскизов и шесть холстов. В работах не было ничего кроме секса. Они были наглым и чарующим отражением действительности. Все мои мысли были заняты делами – поэтому в искусстве я позволила себе бездумно покориться самым примитивным инстинктам. В нашей связи все было простым и поверхностным, для меня он был чудесной моделью и хорошим любовником. Дальше этого дело не заходило. Он мог без предупреждения прийти ко мне посреди ночи и остаться на два дня. Или пропасть на неделю, пока я не писала ему, что мне срочно нужна пачка эскизов, и что я жду его на завтрак.

Впервые за долгое время мне захотелось обратиться к цвету. Думаю, этим я компенсировала отсутствие чувств. Я словно поджигала холсты оранжевыми и красными мазками, пока писала его волосы. Это была единственная эмоция – чувственное переживание плотской близости. Тот самый телесный опыт, о котором я говорила на последних лекциях. Я решила перекрыть все мысли обычным сексом. Возможно, это было подменой. На сердце и в мыслях у меня была пустота. Нарочная, выверенная пустота. Не смотря на весь свой атлетизм и рыжие волосы, мой любовник оставался для меня посторонним. Я не чувствовала электричества в его прикосновениях, я не пыталась заглянуть в его глаза. Он был мне безразличен. Как, наверное, и я ему. Просто так сложилось, что наши тела отлично подошли друг другу тем летом.

К середине августа ко мне пришел запрос принять участие в групповой выставке в старом производственном здании. Организаторами были хорошие друзья Ш., они везли из Берлина пару музыкальны коллективов и несколько оригинальных работ современных, никому неизвестных европейских художников. Мне, как и всем участникам, предложили занять одну из комнат в здании. В нашем распоряжении было три этажа под крышей. Можно было сделать с помещением что угодно, после фестиваля здание отходило городу – его владелец обанкротился.

Я попросила Н. помочь мне с оформлением экспозиции. Две стены: одна с эскизами, вторая – с теми самыми шестью холстами. Мои бесстыжие работы должны были увидеть свет. Мы решили перекрасить стены в белый, чтобы подчеркнуть контрасты: во-первых, между белым чистым пятном комнаты и окружающей разрухой; и во-вторых, между белоснежной стеной и яркими, бесноватыми мазками волос мужчины с моих картин.

За три дня фестиваля пришло неимоверное количество посетителей – будто прорвало трубу андеграунда, и все странные люди хлынули к нам. Здесь были и фрики, и интеллектуалы, и богема, и бизнесмены разных мастей – на несколько дней старое здание на Острове превратилось в Мекку для модной молодежи. Фестиваль был хаотичным. Казалось, у него не было ни начала, ни конца, напрочь отсутствовало расписание. При этом плотность интереса была невероятно высокой. Видимо, потребность в такого рода мероприятиях в городе существовала. Прогуливаясь по двум этажам, занятым разного рода безумием, я попадала то на оргию, то в храм. Здесь были все стили и направления искусства и, смешавшись, все действие превратилось в пародию на полотна Босха. Дольше пары часов здесь находиться было сложно.

– Очаровательно! Я так и знал, так и знал! – послышался бархатный мужской голос, со слабыми «р». – Они гениальны!

Я обернулась: это был архитектор – последний раз мы виделись на открытии лейбла М. Он учтиво поклонился и вручил мне длинную белую розу.

– Я думала, ты рано или поздно устанешь от преувеличений! – ответила ему я, целуя его в щеку, как делали все бывшие любовники в этом городе.

– Нет, нет, даже не сопротивляйся! Ты обязана подарить мне одну из них! – они отлично буду смотреться в моем новом офисе!

– Выбирай, – безразлично сказала я, махнув в сторону стены с холстами.

– Я хочу вот эту, лежащую!

– Это мужчина. Видишь, – указала я на мазок в неслучайном месте.

– Ох! – воскликнул он. – Тем лучше! Как много желания на этих холстах! Этот мужчина реален?

– Более чем, – улыбнулась я, вспомнив прикосновения к мраморной плоти моего любовника.

– Должно быть, он очень хорош в постели.

– Должно быть…

– А, может, это любовь? – хитро покосился на меня архитектор.

