Текст книги "Убить, чтобы жить. Польский офицер между советским молотом и нацистской наковальней"

Глава 8

Спустя неделю я пришел в Прагу, пригород Варшавы, расположенный на правом берегу Вислы. Я надеялся найти в Варшаве брата, а для этого мне надо было перейти на другой берег. К моему глубокому огорчению, выяснилось, что немцы усиленно охраняют все мосты, прочесывают потоки беженцев, стремящихся в Варшаву, и забирают всех мужчин призывного возраста. А это означает лагерь для военнопленных и отправку в Германию. Вот этого мне хотелось меньше всего.

Перед уходом в море я какое-то время работал в Варшаве, в яхт-клубе, эллинги которого находились в Праге, на берегу Вислы. Не раздумывая, я отправился туда и нашел несколько целых лодок, спустив одну из них и проплыв метров восемьсот, причалил к противоположному берегу. Я хорошо видел немцев на мосту, проверявших беженцев, но на меня никто не обратил ни малейшего внимания. Я выскочил на берег, втянул на песок лодку.

У Антека была квартира со всеми удобствами в новом доме на Фильтровой улице. Мне надо было пройти через весь город. Я шел по улицам, заваленным обломками зданий, мимо разрушенных при бомбежках и сгоревших домов. Прямо на улицах, во дворах, скверах и парках я видел поспешно вырытые могилы. В завалах копошились, что-то отыскивая, женщины, старики и дети.

Чуть больше шести недель назад, уезжая в армию, я оставлял Варшаву счастливым, цветущим городом. Теперь повсюду были руины, а по улицам мимо свежих могил ходили немецкие патрули.

Надо было спешить. Быстро темнело, и наступал комендантский час. Выйдя на нужную улицу и повернув за угол, я увидел, что как раз над той частью дома, где находилась квартира Антека, нет крыши. Дом сильно пострадал при бомбежках. Во дворе было много могил. Я зашел в подъезд и поднялся на нужный этаж. За дверью квартиры Антека я услышал голоса. Один явно принадлежал жене Антека, Ядьзе. Постучал в дверь. Тишина. Опять постучал, и после небольшой паузы спросили:

– Кто там?

– Это я, я! – завопил я через дверь.

Опять тишина.

– Это я, Стефан!

За дверью вскрикнули, и я услышал радостный голос:

– Это Стефан! Стефан! Он вернулся!

Но дверь так и осталась закрытой.

– Впустите меня!

Я начал стучать кулаком в дверь.

Ядьзя с криком «Это Стефан!» побежала в другой конец квартиры. Затем я услышал тяжелые шаги. Антек открыл дверь и сжал меня в объятиях.

– Слава богу, ты вернулся, да к тому же живой и здоровый!

– Да, как видишь, все в порядке. А как ты, Антек? Как все наши? – волнуясь, спросил я.

– Все живы, и даже не получили ни одной царапины. Больше того. У нас родилась дочь! Причем во время бомбежки, когда верхние этажи были охвачены огнем.

Он провел меня в комнату и показал спящую в кроватке девочку.

– Она родилась на несколько недель раньше срока, – объяснила Ядьзя, – и рядом не было ни доктора, ни акушерки.

– Какая очаровательная малышка! – сказал я, посмотрев на племянницу. – Но как же ты справилась?

– У меня просто не было выбора, – ответила Ядьзя. – Она стремилась родиться, когда тысячи умирали. Что ж я могла сделать?

Оставив ребенка в кроватке, мы перешли в гостиную. Через огромную дыру в стене хорошо просматривалась вся улица.

– Я как раз принялся закладывать дыру кирпичами, когда ты пришел, – сказал Антек. – Все комнаты, которые выходят на улицу, пострадали при бомбежках. Ночи становятся все холоднее, и надо что-то срочно делать.

Приглядевшись ко мне, Ядьзя расхохоталась:

– Откуда у тебя эта одежда? Ты что, решил стать крестьянином? В первый момент я тебя даже не узнала.

