Текст книги "Остров надежды"

Двое суток они готовили переходной отсек и убедились в готовности скафандров. Правда, один них был заклеен скотчем по шву, и это наталкивало на размышления. Они помнили фильм о разгерметизации, показанный им в Институте медико-биологических проблем: про жуков и про лягушек; кто и сколько из них выжил в пустоте космоса. И теперь они готовились к роли подобных лягушек и жуков, только фильм снимать о них будет некому. Никого нет кому о них позаботиться, подстраховать, поболеть за них на худой конец.

Сергей аккуратно подклеивал скафандр. Выходило как с парашютом: безопасность в твоих собственных руках, и случись не так, претензии только к себе. Скафандры для выхода отличались от тех, в которых они стартовали. Те были мягкими, многослойными, герметичными комбинезонами, и в них входили через мягкий распах, а выходной был как шкаф. Металлический корпус – кираса и эластичные оболочки: рукава, штаны. Размеры их были разными, но Жану всё равно не подобрать, в особенности перчатки, и он думал, как скомбинировать, а может, выйти в мягком скафандре? Сергею пришлось долго его убеждать остаться в станции.

Скафандр был должен прежде всего сохранять герметичность и необходимый микроклимат внутри, температуру, газовый состав. И они проверками его опробовали. Сергей и Жан придумали и соорудили особое сигнальное устройство. Извлеченное из бортового телескопа параболическое зеркало должно было направляться на солнце, а другое зеркало – на рукаве скафандра – отправляло солнечный зайчик к Земле. Поворотом его сигнальный луч уводился в сторону. Но при этом нужно было соблюдать правила, и не попадать в фокус зеркала, чтобы не прожечь скафандр. И вообще, мероприятие относилось к числу опасных. Испытание вакуумом.

Сергей и раньше испытывался в «вакууме» на Земле: без семьи, друзей, в психологическом вакууме. Хотя здесь на станции разве не варились они в собственном соку? Чем это не вакуум? Однако речь шла о другом, о физическом воздействии пустоты.

Проходя подготовку к работе на станции, Сергей тренировался в бассейне гидроневесомости. Сначала их долго уравновешивали. И не только их, но и каждый предмет, с которым они работали. Всё должно было иметь нулевую плавучесть – не погружаться и не всплывать (вес уравновешивался выталкивающей архимедовой силой) и сохранять безразличное равновесие, не кувыркаться и не выворачиваться. Тогда всякому перемещению мешало сопротивление воды и выходило медленным. Наоборот в самолёте – летающей лаборатории всё совершалось быстро. Ожили фалы и начали виться и цепляться за всё.

По идее им нужно заранее выйти и ожидать того особого момента снаружи на внешней оболочке, когда Земля (а конкретно пригород Парижа) была уже темна, а станция ещё освещена, и нужно было поймать лучи заходящего солнца и, пользуясь азбукой Морзе, отправить послание Земле. Жан в это время должен управлять – поддерживать ориентацию комплекса, наблюдая землю в визир и включая двигатели. Обычно на выходе такой режим из правил безопасности был запрещён, но что поделаешь, и выходили они шлюзом модуля дооснащения да и продукты сгорания управляющих ЖРД были не так им и страшны и пролетали далеко.

Проработали варианты – вообще не выходить, а просто сигналить двигателем. Но свет от него, возможно, будет недостаточным. Гарантии, впрочем, не было. Можно вывести из станции «мотоцикл», собрав его, отлететь и увеличить поле зрения, но на нём будет трудно манипулировать концентратором и зеркальцем при своём неизвестном положении в пространстве. Выход к тому же сопровождался неизбежной потерей атмосферы, тогда как у них каждый грамм воздуха на счету, и второго выхода не будет.

Они много репетировали. Сначала мысленно шаг за шагом совершали работу в открытом космосе снаружи станции, отрабатывая возможные движения. И вот этот день настал.

Сергей и Софи надели костюмы водяного охлаждения и попрощались с Жаном. Надев скафандр, они как бы оказались в иной автономной среде. Люк был закрыт и началось стравливание воздуха из шлюзовой камеры. Жан занял место у первого поста в РО. По внутренней связи он сообщал им о темпе падения давления.