– Мне хочется верить, что любовь выглядит иначе.

– Пусть так, мне они кажутся невероятно чувственными, на пике сексуальности! Так я смогу взять его себе?

– Конечно! Можешь забрать его из моего нового офиса после выставки, – вставила я в ответ на его хвастовство.

– Непременно, дорогая, непременно! Ты умеешь чувствовать бесстыжую легкость существования. Я всегда подозревал тебя в этом! – сказал он, наклонив голову.

Его роза простояла у меня в мастерской еще две недели, а когда все лепестки опали, на местах отсохших листьев набухли почки. К сентябрю длинный стебель покрылся свежими листочками.

4

Трубы за окном дымили уже целый месяц. Осеннее небо вторило им, натягивая на себя все больше и больше дождливых облаков.

Мы не стали делить помещение. Оставили нашим компьютерным сотрудникам куб, который стоял почти посередине площадки – он нам сразу понравился. Было не очень понятно, по какой причине его здесь возвели – наверное, чтобы посадить туда управляющего или вахтера. Он был настолько монументально монолитным, что не хотелось представлять его изначальное назначение таким убогим.

Куб занимал от силы двадцать квадратов, остальные шестьдесят мы могли легко превратить в современный дизайнерский лофт, чем, собственно и занимались все окончание лета. Мы поставили в центре старинный офортный станок, который купили у жены покойного художника-академика. На нем мы печатали самые изысканные приглашения и афиши для наших мероприятий – для этого мы даже привлекали профессиональных граверов. По старому знакомству попали на тайный склад мебели одной крупной ресторанной фирмы: они свозили реквизит для своих заведений со всего мира, и нам, будучи организаторами парочки их мероприятий, удалось урвать там несколько уникальных вещиц. Мы не стали фундаментально менять пространство, даже оставили внешние вентиляционные трубы, что были в цехе – в этом было нечто индустриальное. Одну стену мы покрасили краской для школьных досок и теперь расписывали там концепции и стратегии, из черной она почти сразу превратилась в фактурно-графитовую. Стену напротив мы оставили в первозданном виде, светло-серый цвет гармонично вписывался в наше видение, хотя в местами краска уже потрескалась. На потолке мы установили проектор и просматривали видео-отчеты с мероприятий, отснятые и смонтированные нашим оператором.

Как-то раз, засидевшись с Ж. допоздна над планированием выставки чертежей для открытия ресторана «Почта», мы решили немного расслабиться за просмотром фильма. Теперь у нас был свой собственный импровизированный кинотеатр. Не долго думая, я предложила посмотреть что-нибудь из Уэса Андерса – срочно нужно было переключиться на его доверчиво-наивную волну. Пока я возилась с поиском картины в Интернете, зазвонил телефон. На экране высветилось имя:

«М»

С декабря прошлого года мы практически прекратили общение. Несколько раз пересекались, пару раз он заглядывал на чай. Беседы были надуманными: момент ушел. А электричество осталось. Пару месяцев я пыталась как-то объяснить себе сложившуюся ситуацию. У меня не получалось, а спросить у него мне не хватало сил. Поэтому я решила методично вытравливать мысли о нем из своей головы. Обычно, чтобы забыть одного мужчину, нужен был другой. Здесь этот способ не действовал. Приходилось призывать на помощь здравый смысл и рисовать картину, в которой мы очевидно друг другу не подходили. Всё, что было в те осенне-зимние месяцы посчитать бредом помутившегося сознания. Никаких доказательств обратного у меня не было, а М. вел себя так, точно говорить было не о чем – ведь в конце концов, ничего не произошло.

– Привет, – ответила я приветливо.

– Привет! – в голосе слышалась улыбка. Мое сердце едва не остановилось от этого гулкого низкого тона, почти как впервые, когда я услышала его – так же по телефону, промозглой августовской ночью. – Ты в студии?

– Как ни странно, да, – ответила я и разозлилась, что осталась допоздна.

– Я забегу?

«Зачем?» – хотелось спросить мне. Вместо этого я сказала:

– Конечно!