Мы обменивались рассказами о войне, и в ходе разговора я узнал, что произошло с братом и его женой после моего отъезда. При наступлении немцы подвергли город бомбежкам и обстрелам. Когда немцы вошли в город, появились новые проблемы. Не было пищи, не было нормального жилья. Средь бела дня гестапо хватало людей на улицах, проводило ночные аресты.

Как многие другие, Антек и Ядьзя не сделали запасов продовольствия на случай войны. В шкафах было буквально шаром покати. Как же им и тысячам других удалось выжить?

Вначале они обменяли одежду на мешок гороха у приехавшего в Варшаву крестьянина. У них были часы и кое-какие драгоценности, которые они тоже обменяли на продукты. Самой серьезной была проблема с кормлением ребенка. Ядьзя не могла кормить малышку. Возможно, из-за пережитого ужаса у нее пропало молоко.

В ту ночь я спал как убитый и проснулся, только когда Антек утром зашел в комнату. Открыв глаза, я увидел, что его руки испачканы кровью.

– Боже, что с тобой? Ты ранен? – закричал я, выпрыгивая из кровати.

– Посмотри, что я принес! Мясо! Слышишь, мясо! – Он держал в руках огромный кусок мяса, победно глядя на меня.

– Где ты его взял?

– Как где? Конечно, на улице. Откромсал кусок лошади. Это настоящая удача! Ведь у нас почти не осталось ничего ценного на обмен.

– Ты что, убил лошадь? – недоверчиво спросил я.

– Да нет, не я. Толпа людей. Они увидели крестьянина на телеге, запряженной лошадью, остановили его и убили, – возбужденно объяснил брат. – Я имею в виду, убили лошадь, а не крестьянина. Они разорвали лошадь на части, и мне тоже удалось откромсать кусок. Этого должно хватить на несколько дней.

Постепенно мы привели квартиру в порядок. Заделали дыры от снарядов кирпичами, используя вместо строительного раствора смешанную с водой землю. Воду расходовали экономно; за ней приходилось очень далеко ходить. Ванной, естественно, не пользовались. Печь топили деревянными обрезками, найденными в руинах. Как-то Антек нашел кучу угля в подвале разбомбленного дома. Набрав по мешку угля, мы отнесли его домой, но когда вернулись обратно, от кучи уже ничего не осталось. Люди не теряли времени даром! Как тысячи других, мы с Антеком рылись в руинах, иногда находя немного сахара, соли или муки, а иногда и разложившиеся трупы. Еда была на вес золота. Никто не знал, как долго все это будет длиться. Нам были нужны продукты, чтобы выжить. Как в годы детства во время Первой мировой войны, так и теперь все наши помыслы были устремлены на поиск пищи. С мыслью о еде мы засыпали и просыпались.

Вторая проблема, не менее серьезная, состояла в том, как не попасть в руки немцев во время частых облав. Они всегда появлялись неожиданно. Грузовики, набитые солдатами, вдруг перегораживали улицу, и всех, оказавшихся в этот момент рядом, заталкивали в грузовики. Немногим удавалось, заметив облаву, скрыться в переулке и, проскочив через развалины, выбежать на соседнюю улицу.

Никогда не было известно, на кого ведется охота. То они забирали только евреев, то мужчин до сорока лет или одних стариков. Иногда, правда, облетал слух, что они собираются в тот или иной район, и тогда можно было избежать облавы. Но чаще крик «Облава!» раздавался вместе с визгом тормозов немецких грузовиков, перекрывавших улицу, и топотом сапог немецких солдат, бегущих за застигнутыми врасплох людьми. Когда немцы уезжали, из убежищ появлялись люди, счастливо избежавшие ареста. Они пугливо оглядывались по сторонам, опасаясь, что немцы могут вернуться. Иногда немцы проделывали такие штуки.

Мы вели животное существование, находясь в непрерывном поиске пищи и скрываясь от преследователей.

После месяцев оккупации жизнь постепенно наладилась, но пока до этого было еще далеко. В первую неделю ноября 1939 года, спустя месяц после нападения вермахта на Польшу, в Варшаве царил хаос. Город был охвачен голодом и эпидемиями. Выжить могли только сильные и здоровые, решительные и целеустремленные.