Софи подумала, что жалко всё-таки покидать обжитый дом – станцию. А у Сергея перед открытием мелькнуло в голове, что так, самодеятельно осуществляет он давнюю мечту. И это стало последней отвлечённой мыслью. Люк приоткрылся и что-то полетело наружу. Должно быть пылинки, которые заблестели словно слюда. Поток света ярчайшим прожектором высветил вдруг шлюзовую камеру, и свет светильников померк и пропал.

Пульс (они чувствовали) резко возрос. Но каков он: 100, 120, а может и все – 150?

– Пошли.

Теплоизоляция возле люка оказалась в хорошем состоянии. Рядом торчали в кассетах экспонируемые образцы. Они теперь бесценны для науки. На обратном пути нужно их обязательно захватить с собой. Часть покрытий на эталонах исчезла, словно их корова слизнула, некоторые образцы – оплавлены. «Метеоритная» пластинка вся в кратерах; в одном из них даже вкраплено вещество. Вот попади сейчас в тебя подобная крупинка и всё. На пластинке сотни кратеров, размером в 10–15 микрон.

– Сергей, Софи, Близнецы, – поправился Жан. – Ведите репортаж.

– Пыль вылетает из станции. Открываю якорь. Зафиксировался в якоре…Чувствую толкает меня… Софи, выходи. Ощущение, будто бы ветер, и ещё изоляция хлопает, как белье на ветру, на верёвке. Там внизу, на брюхе пооборвалась она…Ещё кажется, что летишь на дирижабле. Тишина… Софи, давай зеркало. Перецепи сначала фал, и следи всё время… Мы точно на воздушном шаре, летим без покачиваний, плавно. Давай, выходи.

Ощущение – тяжело. Перемещаешься с помощью рук, и руки устали, а фалы вертятся, скользят и путают всё. В скафандре – избыточное давление. Всего-то около половины атмосферы, а тяжело. Нет, что хотите делайте, не могу.

– Софи, ты что? Выходи.

Софи билась в люке, как рыбка. В наземных условиях выход из люка получился бы просто: тебя только бы прижало к одной стороне, а здесь отталкиваясь от стенок бьешься, как щука в проруби.

– Да, отцепи ты фал.

Страховой фал (0,8 метра) был прицеплен к скафандру.

– Перецепливай при движении.

Ах, какая Земля. Словно яркая картина, нарисованая без правил, утверждая первородность мироощущения. Софи казалось, что она на кафедре над необычной красивой Землей. Наблюдение из станции ограничено, а здесь… Совершенно иные впечатления. Ощущение полёта и тебя несёт.

– Иди… С помощью рук… По поручням. Вспомни маршрут, а фал закрепи в фиксаторе… Подёргай, чтобы скользил. Постоянно следи, чтобы не запутался и не было петель… Перецепливай и поспеши.

– Нет, не могу. – Софи стояла над бездной, на краю, а дальше пропасть, обрыв. – Я словно в колодец проваливаюсь.

– Перецепи карабин.

– Не могу.

Софи не сразу пришла в себя. Куда не глянь – чернота. Под нею Земля рисованной декорацией. Эффект сферичности: горы, реки, моря разлиты на «глобусе»… Безмолвие… Кисти устали… Состояние, как перед парашютным прыжком. Но прыгать нужно. Иду.

– Близнецы, – прорезался Жан. – Пятнадцать минут до сеанса, а вы толчётесь у люка. Докладываю, возмущения погашены, держу ориентацию. Напоминаю, направление луча на край солнечных батарей по четвертой плоскости.

– Иди. Не сюда, по теневой стороне. Вправо. Где твоя правая рука?

Казалось, Софи забыла обо всём на свете и где её правая рука? Из-за спины её выплывали Канары, распластавшись на шаре стадом плывущих слонов.

Умом Софи отлично всё понимала, но руки не слушались. Она точно прилипла к скале. Руки болят, нос чешется. Стекло скафандра запотело. Теперь она – совершенно слепа.

– Ладно, стой в якоре. Давай зеркало… Отцепи карабин. Да, не через эту. В другую сторону …

– Осталось семь минут.

– Хорошо, Жан.

– Опять стала видеть. Что делать мне?

– Помолчи, Софи.