И через пятнадцать минут он стоял на пороге нашего лофта. Он был здесь впервые, но нашёл нас очень быстро. За последний год сюда переместились многие молодые бизнесмены со своими шоурумами, мастерскими и студиями. Арендная плата очень подкупала.

– О, у вас просторно, – сказал М., вытерев ноги о коврик, и большими шагами обходя помещение. Он мельком посмотрел на меня – в его взгляде, казалось, было одобрение, но ничего сверх того.

– Да, мы целый месяц потратили на поиски, – ответила я, отрываясь от загрузки фильма. – Чаю, кофе?

– А вы что пьете?

– Чай, – ответила Ж. – очень хочется прийти домой и заснуть мертвым сном!

– Тогда я выпью с вами чаю.

Ж. поднялась и пошла за чашкой. Для кухни у нас был отведен небольшой угол с раковиной. Мы договорились не готовить в студии, чтобы не распространять запахи по помещению. Вместе с нами переехал только кофейно-чайный уголок.

– Как вообще дела? – М. подошел к столу, где я сидела за ноутбуком, и облокотился на край. Он традиционно был в черном, только волосы чуть отрасли. Словно ничего не изменилось за прошедший год.

– Как видишь, – кивнула я на лофт, – вся в работе!

– Я слышал, ты теперь читаешь лекции не только в Академии?

– Да, бывает иногда, но это так, ерунда.

– Судя по твоей колонке не скажешь, что ерунда.

– Ты читаешь мою колонку? – удивилась я.

– Конечно! Как всякий человек, желающий казаться интеллектуальным, я пытаюсь быть в курсе современного искусства, – он улыбался. Между нами уже не было той легкости и понимания. Мне казалось, что мы вращаем тяжелое колесо, и этим колесом была наша беседа.

– И как тебе?

– Любопытно! Но ты же знаешь, я ничего в этом не смыслю. Спроси меня о музыке или литературе – это да, но вот со всякой живописью дела хуже. Твоя колонка мне жизненно необходима.

Почему столько месяцев я пыталась убедить себя, что между нами ничего нет? Ведь напряжение было так велико, что мы с трудом находили тему для беседы. Ж. вовремя подоспела с чаем.

– На самом деле я зашел к вам по делу! – вдруг сказал он, громко глотнув чая.

– Ни секунды не сомневалась, – ответила я немного разочарованно.

– В общем, я подумал, что мы могли бы сотрудничать. Уверен, для ваших мероприятий нужна музыка, да и для ваших видео-отчетов точно пригодится. А для моего лейбла это хороший пиар, что скажете?

Я слышала, о чем он говорит, но думала о том, что с детства терпеть не могла людей, которые вот так пьют – громко, большими глотками, прихлёбывая. Это напрочь выводило меня из себя. Начинали дрожать руки, я стремилась поскорее уйти из-за стола, чтобы не слышать и не видеть этого ужасного действа. Сейчас мне было все равно. Я с холодным спокойствием переносила эту его манеру пить чай или кофе – в начале нашего знакомства можно было списать это на очарование, теперь же это плохо вязалось с моим спорным отношением к его личности. Я могла бы довести себя до ненависти, ухватившись за эту мелочь, но как на зло она меня не беспокоила. Напротив, эти подчеркнуто громкие глотки как-то очень гармонично вписывались в весь его образ.

– По-моему, отличная идея! – ответила Ж., пока я на секунду задумалась.

– Да, конечно, – подхватила я. – мы могли бы рекомендовать вас в качестве наших партнеров. К тому же под музыкальное оформление обычно закладывают приличные бюджеты!

– Класс! – ответил М.

На этом разговор о работе был закончен. Мы посидели еще почти час за обсуждениями синтеза искусств, пока Ж. не посмотрела на часы и не сказала, что хотелось бы добраться домой до полуночи. На часах была половина одиннадцатого. Мы собрались, я накинула блейзер и захватила шарф – на улице все еще было довольно тепло.

Выйдя из здания, Ж. сказала, что побежит к метро.

– Ты идешь домой? – вопросительно посмотрел на меня М.

– Да, – ответила я.

– Я пройдусь с тобой, ты не против? – я знала, что ему, как и Ж. нужно в подземку.