Люди пребывали в шоке от внезапного, полного поражения в войне и немецкой оккупации. В первые дни не было даже мысли о каком-то сопротивлении. Говорили о каких-то молодых людях, сбежавших в Румынию, Венгрию и другие страны в надежде добраться до Франции, где они собирались организовать польскую армию. Вдобавок по Варшаве ходили слухи, что британский флот почти полностью уничтожил военно-морские силы Германии. Говорили о массированных бомбежках Берлина, о франко-британской высадке в Германии. Люди любят принимать желаемое за действительное, и мы не были исключением.

Мы, поляки, ненавидели немцев, каждый в отдельности и все вместе. И это была взаимная ненависть. Они верили в военную мощь своего государства и в свое расовое превосходство. Мы полагались на вековой опыт и собственную национальную гордость. Немыслимая жестокость немецких солдат, унижения, которым подвергались жители Варшавы, доводили некоторых до крайности – они горели жаждой мести. Когда на глухой улице находили труп немецкого солдата, немцы в качестве ответной меры расстреливали на месте от десяти до двадцати попавшихся под руку поляков. Месть доставалась нам слишком дорогой ценой.

Одно из таких массовых убийств произошло недалеко от того места, где я несколько недель назад причалил к берегу. Я отправился туда с самодельной удочкой в надежде наловить рыбы. На берегу было много людей, пришедших сюда с той же целью. Я занял удобное место, поскольку пришел довольно рано. Поймав несколько довольно крупных рыбин, решил возвращаться домой, и в это время услышал отчаянный крик: «Облава!»

На улице появились грузовики, из которых начали выскакивать солдаты. Выстроившись в линию, с винтовками наперевес, они двинулись на нас, постепенно сужая кольцо. Мы бросились врассыпную.

Кто-то прыгнул в Вислу. Раздались выстрелы, и человек скрылся под водой. Поднялись крики, послышался плач. Некоторые пытались прорваться через окружение, но солдаты тут же отбрасывали их прикладами обратно в толпу. Мы толкались, стремясь найти лазейку в плотной стене наступающих со всех сторон немецких солдат.

Нас было около пятидесяти человек, отчаянно кричащих и сопротивляющихся. Сначала немцы прижали нас к стене дома, а потом стали сдвигать к тому концу улицы, где уже был установлен пулемет. Мы поняли, что это означает. Притиснутые друг к другу, мы отпрянули назад, но идущие за нами солдаты заставили следовать в заданном направлении. Мы медленно двигались вдоль стены какой-то фабрики.

Мое лицо кровоточило от ссадин и царапин, одежда была разорвана. Толпа несла меня, послушная приказам штыков и прикладов. Идущий рядом со мной огромного роста мужчина вел перед собой уже ничего не соображающую женщину, распихивая рядом идущих руками. Он уперся локтем мне в горло, и я почувствовал, что задыхаюсь. Одной рукой (вторую мне было не поднять) я начал наносить ему удары. Тогда он поднял здоровенный кулак и со злостью ударил меня по голове. На мгновение я потерял сознание и начал медленно оседать. Надо сказать, что я довольно быстро пришел в себя. Я лежал на земле, и передо мной мелькало множество ног, пинавших друг друга и меня. Рядом со мной лежал еще кто-то. Шаг за шагом немцы передвигали свою «добычу» по тротуару, а толпа тянула за собой нас, лежащих у нее под ногами. Я был в полубессознательном состоянии, однако заметил большую металлическую решетку, под которой разглядел окно в подвал. Толпа качнулась к стене, и я увидел впереди разрыв между прутьями решетки, шириной сантиметров тридцать. Ценой неимоверных усилий я стал прокладывать путь к спасительному пространству. Сначала я просунул руку, голову, а потом и вторую руку. Решетка ходила ходуном под весом постоянно перемещавшейся толпы, и я постепенно проталкивался все ниже и ниже. Упав головой вниз, поднялся, уперся спиной в подвальное окно, а ногами в противоположную стенку, оттолкнулся, выбил окно и с грохотом свалился в подвал.