– Там дальше к РО обшивка оборвана, и точно парус хлопает, а подо мной Средиземное море – по шару синим мешком.

– Софи, помолчи. Жан, градусов на тридцать доверни по рысканию. Я зеркало к поручням фалом привяжу.

– Да… Видно пока по Земле. Доворачиваю. Потемнел уже итальянский сапог, но вижу хорошо. Направление – на край солнечных батарей к «Кванту»… Текст подскажи: точка, точка, тире и так далее. Всё вылетело из головы. Софи, поправь фал. Подергай его, может в фиксаторе застрял. Да, не свой, мой. Силовой, длинный, с тросом.

– Красиво как… Солнце заходит. Фиолетовая земля, побежали закатные тени по земле.

– Софи, замолкни совсем.

– Начинаем. Подсказывай, Жан. Хуже видно. Держу направление к «Кванту».

– Да, к «Кванту».

– Давай, диктуй. Я как попугай, повторю.

Оставаясь на местах, они вошли в тень. Переждать тень и вернуться в станцию на свету – такова логика работ. Удалось что-нибудь? Не им судить, остается только надеяться.

По визиру Жан контролировал ориентацию даже в тени. Хорошо освещены контуры средиземноморья. Находясь на свету, Сергей несколько раз просигналил «зайчиком»:

«SОS, SОS. Мы на станции „Мир“ – Мотин, Эдери и Пикар. Живы, здоровы. Ждём связи и помощи. Не имеем радиосвязи и транспортного корабля. Всем, кто принял, спасибо, и сообщите в Москву».

Они ждали рассвета. Под ними проплывала Земля. Красивая, в ночных огнях. Над Монголией сверкала гроза. Плоскости солнечных батарей отражали свет словно экраны фотоателье. Темнота кругом, как за городом, когда выйдешь ночью, оставив открытой дверь, и она в темноте светится. Так смотрелись теперь иллюминаторы станции и подсвеченный люк.

– Как вы там? – спрашивал Жан.

– В темноте свободно можно работать. Особенно при луне… Слушай, Жан, а не посигналить нам и на восходе? Где мы встречаем восход?

– Сейчас посмотрю. Справа по полёту – Австралия, а потом Новая Зеландия. Гибриды – прямо под нами.

– Ты держи станцию.

– Я ничего не вижу. На Земле ничего нет. Может, это облачность? Попробую по Новой Гвинее. Интересно, отчего здесь всё новое: Новая Гвинея, Новые Гибриды, Новая Каледония… Ты что замолкла, Софи? Ты разве здесь не была?

– Нет, Жан.

– А теперь, выходит, побывала… А мыс Горн вместе посмотрим из станции… Что, Софи, очень вначале перепугалась?

– Жан, я и сейчас дрожу, а тогда показалось – словно в колодец проваливаюсь и подвешенной на фале вишу. Ничего не слышу, ничего не вижу, запотело стекло. Пропала, думаю. И мысль пришла, а, может, чтобы не мучиться, отцепиться и разом.

– Вот и выпускай тебя. Разом. Образцы не забудь и микрометеоритные пластины.

– Жан, Жан, а заход у нас где?

– Над океаном. Сергей, ресурс у вас на пределе.

– Ты нас не запугивай. А знаешь, Жан, я твою Бретань разглядел отсюда. Она похожа на орла и орлёнка, выглянувших из гнезда.

– Орлёнок – не Бретань. Нормандия.

– Ну, всё равно. А орёл с раскрытым клювом и с языком, и я вспомнил, как ты о Бретани про рыбный рынок рассказывал…

– А Софи трещала, как пулемет.

– Так меня над миром несло. Ощущение – непередаваемое.

– И не только над миром. Тебя во всех отношениях несло. Мы можем с тобой «на ты»?

– Можем только на время выхода, Жан.

– Ты учти, что я могу тебя обратно и не впустить. Это понятно?

Этот день был ужасно нудным – бесконечной цепочкой докучливых дел и неважного настроения. Всю неделю за выходом в открытый космос практически наблюдений не было. Океан и сплошные облака на освещенной части орбиты. В отсеках – ровная температура (двадцать градусов), стандартные атмосфера и влажность, заведенный распорядок дня и почему-то ужасное настроение.