– Конечно нет! Пока, Ж.! – я махнула рукой коллеге, она поспешила слабо освещенной улицей к метро.

Вечер был на удивление теплым, мы снова говорили о музыке и философии, о живописи и теологии, казалось, ничего не произошло, мы как и прежде стояли на пороге чего-то прекрасного.

– Ты сказал, что читаешь мою колонку, – вспомнила я, когда мы прошли полпути.

– Да, в каждом номере, – кивнул М., – правда в электронном виде.

– Как думаешь, насколько вообще кому-то нужна эта информация?

– Ну, мне нужна – это интересно. А почему ты вдруг спрашиваешь?

– Просто я начала задумываться, нужно ли художникам знать имена всех своих коллег и коллекционеров…

– Хм, это примерно то же: нужно ли знать музыкантам другие группы и названия лейблов?

– Что-то в этом роде.

– Наверное, если он хочет заниматься продвижением своего проекта или картин, то нужно.

– Выходит, автор превращается в торговца?

– По большому счету да, если хочет заработать на искусстве.

– Но смотри, получается, что посыл произведения будет изначально ложным! Основанным на анализе контекста.

– Ну, в какой-то мере это справедливо. Хотя, конечно, так сложнее избегать заимствований. Но не думаю, что это плохо.

– Я не имею ничего против заимствований, оммажей и реплик. Но как быть с истинным творческим порывом?

– А как с ним быть?

– Выходит, если мы говорим об имени, человек должен знать контекст и просчитывать стратегию. С другой стороны, едва ли гении ориентировались на общественный спрос.

– Зависит от гениев, мы снова приходим к вопросу о гении при жизни и гении посмертном.

– Да, какой-то замкнутый круг получается.

– Почему ты об этом задумалась?

– Потому что я обросла огромным багажом знания об искусстве. И иногда эта информация кажется мне балластом, который мешает творить по-настоящему от себя.

– Я видел твои последние картины, кажется, они у тебя вполне «от себя».

– Ты имеешь ввиду эти рыжие зарисовки?

– Ну, да, – М. посмотрел на меня, чуть приподняв нижнее веко.

– Не думаю, что эти работы вообще можно называть искусством. Скорее, это упражнение в ремесле. За ними не стоит ни смысла, ни чувств. Просто красивый мальчик и все, – я говорила о холстах, но будто старалась оправдаться перед М. Едва ли он в этих оправданиях нуждался.

– А в какой момент упражнение в ремесле переходит в искусство?

– Хороший вопрос… Я даже не знаю, какую музыкальную аналогию здесь можно привести…

Он проводил меня домой, по традиции заглянув на еще одну чашку чая, а потом как и раньше вышел за пять минут до полуночи. Ровно столько времени было нужно, чтобы успеть к метро. М. был прекрасным собеседником, я всегда могла найти в его лице единомышленника. Наши разговоры наталкивали меня на правильные выводы. Мне не хотелось его терять. Я решила отказаться от всех романтических мыслей на его счет. Хотя, оглядываясь на его неоднозначные улыбки, жесты и неоконченные фразы, сделать это было непросто.

На следующей неделе Ж. привела к нам нового клиента – центр фитнеса и здоровья, который хотел провести яркую вечеринку в честь дня рождения клуба. Мы подписали с ними контракт, включив в бюджет музыкальное оформление от наших партнеров, лейбла М.

5

Тем временем начинались мои занятия в Академии. Я предварительно пробежалась по своим прошлогодним заметкам, внесла правки и воодушевленно провела несколько пар. На этот раз с первой недели аудитория была заполнена до отказа. Стало немного сложнее вести публику, потому что помимо студентов приходили и посторонние, кроме того, этих посторонних теперь было больше, чем непосредственно моих академических слушателей. С другой стороны, это было огромным плюсом для выпускников: была возможность не просто обсудить в нашем камерном обществе достижения современного искусства, но и пообщаться с непосредственными деятелями и историками этой сферы. Поскольку сами занятия никогда не проходили в форме глухой лекции, в какой-то момент я предложила каждому из студентов в качестве домашнего задания пригласить интересную личность к нам в гости, чтобы провести нечто вроде ток-шоу. Разумеется, эта практика была не еженедельной, но раз в месяц мы вполне могли позвать пару-тройку «звезд» и узнать что-то новенькое из мира актуального искусства.