Несколько оглушенный, я только собрался искать выход из подвала, как кто-то упал на меня сверху, покатился и, тяжело дыша, затих. В подвале стало несколько светлее, поскольку немцы уже согнали всех пленников с решетки, и я увидел, что на полу лежит женщина. Ее одежда, как и моя, была разорвана, а лицо кровоточило. Не в силах говорить, мы только смотрели друг на друга, и мысли наши, вероятно, были схожи. Мы хотели найти выход из подвала. Неожиданно она заговорила:

– Это пивоваренный завод. Здесь есть выход на другую улицу.

Мы нашли дверь. Она оказалась незапертой. Сначала вверх по лестнице, потом через вестибюль во двор, где валялось несколько разбитых телег, и, наконец, выход на другую улицу. Но там тоже были немцы.

– Стоять!

Мы бросились обратно во двор. За нами побежали два немецких солдата. Женщина бежала впереди, я за ней. Мы обогнули угол, вбежали в здание, взлетели по лестнице, пробежали через помещение, заваленное бочками, выскочили из него и, забравшись уже по другой лестнице, подскочили к окну. Задыхаясь, она сказала:

– Там лестница, ведущая на крышу.

Мы открыли окно. Она вылезла первой. Я двинулся за ней. Мы поднялись по лестнице на крышу и устроились за трубой. Затаившись, мы слышали, как немецкие солдаты бегают в поисках нас по территории завода. Затем до нас донеслись звуки с улицы, где проводилась облава и откуда мы ухитрились улизнуть.

Нам было хорошо видно, что происходит на улице, потому что крыша, на которой мы прятались, как и часть стены здания, были пробиты бомбой, а может, снарядом. Немцы, орудуя прикладами, выстроили пленников в линию, и пулеметный расчет из трех солдат уже приготовился по команде открыть огонь.

Мы с ужасом следили за развернувшейся внизу трагедией. Некоторые смирились с судьбой и стояли, опустив головы. Двое, встав на колени, молились. Отчаянно рыдала женщина, уткнувшись лицом в грудь мужчине. Ребенок плакал и цеплялся за мать, а она отталкивала его от себя и в чем-то убеждала; наверное, чтобы он попробовал убежать. Неожиданно один из пленников бросился в реку, за ним второй, но, как только они вынырнули на поверхность, солдаты тут же застрелили их. Немецкий офицер развернул лист бумаги, и до нас донеслись слова приказа:

– В качестве акта возмездия... за убийство... немецкого солдата... расстрелять...

Его дальнейшие слова потонули в криках и плаче.

Не сводя широко открытых глаз с улицы, лежащая рядом со мной на крыше женщина то плакала, то молилась, то ругалась. Внезапно она приподнялась на локте и стала кулаком грозить немцам.

– Чтоб вы заживо сгорели в аду! Вы, подлые ублюдки! Вы...

– Замолчите! – прервал я ее. – Сейчас же замолчите!

– Убийцы! – не унималась она. – Сучьи дети! Вы еще заплатите за это!

– Замолчите! – Теперь мне пришлось прикрикнуть на нее. – Замолчите! Вы что, хотите, чтобы они услышали вас?

Вместо того чтобы замолчать, она с яростью набросилась на меня:

– Небось считаете себя мужчиной? Жалкий трус, вот вы кто! Почему вы ничего не делаете? Спрятались тут!

– Замолчи! – не выдержав, заорал я.

Но она и не думала молчать. Мне пришлось крепко стукнуть ее несколько раз, чтобы она потеряла сознание.

Она не слышала треска пулемета, скосившего выстроенных в ряд пленников, не видела, как несчастные медленно оседали на землю, как офицер собственноручно прикончил тех, кто еще был жив. И она не слышала, какие проклятия срывались теперь уже с моих губ.