С утра – влажная уборка, но и она не успокаивала. Надежды на контакт с Землей и на её ответ таяли, и наступило смутное состояние, когда тянет в сон и голова тупеет, и лучше поспать, но сна нет и всё раздражает – звуки, голоса, запахи.

И на Земле бывают такие дни, когда в утреннем автобусе раздражали резкие звуки и высокие женские голоса. Но на Земле из всего был элементарный выход – уйти в хвост автобуса, соседствуя с незнакомыми пассажирами и вынужденной тишиной, или просто выйти. А тут никуда не денешься. Собери хоть галантных рыцарей, помести их в банку (космонавты так называют станцию между собой), и посмотрим, что из этого получится?

Но почему, как выражаются русские, именно сегодня «нашла коса на камень»? Должно быть, силы исчерпаны. Тогда опять-таки «всякое лыко в строку» по русской поговорке. Всё на тебя влияет и выбивает из колеи. Точно ты – пылинка и несёт тебя и нет сил противиться.

Как скованные цепью гребцы они пустились в плавание через океан. Гребут, гребут, борясь с течениями. Изнурён экипаж. Неопределенность больше изматывает, чем недоедание. К тому же у Софи обнаружился «комплекс зайца», будто путешествует она за чужой счёт. Ей достался чей-то билет из толпы провожающих. И космос, по большому счёту, не для неё. Эта великая бесконечность не позволяет солгать, слукавить, хотя понимаешь это не сразу.

Но наступило время сказать себе «стоп». Пропала уверенность, стало разное мерещиться: то увидела в океане «ступеньку» воды, то обнаружила обнажившиеся подводные океанские хребты. Правда, сегодня подобное ей не грозит. Сплошная облачность.

Облака, облака. И что с того? Жан совсем не скучал, наблюдая облачность. Может, это из детства, с разглядывания обоев на стене, когда в путанице повторений находишь особый узор.

Облака – обычное состояние земной оболочки. Девяносто процентов полётов проходит над облаками… Что он знал о них раньше? Ровным счётом ничего. Облака, мол, – процесс, эффект хрупкого равновесия. Расположены среди особых слоёв; тают сверху и сгущаются снизу. И планета смотрится хрупкой игрушкой в вате облаков.

Самые верхние, перистые – облака ледяные. Ниже ватные, кучевые на трех-пяти километровой высоте. Ещё ниже слоистые – ячеистая пелена.

В среднем в Москве, например, сто одиннадцать суток пасмурно, семьдесят ясно, а остальные полгода – ни то, ни сё. Облаками закрыто две трети земного шара. Вот и всё, что он знал об облаках. Только это всё вступление, теория, а практика? Видишь синие «пальцы»-лучи на восходе через облака. Грозовые облака на горизонте выглядят грибами и похожи на атомный взрыв. Раз Жан видел над Канарскими островами словно дорожка Кармана вихрь влево вроде запятой, вихрь вправо. А в другой раз видел, словно снегоход прошел – следы от протекторов. И ещё раз – будто ледоход на реке – на пятьсот с лишним километров облачные кольца. Или здесь над Россией. Астраханская область целиком закрыта, а вдоль Волги точно бульдозер прошёл.

Поначалу Жан любовался и сплошной облачностью, отмечая снеговые поля, из которых местами поднимались отдельные горы, забавлялся игрой света и воды, но потом удивился открыв, что облачность отслеживает наземный рельеф и сопровождает течения. Вертикальные потоки имели вид расцветших гвоздик на сплошной облачности. (Словно гейзеров фонтанчики, – заметила Софи).

Раз ему посчастливилось наблюдать «линзу атмосферы». В иллюминаторе невооруженным глазом, он словно через линзу смотрел. Солнце светило сбоку на восходе, а под собой Жан видел поверхность, как в шестикратный бинокль.

Над Восточно-Китайским морем станция вошла в тень. Впереди Жан увидел сильную грозу: беззвучная канонада, сплошной огонь. Сначала вспыхивало огненное пламя и умирало, полторы секунды дрожа, переливаясь всеми цветами радуги. Буйствовала атмосфера, вспышки по трассе примерно на триста километров слева и справа. Отблески в станции, а облачность ширмой, вся просвечивается. Китайское море – китайский театр теней, а дальше над океаном облака сходят на нет и тонкая кисея облачности.