Впервые нам удалось воплотить такой формат в жизнь в конце первого учебного месяца. Первыми, кому удалось пригласить спикеров оказались «Обломов», «Бодлер» и девица с жвачкой – они стали самыми ярыми участниками дискуссий и не прекратили посещать занятия даже после окончания Академии. Перед занятием я решила поболтать с гостями о теме занятия и спросить, чем по сути они занимались. Среди них был куратор галереи «Проспект, 47», скульптор, зарабатывающий надгробиями, и очаровательная художница, рисующая «трэш-польку» в розово-ванильной манере. Мне было радостно, что участники были совершенно непохожими и принадлежали к разным областям искусства.

На удивление публика реагировала очень лояльно: вежливо задавали вопросы и дискутировали, никто не срывался на ругань, много смеялись и немного грустили. Вечер прошел в дружественной атмосфере, будто всех нас объединяла какая-то общая истина, которая не волновала угрожающее большинство за пределами аудитории. Мне захотелось поверить, что идеалистические надежды, которые я питала относительно своего вклада в просвещение были не безосновательны. Находились люди, которым были интересны и не безразличны те же идеи и мысли, что мучили меня. Даже если обсуждаемая ситуация была спорной, то дискуссия велась скорее относительно пути воплощения цели, нежели самой цели. В этом мы были единогласны.

Зал, в котором проходили лекции, был довольно большим и подобен амфитеатру: кафедра располагалась не на возвышении, а наоборот, в самой низкой точке, а места слушателей уходили рядами к потолку. С одной стороны были огромные окна, выходившие во внутренний двор, а с другой – экспозиция репродукций известных отечественных классиков. Отделана аудитория была в рубленной манере коммунистического прошлого страны. Эта грубость приятно контрастировала с тонкими, почти прозрачными лицами слушателей. Среди нас были не только художники, но и просто люди, не лишенные чутья и интеллекта. Кто-то прилежно записывал, кто-то открывал ноутбук и набирал текст, негромко стуча по клавишам, добавляя пару нот к симфонии дыхания слушателей, скрипа стульев и мерно текущих бесед. Кто-то выступал спокойно и едва слышно, кто-то ярко, эмоционально и почти с надрывом, – но никто не был безразличен. В зале помещалось сто человек, и он был заполнен до отказа. В таком согласии и единстве мы провели осень.

В середине ноября меня вызвала к себе А. Ю. Она обеспокоено сообщила мне по телефону, что нам необходимо встретиться при первой возможности.

А.Ю. была хрупкой женщиной к пятидесяти. Зайдя в комнату, вы могли не заметить её присутствия вовсе. Её бледность и подчеркнутая кротость заставляли уважать деятелей культуры и искусства, но подсознательно понимать, что на сопротивление они не способны.

Я зашла в её кабинет, находившийся в конце правого крыла Академии. Внутри было до боли аскетично. Эта аскеза не вызывала трепета, напротив, хотелось сочувствовать. Наверняка подход к оформлению офиса был осознанным: гладкая холодность узких стен, электрический блеск пустых подоконников. Присмотревшись, рядом с компьютером и аккуратно разложенными бумагами я увидела крошечную рамку с фотографией, изображающей семью А.Ю.: там была она, её муж и двое сыновей почти одного возраста, на фото им было около пятнадцати.

За столом сидело привидение в форме женщины. Когда я зашла в кабинет, А.Ю. быстро поднялась и жестом предложила мне присесть напротив.

– Добрый вечер! – сказала она.

Рядом с такими крошечными женщинами я всегда чувствовала себя Алисой в Стране Чудес – мне казалось, будто я сейчас упрусь головой в потолок, а длинные руки и ноги вылезут наружу через окна и двери.

– Добрый вечер, – ответила я и скорее села, чтобы подавить это чувство.

– Вы знаете, я была на нескольких ваших лекциях! – с ходу призналась она.

– Да, я видела вас пару раз, – я действительно обнаруживала в рядах слушателей нескольких работников Академии, которые украдкой заглядывали на занятия.