Немцы влезли в грузовики и уехали. Птицы, взмывшие в небо во время стрельбы, опустились на крыши и деревья. Позднее на улице стали появляться люди. Они с опаской подходили к лежащим на земле телам и переворачивали их, пристально вглядываясь в посеревшие лица. Время от времени раздавался крик, и какой-нибудь человек падал на колени перед лежащим неподвижно телом. Нежно прижимая окровавленное тело, он гладил его и нашептывал слова любви и клятвы. Или застывал, неподвижно глядя в пространство.

Я вздрогнул, услышав всхлипывания случайной спутницы. Я даже не заметил, когда она пришла в себя.

Немцы уехали, а мы сидели на крыше и молчали. Но не могли же мы здесь долго находиться.

– Как вы думаете, они все покинули территорию завода? – нарушил я затянувшееся молчание.

– Думаю, что да. Они никогда не задерживаются внутри зданий. Сейчас их здесь нет, но они могут вернуться. Тогда они уж точно найдут нас и расстреляют, как тех, внизу.

– Но ведь мы пока еще живы? Мы...

– Сколько мы проживем? Несколько дней? Недель? Месяцев? – резко оборвала она меня. – Ждать, словно ты овца, отдающая себя на заклание? Нет, это не для меня!

– А что вы собираетесь делать? – спросил я. – Отрывать им головы? Или, как Давид, поражать их камнями из пращи? А они в ответ будут расстреливать ни в чем не повинных людей?

Она немного помолчала, глядя на улицу, с которой уносили тела расстрелянных немцами людей.

– Да, – задумчиво произнесла она, – это не выход... это не выход.

Когда стемнело, мы спустились с крыши и через двор вышли на улицу. Кровь запеклась, и я двинулся к реке, чтобы вымыть лицо.

– Пойдемте ко мне, – предложила женщина. – Я живу недалеко отсюда. У меня вы сможете помыться и сменить одежду.

Она действительно жила совсем близко, на соседней с пивоваренным заводом улице, в жалкой лачуге. Открыв дверь, она вошла в комнату и зажгла масляную лампу. В комнате стояли стул, кровать, два стула. На стене висело несколько фотографий. Женщина скрылась за перегородкой и вскоре появилась с тазом, мылом, полотенцем и кусочком колбасы.

Теперь я мог внимательно рассмотреть свою случайную спутницу. На вид ей было лет тридцать, довольно привлекательная. Она обесцвечивала волосы. Я понял это, потому что корни волос были темными. На обломанных ногтях сохранились следы лака. Ее одежда ничего не могла рассказать о своей хозяйке; в то время люди носили что придется, от мешковины до роскошных, но грязных нарядов, если им не удавалось обменять их на продукты. Бедная обстановка, впрочем, тоже ни о чем не говорила. Такие были времена!

Помывшись и слегка перекусив, я встал, собираясь уходить.

– Не уходите. Я не хочу оставаться одна, – жалобно проговорила женщина. – Кроме того, сейчас комендантский час. Они могут застрелить вас.

Я объяснил, что мне надо идти домой, поскольку брат наверняка волнуется.

– Лучше вернуться завтра, чем никогда не вернуться, – сказала она и, заметив, что я пребываю в нерешительности, добавила: – Просто хочу поговорить с вами. Я тут подумала...

Я сел, но она опять замолчала. Она о чем-то глубоко задумалась, положив подбородок на сцепленные пальцы, но вдруг встрепенулась и спросила:

– Сколько человек сегодня расстреляли?

– Двадцать-двадцать пять.

– Двадцать пять... Двадцать пять. За одного немца. Но ведь это неправильно?

– Конечно, – согласился я.

– Глупо убивать их таким способом, правда?

– Конечно, ведь это были беспомощные люди...

– Вы меня не поняли. Я имела в виду не наших, а немцев.

– Вы что, оплакиваете одного немецкого солдата, в то время как они убивают наших людей?

– Нет, нет, что вы. Я говорю, что глупо убивать немцев и оставлять на виду их трупы. Это будет всегда приводить к массовым расстрелам. Раньше я только слышала об этом, а сегодня увидела своими глазами. Я никогда этого не забуду. Никогда!

Последние слова она выкрикнула с такой яростью, что я даже вздрогнул. Гнев сменился слезами. Она разрыдалась, уронив голову на стол.