– Что это? Вспышки через облака. Сергей, Софи, где летим?

– Австралия. Записывай..

– Да, что это? Неужели? Не может быть..

– Всё может, Жан. Передают сваркой или лазером. Пожалуй, сваркой. Пиши.

– Пишу.

Позже разбираясь, путались, хотя и сразу догадались, что послание не только кодом Морзе, но и не на родном языке. В английском были они сильны в равной степени, но в целом – не очень. Радость и удивление от внеурочной заоблачной вахты Жана. Впрочем, они помнили, что на Земле уже много раз принимали сигналы иных цивилизаций. Очень хочется выдать желаемое за действительное. Да, и английский знали они так-сяк, на троечку. Из всего, что поняли, выходило: … прибудет грузовой корабль… и советы, как проверить бортовые передатчики.

Это победа. И неприятный и трудный день вдруг сделался праздником.

Над Парижем они приняли французское послание. Вполне отчетливо и уже точно посланное «сваркой». В нём удивлялись, спрашивали: почему не используются бортовые передатчики, назначались связные часы. Через неделю стартует грузовой корабль. И не могли бы они ответить хотя бы аналогичным способом?

Нет, к сожалению, они не могли: выход невозможен, а через иллюминатор связь не получается. С ещё большим рвением они принялись за радиосвязь. Отчего вышла из строя избыточная радиосвязь? Комплекс глух при всем его многократном дублировании. Из всего бортового связного оборудования отсутствует лишь телетайп «Строка», который не успели заменить.

Отчего эти приёмники-передатчики не работают во всех диапазонах? Во всяком случае имеется причина, которая вывела их из строя, и это вовсе не отсутствие их на станции, как они считали до этого. Скорее связано с питанием. Только сбои в электроснабжении могли разом исключить всё.

Важное дело – уверенность. И они принялись сращивать кабели выхода. Они единственно остались целыми, должно быть, из-за особой технологии: основной длинный, двадцатиметровый и короткие. Однако как срастить их без паяльника?

Впрочем паяльник они сами быстро изготовили, и началась кропотливая работа, проверка-прозвонка, попытки изолировать, а при невозможности просто разнести. Наконец, всё было сделано и наступило утро ожидания. По их мнению блоки связи были соединены, но до зоны осталось лететь почти что три витка и за это время пересечь два океана и два материка. Очень трудным оказалось это ожидание. Всё валилось из рук.

Нервничала Софи. Она когда-то читала о добровольцах, проведших в пещере год. Люди жили в пещерах и в начале цивилизации. В горах Загроса нашли древнее поселение. В Шапидарской пещере прожили сто тысяч лет, и теперь обитают курдские пастухи. И казалось, она привыкла и не требует усилий. Однако всё это не для неё. И жизнь в «Биосах» не для неё. Разве что в «Биосфере-2»? «Аризонская бутылка» – очень велика, с людьми, растениями, зверьми, с своим ливневым лесом и коралловым рифом. Американцы всё делают с размахом, и закрывают глаза на то, что за четверть века до них те же русские, в своих тесных «Биосах» по полгода жили с регенерацией, с замкнутыми циклами, разве что без невесомости. А потом они жили по году и в космосе, но непременно со связью и совсем не так, как теперь они.

В трудные минуты Софи взглядывала на Жана и успокаивалась. Что не говори, в нём есть ещё много от ребенка – мягкость детского абриса, непропорциональность головы. Такие черты успокаивают. Но теперь она вся в ожидании и не хочется никого видеть. В спальнике есть светильник и можно писать, закрывшись молнией. Софи уплыла в свой модуль и забралась в спальник, не в силах просто ждать.

Жан и Сергей занимались своими делами. У них хватило такта оставить в покое «Хозяйку медной горы».

– Что с ней?

– Думаю, ничего.

– Готовится к уроку?

– Да, ожидает первый звонок.

– Сирену разгерметизации?