– Это блестяще, – сказала она, и на секунду во всем её теле расцвела жизнь. – Так приятно иногда послушать разные мнения без прикрас, без рамок!

– Благодарю, мы стараемся, – я всегда считала успех лекцией на половину заслугой аудитории.

– Но, должна вас огорчить, – огонь в её глазах погас и лицо снова стало безжизненным. – Заведующая кафедрой очень недовольна вами.

– Думаю, из-за вольных слушателей? – высказала догадку я.

– Не только, не только, – А.Ю. покачала головой, уставившись в бумаги. Потом мельком посмотрела на фото семьи и продолжила: – вы затрагиваете слишком широкие темы, они могут быть неверно трактованы молодежью.

– Да? – удивилась я. – Какие например?

– Поймите, я ничего не имею против, но заведующая… Вы знаете, мы с С.Н. несколько раз уже пытались её переубедить. Но она беспощадна. Она сказала, что если вы не измените подход в этом году, то нам, простите за цитату, «такие дерзкие преподаватели не нужны».

– Но в чем же моя дерзость? – я никак не могла понять, чем я могла не угодить высшим эшелонам.

– Понимаете, вы говорите обо всех этих неприятных людях, которые жгут иконы и прибивают себя публично к крестам – а это святотатство, – А.Ю. не смотрела мне в глаза, она изучала педантично разложенные на столе папки и карандаши.

– Это всего лишь примеры «акций», не больше. И вы сами прекрасно это понимаете, и заведующая, наверняка, понимает. Я никого не призываю метать какашки в церкви.

– Не призываете, – на лице А.Ю. появилась тень улыбки, очевидно, вызванная словом «какашки». – Но вы зачитывали документы с процессов скандальных перформеров.

– Да, а еще мы читали дело Бродского и показания присяжных на его суде в связи с обвинением в тунеядстве.

– Я не против всего этого, это очень интересно. Но вот заведующая. И декан. Они против. Они не хотят упоминаний об этом. Не в стенах Академии.

– Вы хотите сказать, что я уволена? – мне бы нужно было удивиться, но, видимо, подсознательно я ждала этого с первого дня. На самом деле я больше удивлялась, что продержалась так долго в этой государственной институции.

– Нет, что вы, – А.Ю. впервые посмотрела мне в глаза. Они были бесцветными и уставшими. – Просто откажитесь от ваших «диалогов»: пусть это будут просто лекции в формате повествования. Без оценок.

– Но ведь дисциплина называется «Анализ современного искусства»

– Да, но анализом должны заниматься вы, а не студенты. Вы должны рассказать им, как все это правильно понимать, чтобы завтра они не пошли метать, кхм, «какашки» в церкви…

– Ясно, – безразлично ответила я.

– Что скажете? – А.Ю. с надеждой посмотрела мне в глаза, будто надеясь увидеть там свое смиренное отражение.

– Давайте поясним: вы хотите, чтобы я рассказывала о современном искусстве языком прошлого века в одностороннем режиме и не давала аудитории думать своей головой?

– Ну нет, конечно же, пусть думают. Просто мягко укажите им верную колею.

– Ясно.

– Мы договорились? – кажется, обрадовалась А.Ю.

– Договор найма у вас? Давайте, расторгнем его.

Она побледнела.

– Вы хотите уйти?

– Вы можете меня уволить, для меня это не имеет значения.

– Но мне показалось, вы все поняли?

– Да, я все поняла. Мне это не интересно.

– Хорошо, – бледная женщина напротив меня даже не стала сопротивляться. Полезла в ящик за бумагами. Достав мой договор, полистала его, потом подложила еще одну бумагу и сказала:

– Заполните это, потом поднимитесь в бухгалтерию, там вас рассчитают.

– Благодарю! – сказала я ей, забирая у неё скрепленные страницы.

– Что вы, это я вас благодарю! Надеюсь, попаду на ваши лекции в другом месте, – она искренне улыбнулась.

Я вежливо улыбнулась в ответ. Эта женщина не вызывала у меня приятных чувств: она смиренно принимала обе стороны конфликта и по-настоящему не верила ни в одну.

– Хорошего вечера, – кивнула я ей и вышла за дверь.