– Клянусь Богом, я буду мстить! Пока жива, буду убивать, убивать, убивать! Бог мне свидетель! – опять выкрикнула она.

Я молча ждал, пока она успокоится.

Вы поможете мне? – внезапно спросила женщина. – Мне одной не справиться.

Поскольку я медлил с ответом, она добавила:

– Я знаю, как можно избавляться от убитых немцев. В этом случае не будет никаких массовых убийств.

– Ну и как же?

– Очистная система пивоваренного завода, где мы сегодня прятались, связана с городской системой, сливающей отходы в Вислу.

– Я понял вашу мысль, но через несколько дней тела всплывут.

– Мы можем привязывать к ним камни.

– А если они начнут обыскивать дно и выловят тело в немецкой форме?

– Мы можем раздевать их и сжигать форму.

– Но, не досчитавшись людей, они кинутся их искать.

– Правильно, но как вы не понимаете. Пока они не найдут тела, не будет репрессий. Они решат, что солдаты просто дезертировали.

– А как мы их заманим на пивоваренный завод? Просто выйдем на улицу и будем говорить всем проходящим мимо немцам: «Будьте добры, зайдите сюда».

– Это моя забота. Я буду их приводить.

– Как? Будешь перед ними петь или танцевать?

– Они мужчины, – закричала она, – а я, как ты, наверно, заметил, женщина.

– О!

– Ваше дело стрелять, – резко ответила она, – когда они окажутся внутри.

– Отличный план! – ехидно сказал я. – На выстрелы тут же сбегутся остальные, и нам не сносить головы.

– Ну, тогда можете их душить или бить чем-нибудь тяжелым по голове. Есть же всякие способы, от которых не будет много шума.

Я не счел нужным отвечать.

– Ну, что скажете? – не выдержала она.

Я упорно молчал.

– Тогда идите к черту, раз вы такой слабак! Идите и наслаждайтесь жизнью, а в это время будут убивать наших людей! Уходите! Возможно, они убьют вас завтра, а может, на следующей неделе.

– С таким же успехом они могут убить и вас, – ответил я.

– Могут! Но я все равно успею отомстить!

Она дрожала от гнева и переполнявших ее эмоций.

– Вы когда-нибудь убивали человека? – спросил я, глядя на нее в упор.

– Нет, не убивала, но после сегодняшних событий убью не задумываясь.

– И вы считаете, что сможете приводить немцев на пивоваренный завод?

– Уверена, что смогу, – твердо сказала она. – Ну и что дальше?

– Все следует очень тщательно продумать, – ответил я. – Иначе нам конец, да и не только нам, а многим другим, не имеющим никакого отношения к нашему плану.

– Так я не поняла, вы что, согласны?

– Да.

Она объяснила, что хорошо ориентируется на территории завода, потому что перед войной там работал ее отец. Завод частично пострадал при бомбежках, и там никого не бывает, кроме случайных прохожих, которые роются в завалах. Вода из очистной трубы, соединяющейся с городской канализационной системой, сливается в реку. Кроме того, на заводе есть печи, в которых можно будет сжигать немецкую форму.

Мы решили завтра днем встретиться, осмотреться на месте и сделать необходимые приготовления. Было уже поздно, и я предложил поспать.

– Можете лечь здесь. Начинайте привыкать. Если нам удастся привести свой план в действие, вам придется провести у меня много ночей.

Мы съели остаток колбасы и запили ее водой. Моя случайная знакомая дала мне какие-то покрывала с кровати, я постелил их на пол и лег. Выключив лампу, она разделась и легла в кровать.

Сон не шел, и я вдруг подумал, что так и не узнал ее имени. Все это время мы обращались друг к другу «пан» и «пани».

– Меня зовут Стефан. А вас?

– Янина.

– А дальше?

– Просто Янина, – ответила она и, не слишком церемонясь, добавила: – Помолчите, я думаю.