– Не каркай. Не дай бог. Может, отключим её? Иначе Софи не выдержит. Ведь это как себя настроить. Был случай. Ребята заспорили: в безлунную ночь сходить на кладбище, прикольно посидеть на свежем гробу. (Обычай такой в том месте – оставлять на первую ночь на могиле гроб). И в доказательство оставить в крышке гроба воткнутый нож. Нашелся смельчак, дошёл, посидел, засвидетельствовал – воткнул в крышку гроба нож. Нервы напряжены. Встает, а кто-то его не отпускает, держит. Нашли его на могиле мёртвым. Разрыв сердца. А дело – пустяк. Ножом он плащ к крышке пришпилил. Только и всего-то.

Софи никого не хотела видеть в эти часы. Ей, жительнице маленького города всегда казалась нагрузкой жизнь столиц. Шум, топот, голоса, необходимость под всё подстраиваться, под торопящуюся независимую от тебя толпу. Всё это требовало всех её запасов спокойствия, а временами она чувствовала себя, как недостаточно подстраховавшийся альпинист.

Ей для спокойствия требовались отстранение, углубление в себя, некоторая провинциальная заброшенность. Здесь на станции для неё сделался привычным постоянный и ровный шум. Он успокаивал, был чем-то вроде стука далёкого поезда в сельской глуши, скромно напоминающего, что есть и иная жизнь: поезда, корабли, торопливые пассажиры и жесткокрылые лайнеры, способные подхватить и далеко унести. Но все это, существуя, как возможное, и не должно было ввязываться в её собственную жизнь.

Софи привычно прислушивалась. Звук был обычным, однако, казалось, что-то вплеталось в него, словно забилась муха о стекло. Звуки, дарящие нам спокойствие, записаны в генной памяти, но мир на глазах меняется и вынуждает подстраиваться. Земные нормы поведения складывались веками, передавались из рода в род, но здешний мир – особенный, и хватит ли сил («адаптационного топлива» по Селье) или Софи отключится: апатия парализует её?

Света в модуле не было от того, что все кабели были задействованы. Оставлено по одному на модуль, к вентилятору. Им лучше бы устроить не душ, а промывание мозгов: стереть запись, сменить код протеиновых молекул, а кошелек её с крупицами золотого запаса терпения – пуст и, если это не закончится, она не знает, что тогда сделает? Второй выход? Выход из положения со взрывной декомпрессией. Теперь ей лучше не оставаться одной. Софи вяло выкарабкалась из спальника и поплыла в рабочий отсек.

– Сергей, Жан.

– Что случилось, Софи?

– Жужжит… Послушайте.

– Должно быть бумажка прибилась к вентилятору.

– Нет, же, нет.

– Господи, да это же фон. Обыкновенный радиофон.

– А света долго не будет? – безразлично спросила Софи.

– До связи сорок минут. Подожди.

Ну, хорошо. Она подождет, чего бы это ей не стоило. Софи сама не раз приводила пример спасающегося от бешеной собаки – почти рекордный прыжок обычного человека. Но выполняется он за счёт резервных запасов. Такое не может длиться месяцами.

Софи теперь как-то вяло рассуждала, и это было похоже на размышления замерзающего. Селье. Селье – прекрасный кабинетный ученый. Она боготворила его работы на Земле. Ну, а теперь что может подсказать ей он? «Мы не должны избегать стресса, – было в трудах австро-канадского патолога. – Полное освобождение от стресса на деле означает смерть». Прекрасные рассуждения. По Селье к стрессу относится и страстный поцелуй. Только всё это о кратковременных стрессах, стрессах дозированных. Но даже короткий стресс способен вызвать шок. А длительный вызывает старение. Технотронный мир станции вернёт её на Землю старухой. Если вообще вернёт.

На Земле и при благополучном возвращении её встретят ограничениями и, может, запретят рожать вообще из-за мутаций на высокой орбите. А не усыновить ли ей Жана? Что с ней и что она несёт? У него – свои родители, но кто сказал, будто родителей должно быть ограниченное число?

Прекрасно верить, что нас контролируют, что если это – не земной, то, скажем, божественный контроль. Что испытания лишь до определенного предела. И криминалом присутствие женщины и на пиратском, и на космическом корабле. Интриги, зависть, конкуренция – мелочи. Они в любом смешанном коллективе. И есть кара за прегрешения, за первородный грех. Американская астронавтка Джудит Резник согрешила на борту «Дискавери 41-Д». (Об этом свидетельствовал «Технологический журнал»). Там был внебрачный половой акт, а потому и греховодный. Неженатый Ричард Маллэйн и незамужняя Джудит сошлись в космосе.