Рано утром, договорившись с Яниной о встрече днем, я пошел домой, чтобы успокоить Антека и Ядьзю. Они, конечно, страшно волновались, поскольку до них дошли разговоры о расстреле на берегу Вислы, а они ведь знали, что я пошел ловить рыбу. Я поведал Антеку и Ядьзе историю своего счастливого спасения, рассказал и о Янине, но ни словом не упомянул о наших планах.

– Благодари Бога, Стефан, за то, что остался жив, – сказала Ядьзя.

Днем я встретился с Яниной, и мы пошли на пивоваренный завод. Она показала мне выходящую окнами во двор комнату и сказала, что раньше здесь был кабинет управляющего. На полу валялись разные документы, обрывки счетов, пивные этикетки. В углу комнаты стояла печь.

– Что скажешь, Стефан? – спросила Янина и сама же ответила на вопрос: – Подходящее место. Здесь нас не видно с улицы, значит, мы можем не опасаться немецких патрулей. Люк тоже недалеко. – Она махнула рукой в сторону.

– Нет, это не подходит, – ответил я. – Я не увижу, когда вы появитесь. Они все вооружены. Их надо застигать врасплох и сразу оглушать. С первого удара. Только так, а не иначе.

– Я тоже подумала об этом. Иди-ка сюда.

Я подошел.

– Встань здесь и выгляни в окно. Что видишь?

– Зеркало.

– А что еще?

– Дорогу и вход на завод.

– Зеркало установили там давно. Управляющий наблюдал, когда люди приходили на работу. Так что ты сможешь увидеть, как только мы появимся, и успеешь приготовиться. Что-нибудь еще?

Она раскраснелась от возбуждения. Чувствовалось, что ей не терпится начать действовать.

– Давай здесь немного приберемся, – предложил я.

– Конечно. Сгребем все бумаги в один угол. Я принесу одеяло, накроем эту бумажную кучу, и будет что-то вроде кровати.

– Отлично. Так и сделаем.

Мы убрали комнату, и, пока Янина ходила за одеялом, я принялся искать что-нибудь наподобие дубинки. Обнаружив сломанный стол, я открутил у него ножку. Ничего лучшего я не нашел. Потом утрамбовал в коробку пивные этикетки. Получилось некое подобие стула. Усевшись на него, я стал смотреть через окно в зеркало. Вот во двор вбежала собака. А вот уже идет Янина со свертком под мышкой. Она накрасилась, привела в порядок голову и хорошо оделась.

Войдя в комнату, она развернула сверток, вынула одеяло и накрыла им бумажную кучу. Затем вытащила из кармана пальто шкалик и кусок колбасы.

– Мне надо выпить. А ты хочешь? – спросила она, протягивая мне шкалик.

– Нет, ни в коем случае. Мне потребуется твердая рука.

– А мне – крепкие нервы, – заявила она и сделала приличный глоток.

Мы разрезали колбасу пополам и принялись усердно жевать.

– Это все, что у тебя есть? – кивнув на ножку от стола, спросила Янина.

– У меня еще есть кинжал.

– А у меня есть нож, – сказала она и вынула из внутреннего кармана пальто обычный нож для резки хлеба с зазубренным краем.

– Нам он не пригодится.

– Ладно, тогда завтра я принесу другой, получше.

– Если для нас будет завтра. Ты уверена, что хочешь действовать по плану?

Уверена! Еще как уверена! Мы должны убить нашего первого немца сегодня ночью!

«Это все действие алкоголя», – решил я. У меня такой уверенности не было.

Мы еще раз обсудили план. Она должна завлечь немца и первой войти в комнату. Как только немец появится следом за Яниной, я должен буду ударить его по голове так, чтобы он потерял сознание, а затем зарезать его кинжалом. Затем мы его раздеваем, привязываем на шею кирпич (во дворе лежала целая груда кирпича) и бросаем в трубу. Поток выносит труп в реку, и он опускается на дно. Мы надеялись, что он никогда не всплывет. После этого сжигаем форму и бежим домой к Янине. Мы договорились, что если что-то пойдет не так, каждый должен выкручиваться сам.

Янина ушла на задание.

Я сидел на импровизированном постаменте и смотрел в зеркало. Время шло, и я вдруг осознал серьезный недостаток нашего плана. Мы совсем выпустили из виду, что в темноте зеркало окажется абсолютно бесполезным. Я уже не успевал предупредить Янину. Несмотря на комендантский час, она в это время бродила по улице и строила глазки немцам. Я мог надеяться только на собственный слух.

Несколько раз, заслышав на улице шаги, я бросался к двери с дубинкой в руке. Потом во двор с лаем вбежали две собаки и устроили жуткую возню. Когда они наконец убежали, через двор бесшумно, по всей видимости босиком, проскочила на другую улицу маленькая фигурка. Какое-то время стояла тишина, а затем я услышал, как по набережной медленно проехал грузовик. Я взмок от напряжения; пот застилал глаза и струился по спине.

И вот наконец раздались шаги, и я услышал голос Янины, говорившей на ломаном немецком языке:

– Das ist hier, meine Hebe[2]2
  Сюда, дорогой (нем.).


[Закрыть].

В темноте я сумел разглядеть две фигуры. Я встал за дверь, держа дубинку двумя руками. Вошла Янина. Немец предусмотрительно задержался в дверях и зажег фонарик. Луч обежал комнату и остановился на импровизированной кровати.

– Bitte[3]3
  Пожалуйста (нем.).


[Закрыть]. – Призывно улыбаясь, Янина пошла к кровати, на ходу снимая пальто.

Немец шагнул в комнату, и я ударил его дубинкой по голове. Он беззвучно упал на пол, выпустив из руки фонарик. Янина быстро подняла его и, направив луч в лицо немца, крикнула:

– Добивай его! Скорее!

Я стал наносить удары кинжалом. Один... другой... третий... Немецкий солдат несколько раз дернулся и затих. Он был мертв.

– Теперь в канализацию! – скомандовала Янина.

– Нет, сначала надо его раздеть. Иди сюда и помоги мне!

Мы быстро стащили одежду, вытащили его во двор, привязали по кирпичу к рукам, ногам и шее и столкнули в люк. Вернувшись в комнату, запихнули всю его одежду в печку и подожгли. Янина хотела оставить часы и кольцо, но я был категорически против.

– Слишком опасно. Их могут легко опознать.

Не теряя времени, мы, пока огонь уничтожал улики, засыпали опилками следы крови в комнате и во дворе. Все убрали и сели на «кровать», дожидаясь, пока погаснет огонь.

Я был полностью измотан. Взмокший от напряжения, я, казалось, не смог бы сейчас произнести и слова.

– Он все залил кровью, – нарушила молчание Янина. – Столько крови, словно мы зарезали свинью.

В мерцающем свете огня я заметил бутылку, торчащую из кармана ее пальто, вытащил и сделал большой глоток.

– Оставим себе фонарик? – спросила Янина. – Он может пригодиться.

– Давай оставим, но только унесем отсюда.

В комнате стоял запах горелой ткани и крови. Возвращаться к Антеку было слишком поздно, и эту ночь я опять провел у Янины. На удивление, я спал довольно крепко, несмотря на то что дважды в течение ночи просыпался от стонов Янины – по всей видимости, ей снились кошмары.

На следующий день мы с Яниной не встретились. Мне надо было сходить в деревню за молоком для маленькой племянницы, поскольку Антек отправился в город в поисках еды для всех нас. Но уже на следующий день мы убили еще одного немца. Следующей ночью еще одного. Пока нам все сходило с рук. Тела покоились на дне реки; ничего не подозревавшие немцы не устраивали облав. Движимые ненавистью и жаждой мести, мы, тем не менее, не торжествовали по поводу наших успехов. Мы испытывали чувство удовлетворения, но убийства не доставляли нам удовольствия. Да, мы убивали, но как тяжело нам это давалось. В течение одиннадцати ночей мы убивали немцев и спускали их в реку, после чего я оставался ночевать у Янины. Вскоре я перебрался с пола в кровать гостеприимной хозяйки. Она была одновременно нежной и страстной любовницей, и мне было с ней очень хорошо.