После полета она угодила в госпиталь, начались кровотечения. Возможно, это и было первым предупреждением. Джудит не вняла ему и отправилась в следующий полёт. Звездной подругой её стала учительница Маколифф. Может и это – грех. Преподавание из космоса. Взрыв «Челленджера» стал недвусмысленным ответом небес. Им же дано только его истолковать. Может, нельзя географии из космоса учить женщине и существует особый божественный запрет на профессию. Два Александра – Викторенко и Серебров уже провели уроки из космоса. Так в чём же суть?

Мысли Софи путались. Что она читала о стрессе? «Основную модель человек получает по наследству, дополняет её при воспитании и обучении, подкрашивает, а дальше следует ей всю свою жизнь. Прислушиваясь к себе, не отклоняясь. Революционеры и анархисты пытаются переделать мир под себя. Другие подстраиваются, а не выходит, пытаются алкоголем и наркотиками снимать стресс до тех пор, пока силы не исчерпаны, а там наступает апатия. Жизненный интерес утерян и следствием множество самоубийств».

Ей остаётся ждать. В наушниках потрескивало. Вдруг над Африкой, на подлёте к России они услышали музыку, радиобормотание – обычный рабочий фон. Ожил эфир. И над Чёрным морем наконец:

– Я – «Заря», «Заря». «Близнецы», как слышите меня?

– «Заря». Я – «Близнец», слышу вас хорошо. Наконец-то. Николай, ты?

– Привет, Сергей. Как вы? Как вы на «Мире» оказались?

– Долгая история.

– А корабля нет?

– Корабль ушёл. Сам по себе. По-английски. Самостоятельно.

– Просто не верится. Телеметрии мы не получаем. Ждём вашего сообщения.

Как там у вас?

– У нас хорошо. Да, не волнуйтесь, всё в порядке у нас.

– Просто не верится. К вам собирается «Прогресс»[20]20
  «Прогресс» – название грузового транспортного корабля.


[Закрыть].

– «Прогресс» – это отлично, это – замечательно. А когда?

– Максимум через неделю. Здоровье как?

– С этим у нас в порядке.

– Ото всех огромный привет. Мир потрясен и следит за вашим полетом. О вас только и говорят. А Жан и Софи почему голоса не подают? Скажите что-нибудь. И что было со связью?

– В двух словах: мы – гости на станции, а тут есть и хозяева. Им нечего есть и они слопали изоляцию. Не едят почему-то лишь кабели импортные и те, что для ВКД[21]21
  ВКД – внекорабельная деятельность, работа в открытом космосе.


[Закрыть].

– Двадцатый?

– Да, фал-20 и другие, короткие.

– Где же Жан? Мы вас неделю вызываем.

– Это – Софи. Здравствуйте.

– Здравствуй, Софи. А Жан?

– Здесь я.

– Жан, ты басом говоришь. Наверное, вырос?

– Вырос на несколько сантиметров, как и все.

– Как ты?

– Ничего. Шлите корабль.

– С кораблем придется подождать. Делают вам корабль, спешат, а пока поработаем для Земли, чтобы заработать на корабль. Согласны?

– А куда денешься?

– Вот это мужской разговор. Так в чем проблемы?

– Кабелей мало. Включаешь что-то, тогда другое надо выключать. Сейчас в потёмках сидим.

– А глобус и БЧК[22]22
  БЧК – бортовые часы космонавта


[Закрыть] сверить сумеете?

– Да, на первом посту подсветка через визир… А изоляция…Можно и без изоляции развести – развесить кабели по станции. Главное – прояснилось, на связи мы…

– Отлично. Осталось 30 секунд. Следующий сеанс через час двенадцать минут. Мы включим музыку.

– Ты для нас – сам, как музыка.

– Лучше, – добавил Жан.

– Лучше, – сказала Софи.

– Пока, ребята. До встречи на следующем витке.

И голос пропал в шумах. Все были счастливы. Да, много ли человеку нужно? Время до следующего витка они непрерывно улыбались, повторяли, имитировали:

– Эй, Жан, голос подай. Подал, не нравится: басом, мол.

– «Близнецы», как вы попали на станцию? А просто плавали. Мы сами по себе, а корабль – сам по себе. Он взял и уплыл себе в другую сторону. Не могли догнать.

И так улыбаясь и смеясь, как школьники, они ожидали следующий сеанс.

Теперь обитателям «Мира» в их новом качестве стало и легче и тяжелей. Связь многое всколыхнула и напомнила. В начале полёта Софи по утрам, закончив уборку, капала на решетку вентилятора капельку духов. (Она нашла их за панелью в каюте.) Эфемерный след. Скромный, незаметный. Но в такие дни (она это отметила) все становилось более нервными. Экипаж возбуждался, словно станцию посетила весна. Они и в самом деле каждый час пролетали над весной. Весна была теперь в южном полушарии и, уйдя, даже не завершив оборот, они снова попадали в неё.

Софи прежде мучилась оттого, что узнанное пропадало. Ах, сколько увидела она, сколько могла рассказать. Но теперь желания и возможности сблизились и потребовали некоторого порядка. Разумеется, Софи подумала об уроках из космоса и листала старые записи.

«Наблюдаю Уральские горы, – читала она в дневнике, – они старые, стертые. Повышенная трещиноватость – обычный горнорудный признак… Япония – равнинная страна и где-то на ровном месте – высокий конус. Фудзияма – моя, ты моя – сиротиночка. Одинока, как я. Эти слезы, пожалуй, необходимо исключить, хотя „из песни слова не выбросишь“. Это то, что Сергей с Жаном называли „софизмами“ и за что дразнили её. В этих словах – начало полёта, её сомнения и отчаяние.

А Непал из космоса и вовсе крохотулечка. Экспедиции в него шастают одна за другой. Вот и думаешь: испортят всё, замусорят. Чаще горные цепи отсюда смотрятся скомканной фольгой. Так и тянет расправить её».

Ей и самой теперь было интересно прочесть, как открывалось её «второе зрение».

«Атмосфера над горами прозрачнее, – писала через месяц она, – чем над океаном и над равнинами. Мутными пятнышками выглядят города. Загазованы они. Мы дышим газом… Не сложно отметить маршрут грозы. Там, где прошла гроза, на тысячи километров полоса очагов загорания. Леса на всех континентах горят. Дпинные шлейфы дымов – прозрачные в Африке, а в Сибири – густые, чёрные… Можно различать растительность. Лиственные леса – зеленовато-бурые; сосновые – буро-коричневые; еловые – тёмно-коричневые. Хорошо выделяется пораженный вредителем сухостой.»

Записи, записи. А по сути дела – учёба её.

«По цвету рек можно установить – прошли дожди. Вода в реках грязная… Все реки вздулись, сделались коричневыми – наводнение… Земная поверхность в сезон дождей, как водная гладь.

А жизнь, разумная жизнь? Не очень заметна она. Случись беда, исчезни цивилизация, природа смоет её следы. Городские кварталы видны при особой подсветке солнца. Дороги обнаруживаются ночью по населенным пунктам и придорожным огням.

Моря всё-таки интересней всего. Другим на них ничего не видно, а я вижу – нефтяные пятна, планктон, а местами – „пена“ – ледоход и гигантские кольца на границах течений – ринги, размером в сотню километров. Именно от них рождаются погодные спирали… Океан, океан – ты важнее всего».

Этот день стал из радостных радостный.

– «Близнецы», взгляните на свою посылку.

Старт грузового корабля выполнялся в тот момент, когда космодром попал в плоскость орбиты станции. Теперь они пролетали над космодромом и стартом, где ракета с «Прогрессом» ждала пусковых команд. В сеансах связи они с удовольствием выслушивали перечень отправляемого для них: контейнеры с пищей – 235 килограммов; вода свежая 187 литров, четыре регенератора (те, что поглощают углекислоту и влагу и выделяют кислород), фильтры вредных примесей, белье, обувь, 12-кратный бинокль, визир с трансфокатором и топливо – 550 килограммов, почта, видеозаписи, тросовая система.